Текст книги "Арабская дочь"
Автор книги: Таня Валько
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Таня Валько
Арабская дочь
Роман
Аллах сделал для вас землю ковром, чтобы вы ходили по ней широкими дорогами.
Коран, сура 71, стихи 19—20[1]1
Здесь и далее перевод Корана Йозефа Белявского, PIW, 1986.
[Закрыть]
Всякое сходство встречающихся в повести собственных имен с действительными, в том числе фамилий и названий институций, является совпадением или используется как всеобще известное. Все события, описанные в книге, – художественный вымысел.
Брошенная
Нападение бандитов
Дорота, оцепенев, сидит у окна и бьет себя по лбу молчащей черной трубкой телефона. Кому еще можно позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто захочет с ней разговаривать? Она безнадежно одинока. Она смотрит на покинутый дом свекрови по другую сторону узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствуется зима. Дорота прижимает к себе ничего не понимающую Дарью – девочка сладко чмокает, прижавшись ротиком к ее груди и прикрыв от удовольствия глазки. Женщина целует покрытую нежным пушком головку доченьки. Сердце ее сжимается от боли, а глаза наполняются слезами. Марыся, старшая дочка, тихо входит в комнату и приникает к ее плечам. Какая же она стала спокойная и грустная! Наверняка чувствует, что в семье происходит что-то плохое. Не знает, но и не спрашивает, почему друзья, дети тети Мириам, так неожиданно уехали к отцу в Америку. Не понимает, почему любимая бабушка и тетя словно растворились в тумане. Пару раз спросила только, можно ли пойти ее проведать, а когда услышала «нет», еще больше замкнулась в себе. Даже не задала типичного детского вопроса «почему?», хотя сейчас он напрашивался сам собой. Но Марыся молчит и только смотрит исподлобья на окружающий ее страшный мир.
Отца она вообще почти не видит, временами только слышит, как он кричит и методично бьет мать. Девочка пошла учиться в арабскую школу, но так и не освоилась там. Только как-то раз утром сказала, что больше туда не пойдет и чтобы ее даже не просили об этом. Оно и к лучшему, ведь Дороте тоже хочется держать ее при себе.
– Бася, это Дот… – В конце концов она не выдерживает и решается на звонок, который еще в состоянии сделать.
– М-м-м, – слышит она в ответ и узнает голос бывшей подруги.
– Больше никого не осталось, Басюня, ты моя единственная надежда, – говорит Дорота умоляющим голосом. – Друзья должны прощать друг друга. Извини, что так долго не давала о себе знать, знаешь, застряла в деревне, проблемы семейки, горы пеленок. – Она старается придать своей речи веселый тон, хотя ей не до смеха.
– В счастье бранятся, в беде мирятся, – слышит она голос Барбары после долгой паузы. – Мы все знаем и только удивляемся, что ты, черт возьми, здесь еще делаешь? – выкрикивает она.
– Как это знаете? Что знаете? Неужели наша история попала на первые страницы местных газет?
– В Триполи, несмотря на то что он кажется маленькой деревушкой, можно услышать разные сплетни. Особенно осведомлены те, кто работает в таких местах, как мой старик. Если Малика, бывший посол, всеобщая любимица, уезжает к черту на кулички, то даже несведущим ясно: тут что-то не так. А если уж она забирает своих ближайших родственников, а остальных рассылает по всему свету, то это заставляет задуматься всерьез.
– Да, задачка не из сложных, – соглашается Дорота.
– Тогда, если позволишь, повторюсь: почему ты еще здесь сидишь?! – Она снова повышает голос. – Ты же такая мученица!
– Знаешь… – тихо начинает Дорота.
– Нет, не знаю, не понимаю, не осознаю всего этого! Почему ты не выехала с матерью, почему никто из этой ядовитой, лживой семейки не помог тебе, почему ты сидишь и еще чего-то ждешь?..
– Потому что не получилось, – Дорота резко прерывает этот поток слов. – Потому что Ахмед вначале не захотел отпустить меня, а потом решил, что я могу поступать как хочу, но заявил, что дети останутся с ним. Ты можешь такое представить?! Маленькой Дарье всего шесть месяцев… – У нее сбивается дыхание, и она уже не может ничего из себя выдавить.
– Наверное, не нужно напоминать, что я предупреждала тебя?!
– Да, – глухо отвечает Дорота и разражается слезами.
– Мы уже ничем не сможем тебе помочь, – твердо произносит Бася. – Это слишком большой риск. Ты по уши в дерьме, и мы не дадим втянуть себя в это дело. Мне жаль, Дорота, но мы не собираемся тонуть вместе с тобой.
Повисло молчание. Дорота замирает от ужаса: она будто услышала приговор, и понимает, что теперь ей осталось только положить трубку.
– Хотя, я могу, позвонить Петру… – после паузы говорит Бася. – Надеюсь, ты помнишь нашего любезного консула? На твое счастье, он еще работает здесь, он добрый парень и с твердым характером.
– Да? – Дорота тихо вздыхает, вытирая нос дрожащими от волнения пальцами.
– Через полчаса на углу вашей улочки будет стоять машина, не такси, а частное авто, белый «ниссан». Ни о чем не спрашивай водителя, не называй никаких имен и фамилий, не говори даже, куда нужно ехать. Он будет знать. Сейчас только посольство может тебе помочь, и только наш МИД может что-либо придумать, чтобы тебя оттуда вырвать. Ты в такой ситуации, что они обязаны оказать тебе помощь. Это уже не обычные семейные дрязги.
– Но у меня нет паспортов, нет даже свидетельства о рождении Дарьи…
– Черт возьми! – кричит Бася в ярости. – Ты ничего с собой не берешь, глупая коза! Никаких сумок, никаких чемоданов! Выходишь в чем стоишь, даже без памперса в кармане и jalla.
– Да, – эхом отвечает Дорота, и внутри у нее все сжимается.
– И не звони мне больше. Если кто-то захочет взглянуть на документы, то они у меня и так просраны. – С этими словами, не прощаясь, она заканчивает разговор.
Дорота вскакивает, кладет Дарью на кровать и поручает Марысе упаковать самое необходимое в школьный рюкзачок, а сама бросается к шкафу, чтобы найти сумку поменьше. Ведь должна же она взять с собой хотя бы пару трусов. Через пятнадцать минут она уже готова. Стоя в дверях спальни, окидывает комнату взглядом.
Тут внизу хлопает входная дверь и раздаются громкие мужские голоса. По спине Дороты бегут мурашки. Она в ужасе озирается в поисках другой дороги к спасению, но беспомощно замирает с Дарьей на руках. Марысю она отодвинула себе за спину и от волнения не может ступить и шагу.
– Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли, – доносится незнакомый мужской голос. – Что ты придумал? Что можешь подкупить должностное лицо?! – орет кто-то, потом слышится удар. – Говорю тебе: по машинам и на работу. Так просто ты не выкрутишься.
В следующее мгновение слышатся удар и сдавленный стон Ахмеда. Дорота прижимает палец к губам и показывает Марысе: молчи. Трясущейся рукой поправляет соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках выходит в спальню.
Непонятно, как такое могло произойти – наверное, от страха она слишком сильно сдавила малышку, а может, это ее учащенно бьющееся сердце разбудило дочку. Дарья вдруг открыла глазки, скривила рожицу и издала тихий писк, который уже через несколько секунд превратился в вой, похожий на сирену.
Дорота вбегает в комнату, закрывает дверь на ключ и баррикадирует ее тяжелым комодом. Откуда только силы взялись, чтобы его передвинуть, но сделала она это единым движением. Затем женщина бросается в самый дальний угол спальни и тащит за собой пораженную Марысю. Они садятся на пол и, словно цыплята, прижимаются друг к другу, вот только Дарья не прекращает своего концерта. Дорота слышит шаги на лестнице и от ужаса хватается руками за голову. Кто-то дергает дверную ручку, позже колотит в тяжелую деревянную дверь, которая, как надеется молодая женщина, все-таки выдержит. От мощного удара ногой замок срывается. И она уже знает, что ничто ее не спасет. Сорванная с петель дверь падает и переворачивает тяжелый комод. Столько сил может быть только у чудовища! Дот не хочет его видеть и от ужаса закрывает глаза. Девочки уже голосят вместе.
– А-а-а, вот где ты прячешь своих розочек, ублюдок. – Огромный подонок оборачивается к шатающемуся у входа Ахмеду и отвешивает ему тяжелую оплеуху. – Ну, показывай, что тут у тебя.
Два прыжка – и вот он уже около Дот и детей, тянет ее за волосы, вырывая их клоками.
– Какую блондинку себе отхватил! – отвратительно смеется бандит, скаля неровные пожелтевшие зубы.
Схватив Дот за волосы и юбку, бросает ее на большое супружеское ложе, а Марысю швыряет к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценивает женщину взглядом, сжимает потрескавшиеся губы, а потом медленно поворачивается к покорному Ахмеду.
– Ну, – говорит он наконец, как бы преодолевая сопротивление. – Может, еще договоримся, приятель?
Он отпускает светлые волосы Дороты, и она, как львица, защищающая котят, бросается к перепуганным и заплаканным дочкам. Мужчины выходят из комнаты, оставляя их в страхе и слезах, но муж и отец не делает ни единого шага в сторону жены и детей. Дот слышит шепот в коридоре, а потом отвратительный предвкушающий смешок бандита. Еще один голос, полный веселья, присоединяется к остальным.
Через минуту дело набирает обороты: на лестнице раздается топот тяжелых ног, доносятся какие-то разговоры, в открытую дверь тянет вонь дешевых папирос. Дорота сидит на полу, застыв как статуя, словно она лишь свидетель происходящих событий. Ахмед вбегает в спальню и, не глядя на жену, вырывает у нее кричащих детей, подхватывает их, как котят, под мышку, а затем, не оборачиваясь, выходит. Ему на встречу с откупоренной бутылкой виски в руке входит главарь – она уже понимает, что стала выкупом. Любимый муж без зазрения совести обменял ее на свою гребаную правоверную шкуру.
В силу своих возможностей молодая женщина старается сопротивляться, но вонючий подонок несравнимо сильнее ее. Ее сопротивление не продержавшись и минуты – вот она чувствует его палец у себя внутри.
– О, какая тепленькая цыпочка, – дышит он ей в ухо, и от вони изо рта у нее спирает дыхание.
– Ох, если бы у меня дома была такая… Я бы по ночам не таскался и плевал бы на тех, которые на меня вешаются как груши.
– Ублюдок! Гребаное дерьмо! – ругается она, под тяжестью огромного тела, придавившего ее у нее едва хватает сил двохнуть.
– Твоя правда, – смеется насильник, срывая с нее белье. – Святая правда, идиот твой муж.
Он входит в нее одним сильным толчком, и она почти теряет сознание от боли, обжегшей внезапной волной низ живота. Мужчина продолжает и без отдыха изливается в нее многократно. Она истекает кровью, а ее заплаканные глаза постепенно затягивает пелена. Как бы издали, из другого измерения, до нее долетают собственные стоны. Закончив, главарь, довольный собой, одним глотком опорожняет полбутылки водки.
– Эй, не будь таким жадным, дай другим попользоваться, – слышит Дорота настойчивые мужские голоса из коридора. – Шеф…
– Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, пристрелю как собаку, – угрожает главарь банды. – Вот закончу, тогда и позабавитесь.
Дороте уже все равно. Она надеется только, что не переживет этого.
– Ну что, куколка, продолжим? – нагло усмехаясь, спрашивает бандит.
Из последних сил она царапает ногтями омерзительную носатую морду насильника и видит струйки крови, хлынувшей из надбровья. А потом он переворачивает ее на живот, и теперь у нее перед глазами только разноцветный плед, который им с Ахмедом достался в подарок от свекрови на седьмую годовщину их свадьбы.
Ахмед трясущимися руками старается открыть дверь своего большого дома – семейного гнезда. Марыся стоит рядом с опущенной головой, глаза у нее большие, грустные, ничего не понимающие от страха. На лице девочки не только испуг, но и недоумение, да и взгляд какой-то отсутствующий. Дарья извивается у отца под мышкой, но плач уже перешел в едва слышное хныканье.
– Что здесь происходит? – В проеме внезапно открывшейся двери появляется разгневанная пожилая арабка, все еще красивая, несмотря на годы.
– Бабушка! – Марыся бросается к ней в объятия и взрывается непрекращающимся плачем. – Бабушка, любимая, ты не уехала, не оставила меня! – рыдает девочка, и губы ее кривятся.
– Быстро входите и закрывайте дверь. – Взволнованная женщина впихивает всех внутрь. – Где Дорота, почему бы ей тоже не спрятаться у меня?
Она подозрительно смотрит на сына.
– Ты выслал ее одну в Польшу?! – восклицает она с упреком.
– Потом поговорим. – Ахмед отдает матери раскапризничавшуюся Дарью и спешит укрыться в своей комнате.
– Сын, я задала тебе вопрос! – кричит ему вслед старая женщина. – Не веди себя по-хамски и не поворачивайся ко мне спиной.
Она крепко хватает его за рукав рубашки, пытаясь остановить.
– Бабушка, бабушка! – Марыся, превозмогая плач, присоединяется к разговору. – Бабушка, мама осталась в большом доме тети Мириам! Пришли страшные бандиты, напали на нас…
– Девочка моя, о чем ты говоришь? – Мать с недоверием смотрит на Ахмеда.
– Я никогда не лгу, так меня мамочка учила и ты, бабушка. Нельзя обманывать ни в исламе, ни в христианстве, правда?
– Да, любимая, нельзя обманывать и нельзя творить зло… Но некоторые люди, даже воспитанные в вере, позволяют себе это регулярно, – отвечает она, выразительно глядя в глаза сыну.
– Это правда, Ахмед? – спрашивает она холодно.
– Поговорим позже, без детей.
Мужчина захлопывает дверь у них перед носом.
– Марыся, наверное, мама никуда не делась, только упаковывает кое-какие вещи в чемоданы, чтобы вам было во что переодеться.
– А те противные дядьки, они выломали дверь в спальне и били маму и папу?..
– Действительно, не могу в это поверить… – повышает голос арабка, глядя в пустоту.
– А папа ничего не делал, не помог мамочке, только вырвал нас и убежал. Почему, бабушка? Я хочу к ма-а-ме… – Девочка снова начинает плакать, к ней присоединяется младшая сестренка, и женщина не знает, как успокоить расстроенных детей.
– Будете сегодня спать со мной, – приходит ей в голову единственная хорошая и возможная в сложившейся ситуации идея. – Иди сюда, Марыся, выкупаемся, напьемся шоколада. А когда настанет утро, мама уже будет дома. Хорошо?
– Бабушка, моя любимая бабушка…
Семилетняя девочка прижимается к длинной цветастой юбке и судорожно обнимает единственного человека, который относится к ней доброжелательно. Сейчас она уже чувствует себя в безопасности.
– Что на этот раз ты сделал, дьявольское отродье?! – Мать-арабка с распущенными волосами врывается в комнату, в которой сын пьет теплый виски прямо из бутылки.
– Не суй нос не в свое дело, мать. – Ахмед медленно поворачивается к ней.
– Мать не должна совать свой нос?! Чего же после этого можно от тебя ожидать? У тебя нет уважения ни к кому и ни к чему на свете. Ты еще подлее, чем твой отец! – выкрикивает она.
– Ну и отправляйся к нему. И вообще, что ты здесь делаешь? Ты должна быть в Аккре с Маликой и Хадиджей.
– Не увиливай от разговора! Думал, что дом свободен, что никто тебе не будет мешать? Так вот, ты ошибся! Я имею право быть там, где хочу. Что ты сделал на этот раз с бедной Доротой?! Марыся говорит правду?
– Это тебя не касается. – Ахмед делает большой глоток из бутылки. – Она тебе не сват и не брат…
– Дорота – мать моих внучек, – перебивает его пожилая ливийка. – К тому же я ее полюбила. У бедняжки с тобой было столько неприятностей, но она с достоинством все выносила. Вероятно, потому что любила тебя, хотя не стоило бы.
– Иди спать, свои проблемы я решаю сам. – Мужчина, едва держась на ногах, встает и выпихивает мать за дверь.
– Если ты мне не расскажешь, что там творится, я сама пойду и проверю! – Женщина судорожно хватается за косяк.
– Ну тогда иди, может, тебе тоже достанется пара оплеух. – Ахмед гадко хихикает.
– Что?! – выкрикивает мать тонким от удивления голосом. – Так это ты все сам устроил?!
От возмущения у нее сбивается дыхание, и она пытается схватить сына за горло. Ее лицо становится землисто-пепельным, а большие черные глаза горят недоверием.
– Wallahi, пусть Он меня покарает за то, что родила на свет такого урода.
Ранним утром Ахмед потихоньку крадется к большому, словно вымершему дому. Входит через раскрытую настежь дверь в кухню. Там грязно, как в хлеву: на полу валяются пустые бутылки из-под виски и водки, на столе – остатки еды, которые уже успели обсидеть вездесущие мухи. Поняв, что незваные гости покинули дом, Ахмед вбегает на первый этаж и с опаской входит в спальню. Перед его глазами страшное зрелище: Дорота лежит с разбросанными ногами, между которых все еще сочится кровь.
Она не подает признаков жизни, ее лицо опухло и посинело. Мужчина склоняется над ней и пытается услышать ее дыхание. Чтобы понять, жива ли, он с отвращением дотрагивается до жилки на шее и чувствует слабый пульс.
– Бл..! – с недовольством шепчет он и тяжело садится на супружеское ложе, сплошь покрытое кровавыми пятнами. – Теперь еще и об этом заботься.
Он выходит в соседнюю комнату и начинает звонить разным людям. После очередного разговора со вздохом облегчения возвращается к едва живой жене, заворачивает ее обесчещенное тело в плед, выносит из дома и направляется к гаражу.
Дороту будит полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в области диафрагмы. Она не имеет понятия, где находится и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает ее. Она так слаба, что не может даже поднять веки. Ее во что-то завернули, наверное, в плед из спальни. Слабыми руками женщина натягивает его на голову и снова проваливается в пустоту. Из оцепенения ее выводят качка и подбрасывание, которые приносят обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса: кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. Дорота с огромным трудом открывает один глаз и освобождает лицо. Темнота. Темнота и духота. В панике начинает она ощупывать все вокруг себя. Скорее всего, это багажник, да, наверняка так и есть. Наверное, надо начать стучать ногами и закричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят некоторое успокоение. Пусть уж все закончится, пусть будет так, как есть. Ее окружает всепоглощающая чернота, и она чувствует, что теряет сознание, отдаляясь от окружающей действительности, от собственного тела и страданий.
– Шевелись! – Чьи-то сильные руки крепко хватают ее за тонкие запястья и грубо вытягивают из этой норы. – Сифилитическая подстилка! И правоверный должен на это смотреть.
Старый коренастый араб старается поставить женщину на ноги, которые все равно подгибаются под ней и тащатся по земле. Дорота шарит руками вокруг и чувствует, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает тело и понемногу приводит ее в сознание. Она с трудом поднимает голову, которая нестерпимо болит. Из-под полуопущенных век она видит Ахмеда; муж стоит на расстоянии метров двадцати и горячо спорит с каким-то незнакомцем. Что он готовит ей? Что на этот раз? Снова отдаст ее тело в обмен на свою свободу? Дорота из последних сил напрягает зрение и замечает, что муж передает новому живодеру толстую пачку банкнот. Потом добавляет еще немного.
– Вава! Давай ее в чулан! – Наверное, сторговались. – Fisa, fisa, никто не должен видеть, что тут происходит.
Старик, возможно, отец незнакомца, тянет Дороту и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, заметного в углу большого подворья. Она пытается оглянуться – видимо, это какая-то ошибка, ведь ее муж, даже если он самый большой мерзавец, не может оставить ее здесь на верную смерть.
– Ахмед! – кричит она слабым голосом. – Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!
Вместо ответа несчастная женщина получает от старика сильный удар по голове. Она падает на песок и с трудом поворачивается к торгующимся. Однако никого уже нет, лишь с другой стороны высокой стены из песчаника слышится удаляющийся рев мотора.
Темные делишки
– Бабушка, я проверила весь дом, но мамы нигде нет. – Марыся тянет женщину за подол длинной ночной рубашки. – Где она? Ну где? – С каждым разом она все настойчивее пытается разбудить бабушку.
Наконец, очнувшись от сна, старая женщина садится на кровати и привычно приглаживает волосы.
– Прежде всего давай покормим Дарину, а потом все проверим. Спросим у твоего папы, хорошо? – Она пытается отвлечь ребенка от попыток понять произошедшее, ведь и сама почти ничего не знает.
– Хорошо. Только давай я тебе помогу, чтобы мы быстрее нашли маму.
Марыся берет сестру на руки и, сгибаясь под ее тяжестью, бежит в кухню. Старая арабка открывает дверь в комнату сына, но его уже и след простыл, только пустая бутылка стоит на письменном столе.
«Что на этот раз он приготовил этой милой беззащитной женщине? – спрашивает себя старуха, стараясь скрыть от внучек выступившие на глазах слезы. – А может, все еще уладится?»
– Все в руках Аллаха. После завтрака мы помолимся Всемогущему, и Он наверняка нас выслушает, – говорит она уже вслух.
Между тем, Ахмеда нет в доме весь долгий день, и следующий, и еще один.
– Бабушка, ты обещала! – Девочка все настойчивее требует исполнения своей просьбы.
– Марыся, где же нам искать его? Да и что мы можем сделать? Я – это только я, старая арабка, а вы две маленькие девочки. Мы можем угодить в еще бо́льшие неприятности, – объясняет пожилая женщина. – Нужно еще немножко потерпеть, мои любимые.
– Я не знаю, что такое терпение! – выкрикивает раздосадованная девчушка. – Пойдем в дом тети, там оставалась мама.
– Но у меня нет ключей, – возражает женщина, боясь увидеть худшее. – Подождем вашего папу тут, другого выхода нет, – решает она. – А пока давай-ка испечем что-нибудь вкусное, – прибавляет она с грустной улыбкой на лице.
– Я хочу к маме! – Марыся кричит так громко, что ее белое личико от напряжения становится красным. – Ты что, не понимаешь?!
Марыся вскакивает из-за стола, бросает на пол кружку, полную чая, и бежит в комнату на самом верхнем этаже, где она когда-то жила вместе с родителями. Туда, где она когда-то была такой счастливой.
– Малика?! – Ахмед кричит в трубку телефона. В ответ слышны только шум и треск. – Малика, ты там?
– Ajwa[2]2
Ajwa – да (aрабск.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)
[Закрыть], – отвечает голос, доносящийся словно с того света.
– Ты должна мне помочь, сестра. – Ахмед решает сразу перейти к делу.
– А где же вопросы о моем самочувствии, здоровье и делах? Почему не спрашиваешь, как Хадиджа…
– У меня срочное дело, которое не может ждать.
– Что ты опять сотворил? – испуганно прерывает Ахмеда сестра. – Что еще отмочил?
– Не нервируй меня! Мне нужен труп, лучше после несчастного случая.
В трубке воцаряется тишина, а через минуту Ахмед слышит сигнал прерванного разговора. Он снова молниеносно набирает номер сестры.
– Не поступай со мной так, Малика. Я знаю, у тебя есть связи в государственных больницах. В конце концов, у тебя самой частная клиника, разве нет?
– Какого пола должен быть труп? – холодно спрашивает сестра.
– Женщина.
– Wallahi, что ты с ней сделал?! Ты ее убил?! Не мог отпустить по-человечески, чтобы она спокойно уехала с матерью? Тогда ты больше никогда бы ее не увидел! Какой грех, какой позор! Haram, haram![3]3
Haram – то, что запрещено (aрабск.).
[Закрыть]
Слышны тихий плач и прерывистое дыхание.
– Она такого не заслужила! – горько говорит Малика.
– Заткнись! Во-первых, я ее не убил, только вывез в безопасное и безлюдное место, туда, где ей и положено быть. Во-вторых, я хотел, чтобы она уехала, но без детей. Девочек я никогда не отдам! И точка! – Раздражаясь все больше, он повышает голос. – А в-третьих, я не буду тебе ничего объяснять. Ты услышала достаточно, не пытайся вытянуть из меня больше.
– А нельзя сказать, что она в Польше? Так, кстати, было бы легче и… чище. Кроме того, через минуту уже некого будет спрашивать, потому что мы, все женщины семьи, будем в Аккре, а ты в итоге где-нибудь обделаешься, мой глупый, как осел, братишка.
– Ну и ты и умница! – с издевкой произносит Ахмед. – Пока ты еще в Гане. Наверное, тебя туда спровадили за твой тебя слишком длинный язык. Самира тоже таскается по Триполи, а я собираюсь уехать и просто прошу тебя мне в этом помочь.
– Хо-хо-хо! Да ты без меня просто жить не можешь!
– Мне уже звонили из польского посольства, – гробовым голосом сообщает Ахмед. – И откуда только консул добыл мой номер мобильного телефона?!
– И что он хотел?
– Поговорить с блондинкой. Спрашивал, когда вернется. Заявил, что поскольку не может с ней связаться, то приедет к нам домой, а если не сможет с ней встретиться, то впереди – полиция и расследование. Они уже знают, что ее нет в Польше.
– Прилечу ближайшим самолетом, – холодно роняет Малика.
– Тетя Малика! – Марыся бросается в объятия стройной элегантной арабки под сорок. – Как хорошо, что ты здесь! Ты наверняка найдешь мою маму, ты все умеешь, правда?
Девочка выжидающе смотрит тете в глаза, в голосе у нее тоска и надежда.
– Ой, Мириам, как ты выросла! И, похоже, немного округлилась, – называя девочку на арабский манер, шутит Малика, стараясь не развивать тему, затронутую ребенком.
– Тетя, ты мне поможешь? – настаивает девочка, не давая сбить себя с толку.
– Ну конечно, любимая.
Мать Малики сидит в углу гостиной, кормит из бутылки маленькую Дарью и смотрит на дочь с упреком, но демонстративно не отзывается. Самира, во всем облике которой чувствуется болезнь, присела на пуф. Ее мертвый взгляд не выражает никакого интереса в событиях окружающего мира.
– Сестричка, любимая, ты уже здесь! – Ахмед выбегает из кабинета и бросается к входной двери, как будто хочет обнять Малику.
– Обещала, вот и приехала, – холодно говорит Малика, пренебрегая фальшивыми нежностями. Она быстро поворачивается и скрывается в столовой.
– У меня четыре дня на то, чтобы все уладить. Думаю, не стоит тратить время и изображать образцовое семейство. Давайте сразу перейдем к делу.
После этих слов она направляется в кабинет брата, по дуге обходя обалдевшего Ахмеда. По дороге она дотрагивается до плеча матери.
– Мы поговорим позже, – шепчет ей на ухо. – Извини.
– Мне снова звонили, – заявляет Ахмед после того, как закрыл за собой дверь. – На этот раз Баська. Та примитивная светловолосая девка. Помнишь?
– Муж этой, как ты говоришь, девки занимает в МИДе достаточно высокую должность, он одним росчерком пера может повлиять на твою дальнейшую жизнь, – пытается осадить его Малика, в ее голосе звучит неприкрытое презрение. – Все нужно организовать очень быстро: я назначила пару встреч уже на сегодня, но вижу, что петля на твоей шее неумолимо затягивается. Честно говоря, мне хотелось бы пожелать тебе сесть за решетку или даже чего-нибудь похуже… Но как сестра, я обязана помочь. Надеюсь, что это последняя услуга, которую ты от меня требуешь. И последнее наше свидание. – Она нервно и глубоко вздыхает. – Я очень надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.
– As you wish, сестра. – Мужчина презрительно кривит губы, но видно, что это признание его задело: он побледнел, щека дергается в нервном тике, а челюсти стиснулись. – Я говорил, что мне еще нужна помощь, чтобы организовать мой выезд, помнишь?
– Первое дело важнее. Оно прежде всего, ведь тебя могут сцапать, и тогда ты поедешь только в одном направлении – в задницу. И в этом путешествии моя помощь тебе будет уже без надобности.
– Какой у тебя острый язык.. Я уж и забыл, что ты прямолинейна, как трактор. Бедные те бабы, которые от тебя зависят: твоя милость и немилость, твои шуточки не так просто переносить. Девочки тоже поедут с тобой, – заявляет он вдруг, не спрашивая о том, что думает об этом Малика. – Вот их паспорта.
Ахмед бросает на стол ливийские документы зеленого цвета.
– Значит, нашлись! Как мило!
– Они никогда и не терялись, – улыбается он иронично.
– А ты решил, что скажешь Мириам? Она, наверное, что-то видела или что-то придумала…
– Ей же только семь лет, она глупенькая маленькая девочка! – отвечает Ахмед, пытаясь приуменьшить проблему.
– Но она умная девочка. Ты даже не имеешь понятия, как это может отразиться на ее психике. И потом, она вряд ли забудет то, что произошло на ее глазах. Я не сомневаюсь, что Мириам на веки вечные запомнила, что ты причинил зло ее матери, да и ее саму обижал.
– Чепуха! Скажу ей то же, что и всем: мы поссорились, Дорота села в автомобиль и разбилась насмерть. Все очень просто. Быстрое захоронение, никаких поминок, палаток на пол-улицы и сорокадневного траура. Никаких гостей, плакальщиц и гор жратвы. Через четыре дня вы исчезаете, а через минуту после вас упорхну и я. И дело готово. – Тешась прекрасным, как ему кажется, планом, Ахмед с удовольствием похлопывает ладонями по ногам и радостно усмехается.
– Интересно, откуда ты возьмешь разбитую машину, которая действительно принадлежит ей или тебе? Разве что попробуешь развалить свой утюг. Я бы с довольствием разбила его в хлам. – Сестра тут же охлаждает его пыл и удовлетворенно усмехается.
«Какой же лживый прохвост мой брат! Наверное, он даже подлее отца. Хотя казалось, что хуже него просто быть никого не может. Таковы наши мужчины – дерьмо и прохвосты», – думает Малика, глядя в окно на грустный зимний пейзаж.
Горячие порывы gibli[4]4
Gibli – ветер из пустыни (aрaбск.).
[Закрыть] из пустыни несут облака пыли и песка, смешанных с сухими листьями, пластиковой рекламой, сломанными ветками деревьев и вырванными кустами. Собирается дождь. Как же бедная Дот выживет в каком-то захолустье?
– Ну что ж, пора уладить эти дерьмовые дела. – Малика решительно поворачивается к двери, не давая ностальгии и жалости охватить себя.
Ахмед и Малика входят в смердящий формалином подвал отдела судебной медицины. Кафельные стены неопределенного серо-бурого цвета кажутся липкими от грязи и потеков. Ахмед горбится, опустив голову, лицо утратило все оттенки жизни, серо-белое и неживое. Малика же идет уверенно, прикрывая нос и рот надушенным носовым платком. В конце концов, она изучала медицину и еще помнит атмосферу морга, который снился ей многие годы даже после окончания учебы.
– Откуда тебе известно это место? – спрашивает брат, у которого перехватывает горло.
– Старая дружба не ржавеет, – отвечает она загадочно.
– Входите – и уладим дело.
Мужчина в грязном, как и все в этом помещении, расстегнутом халате ведет их в зал, полный металлических коек. Некоторые из них заняты трупами. Здесь смердит еще сильнее: к одуряющему запаху формалина примешивается сладковатая вонь разлагающихся трупов.
– Я тоже должен? – Ахмед шатается на подгибающихся ногах, как будто вот-вот сомлеет.
– Ну конечно. Ведь это вы должны опознать труп жены, – с сердитой миной отвечает патологоанатом.
– Тогда быстрее, пожалуйста.
– С некоторыми делами нельзя спешить. Например, с вашим: тело никуда от нас не убежит, у нас достаточно времени.
– Доктор, – Малика с издевательской улыбкой на губах прерывает этот фарс, – ближе к делу. Иначе мой брат рискует присоединиться к обществу ваших холодных пациентов.
– Окей-окей, моя любимая. А я тебя прекрасно вышколил, верно? Помнишь занятия по анатомии?