Текст книги "Княжна (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА 9
ГЛАВА 9
– Витка! Зар-раза! Витка? Прости, Натали, это сестра. Прости… – Сознание медленно возвращалось. Меня встряхнули и проволокли куда-то. Голова болела немилосердно. В глазах все двоилось и плыло, я крепко зажмурила их, схватившись за виски. Проклятый корсет просто убивал.
– Корсе-ет… – Простонала я, задыхаясь.
– Эко тебя, да что за черт? – Голосом моего брата стонало пространство, окружающее меня. Меня перевернули и больно толкли в спину.
– Ре-ежь, – хрипела я.
– Ты сама меня потом зарежешь за это. Сейчас…уже. – Мои легкие расправились, кислород потек по направлению к мозгу. В глазах тихонько прояснялось.
– Да оставь меня в покое, гад, не дергай больше. Дай что-то от головы.
– Твою голову ничего не спасет, там не на что воздействовать лекарственными препаратами, – удалялся голос брата. Бормотание в прихожей и хлопок двери говорили о том, что его девица умеет одеваться, как солдат по тревоге.
Я валялась на моем любимом диване в гостиной. Голова трещала. Потерла лоб и поморщилась – перед глазами мелькнул браслет на голубой атласной перчатке. Сердце замерло. Я медленно провела рукой по шее – колье тоже никуда не делось. Простонала, крепко зажмурившись. А! И ладно – не обеднеют.
– Пей, зар-раза. Что это было? Ты откуда такая красивая? Где шаталась? Родители с ума сходят, отменили гастроли. Носятся по конторам и детективам, а ты тут… Ты что, язык проглотила? Отстань, что ты ко мне липнешь? – А я плакала, прижимаясь к своему противному брату, плакала от огромного счастья, от того, что осознала, наконец – я дома. Он замолчал, приобняв меня за плечи. Мне нужно успокоиться – даже он своей дурной головой понимал это.
– Ты почто баб своих в мою хату таскаешь, поганец? – Счастливо улыбаясь сквозь слезы, спрашивала я. Он, ничуть не смущаясь, усадил меня и по-хозяйски прошелся по комнате.
– Вместе теперь жить будем. Тебе веры нет! Буду тебя контролировать, наставлять и воспитывать, раз родители не справились. Ты собралась в партизан играть? Ты где была? На кровать зачем прыгаешь, как дура? Фамилия могла остаться без продолжения. Опять же – у Натали тонкая душевная организация и она теперь трепещет от возмущения и стыдливости. Забыла даже одеть один предмет туалета, просила найти и сохранить.
– Я так люблю тебя, Мишка, так сильно люблю… – Я опять плакала.
– Сильно тебя приложило, Виктория… Я тоже тебя люблю, не переживай. Не реви, я слез не переношу, уйду сейчас. – Отвернулся брат.
– Я сама хотела просить тебя. Не звони родителям. Поезжай и привези их, пожалуйста. Мне нужно вам рассказать все. Два раза я не смогу… Пока приведу себя в порядок и поем – умираю с голоду.
– Жор – это хорошо, похудела ты как-то. Приходи в себя, Вичка. Жди тогда. Будем подъезжать – позвоню. Твоя мобила заряжена – на окне в кухне.
– Спасибо, Миш.
Я осталась одна в квартире. Наклонилась развязать ленточки туфлей и колье тяжело соскользнуло в ложбинку декольте. Долго раздевалась, снимая обувь, платье, гарнитур, чулки, корсет и панталоны. Выпутывала шпильки из прически, аграф сел намертво, перья поникли. Пришлось отстригать это великолепие вместе с волосинками. Убрала развороченную постель в спальне и выложила наряд на покрывало, рядом остальные предметы туалета и драгоценности. Это все придется показывать. Приняла душ и оделась в домашний трикотажный костюм с лягушками и лотосом.
На кухне нашла на столе остатки удавшейся попытки соблазнения Натали: салат, по-видимому из ресторана, конфеты, шампанское. Свечи прогорели до конца – до того, как пришла необходимость их потушить, Натали, видимо, сдала свои бастионы.
Поела я с аппетитом, хлопнула фужер шампанского – не мешает расслабиться немного. Взяла коробку конфет и пошла в кресло. Мелодии «Времен года» плыли по комнате. Сделала звук совсем тихим и притихла, откинувшись на спинку кресла. Сейчас мне предстоит тяжелый разговор. Тяжелый для родителей и старшего брата. Я уже пережила все то, о чем должна рассказать им. Я не собиралась ничего скрывать и приукрашивать. Моя семья должна знать все. Я собиралась круто менять свою жизнь, и мне необходима была их поддержка в этом.
Пока приехали Миша и родители, я еще дважды повторила поход на кухню за шампанским. Было страшно и стыдно. С этим нужно было что-то делать, и я делала, что могла. Вставать, встречая их, я не стала. Только протянула радостно: – Ма-ама…
– Ох, ты ж! Об этом я не подумал. Родители, может ее баиньки, а разборки на завтра?
– Я не смогу завтра. Не будем откладывать. Все хорошо. – Уныло тянула я. Родители застыли в дверях. Я отвернулась. – Сядьте.
– Ты бы хоть извинилась, зар-раза. Матери скорую вызывали через день, я задолбался на опознания чужих трупов мотаться.
– Следи за своей речью, Михаил. – Мама шарила рукой в поисках дивана. Я тихо плакала.
– Ах, княжна, не будете ли вы столь любезны?…
– Не надо, Миш, не трогай ее. Случилось что-то плохое, ты разве не понимаешь? – Папа усадил маму на диван и сел рядом с ней, обнимая за плечи. Мой спокойный и уравновешенный папа страшно нервничал, не справляясь с выражением своего лица и голосом: – Вика, ты в состоянии рассказать или не хочешь этого делать?
– В состоянии. Не хочу. Расскажу… Куда я денусь? – И я рассказала. Все-все. В подробностях, до последней минуты. Алкоголь притупил эмоции, и рассказывала я монотонным равнодушным голосом, глядя в окно. Еще в начале рассказа брат подошел к бару, но звук льющегося в рюмки спиртного не сбил меня с мысли. Рассказать нужно было все, абсолютно. На второй раз и уточнения я буду не способна. Мама всхлипывала, давясь алкоголем, мужчины тяжело молчали. А я рассказывала – и про мотыльков, и про идеально настроенный рояль, и про поцелуй на дворцовой террасе, и про следы от пальцев на груди, и как звали мою лошадку, которая любила булки, и все-все… Когда я пошла по второму кругу, уточняя подробности своих травм и пьяно хихикая, брат встал и сказал:
– Хватит на сегодня. Мать почти в обмороке. Спать! Скажи одно – тебе на данный момент не нужна медицинская помощь? – Я оживилась:
– Ой, что ты! Нет! Этот их специалист по неетст…неествлен…
– Труба! Родители, я отволоку ее спать, а мы продолжим на кухне.
– Там платье. Туда меня нельзя. – Ох, с чего меня так развезло-то – всего три фужера шампанского. – Это тоже прозвучало вслух.
– Там половина – хорошая водка. – Просветил меня брат. – А вместе с шампанским получается огромная экономия усилий и времени. Ну и денег.
– Скотина.
– Виктория, следи за своей речью, – оживала мама.
Потом мы все смотрели платье. Я увлеченно рассказывала куда, что и как одевается, рвалась мерить, дальше не помню.
А потом потянулись дни моей адаптации. Так решила мама. Она жила со мной в моей квартире. Брат временно откочевал к себе. К врачам мы все же сходили. Прошли рентген, УЗИ. Проверили зубы и пазухи носа. Гинеколог тоже поживилась. От психолога я отказалась категорически. Мама не настаивала. Она готовила мои любимые блюда, мы шарахались по магазинам. Сходили всей семьей
на какую-то премьеру в кино. Навели идеальный порядок в квартире после нашествия брата. Скоро родителям нужно было уезжать на гастроли, и мы собрались всей семьей поговорить о моем будущем. Мама решила, что после двух недель активной адаптации я уже готова обсуждать перспективы.
Я уже сказала им, что обещала своим далеким предкам соответствовать своей фамилии. В театр возвращаться я не собиралась. Поэтому нужно было продумать план. Сначала составили дорожную карту моих действий по восстановлению фамилии. Заявление на увольнение мы с мамой уже относили в театр. Увольнение состоялось. Следовало решить чем я буду заниматься дальше.
– А давайте мы ее замуж выпихнем – сразу все проблемы самоустранятся. Пускай дальше муж мучится. Вот скоро осенний бал в Дворянском собрании. Я согласен представить любимую сестру высокому обществу. – Предложил обожаемый брат.
– Я согласна.
– Мама, вы каких врачей недопосетили? Я не готов ее представлять. Я не знаю эту особу. Ручаться за нее не смогу. Сестра, мы здесь собрались разрешить конкретную проблему, и я прошу тебя серьезно отнестись к вопросам, которые поднимает твоя семья, потому, что если ты…
– Прекрати, Михаил. Насчет бала решили. Теперь – профессия. – Заговорил папа.
– Пение. Для начала сопровождаю вас на гастролях. Вы даете мне возможность выхода на сцену. Представляете как дочь, подающую надежды. Я гениально исполняю, и со мной заключают контракт.
– Ой-ой-ой, мы согласны на протекцию! Но это недостойно и нечестно по отношению к тем, у кого мама и папа не так знамениты.
– Согласны. Достойно. Честно.
– Это тоже решили. На зимний сезон тебя заявляем. Пока берешь уроки у Марии Генриховны. Я договорюсь завтра и оплачу.
– Викочка, тут такое дело… я думаю, что ты уже в состоянии обсудить твое отношение к молодому графу. Нужно окончательно закрыть этот вопрос. Ты должна разобраться в своих чувствах. – Огорошила меня мама.
Я опешила. Родители смотрели совершенно серьезно, брат… Брат не считается.
– Вы о чем это? Я думать о нем забыла. Он вообще в другом мире остался. Что тут обсуждать?
– Девочка моя, неужели ты осталась совсем равнодушной к вашему поцелую?
– Мама, к какому нашему?! Он чуть не раздавил меня, закрыл рот и нос прижал. Да я чуть не сдохла! Брат – свидетель.
– Вика, следи за своей речью.
– Извини, мама. А ты прекрати ржать! – Я честно не понимала к чему этот разговор.
– Я думаю, Виктория, что мальчик действительно тебя любит. Как бы не получилось так, что ты совершила огромную ошибку. Видишь ли, не все так просто с этим предназначением.
– Мама, когда меня насиловали, ломали руку и лицо, он развлекался с очередной блондинкой. Какая любовь?
– Как ты можешь знать это?
– Да я прямо ему об этом сказала и он не отрицал.
– Мелкая, ты закатила ему сцену ревности? – Веселился брат.
– Я отказала ему во взаимности и аргументировала свой отказ.
– Викочка, а он после этого не говорил больше с тобой о своих чувствах? – Ну, я же тогда рассказывала… Или нет? Говорил раз десять, что любит. Что недостоин меня и ему достаточно будет просто смотреть на меня, если я не хочу с ним общаться. Как я утром чай пью – смотреть и гоняют меня как…это – на лошади. Что во мне вся его жизнь. Что я чиста и прекрасна, как первый снег и просил не отвечать сразу отказом, а дать ему хоть несколько часов надежды до конца бала. – Мой голос становился все тише и тише. – Говорил, что умрет за меня, что боготворит, что глаза, как грозовое небо и что глаза целовать, и в руках меня держать… и что о любви молит. На колене стоял. Локон насильно срезал и целовал его. Мотыльки… показывал.
Брат выдохнул с завистью: – Силен, бродяга. Нужно взять на вооружение, хотя-а… если не подействовало…
Мама печально смотрела на меня: – Бедный ребенок, так страшно ошибся, как же он теперь…
– Мама, он не ребенок. Ему лет тридцать. Я знаю, что ему нужно было от меня: он меня уговорит, женится, наделает детей. Отец перестанет его доставать, занявшись внуками, и не лишит титула и наследства. А сам он спокойно с блондинками…
– Мама, папа, как вы могли родить такую дуру?! Лучше бы остановились на мне. Ты что, серьезно думаешь, что ради банальных бабок взрослый серьезный мужик на виду у всей страны станет ползать на коленях и молить о любви? Ты когда повзрослеешь? Что он, действительно, в тебе нашел? – Брат подозрительно прищурился. – Ты пела ему?
– Ничего я ему не пела! Делать мне больше нечего! Он сам случайно услышал, и на балу – тоже не ему!
– Что. Ты. Пела?
– Колыбельную из «Баллады» и белую акацию. – Раскололась я.
– Мать! Отец! Да она злонамеренно совращала его! В тебе только и есть, что голос. Куда ты его высунула? Влюбился он, это точно и я сейчас не шучу. У тебя нет сердца! Зашить бы тебе твой рот.
– Викочка, а как выглядит мальчик?
– Мама, я уже говорила – он давно не мальчик. Здоровенный детина, военный. Черные волосы и карие глаза. – Я посмотрела на всех своих по очереди, и мне стало стыдно. Они болели за меня, хотели разобраться во всем, я не была им безразлична, и чувства мои тоже. – Необыкновенно красив, мама, просто ослепительно. Я рядом с ним, как Жучка из будки.
Настроение стремительно портилось, я боялась расплакаться.
– Вот почему ты ему не поверила. – Прошептала мама.
– Мамочка, поверила, не поверила – сейчас уже не актуально. Поезд ушел. Ты чего добиваешься вообще? Вы все? Чтобы я вдруг резко осознала, что люблю его, что совершила ошибку и что? Всю жизнь хранила ему здесь верность и плакала в подушку? Смысл? Ну, просто допустим – лохонулась я…мама, я слежу. Не беспокойся, я могу соответствовать, если в этом возникнет необходимость. Ты бы слышала, как я там язык и мозг выворачивала, и ни разу не прокололась. Никто не усомнился в моем высоком происхождении – ни прислуга, ни король. На роялях играла, романсы пела, полонезы танцевала, на лошади боком ездила в амазонке с хвостом и шляпе с вуалями. Брат, возьмешь меня на выездку? Я там класс покажу.
– Ты меня не брала к актрисулям на открытые прогоны. Так что…Не истери, сестра, это не твое. Мама, отец, можно я расскажу? Ага.
И рассказал…
ГЛАВА 10
ГЛАВА 10
– Виктория, ты хорошо помнишь собственное генеалогическое древо?
– Помню. – Начало его рассказа интриговало.
– Хорошо. Так вот – твою прабабушку по матери звали Ириаастра. Что означает – райская звезда. Да, на древе висит табличка с именем Ирина. Эта бабушка, будучи юной девой, прибыла в наш мир за своим Предназначением.
– Спорно! Я слышала и про Даздраперму. Она с Марса?
– Если слышала, то должна знать, что обозначает. Это последствия излишнего патриотического энтузиазма. А наша бабушка пришла из другого мира. Материальные доказательства потом предоставлю – прямо завтра. А пока поверь на слово если не мне, то всем нам. – Родители молча кивали.
– То место, куда ты попала – это не другой мир, а другое измерение нашего мира. Ты говорила на русском там? Во-от. Наша бабушка тоже пришла со знанием языка. Природа не особо отличается, архитектура, эполеты, аксельбанты, танцы, кони, бабы… О чем бишь я? Да, так вот… Магия. У нас она тоже есть. Не спорь, пожалуйста. Церковь строго следит, чтобы ты не всунула свой нос в эти материи. Не потому, что самим нужно, а защищая нас от неизвестных опасностей, справиться с которыми мы не сможем в силу многого незнания. Там ведь не только бытовая магия была, есть вещи гораздо более страшные, и впустить это в наш мир нельзя. Отсюда запреты даже на такие, казалось бы, безобидные вещи как гадание, картежные игры, заговоры, даже суеверия не одобряются церковью. Все это несет в себе опасность нечаянного знания, которое откроет дорогу в наш мир неизвестно чему. Оно все же приходило, и за то, чтобы избавить наш мир от этого, человечество заплатило миллионами жизней. Это не наш уровень и я не смогу просветить тебя в подробностях. Нам это и не нужно сейчас. Речь пойдет о Предназначении. Очень, чрезвычайно редко, случается так, что просыпается Предназначение. С большой буквы. Оно не возникает просто так. От какого-то человека в том или нашем мире зависит так много, что реальность начинает оберегать его, создавая все условия для того, чтобы он выполнил то, что сможет сделать он и только он. Не думаю, что это ты, моя глупая сестра. Это твой граф. Что он мог сделать для своего мира, совершая предназначенное ему, мы не знаем. Но это архиважно для того мира. И мир знает об этом. Или Бог. Очевидно, ты – главное условие выполнения. Не знаю – может, ты довела бы его, он тебя придушил бы и сел в тюрьму, не попав на войну и не выиграв сражения. А может, у него пропадет вкус к жизни без тебя, и он не совершит чего-то важного, без чего миру конец. Мы не знаем. Могу тебе сказать одно – о любви Ириаастры и деда слагали легенды. Предназначенные друг другу не могут быть несчастны друг с другом.
– Он не захотел меня. Велел отправить обратно. Какое Предназначение? Это – раз. Дальше – я не люблю его. Почему, если должна? Это – два. И главное – там были еще варианты, кроме меня. То ли меня легче всего было выдернуть, то ли еще что – прилетело мне. Так что не переживайте за него, выдернут другую – блондинку и будут они жить долго и счастливо.
– Ты вот не в восторге, что не любишь его, а тебе его сватают. Почему он должен был вдохновиться? Заставить самостоятельного взрослого мужика жениться на совершенно незнакомой девице непонятного вороного вида не так просто. Кстати, я тоже предпочитаю иметь дело с блондинками. Там не приходится особо насиловать свой интеллект. Но вот прилетело и ему. Он втрескался в тебя, как дурак, а ты ерепенилась. Допрыгалась, дорогая. Теперь кто знает, как все повернется? Если вас послал друг другу сам Бог? А если бы ты не страдала заниженной самооценкой и не ревновала его к блондинкам – кто знает? Полюбила бы, куда бы ты делась. Насчет запасных вариантов, то они безнадежно опоздали. Если он уже ползал перед тобой на коленях… у них нет и шанса. Я могу только пожалеть его. Если он еще жив. У них там знаешь как? Честь, дуэли, прекрасные дамы, пуля в висок или – на Кавказ, в действующую армию. Кроме безответной любви, его гложет еще невыносимое, ужасное просто чувство вины. Это же мука какая! Мне страшно даже представить себя на его месте. Отсюда и нежелание озвучить твое прощение. Он мучил себя специально – наказывал. У него душа горит от невозможности вернуть все назад, исправить. Сам же, своими руками, можно сказать… И до чего еще он додумается со своими мазохистскими наклонностями – кто знает? Как накажет себя? А-а. Что тебе говорить. Ты же чурка бесчувственная с красивым голосом. Ей дышать нечем было. Дура! Чтоб я когда какую бабу…
– Миша, достаточно. Она все поняла. Ты что – не видишь? – Забеспокоился папа.
У меня дрожали губы. Я смотрела на них и не видела. Все затянуло соленым туманом. Пусто, в голове пусто. Зато в груди что-то мешает, не дает дышать. Бежать, что-то делать, спасти… Я смотрела больными глазами на маму. Она плакала. Папа обнимал ее и гладил по спине. Брат сидел, опустив голову и руки. И это было самое страшное.
– Миша, что делать? – всхлипнула я.
– Ничего. – Тихо ответил он. – Молиться. Больше ничего не сделать. Сходи к отцу Евгению. Закажи и отстой молебен о здравии раба Божьего Ромэра. Не психуй, сестра. Значит, это так должно было случиться. Там, – он указал наверх, – все знают. Теперь ты тоже чувствуешь это – вину. Ты сможешь понять его теперь. Вот же… Подожди – это цветочки сейчас. Дальше будет хуже – ты полюбишь его, да-да – заочно. Ты будешь вспоминать каждое его слово, жест, взгляд. Замирать от воспоминаний о прикосновениях. Ты станешь сравнивать его с другими и поймешь, что другого такого нет и не будет. Ты станешь искать на платье место, к которому прикасались его руки. И покрывать его поцелуями. И знать, что ничем ему не помочь, ничего не исправить – то, что чувствовал он. Это будет страшно. Сейчас – цветочки, – повторил он.
– Откуда ты это знаешь? – Прошептала я, безоговорочно веря ему.
– Догадываюсь.
– Зачем? Зачем, Миша? Лучше бы я не знала.
– Нужно. Тебе необходимо взрослеть. Не дрейфь, мелкая, прорвемся. Тебе не кажется, что это только начало? Если бы конец, все было бы иначе.
– Как?
– А я знаю? Иначе: легче, проще. Без страстей и испытаний чувств, без трагедий и травм – физических и душевных. Вас ведут, но ведут так сложно – что-то будет еще. В любом случае, все решится позже. И именно тогда то, что случится, будет окончательным. Нельзя будет ошибиться. Но ты будешь готова, ты справишься.
– Откуда ты знаешь?
– Догадываюсь, анализирую, предполагаю. Это логика, бестолочь. Что с тобой говорить?
Мы еще долго сидели в наступающих сумерках. Печаль и надежда витали над нами. Говорить больше не хотелось. Усталость навалилась страшная. Я постелила папе с братом на диване, разложив его, а мы с мамой легли в спальне. Я повернулась к ней спиной, а она гладила меня по голове, почухивала спинку, как я любила в детстве. Через два дня они улетали на гастроли.
На следующий день утром все казалось не таким уж и страшным. Сказанное братом – просто логическими выкладками, не лишенными смысла. Я еще там чувствовала вину, но немножко, совсем чуть-чуть. Так почему его слова должны заставить меня мучиться? Факты не изменились, а его домыслы… Я гнала от себя все мысли о молодом графе и мне это удавалось. Он не белый и не пушистый и та блондинка на балу – не его ли действующая или бывшая пассия, приревновавшая ко мне?
Целый день мы посвятили решению срочных вопросов. Копии паспортов родителей, моего свидетельства о рождении нужно было предъявлять в связи со сменой фамилии. Мы их сделали. Потом заехали к бывшему маминому преподавателю по вокалу – Марии Генриховне. По легендам, она еще тогда была древней, как кал мамонта, но дело свое знала. Попасть к ней на уроки было почти невозможно, а уж в обучение – просто немыслимо. Они интересно встретились с мамой – мама плакала, обнимая ее, а сама Мария Генриховна милостиво ей это разрешала, покровительственно похлопывая по плечам. Она взялась меня обучать. Я не знала об этом, но еще утром папа побывал у нее и обговорил все, оплатив учебу. Сколько – мне не сказали. Но ее уроки стоили любых денег. Большая комната в сталинке, где она жила, еще в те времена была обеспечена отличной звукоизоляцией. Уроки проводились дома. Женщина мне понравилась. Приятная, ухоженная дама без лишнего веса и с манерами. Я собиралась подружиться с ней.
После визита к учителю мы еще пробегали почти весь день по делам, а на ночь я осталась у родителей. Мы с мамой упаковали в чехол платье и перевезли его к ним – у них в квартире была устроена огромная гардеробная для концертных нарядов. Гарнитур папа спрятал в свой сейф. Мы так и не пришли к единому мнению, что это за камни. Если это бриллианты, то их цвет и размер делал стоимость комплекта запредельной. Мы не могли представить себе даже порядок цифр, не смотря на то, что оправа была из серебра. Была вероятность, что это бледные сапфиры или бериллы. В любом случае, нести их на оценку к ювелиру мы не стали. Так же в свое время поступили с украшениями Ириаастры. Их, а также туфельки из тончайшей ткани на полупрозрачном каблучке, мне продемонстрировали, как доказательство иномирного происхождения прабабушки. Ткань действительно держала форму просто чудом и без неестественного вмешательства дело не обошлось. Кольцо и брошь были со светло-зелеными прозрачными камнями. У нас таких в природе не водилось.
Я и так верила им, но доказательства производили впечатление.
Мама напомнила, что осенний бал не за горами и посоветовала воспользоваться моим голубым нарядом.
– Не буду – буркнула я.
– Но это неразумно!
– Мне его еще выцеловывать предстоит. Пусть висит чистое, – съязвила я, уже сильно сомневаясь, что буду это делать. Обещанной любви не наступало и я успокоилась. Только один вопрос меня мучил: очень уж задело меня высказывание брата о моей бесчувственности. Не фригидна ли я – вот, что меня беспокоило. Поцелуй такого красавца, и когда он перебирал и ласкал мои пальцы, встретив на конной прогулке, кроме неловкости и неудобства не заставили меня ничего почувствовать. Это настораживало. И я задала маме вопрос, когда мы остались вдвоем.
Она с жалостью посмотрела на меня и сказала:
– В тебе еще не проснулась чувственность. Это у всех по-разному случается, да еще такое несчастье. Какие уж тут африканские страсти? Не стоит себя накручивать по этому поводу – всему свое время. Любовь разбудит тебя, только бы она была счастливой.
Назавтра я проводила родителей в поездку и сходила в церковь, поставив свечку Николаю Угоднику, помолившись за удачное их путешествие. За раба Божьего Ромэра молилась у иконы Георгия Победоносца. Ведь граф был воином, кто же его будет хранить лучше? Я желала ему найти свое счастье, удачи на военной службе и настоящих друзей и обещала себе молиться об этом ежедневно. Вернувшись домой, я расписала в ежедневнике свои дела на завтра и легла спать.
