Текст книги "Пейтон Эмберг"

Автор книги: Тама Яновиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать шестая

Однажды в туристическое агентство, в котором служила Пейтон, пришло письмо из Техаса от владельца ранчо Сэнди Купера. Его усадьба находилась невдалеке от Биг-Бенда[61]61
  Биг-Бенд – Национальный парк в Техасе.


[Закрыть] и использовалась владельцем как пансионат для отдыха горожан. Сэнди Купер приглашал к себе двух сотрудников, чтобы принять участие в конце августа в небольшом путешествии в ознакомительных целях, соблазняя в письме просторами прерий, великолепными лошадьми и обещая приехавшим солидную скидку на предоставляемые услуги.

– Барри, может, ты поедешь со мной? – возбужденно спросила Пейтон, придя домой со сногсшибательной новостью. – Никто в агентстве, кроме меня, ехать в Техас не хочет.

– Ты же знаешь, – ответил Барри, – у меня пациенты. К тому же я не могу оставить своих питомцев. Наша команда вышла в финальную часть турнира. Да и прогулки верхом меня не прельщают. Лошади… а у меня аллергия. А рыбы там, видимо, не половишь. Пригласи лучше Викторию. – Он снял очки и стал протирать носовым платком запотевшие стекла. Теперь он выглядел беспомощным и потерянным.

Что же, решила Пейтон, пусть сидит дома, с ним не пустишься в приключение, Джермано, хотя и старше, и то более склонен к авантюрным поступкам. Однако он не звонит. Не звонит и Феликс Родригес. Ей вспомнились его глаза с поволокой, низкий приятный голос… Затем, к ее немалому удивлению, ей представился его член, длинный и тонкий…

Феликс мог бы напомнить о ней Джермано, и тогда бы тот, приехав в Нью-Йорк, ей бы обязательно позвонил. Они пошли бы в шикарный бар, а потом к нему в номер. Она бы снова уступила ему, а потом… а потом опять бы проклинала себя за безнравственность и порочность, растеребив душевную рану, которая едва начала заживать.

Пейтон не могла позабыть Джермано и даже сама пыталась его найти, но только впустую. Название фирмы, с которой Джермано имел дело в Нью-Йорке, она не запомнила. Оно ей только смутно припоминалось, но в телефонном справочнике ничего похожего не нашлось.

А тут еще Барри постоянно старался ублажить своего ретивого петушка. Правда, случалось, он вспоминал о другом своем увлечении и по вечерам садился за стол мастерить искусственных мух, готовясь к рыбалке. Иной раз при этом он засыпал, и тогда Пейтон, неслышно войдя в гостиную, с довольным видом гасила свет, после чего отправлялась спать, умиротворенная тем, что в эту ночь на нее не залезут.

Среди досадных переживаний и изнурительных горестей у Пейтон нашлась и радость: она похудела. Пейтон высоким ростом похвастаться не могла, и потому всякий излишний фунт сказывался на талии. Но и эта радость оказалась недолгой. Пейтон вдруг пришло в голову, что она похудела из-за того, что подцепила венерическую болезнь. Она пришла в ужас. Если произошло такое несчастье, как об этом расскажешь Барри? Однако спустя несколько дней она успокоилась! Никаких симптомов болезни. Да и не могли же Джермано и Феликс ее заразить – порядочные, интеллигентные люди, к тому же оба надевали презервативы.

Пейтон думала о Джермано даже на службе. Уткнувшись в компьютер, она напрочь забывала о том, какие сведения пытается отыскать, вспоминая нежно-чувственный взгляд Джермано, его жадные губы, горячее дыхание и содрогание его грузного тела, приближавшее ее к упоительному яростному оргазму. Неужели он навсегда оставил ее? Неужели не вспоминает? Наверное, так, – иначе бы позвонил. Вероятно, всему виной menage a trois.[62]62
  Menage a trois (фр.) – здесь: любовь втроем.


[Закрыть]

Заниматься любовью с мужем Пейтон стало неинтересно. Барри перестал ее возбуждать, но зная, что от его посягательств не отвертеться, Пейтон стала считать за лучшее ублажить мужа заранее – еще до постели, когда он вечером сидит в кресле у телевизора. Она пристраивалась к нему и, расстегнув ему молнию на ширинке, брала его пенис в рот, но, делая заученные движения, она словно не присутствовала при этом, ибо специально слушала телевизор, и только брызнувший ей в рот клейкий эякулят возвращал ее к неприятной действительности.

Сама во всем виновата! Вышла замуж за нелюбимого человека, польстившись на сытую спокойную жизнь. Поступила, как потаскушка. Замужество ей счастья не принесло. Следуя наставлениям матери и стараясь «очаровать завидного жениха», она искренне полагала, что выйдет замуж не только за состоятельного, но и за одухотворенного человека. А кем оказался Барри? Жвачным животным, семяпроизводителем! Других достоинств у него нет!

А любит ли он ее? Вряд ли. Просто считает, наверное, непременным атрибутом семейной жизни. Хоть хорошо, что не воспротивился ее поездке в Техас. Не протестовала и Грейс. Это перед поездкой Пейтон в Бразилию она до крайности всполошилась – как можно ехать без мужа в такую даль, тем более в Рио, где полно любвеобильных страстных мужчин? Теперь Грейс, видно, думает по-другому: да пропади пропадом такая невестка!

Замужество Пейтон счастья не принесло. Но не разводиться же с Барри. Если она оставит его, то снова окажется в Уортингтоне в тесной неказистой квартире рядом с тронутой матерью и братом, наркоманом и уголовником. Придется снова искать работу и рассчитывать лишь на саму себя: прожив с мужем только три года, содержания не получишь. Правда, на жизнь она как-нибудь заработает, с голоду не умрет. Хуже другое: она останется в одиночестве и уподобится многим несчастным женщинам, которые мечутся, как заведенные, в поисках мужа. Для женщины главное: муж, дети, семья. Работа, карьера – дело второстепенное.

Так стоит ли начинать новую жизнь? Правда, Барри не идеал, но с ним спокойно, надежно. Ее нынешняя работа, хотя и монотонна, нудна, но не очень обременительна. Существует и перспектива: можно объездить мир. После Рио сойдет и Техас – в этом штате она еще не была.

Пейтон позвонила Куперу на ранчо. В трубке раздался низкий гнусавый голос, видно, принадлежавший нудному степенному человеку, который пустился в длинный доскональный рассказ о красотах Техаса, о составе участников экспедиции, среди которых будет и журналист, и о неизменном интересе туристов к подобным мероприятиям, которые позволяют им слиться с природой, ощутив себя первыми колонистами. Повествование закончилось обстоятельным наставлением: что взять с собой в дорогу.

Пейтон чуть приуныла: Сэнди Купер представился ей пожилым человеком с брюзгливым невозмутимым лицом, обвислыми усами и лысеющей головой.

Увидев его, она была приятно удивлена. Сэнди оказался красивым молодым человеком с желтыми усиками и серыми выразительными глазами, источавшими нежно-чувственный взгляд.

Накануне отъезда в Техас Пейтон отправилась в салон красоты на Семьдесят вторую улицу. Она часто бывала в этом салоне – без маникюра, педикюра не обойтись. Кроме того, время от времени приходилось выщипывать брови, делать укладку, брить волосы на ногах – говоря по-иному, заниматься безотлагательными делами, о которых мужчины и понятия не имеют и результаты которых обычно не замечают. Не отличался внимательностью и Барри, и если бы у Пейтон спросили, зачем она прибегает к косметическим ухищрениям, то она бы ответила: для себя.

На этот раз Пейтон пошла в салон, намереваясь поставить себе накладные ногти – лучше, как ей сказали, с льняными или шелковыми волокнами, самые модные. Но только она и понятия не имела, что накладные ногти нуждаются в постоянном уходе, их надо поправлять, укреплять, а если снимешь – испортишь ложе.

От опрометчивого поступка ее отговорила Виктория, которая уже год как обосновалась в Нью-Йорке и работала в клинике медсестрой. Встретившись с ней в салоне и решив последовать примеру подруги, Пейтон остановилась на маникюре и педикюре.

В салоне красоты работали кореянки, пересекшие океан в поисках заработка. Однако они работали за гроши, к тому же живя вдали от места работы: кто в Куинсе, а кто в Бруклине, где ютились в жалких лачугах, которые снимали обычно в складчину. Не было слаще и на работе, где они ежечасно выслушивали недовольные реплики напыщенных посетительниц, по виду которых можно было предположить, что они привыкли у себя дома покрикивать на прислугу, хотя если бы они жили в те времена, когда каждый богатый дом не обходился без слуг, они сами были бы в услужении.

Усевшись в кресло рядом с Викторией и опустив ноги в ванночку с горячей мыльной водой, Пейтон спросила:

– Что новенького?

– У меня предменструальный синдром! – выпалила Виктория. – А перед наступлением месячных я всякий раз становлюсь неумеренно чувственной, ты понимаешь. Прямо сама не своя. Я, конечно, нахожу выход из положения, но в этот раз нарвалась.

– На что? – недоуменно спросила Пейтон.

– На огромный, по локоть, пенис! Теперь хожу враскоряку.

Пейтон хихикнула.

– Тебе хорошо смеяться! – вознегодовала Виктория. – У тебя муж. Захотела – пожалуйста. А каково мне?

– И с кем ты провела ночь?

– С Колдером Смитом. Кажется, я тебе рассказывала о нем. Я с ним не часто встречалась да и каждый раз отказывала ему, как ты учила меня. Думала, женится. Ну а в этот раз не сдержалась. А у него оказался огромный член. Но дело даже не в этом. Колдер отказался воспользоваться резиной. Сказал, что с презервативом совсем не те ощущения. Пейтон, если я опять забеременею, то, наверное, спячу. Меня потянет к соленьям, а ты знаешь, я сладкоежка. К тому же опять придется делать аборт. Колдер на мне не женится.

Виктории не раз приходилось делать аборт, ибо каждый ее избранник, узнав, что она беременна, порывал с ней всякие отношения, бесследно исчезнув. Выйти замуж не удавалось. Ей жилось бы гораздо легче в прежние времена, когда девушки блюли свою честь, а те, кто ненароком лишался невинности, могли о замужестве лишь мечтать. Теперь положение изменилось: лучше быть потаскушкой, чем девственницей.

– Ты еще будешь встречаться с Колдером? – спросила Пейтон.

– Не знаю. Вроде он остался доволен и обещал позвонить.

– Со мной тоже приключилась небольшая история, – улыбнувшись, призналась Пейтон. – Я была в Бразилии, в Рио, одна, без мужа, и там не устояла перед обаятельным мужиком.

– Ах ты, блудница! – Виктория весело рассмеялась. – И кто же этот счастливец?

– Назвался Джермано. Он то ли итальянец, то ли испанец, точно не поняла. Несомненно одно: в деньгах не нуждается. Знаешь, он из тех видных мужчин, от которых несет дорогим парфюмом. Но он мне понравился.

Считай, я влюбилась. Кстати, он мне подарил эти сережки. Джермано заплатил за них, не моргнув. Семьсот пятьдесят долларов – представляешь?

– Ты еще увидишься с ним?

– Если не увижусь, то спячу. Но он не звонит, а я забыла название фирмы, с которой он имеет дело в Нью-Йорке. Но если он лишь поманит меня пальцем, я брошу Барри немедля. Но Джермано не дает знать о себе. Я извелась, плохо сплю.

– Осторожней! – вскричала Виктория, сердито глянув на педикюршу, хрупкую кореянку с матовой кожей и чуть зауженными глазами. – Будьте внимательны. Вы чуть не порезали мне палец.

– Виктория, что мне делать? – спросила Пейтон.

– Порази меня гром, понятия не имею. Вопрос не по адресу. Меня неоднократно бросали, но я никогда не предпринимала попытки вернуть прощелыгу. Но если ты потеряла с Джермано связь, тебе остается одно: ждать и надеяться. Возможно, он позвонит.

– Вряд ли. – Пейтон пришла в уныние.

Ей вспомнился фильм, в котором главный герой, потеряв нареченную, которая умерла, уныло ходил по пустоши, в беспамятстве повторяя имя возлюбленной: «Кэти! Кэти!». Воспоминание вызвало и улыбку. Посмотрев этот фильм, Пейтон, тогда ей было около десяти, подкарауливала сестру и из приглянувшегося укрытия отпускала загробным голосом: «Кэти! Кэти!».

Воспоминания прервал таракан, деловито бежавший по полу. Насекомые, не говоря уже о крупных животных, считала Пейтон, обладают тонкими чувствами и отличаются постоянством, не в пример людям, переменчивым и неверным.

– А каков он в постели? – спросила Виктория.

– Доставил мне удовольствие, какого я сроду не получала.

– В самом деле? – заинтересованно сказала Виктория. – А сколько лет этому парню?

– Этот парень – зрелый мужчина. Ему на вид за пятьдесят.

– За пятьдесят? И ты осталась довольна? Но ведь мужчины в годах теряют эрекцию.

– У Джермано пенис что надо. Не меньше, чем у твоего Колдера. И с эрекцией все в порядке. Когда я первый раз ему отдалась, то даже обеспокоилась за влагалище. Мне показалось, что оно разрывается. Как бы там ни было, я осталась довольна. Теперь только о нем и думаю.

– Подавай на развод, – посоветовала Виктория.

Внезапно Пейтон заметила, что на нее уставилась, ухмыляясь, какая-то женщина. Пейтон понизила голос и, пожав плечами, ответила:

– Какой смысл подавать сейчас на развод? Я останусь одна – никакого проку. Нужно ждать предложения от Джермано.

Пейтон презирала себя. В отличие от Виктории, которая спала с каждым, кого подцепит, и не видела в этом ничего достойного порицания, Пейтон считала необходимым придерживаться этических норм, не забывать о моральных ценностях, быть благопристойной и нравственной, но в то же время она досадливо ощущала, что в ней, где-то внутри, сидит похотливое, сладострастное существо, которое терзает ее, стремясь выскользнуть из темницы, но только она, вопреки своему благому намерению, не дает ему вырваться на свободу.

Между тем женщина, привлекшая внимание Пейтон, все еще таращилась на нее. Пейтон взглянула на нее повнимательней – достаточно привлекательная: стройная, с пышными рыжими волосами, даже нос с горбинкой ее не портит; на вид еврейка. Но чего она уставилась на нее, да еще смотрит с явным неодобрением, а, пожалуй, и со злорадством? Выпучила глаза, словно краб. Наверное, подслушивает. Виктория говорит громко, никого не стесняясь.

Не постеснялась Виктория и взъяриться на педикюршу:

– Я же просила поосторожней! Вы отхватите мне полпальца. Идиотка! Вы что, не понимаете по-английски?

Из салона красоты Пейтон и Виктория отправились в бар. Бар был полон народу. Мужчины пришли сюда посмотреть спортивную передачу по телевизору или просто после работы выпить по кружке пива, а женщины, несомненно, исключительно для того, чтобы подцепить кавалера.

Пейтон обвела женщин глазами: все – блондинки, в большинстве крашеные. Дань моде. Раньше этой данью служили корсеты, потом – юбки с каймой на два дюйма ниже колен, теперь – белокурые волосы. В баре брюнеткой оказалась лишь Пейтон. Перекрашиваться в блондинку у нее намерения не было. Да и зачем? Таким, как у нее, волосам, шелковистым, иссиня-черным, позавидует всякая.

– А я не рассказывала тебе, какая история приключилась с Меган и Эмили? – громко спросила Виктория, усевшись с Пейтон за столик. – Это – мои подруги, ты их видела как-то. Так вот, послушай, умрешь со смеху. Эмили подарила Меган вибратор, да не простой, а с пультом дистанционного управления. А дело было на вечеринке в каком-то кафе. Меган не удержалась и, решив его немедленно испытать, отправилась вместе с Эмили в туалет. Но им помешали, и Меган, успев его только вставить, оставила вибратор в себе. Ну вот, а дальше, когда Меган с кем-то заговорила, Эмили стянула у нее из сумочки пульт и включила вибратор, который тут же заверещал на весь зал. Представляешь, что было? Все стали недоуменно оглядываться, а Меган, как она потом мне призналась, была готова провалиться сквозь землю. Правда, Эмили вовремя выключила вибратор. В результате Меган и Эмили разругались, хотя Эмили и божилась, что не имела понятия о каверзности вибратора. Недавно я их все-таки помирила.

К столику подошли трое парней, явно привлеченные красочным рассказом Виктории. Двое были пожарными, а третий – очкарик – на вид клерк.

– Вы слышали мой рассказ? – спросила Виктория. – Забавный случай, не правда ли? Что может наделать в расхожем месте необычный предмет. У меня тоже есть кое-что необычное. Держу пари на пять баксов – не догадаетесь.

– Попробуем, – ответил очкарик. – Игра в вопросы и ответы – идет?

Через несколько минут парни сдались.

– У меня соски размером около дюйма! – объявила Виктория.

– Вы говорите об околососковых кругах или имеете в виду сами соски? – со знанием дела спросил очкарик, видно, не раз слюнявивший страницы порножурналов.

– Разумеется, о сосках, – ответствовала Виктория.

– А разве бывают соски в два дюйма? – удивился один из пожарных. – Да и глядя на вас, такое трудно предположить.

– На мне бюстгальтер. Конечно, соски следует возбуждать. Скажите, когда вы трахаетесь с девицами, вы пользуетесь резинками?

Все трое кивнули.

– Правильно, без презерватива нельзя. Надо думать о женщине, а не только о собственном удовольствии. А некоторые парни и вовсе со странностями. Недавно я встречалась с таким. Так вот, едва мы оказались в постели, он, ухмыльнувшись, спросил, есть ли у меня сексуальные штучки-дрючки.

– Он спрашивал о вибраторе? – поинтересовался очкарик.

– Что тот парень имел в виду, я так и не поняла. Я ему ответила, не стесняясь: у тебя своя штучка-дрючка, ей и орудуй. А прощаясь, он заговорил о любви втроем. Просил меня пригласить подругу, чтобы я с кем-нибудь для начала развлекла его лесбийской любовью.

– И вы согласились? – спросил очкарик.

– Особенно не упрямилась. Я не противница лесбийской любви. Могу заниматься сексом и с мужчиной, и с женщиной.

– А вы? – очкарик взглянул на Пейтон.

– Я – замужняя женщина.

Парни расхохотались. Допив пиво, они переглянулись и направились к выходу.

– Укатились, и ладно, – сказала Виктория. – Эти парни не в моем вкусе. А что касается лесбийской любви, то она меня не прельщает. Просто иногда иду парню навстречу и приглашаю с собой подругу, чтобы доставить ему удовольствие.

– А что будешь делать, если Колдер не позвонит? – спросила Пейтон.

– Ждать и надеяться, как и ты.

Глава двадцать седьмая

Пейтон не мыслила жизни без Сянь Жуна. Каждая минута, проведенная без него, казалась ей тягостным испытанием. Наконец-то ей посчастливилось: отыскалась родственная душа, близкая ей по духу, даже в постели. Как она раньше не понимала, что полноценный истинный секс – это не только физическое соитие, но и духовная близость между партнерами?

Но вот Сянь Жун неожиданно сообщил, что уезжает в Милан по неотложному делу. Пейтон успокоилась лишь на следующий день, когда Сянь Жун предложил присоединиться к нему.

– Если согласна, – добавил он, – полетишь через два дня после меня. За это время я устроюсь в Милане.

Разве могла Пейтон не согласиться? Сянь Жун был тем единственным человеком, которого она искала всю жизнь. Но любит ли он ее? Он не молод. Несомненно, она у него далеко не первая.

Пейтон вспомнила, как, когда ей было около двадцати, она на вечеринке выпила лишнее и оказалась в постели с мужчиной, которому было за шестьдесят. Расставаясь с ней, он сказал: – Вы доставили мне настоящее удовольствие. Помню, когда мне было около восемнадцати, меня соблазнила наша служанка с такой же прелестной грудью, как и у вас. – Тогда Пейтон так и не поняла, сравнил ли этот любитель воспоминаний ее со служанкой или похвалил ее высокую грудь.

К разочарованию Пейтон, встретив ее в миланском аэропорту, Сянь Жун отвез ее на окраину города, где она поселилась в тесной грязной квартире, деля кров с десятью иммигрантками, приехавшими в Италию в поисках сытой жизни.

Придя в отчаяние, она позвонила мужу.

– Пейтон, ты где? – послышался встревоженный голос Барри. – Я звонил тебе. Мне сказали, ты выехала.

– Я в Милане.

– В Милане? Что ты там делаешь?

– Я устала. В Гонконге было много работы. Прилетела в Милан немного встряхнуться.

– Когда ты приедешь? Знаю, я виноват. Связался с Рэчел, прости. Надеюсь, ты не подашь на развод?

– Приеду, поговорим. А как дела у тебя?

– К сожалению, хуже некуда. Та пациентка, о которой я тебе говорил, не удовлетворилась страховкой, хочет получить еще и с меня. Но я же предупреждал ее в свое время, что у нее слабые десны и имплантированные зубы, вероятно, не приживутся. Мой адвокат предлагает пойти с этой вздорной особой на мировую, но я не хочу. С какой стати я ей должен платить? Пусть подает в суд.

– Барри, послушайся адвоката. Зачем доводить дело до судебного разбирательства? Огласка повредит твоей репутации. – Дав мужу этот совет, Пейтон поняла, что совершила ошибку. Зная природу Барри, следовало сказать, что пусть улаживает дело в суде. Тогда бы он пошел на попятный.

– Хочешь, я приеду к тебе на уик-энд? – спросил Барри.

Услышав о намерении мужа, Пейтон нарисовала себе малопривлекательную картину: они весь день осматривают достопримечательности Милана, а затем обедают в ресторане, и Барри, ковыряя вилкой в котлете, спрашивает, нет ли в ней чеснока, напомнив, что он аллергик.

– Барри, ради двух дней не стоит совершать утомительный перелет, – ответила Пейтон. – Все, я заканчиваю: говорю с автомата, здесь очередь. Я тебе еще позвоню. – Она повесила трубку.

Какой смысл возвращаться домой? Когда-то замужество означало для нее сытую жизнь, благоустроенную квартиру, завидное положение в обществе. Теперь все эти блага, к которым она раньше стремилась, казались атрибутами бесцельного прозябания сродни жизни в стеклянном ящике, установленном в общественном месте на потребу толпы. Но даже если она не вернется, то возьмут свое годы, и она окажется под обломками здания, которое собирается возвести.

В Милане то и дело пришлось искать внимания Сянь Жуна, уподобившись жалкой, обездоленной собачонке, ищущей ласки неприветливого хозяина. Его усмешка, даже тычок были лучше пренебрежения. Не так ли раньше она добивалась взаимопонимания с сыном, считая, что его грубость лучше молчания?

Сянь Жун чередовал внимание с грубостью и однажды ему ничего не стоило презрительно заявить:

– Ты хочешь от меня лишь любовных утех. Я сам для тебя – ничто, тебе неведомы голод и нищета. У тебя на уме одни развлечения, а за развлечения надо платить.

Слабые протесты не помогали.

Сянь Жун не был политическим беженцем, не был и бизнесменом, в чем уверил ее, когда они только что познакомились. Теперь она знала определенно: он – вор. Он сам рассказал о своем занятии, попытавшись скрасить свое признание брошенным заверением, что ворует лишь у богатых.

– Потерянные деньги для них сущие пустяки, а утраченные вещи – тем более, – безмятежно заметил он. – Купят новые, не моргнув глазом.

Услышав признание Сянь Жуна, Пейтон была шокирована, однако ее чувства к нему нисколько не изменились. Она даже просматривала содержимое украденных дамских сумочек, после того как деньги и кредитные карточки перекочевывали в карман Сянь Жуна. В сумочках чаще всего оказывались кожаный кошелек, дорогие очки от солнца, миниатюрный фотоаппарат, записная книжка, авторучка, пульверизатор, пилочки для ногтей, губная помада, зубная щетка, гигиенические тампоны, жевательная резинка, лекарства от аллергии, билеты на обратный авиарейс. Обычные вещи обыкновенных людей, схожих друг с другом, как муравьи в одном муравейнике.

В одной из сумочек победнее среди потертых рецептов и бумажных салфеток нашелся конверт с фотографией и запиской: «Дорогая Триша, это мы проводим медовый месяц в Аль-Плано, Чили. Полны незабываемых впечатлений. Напиши, скоро ли приедешь в Нью-Йорк. Марси и Дэн». На фотографии – молодая женщина и мужчина, оба сияют от счастья.

Пейтон тяжко вздохнула. Ее семейная жизнь тоже началась с медового месяца.

Сянь Жун работал в группе из четырех человек, а местом совершения краж чаще всего становился аэропорт. В этом случае два человека из группы, прилично одетые, расхаживали по залу или у входа в аэропорт, следя за пассажирами с багажом, а двое других находились в автомобиле, один – за рулем, другой – на заднем сиденье, дежуря у мобильного телефона. Когда один из следивших за пассажирами замечал оставленную без присмотра тележку с привлекательным багажом, он подавал условный знак своему напарнику, а тот звонил компаньону в автомобиле, призывая быть наготове. После этого первый хватал с тележки чемодан или сумку и передавал украденное второму, который устремлялся к машине. Если первого пытались уличить в краже, то он легко отговаривался – похищенной вещи у него не оказывалось.

По другому сценарию двое первых останавливали у входа в аэропорт пассажира с приглянувшимся багажом и задавали ему вопрос, в это время третий хватал с тележки лежавшую сверху вещь и бежал к стоявшей неподалеку машине с распахнутой дверью.

Сянь Жун и его сообщники в одном месте подолгу не промышляли и постоянно переезжали из страны в страну, из города в город, пользуясь фальшивыми паспортами, которые для них изготавливали в Китае.

Эти сведения Пейтон получила от Сянь Жуна, в иные подробности своего воровского бизнеса он вдаваться не стал. Впрочем, ее волновало совсем другое – неустроенность быта, хотя она и отдавала себе отчет, что пробудет в Милане всего несколько дней.

Пейтон жила в неприглядной пятиэтажке на окраине города вблизи железной дороги, и она засыпала и просыпалась под лязг и грохот составов. Район был населен иммигрантами, большинство которых составляли албанцы. Встречались здесь и китайцы, индусы, турки, арабы, персы, болгары, выходцы из Западной Африки – люди, приехавшие в Италию в поисках заработка. Комнаты были грязные, кровати – с продавленными матрасами, а в ванную, совмещенную с туалетом, лучше всего было не заходить. Не лучше выглядела и кухня: облупленные стены, грязный, в потеках пол, засаленная плита, в раковине окурки. Белье приходилось стирать в прачечной-автомате,[63]63
  Прачечная-автомат – прачечная самообслуживания с жетонными или монетными автоматами.


[Закрыть] нещадно пожиравшей монеты, чтобы выдать взамен серую рвань.

Комната, в которой ютилась Пейтон, походила на проходной двор. Люди приходили и уходили, и ей было не разобрать не только, чем они занимаются, но и кто из них здесь постоянно живет. По вечерам на кухне невесть откуда бравшиеся мужчины, от которых невообразимо несло чесноком, резались в карты, сопровождая игру крепкими выражениями.

В то же время всего в часе езды отсюда находились шикарные магазины, продававшие одежду от модельеров, стильную обувь, дорогую косметику. Окажись их постоянные покупатели в том убогом предместье, куда закинуло Пейтон, они бы, вероятно, сочли, что попали на другую планету.

Пейтон никогда не обращала особого внимания на китайцев, как, впрочем, и на других азиатов, казавшихся ей бесполыми существами – сексуально они не привлекали ее – ив этом отношении она походила на тех мужчин, которые не задерживают взгляда на женщинах с невыразительной грудью. Однако после того как она познакомилась с Сянь Жуном, ее представления разительно изменились, и теперь по крайней мере китайцы стали казаться ей наиболее привлекательными мужчинами, неприрученными, как дикие кошки, и потому особенно соблазнительными.

Но разве приручишь Сянь Жуна? Он относится к ней неровно: то внимателен, ласков, а то унижает на людях. И все же он сделал ей дорогие подарки, преподнеся с самодовольным выражением на лице норковое манто, элегантные брюки беж, кашемировый свитер, туфли на шпильках. Правда, все вещи, разумеется, были крадеными – Пейтон в этом нисколько не сомневалась.

Он давал ей и деньги, и она побывала у маникюрши, парикмахера, визажиста, стала походить на богатых женщин, которые все свободное время проводят на тех нескольких улицах, где расположены шикарные магазины.

Но только в глазах Сянь Жуна Пейтон, видно, много не выиграла, ибо он преподнес ей еще и сумочку – и где он только такую выкопал – страховидную, из свиной кожи. Хуже того, он настоятельно попросил, пожалуй, даже потребовал, чтобы Пейтон ею только и пользовалась, хотя сумочка эта явно не подходила к норковому манто. Видно, этим он хотел подчеркнуть, что Пейтон всего-навсего содержанка, а не дама из общества. Впрочем, Пейтон противиться не пыталась: не так и плохо стать творением скульптора, если скульптор приветлив.

Однако былая приветливость Сянь Жуна таяла на глазах, и даже в постели его прежняя нежность сменилась нескрываемой грубостью. Когда он приходил к Пейтон, то выгонял всех из комнаты и, больше ни слова не говоря, залезал к ней в постель. Это был грубый секс без чувственной подготовки, совсем не похожий на общение с Сэнди, когда он изображал из себя радушного гинеколога. Оказавшись в ее постели, Сянь Жун будто садился за руль машины и, вставив ключ зажигания, мчался на полном газу вперед по наезженной колее, которой служило ее влагалище. До ее ощущений ему не было дела.

Сянь Жун приезжал даже ночью, когда Пейтон спала. Впрочем, разбудить ее не составляло труда. Разве крепко уснешь, если за окнами беспрестанно проносятся поезда, а в самом помещении то и дело шумят водопроводные трубы, своим утробным урчанием заглушая даже громкие голоса возбужденных игроков в карты?

Ночью Пейтон скорее дремала или находилась в том неуравновешенном состоянии, в котором пребывают молодые монахи, приверженцы учения «дзэн», когда, готовясь к многодневному бдению, спят все меньше и меньше.

Однако стоило прийти Сянь Жуну, Пейтон стряхивала дремоту, и как только его яростный член вонзался ей между ног, вскрикивала от непомерного вожделения, присущего даже животным, не наделенным мыслительными способностям, к примеру, актиниям и медузам, испытывающим в брачный период сексуальное возбуждение, которым их наградила природа, в немалой мере компенсировав им отсутствие разума.

Это был грубый секс, и все же Пейтон ждала его с нетерпением, а ночами, проведенными в одиночестве, ей казалось, что она умирает. Ее целителем был единственно Сянь Жун, она зависела от него и потому не стала протестовать, когда однажды он жестко проговорил:

– Сегодня еду с друзьями в аэропорт. Отправишься вместе с нами. Погляжу, на что ты способна. А пока подготовься. Сними свитер, бюстгальтер, надень вот это и покажись.

Пейтон поплелась в ванную комнату. Пол был мокрым, в моче, в моче был и стульчак, который мужчины не удосуживались поднять; повсюду валялись обрывки скомканной туалетной бумаги; на ванне и раковине – темно-желтый налет. Надеть на голое тело пришлось блузку из белого шифона, тонкого, как паутина, с отложными манжетами.

– Накинь на плечи манто, – сказал Сянь Жун, когда Пейтон, переодевшись и наведя макияж, вышла из ванной.

Удовлетворенно кивнув, он привел ее в комнату, где за грязным столом, уставленным пивными бутылками, сидело трое мужчин, проводивших время за картами.

Как Пейтон позже узнала, их звали Вэй Хао Дзян, Шиув Энг и Ло Лао Це, или Учитель Ло, как его еще называли, видимо, потому, что он носил представительные очки. Увидев ее, мужчины оставили карты и, вытаращив глаза, уставились на ее пышную грудь, едва прикрытую полупрозрачным шифоном. Сянь Жун обратился к ним на китайском, и все трое дружно расхохотались.

– Я им сказал, что если кто и обратит на тебя внимание, то заметит лишь твою грудь, лицо не запомнит, – пояснил Сянь Жун. – Из тебя выйдет неплохая наводчица. – Он подошел к Пейтон и ущипнул ее за сосок.