Текст книги "Две дороги - один путь"

Автор книги: Тамара Михеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– 3 —

Весь следующий месяц запомнился Петьке как сплошная безостановочная чехарда репетиций, занятий и поздних посиделок в Хижине. У Бродяг не было ни одной свободной минуты. Иногда Арина Аркадьевна усмехалась:

– Ну, вы ещё пожалеете, что я помогла вам!

Но напрасно она на это рассчитывала: всем Бродягам нравилась затея с театром, а Петька – та вообще была счастлива. Петька очень гордилась своей бабушкой, она и себя чувствовала причастной к великой театральной жизни. «Рампа», «мизансцена», «амплуа» не были для неё незнакомыми словами, и партер от амфитеатра она отличала, и задник с кулисами и занавесом не путала, и знала, где находится аванс-цена. Теперь Петька «заносилась» перед друзьями, козыряя профессиональными словами и театральными правилами. Генка однажды не вытерпел и сказал:

– Слушай, Петище, хватит задаваться.

Петька посмотрела внимательно на Генку и перестала строить из себя великую актрису.

Генка был её старым товарищем. Их мамы вместе в роддоме лежали и первое время вывозили их в одной коляске гулять. Петька с Генкой ходили в одни ясли. Потом в один детский сад. Потом стали учиться в одном классе. Даже путёвки в лагерь им брали на одну смену и в один отряд. Иногда Петьке казалось даже, что она с Генкой встречается чаще, чем со своим братом Олежкой. У Генки круглое лопоухое лицо, строгие серые глаза и волосы ёжиком. Он очень умный. Дело даже не в том, что он здорово задачки по математике решает или пишет без ошибок диктанты даже за седьмой класс, просто он хоть и редко говорит, но всегда толково и по делу. И никогда не врёт. Когда такой человек говорит: «Не задавайся», то хочешь-не хочешь, а задаваться перестанешь.

Долго мучились с выбором пьесы. Капитанша Арина хотела поставить что-нибудь из классики, «вечное», но ничего не могла подобрать. Наконец Егор предложил:

– Надо самим написать пьесу.

– Но, дорогой мой, это же вам не школьное сочинение, – бурно и насмешливо запротестовала Арина Аркадьевна, – и даже не стихотворение.

Драматическое произведение – труднейший жанр! Там должен быть конфликт, его разрешение, должно быть выверено каждое слово. И мораль, да, должна быть мораль, идея! Нет-нет, это нам не по зубам.

Егор пожал плечами: не хотите, как хотите – но через два дня пришёл к Петушковым с тоненькой тетрадкой в яркой обложке. Арина Аркадьевна прочитала и хмыкнула:

– Что ж! – сказала она. – Неплохо. Очень даже… у тебя есть дар слова, Егор; я, если честно, не ожидала. Извини, что сомневалась в твоих способностях. Елизавета! Труби общий сбор! Сегодня – читка пьесы.

Пьеса называлась «Жизнь и приключения Вольных Бродяг из Заколдованного леса», и была она про то… Ну, в общем, про то, как дети играют. Наверное, не только в этом дворе, но и в тысячах других. Во всех городах, больших и маленьких, и во всех странах мира. Так казалось Петьке в тот день, когда прочитали в Хижине Егорову пьесу. Она объединяла многих героев любимых ребячьих книг и была о вечном: о дружбе и предательстве, любви и ненависти, добре и зле. И добро, конечно, побеждало.

– Здорово, – тихо сказала Ленка, когда Арина Аркадьевна закончила читать. (Она хотела предоставить это право автору, но Егор смутился, застеснялся и отказался.)

– Чур, я буду Робин Гудом! – вскочил Сашка.

– Хи-итрый, – протянул Генка.

– Роли должен режиссёр распределять, – важно сказала Петька и посмотрела на бабушку: «Правильно я говорю?» А потом мельком на Генку: «Я не задаюсь, но ведь, правда, режиссёр должен».

А Арина Аркадьевна между тем задумчиво смотрела на ребят и постукивала пустой трубкой. («При детях не курим».)

– Ну, Александр Строев… попробуйте. Внешние данные ваши вполне соответствуют. Лена, я думаю, ты не против попробовать Русалочку? Отлично. Потрясающий образ злого пирата. Алексей?

– Капитанша Арина вопросительно подняла брови.

– Ну, как всегда! – в сердцах хлопнул себя Лёшка по коленке. – Что, у меня внешние данные тоже, того… соответствуют? Всяким злыдням, да?

– Мы тебя загримируем, – невозмутимо сказала Капитанша Арина. – Имей в виду, роль характерная, очень сложная.

– Злодеев вообще играть сложней, – вставила Петька.

– Да нет… я же не против! – почему-то просиял Лёшка.

А Генка сказал:

– Кто-то же должен отрицательных персонажей играть, иначе никакого спектакля не получится. Я Зловредным учителем могу быть.

– Гена, ценю твоё благородство.

Скоро все роли были распределены: Егор играл короля, а Морюшкин – королевского шута. Олежке досталась самая крохотная роль добродушного Лешего.

– Не бывает маленьких ролей, бывают маленькие актёры, – сказала бабушка. – К тому же у вас с Деньком, как у людей рисующих, полным-полно будет работы с декорациями и реквизитом.

– Значит, я играть не буду? – обрадовался Денёк. – А то я страшно боялся, что вы меня назначите, а у меня совершенно нет таланта… Но я могу музыку подобрать, я в школе раньше всегда на музыке сидел.

– Отлично! От музыки зависит многое.

Арина Аркадьевна Метельская оказалась строгим режиссёром. Репетиции длились по несколько часов, плюс актёрские тренинги и анализ работы. То и дело Денёк и Олежка носились на велосипедах в кулинарию за заварными пончиками (они были пустые внутри, лёгкие, и их на килограмм получалось много), а Генчик открывал люк и кричал, свешиваясь в свою квартиру:

– Ма-ам, пожалуйста, чай поставь!

Ночами Петька спала как убитая, так она уставала за день. Играла Петька Маленькую разбойницу из «Снежной королевы».

– Ха-ха-ха! – захохотал Иван, узнав про это. – Роль как раз для тебя. А я-то все думаю, кого ты мне напоминаешь?

Роль Петьке нравилась. У Егора разбойница была совсем другая, не как у Андерсена. Она отпустила на волю всех своих зверей-пленников, ушла от разбойников и стала жить одна в лесу, в шалаше, помогать лесным обитателям – спасала их от охотников, капканов, пожаров. И костюм свой Петька любила. Мама перешила ей старую Иринину жилетку на шнуровке, смастерила пёструю длинную юбку, дала свою белую рубашку. Волосы Петька заплетала в две косички, на шею вешала старый бабушкин медальон из кокосовой скорлупы. Иван сделал ей тонкий гибкий лук и стрелы, смастерил колчан. Но самое главное – это кинжал. Тонкий кинжал из светлой стали в узорчатых ножнах. Кинжал из бабушкиного сундука. Конечно, он был не настоящий, а театральный, с шариком на конце. Но только не для Петьки. Когда она брала его в руки, то в крови у нее зажигалось что-то такое что хоть сейчас в седло и мчаться во весь опор навстречу опасностям.

В последние дни перед спектаклем бабушка настаивала, чтобы все репетировали в костюмах, и каждое утро, наряжаясь перед зеркалом, Петька вздыхала:

– Почему нельзя всегда так ходить?

Дел было невпроворот. А тут ещё простудился дедушка. Он лежал в своём кабинетике и сильно кашлял. Мама и бабушка сердились на него, потому что он не позволял вызвать врача и не хотел принимать лекарства. Петька, глядя на взрослых, тоже ругала его:

– Ты как маленький, дед!

Дедушка хотел заспорить, но закашлялся, махнул рукой и уткнулся в подушку.

– Дед, дед… – задёргала она его, – давай я тебе молока с маслом погрею?

Не переставая кашлять, дедушка кивнул.

Счастливая Петька бросилась на кухню:

– Мама! Грей скорее молока! И масла, масла туда побольше!

– Ну, что за дурь, Ветка, – отмахнулась мама. – Не до тебя.

Все знали, как Петька любит молоко с маслом («Извращение» – передёргивался Иван) и каким упрямым становится дедушка, когда болеет. Петька надула щёки, поражаясь глупости и вредности взрослых, шумно выдохнула и сказала:

– Я, между прочим, уговорила дедушку лечиться, но если вам это не интересно…

– Ну, наконец-то! – и мама засуетилась у плиты.

– Ай да Петька! Ай да молодец! – протрубила бабушка, не вынимая трубку изо рта.

– Мама, если ты будешь называть Вету этим дворово-уличным прозвищем, деда хватит инфаркт, – предупредила мама. – И никакое молоко не поможет.

Мама моментально всё приготовила. Налила дымящееся молоко с золотистой масляной плёнкой в высокий стакан, поставила на поднос.

– Я, я, мамочка! – затянула Петька, – дай отнесу!

– Ты разольёшь.

– Нет, я буду аккуратно. Ну, мама…

– Тогда по пути всё выпьешь, – рассмеялась мама.

Петька сердито глянула из-под бровей.

– Это нечестно. Я уговорила деда лечиться, я и понесу.

И, ловко забрав у мамы поднос, Петька двинулась по коридору. Она шла осторожно, высунув от напряжения кончик языка, потому что стакан покачивался и чуть-чуть дрожал, как живой, и Петька правда боялась разлить. Дверь кабинетика она открыла ногой и к деду зашла уже выпрямившись, легко, как будто всю жизнь только и делала, что носила подносы.

Дедушка уже не кашлял, поморщился, увидев молоко, и сказал:

– Унеси, Лизок, не буду.

– Дед!

– Не буду, не буду! Это всё выдумки твоей бабушки, я знаю. Она актриса, ей кажется, что если человек чуть-чуть закашлял, то всё, конец света, всех врачей готова в дом собрать.

– Дед! При чем тут бабушка! – возмутилась Петька с грохотом ставя поднос на столик у кровати. – Я сама его согрела, сама донесла. Выпей, дед!

– Не буду, Лизонька. Это гадость такая, пить невозможно.

– Гадость?! – и Петька рассмеялась.

– Ну, ты, дедушка, даёшь! Да это же вкуснотища! Молочко домашнее! Маслице свежее. Ну, давай, выпей.

– Ах, вкуснотища? – лукаво улыбнулся дед. – Вот и пей сама.

– Я? С удовольствием, – Петька забралась на дедушкину кровать, уселась по-турецки и, обжигая пальцы, взяла в руки стакан. – Надо пить маленькими глотками. Давай – я половину и ты половину. Идёт?

– Ли-иза, что за торговля, – поморщился дедушка.

Петька сделала глоток.

– Вай, как вкусно!

Дедушка рассмеялся, а Петька уже разошлась. Она шумно отхлёбывала молоко из стакана, причмокивала, жмурилась от удовольствия и не скупилась на похвалы. Попутно ей удавалось влить в деда пару ложечек, но стакан пустел, дед смеялся, Петька тоже. И тут зашла мама.

– Вета, так-то ты дедушку лечишь! А ну марш отсюда!

– Мама, я лечу его!

– Ты не лечишь, ты сама молоко пьёшь! Брысь, я сказала.

– Нет, нет, Лерочка, она лечит, – попробовал заступиться дед, но мама уже вытолкала Петьку за порог и плотно закрыла дверь. Петька лягнула дверь ногой с досады.

– Не буянь, – донёсся из кабинетика спокойный мамин голос.

– Ну и пожалуйста, – обиженно вздохнула Петька и пошла в детскую.

Она не любила сердиться на маму, но всё-таки даже мама может ошибаться.

– Почему так несправедлива жизнь? – вздохнула Петька, растягиваясь на полу. Галка посмотрела на сестру сквозь пряди длинных волос.

– Пойдём к дедушке, – предложила Петька. Она надеялась, что с Галкой мама их не выгонит.

– Он болеет, – неуверенно ответила Галка.

– Значит, ничем не занят. Пойдём, Галчонок!

– Я дом строю.

– Ну ты и вредина, Галка! – вскочила Петька и пошла в Картинную. Мама в это время как раз выходила от дедушки. Она улыбнулась, увидев Петьку, подмигнула ей и сказала:

– Не дуйся, Ветка, я же не знала о твоём методе лечения.

– А ты бы меня послушала, я бы тебе объяснила.

– Теперь обязательно буду слушать.

Довольная Петька потянулась и обняла маму за шею.

– Можно, я у него посижу?

– Дала бы ему поспать, Веточка.

– Я тихонечко.

– И сняла бы костюм, истреплешь до спектакля.

– Не-а, я в образ вхожу.

Петька пробралась в дедов кабинет. Дед не спал. Он сидел на кровати, нацепив на нос старые очки, читал. На Петьку посмотрел строго, поверх очков. Он не любил, когда его отвлекают. Но взгляд его тут же смягчился, потеплел, и Петька прыгнула к нему на кровать.

– Читай! – потребовала она.

– Что?

– Вот это, – Петька показала на книгу в его руках.

– Вот прямо так с середины?

– Ага! – но Петька тут же спохватилась. – Нет, не читай, ты кашляешь, тебе нельзя горло напрягать. Давай я тебе буду читать, а ты слушай.

– Ну, давай…

Через двадцать минут мама заглянула в кабинетик. Дед спал, а Петька вдохновенно читала.

– Вета… Ветка! К тебе пришли.

– Кто? Саня?

– Нет, твой светлый тёмненький мальчик.

– Денёк! – вскрикнула Петька так, что дедушка проснулся и растерянно заморгал сонными глазами.

– Вета, Вета, тише… дедушку разбудила.

Но Петька была уже в коридоре. Денёк принёс эскизы декораций. Вместе с бабушкой они посмотрели их, кое-что подкорректировали (чтобы легче делать было) и одобрили. Бабушка стала звонить дяде Севе, чтобы узнать, не выделит ли домоуправление «Театру Капитанши Арины» что-нибудь для декораций, а Петька с Деньком побежали собирать народ на очередную репетицию.

Увлечённая спектаклем, Петька не забывала и ещё об одном деле: о принятии Денька в Тайное общество Вольных Бродяг. И, собрав однажды Саню, Генку, Ленку, Лёшку и Олега у Камня, она поделилась своей идеей.

– Зачем это? – пожал плечами Лёшка. – Глупости какие-то!

– Ничего не глупости, – бросилась в атаку Петька. За это время они вроде бы совсем помирились с Лёшкой, но если он вдруг задевал Денька, Петька вспыхивала, как порох.

– А что, интересно, – задумчиво сказал Сашка. – Почему бы нет?

– Он даже не из нашего двора! – активно запротестовал Лёшка.

– Ну и что теперь? – сказал Олежка.

– Я тоже не из вашего, не жить теперь, что ли, кто не из вашего?

– Ну ты… Ты другое дело!

– Такое же дело, – вставила справедливая Ленка. – Денёк всюду с нами, и он настоящий друг, а ни плаща, ни меча у него нет. Это нечестно.

– Почему-то нас никто никуда не посвящал, – ехидно заметил Лёшка, глядя Петьке в глаза.

– Лёшка, – Генка положил руку ему на плечо, – ну чего ты споришь, будто Денька терпеть не можешь? Он хороший парень, и нам хочется устроить ему праздник, разве плохо? Можно сразу после премьеры. Будет логично.

Генка молодец, он всегда умеет найти нужные слова. Уже никто не спорил, а Саня сказал:

– Надо с Егором поговорить. По коням?

– Ленка, а плащ твоя мама сможет сшить?

– Ой! – испуганно округлила глаза Ленка. – Нет… Она не может сейчас. У неё заказов очень много, и Катюша приболела.

– Ну, всё! – сокрушённо сказал Лёшка и вроде бы искренне расстроился, но Петька огрела его гневным взглядом и выпалила:

– Ну и… пусть! Я ему свой могу отдать!

Петька сказала это назло Лёшке, и на секунду ей стало жалко своего алого плаща, который развевается на ветру, как знамя.

– Какие жертвы! – Лёшка насмешливо сузил свои кошачьи глаза.

Петька спросила Ленку:

– Твоя мама потом сможет мне сшить второй? Да, Лен?

– Конечно! – уверила её Ленка. – Вот только Катюшка поправится.

– Всё, к Егору! – скомандовал Сашка.

Бродяги оседлали своих коней и помчались к дому над обрывом. Им открыл Егор.

– Здравствуй, есть дело, – сказал за всех Олежка.

– Заходите, – пригласил Егор, пропуская ребят с велосипедами во двор старого дома, широкий, светлый, всегда чисто выметенный.

– 4 —

Ленка ходила по Хижине, сжав бледные губы. Она то и дело наматывала на палец прядь светлых волос, поправляла костюм и каждую минуту спрашивала, всё ли у неё в порядке: не растрепались ли волосы, не размазался ли грим, и так без конца.

– Я страшно волнуюсь! – говорила она и вдруг спросила: – А ты разве нет?

Петька пожала плечами. Ей было весело и чуть-чуть страшно, как перед экзаменами, а Ленку она вообще не понимала: играла та замечательно, Петька была уверена, что все восхитятся ею, чего же зря волноваться?

– Я обязательно все слова забуду, – запаниковала Ленка и схватила тетрадку с пьесой. – Я уже ничего не помню. Петь, пойдём соку выпьем?

– Да я лопну сейчас! – возмутилась Петька. – Мы уже ведро сока, наверное, выпили.

– Ну, пожалуйста, Петенька, ну ради меня!

Петька вздохнула, пересчитала последние монетки и сказала:

– Ладно, пошли. Но в последний раз! Имей в виду.

Прямо в костюмах они спустились с чердака и побежали в ближайший магазин, где продавали соки в розлив.

– Два стакана сока, – выпалила Петька, опуская на влажное блюдечко монетки. – Тебе какой?.. Яблочный с мякотью и кизиловый.

Молоденькая невозмутимая продавщица поставила стаканы на мойку, достала трёхлитровые банки с соками. За сегодняшний день девчонки прибегали сюда пятый раз. На Ленке странно сказывалось волнение – её начинала мучить жажда. Они перепробовали уже все имеющиеся в продаже соки (томатный, персиковый и яблочный с мякотью, гранатовый, кизиловый), уже пошли по второму кругу, уже истратили все деньги. Ленка пила медленно, маленькими глотками и успокаивалась.

– Скорей бы уже начало, – сказала Ленка, допивая сок.

В магазин влетел Лёшка-Злой пират.

– А, вот вы где! Капитанша всех собирает. Стакан гранатового сока, пожалуйста.

Петька усмехнулась – заметно было, что Лёшка (нахальный Лёшка Ахмеджанов!) тоже волнуется.

– У тебя ус отклеился, – сказала Петька, – дай поправлю.

Она потянулась к Лёшке, но тот отскочил, как от огня.

– Чего ты дёргаешься?

Лёшка смутился, пробормотал:

– Нет, я просто… я сам поправлю.

– Тебе же не видно.

– Я перед зеркалом. Ну, не трогай! – он грохнул стаканом с недопитым соком о прилавок и выбежал из магазина.

– Чумовой какой-то, – растерянно пробормотала Петька.

Ленка смотрела на подружку пристально и весело – так смотрят на человека, когда знают про него что-то тайное.

– Тебе не кажется, что… – начала было Ленка.

– Нет! – резко перебила Петька, потому что ей как раз казалось. – Не надо, Лен… Ну что мне с этим делать?

Глаза у Ленки стали хитрые-прехитрые:

– Ай да Ахмеджанов!

– Входи в роль! – рявкнула на неё Петька. – Русалочка должна быть доброй и бесхитростной.

Петьку жгло странное чувство: смесь досады, жалости, вины и неловкости. Будто это она влюбилась в Лёшку, которому она нужна, как рыбе галоши, и будто все про это знают. Она посмотрела на Ленку.

– Я же не виновата… я же, наоборот, с ним всегда ссорюсь!

Голос у Петьки был такой страдальческий, такой жалобный, что Ленка не обиделась на крик, обняла подружку за талию и сказала серьёзно:

– Жизнь – сложная штука.

У Камня устроили сцену. Дядя Сева выделил театру несколько листов старой фанеры, вылинявшее полотнище светло-зелёного цвета, бумагу и краски. На фанере Олежка и Денёк нарисовали средневековый замок. Из полотна сделали занавес (на верхний край полотна Сашкина мама нашила колечки для штор, в них продели бельевую верёвку, которую натянули между качелями и горкой так, что занавес как раз отгородил условную сцену). Напротив Поляны поставили два ряда скамеек и три ряда стульев. Зрители уже потихоньку начали собираться, и Петька ощутила в сердце дрожь. Она назвала её «Ленкин синдром»: всё ли в порядке, ничего ли она не забудет, ничего ли она не перепутает? Петька поделилась своими переживаниями с братом. Олежка хмуро кивнул в сторону нарисованного замка, там стайкой стояли все артисты. Ленка у зеркальца, которое держал для неё Генка, поправляла волосы, Генка что-то бормотал (наверное, слова повторял), Лёшка и Сашка репетировали самую сложную свою сцену – дуэль, Арина Аркадьевна что-то объясняла Деньку, показывая то на декорации, то на занавес; Морюшкин, который на репетициях так здорово (лучше всех, даже лучше Ленки) играл весёлого шута, был совсем не весел. Уткнувшись в растрёпанную тетрадку с пьесой, он шевелил пухлыми губами, а колокольчик на его цветном колпаке позвякивал, будто Морюшкина бил озноб.

– Да-а, – пробормотала Петька, чувствуя, что её собственный страх куда-то уходит, а вместо него появляется решимость. А когда Олежка сказал: «Глупо, конечно, но я тоже страшно волнуюсь, даже в туалет постоянно охота…», – Петька поняла, что надо что-то делать. Она подошла к Егору и шёпотом потребовала:

– Дай мне горн.

– Вот тебе раз! – удивился Егор. – Ты же хотела у костра играть, для Денька.

– Ну, дай! Мне сейчас важнее. Что ты такой упрямый?

Весь этот месяц после репетиций Петька бежала в дом над обрывом. К Егору и к Леониду Степановичу, тому страшному старику. Там она осваивала нехитрый инструмент – горн.

Тренировала дыхание (держала подолгу то низкую ноту, то высокую), училась правильно сжимать губы и толкать воздух языком, разучивала сигналы. Леонид Степанович то ругал её, то вздыхал:

– Да. Слабоватая ты. Сил в лёгких мало. Трудно девочке на духовых играть. А может, лучше флейта, а?

Петьке уже и на флейте учиться хотелось, и на саксофоне, и на гобое, но главное – горн. Это в первую очередь.

И тогда на посвящении Денька в Бродяги она встанет у большого костра, вскинет начищенный горн (и огонь отразиться в нём золотом) и заиграет самый красивый сигнал – «Зарю». Пусть он не очень подходит для ночного костра, зато он у Петьки лучше всего получается. Вот все удивятся! Ведь никто не знал про её занятия, даже Ленка, даже Одежка, это был их с Егором секрет, сюрприз для всех.

Но сейчас Петька выхватила из сумки горн, вставила мундштук и сыграла «Слушайте все!» Сигнал – проще некуда, но какой фурор он произвёл!

Все бросились к Петьке.

– Ух, ты!

– Откуда?

– Ну, Петище – партизанка!

– А дай мне!

Но Петька сказала строго:

– Значит, так: начало спектакля через пять минут. Зрителей много, но мы не должны трястись, как кролики перед удавом. Артист должен волноваться самую малость. САМУЮ МАЛОСТЬ, слышишь, Ленка! ВОЛНОВАТЬСЯ, а не бояться, Морюшкин! И это я не задаюсь, Ген, я серьёзно говорю. Зрители – это наши соседи, наши родители. Даже если мы ошибёмся, они нам простят. Да и вообще, никто из них не знает, как должно быть! А может, у нас так задумано? Но мы не ошибёмся, мы же столько репетировали! Каждого из нас ночью разбуди, он свою роль отыграет. Так что всё – баста! Будем бояться – провалим спектакль, провалим спектакль – потеряем Хижину.

Петька отдышалась. Разжала стиснутые кулаки. Трудно ей было говорить первую в своей жизни речь. Это Сашка Строев мастер выступать с речами, а она нет. Но сейчас ей, кажется, удалось встряхнуть ребят (и самой встряхнуться), а бабушка, та вообще захлопала в ладоши:

– Браво! Быть тебе, Елизавета Дмитриевна, оратором, – она посмотрела на часы. – Всё, пора. Все по местам. Денёк, я махну рукой – включай музыку. Олег, на занавес. Ну, начнём, помолясь.