Текст книги "Ибишев"

Автор книги: Таир Али

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Когда матери затягивали ему на талии брючный ремень, Ибишев вдруг заплакал. Тихо и горько, закрыв лицо руками…

Гадалку ожидали в пятницу.

Она прибыла в половине одиннадцатого утра на черном, отполированном до зеркального блеска «Датсуне» 1969 года в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из трех благообразных тетушек под одинаковыми темно–синими шелковыми покрывалами, молодой племянницы–приживалки и шофера – поджарого перса их Ардебиля. Шофер остался ждать внизу, в машине.

5.

Черная Кебире обрела свой удивительный дар в пятнадцать лет.

Как видение: июльское солнце пробивается сквозь разрезы на широких листьях инжирников, в ряд стоящих вдоль забора. В сухой пыльной траве одиноко стрекочут кузнечики. Она медленно идет по саду с большой кастрюлей в руках – тоненькая девочка–подросток в ситцевом платье. В кастрюле золотисто–коричневые зерна кукурузы – она собирается кормить цыплят. Теплый ветерок шелестит в кроне развесистого тутовника и крупные перезрелые плоды, срываясь с ветвей, шлепаются на асфальтовую дорожку, ведущую в сад. Девочка делает еще несколько шагов к курятнику и вдруг сердце ее начинает учащенно биться. Она удивленно поднимает лицо к небу, замирает, чувствуя, что вот именно сейчас, сию секунду произойдет что–то удивительное, что–то невероятное, в глазах ее темнеет, кастрюля выскальзывает из рук и зерна кукурузы рассыпаются по асфальту.

Тетушки, перебиравшие рис на веранде дома, услышали ее крик. Они бросились в сад. Но девочки нигде не было.

Ее искали повсюду – в доме, саду, на улице, и даже в соседних дворах. Обзвонили всех родственников и знакомых. И лишь через несколько часов безуспешных поисков кто–то обнаружил ее на дне заброшенного колодца на пустыре за домом.

Когда ее извлекли оттуда, она была без сознания. Девочку перенесли в дом, раздели и уложили в постель, и старшая тетка, осмотрев ее, шепотом сообщила женщинам страшное известие: Кебире потеряла девственность. При этом на ней не было ни царапин, ни ссадин, ни синяков. Ничего.

Женщины плакали, мужчины, вооружившись ножами, начали поиски виновного. Еще раз обыскали сад, соседние дворы, пляж, спускались в колодец, полный песка, сухой листвы и змей…

Кебире не приходила в сознание три дня и три ночи.

В тот первый, самый страшный вечер, плачущие женщины заперлись в спальне и губками, смоченными в теплой воде и настое ромашки, смыли с ее неподвижного тела подсохшую кровь – неумолимое свидетельство потерянной невинности.

На нее надели кипельно–белую ночную рубашку и расплели ей косы. И мать Кебире целовала ее волосы и била себя кулаками в грудь. И кто–то накинул черную ткань на зеркало в прихожей, и на телевизор, и остановил часы, будто в доме кто–то умер. И всю ночь в скалах безумно выли собаки. И бледное лицо девочки, лежащей на большой кровати с железным изголовьем, было покрыто ледяной испариной. И к утру первого дня ее мягкие шелковистые волосы цвета светлого каштана стали жесткими, курчавыми и совершенно черными. И к утру второго дня ее тело, молодое и стройное, стало наливаться неведомыми соками, грубеть, бедра раздались в ширину, как у рожавшей женщины, а грудь, аккуратная, едва оформившаяся, увеличилась настолько, что надетый на нее лифчик просто лопнул. И к утру третьего дня золотистая кожа Кебире потемнела и стала совершенно смуглой.

Она обрела дар. Три дня тысячеглазые ангелы показывали ей чудеса мира. Она видела шторм над Красным морем, и бирюзовое небо над Евфратом, и гору Арафат, вершина которой утопает в головокружительном мареве, и золотые купола мечети Амина, и засыпанную песками Медину, и преддверие Рая, и волосяной мост над ледяной преисподней…

Свое трехдневное отсутствие она назвала путешествием. И это было первым из семи, которые она должна была совершить.

Кебире показала маленький кожаный мешочек, расшитый бисером и лазуритом, привязанный к ее запястью, и, развязав его, высыпала на ладонь землю, взятую ею в святой Медине. И женщины клялись, что все время, пока она лежала без сознания, никакого мешочка не было. Чистая желтая глина была теплой на ощупь и пахла корицей и сиреневыми ирисами. Разведенная в воде она давала мутный осадок и оказалась превосходным средством против головных болей и женских болезней. Это было удивительно.

В год, когда произошла Великая Бумажная Революция, Кебире совершила свое пятое путешествие.

Они повторялись раз в пять лет.

Обычно это происходило поздней осенью: в конце октября – середине ноября. Приблизительно за неделю до начала транса Кебире сильно теряла в весе, становилась раздражительной и мучилась ужасными головокружениями. Потом она засыпала и тетушки, посменно дежурившие у ее постели все время, пока она отсутствовала, только и успевали промокать ледяной пот, градом катившийся по ее лицу.

С каждым разом эти путешествия становились все длиннее и опаснее, и Кебире открывались все новые тайны мира, и она становилась сильнее. И ей было предсказано, что, отправившись в свое последнее, седьмое путешествие, она, возможно, обретет бессмертие, и тогда даже черные птицы в небе над городом станут подвластны ей.

С обретением дара у Кебире прекратились месячные. Как она сама объяснила – дар ей был дан в обмен на клятву никогда не выходить замуж и не иметь детей…

Природа той силы, которой она обладала, так и осталась невыясненной. Никто не знал, была ли она родом из райских кущ или из беспросветных пустынь преисподней. Но уже через несколько лет после своего первого путешествия Кебире могла лечить руками, распознавать редкие травы, прорицать, общаться с душами умерших и привораживать.

6.

Вначале в высоких хрустальных стаканах подали чай, к нему лимон, два сорта варенья собственного приготовления, сок зеленого винограда и фрукты.

Размеренно и гулко, подчеркивая торжественность обстановки, стучат старые часы. Кебире сидит во главе обеденного стола, покрытого накрахмаленной скатертью, и курит сигарету в шикарном янтарном мундштуке с золотым наконечником. Справа от нее – тетушки и племянница. Они шушукаются и, накладывая себе в розетки абрикосовое варенье, возятся ложечками в хрустальной вазочке. Лошадиное лицо Кебире с резко очерченными скулами непроницаемо, как лик каменного идола.

За окном, скрытое занавесью, плывет одуряющее марево…

Когда гости, наконец, немного освежились чаем и фруктами, Алия – Валия привели Ибишева. Его усадили на стул рядом с гадалкой.

Ибишев измучен и слаб. Стараясь не смотреть по сторонам, он сидит, опустив тяжелую, как камень, голову, и равнодушно прислушивается к тому, как в самой глубине его ватной груди учащенно бьется сердце. Этикетка на воротнике новой рубашки царапает ему шею. Кебире достает из кошелька длинные четки из необработанной бирюзы. Быстро перебирая голубые камни толстыми пальцами, она в упор, с любопытством рассматривает Ибишева, и под ее взглядом он начинает беспокойно ерзать на стуле. Наклонившись вперед, Кебире заглядывает ему в лицо.

– Ты помнишь меня, мальчик? Ты должен меня помнить.

Что–то в ее голосе заставляет Ибишева вздрогнуть и поднять голову. Глаза Кебире вспыхивают и гаснут.

– Я приходила к вам раньше. Неужели ты забыл? Тебе было лет десять. Может быть, меньше.

Пышные волосы гадалки похожи на сложенные крылья черных птиц…

– Сколько тебе сейчас? двадцать один? Ну–ка, дай мне свои руки, не бойся! Я тебе ничего не сделаю…

Ибишев беспомощно смотрит на дружно кивающих ему матерей.

Кебире решительно берет его горячие влажные ладони в свои руки. Глаза ее, непроницаемые и мягкие, как черный бархат ее платья, излучая незаметный свет, безжалостно пронзают его узкий лоб, и там, в самой глубине лихорадочно работающего сознания, Кебире с ужасом и восхищением видит смертельный образ пеннорожденной.

И сразу же колючие электрические разряды, один за другим, начинают пронзать все тело Ибишева, и кожа его начинает зудеть, и сердце словно распухает в груди, и поясница становится холодной, как лед. Обезумевший от боли Ибишев пытается вырваться из рук гадалки, но ее пальцы, стальными обручами обвившие его запястья, не выпускают его. И вот когда кажется, что боль больше невозможно терпеть и Ибишев готов потерять сознание, электрические разряды вдруг слабеют и вскоре совсем прекращаются.

Ибишев судорожно дышит. Глаза его широко открыты. В уголках спекшихся губ – капли пены. Но боли больше нет. Вместо нее – чувство блаженного покоя. Горячечная плоть, постоянно возбужденная, опадает и перестает пульсировать.

Медленно погружаясь в сонную истому, Ибишев каким–то внутренним взором следит за тем, как навязчивый образ обнаженной Джамили – Зохры в его сознании распадается на части и размывается до неопределенности. И его захлестывает беспричинная радость…

Гадалка пожелала остаться с матерями наедине.

Отложив в сторону бирюзовые четки, Кебире откинулась на спинку стула и закурила.

– Дело серьезное.

Словно у фокусника в цирке, в руках ее появился моток черной пряжи. Размотав его перед обомлевшими матерями, Кебире принялась ловко плести замысловатые узелки.

– У него любовная горячка…

На девичьих лицах Алии – Валии одновременно появился стыдливый румянец.

– Причина его болезни – женщина. Она отнимает всю его кровь и силу…

– Стыдно сказать, сестра, наволочки и простыни – все в засохшей крови…

– …И в пятнах разных нехороших!

– Через эту женщину для мальчика может случиться безумие и смерть!

Матери залились слезами.

Кебире перестала завязывать узелки.

– Что нам делать, сестра Кебире?..

– …Помоги нам…спаси его, ради Аллаха!..

– Кто эта проклятая?

Кебире вытащила из мундштука недокуренную сигарету и погасила ее в пепельнице.

– Лицо ее скрыто от меня. Но я знаю, что она нездешняя. Может быть, из Баку. Может быть, она даже не мусульманка…Сила ее велика и обычные средства тут не годятся!

– Так что же нам делать?..

– Избавь от нее нашего мальчика и Аллах не оставит тебя!

На лицо Кебире легла фиолетовая тень.

– Я не всесильна.

– Ты все можешь, сестра Кебире! Изведи ее! И хотя мы две бедные вдовы, но сумеем отблагодарить тебя как надо!..

– Порча вещь опасная. Она может обратиться и на вас самих, и на меня. Обычно я не берусь за такие дела…

– Скажи, сколько это будет стоить, сестра?

– Ради Аллаха!

– Только ради вас! 200 тысяч.

Алия – Валия переглянулись.

– Мы согласны.

– Не люблю я этого, но что тут поделаешь… – вздохнула Кебире. – Уберите все со стола и никого сюда не пускайте. Мне нужно немного риса, воск, клок волос мальчика, ножницы, чистое полотенце, серебряный нож, кусочек свежего мяса, тарелка…

Кебире сидит на полу, словно закутавшись в прозрачную фиолетовую тень, и лицо ее, обрамленное волосами–крыльями, похоже на маску.

– …пусть поседеют твои локоны, и кожа станет дряблой и желтой, пусть дыхание твое станет вонючим и горьким…

Черная душа гадалки поднимается выше убийственного света царственного Ориона и, достигнув первого слоя небес, образованного крыльями розовых ангелов, обращается в слепую птицу.

– …пусть грудь твоя обвиснет и потеряет упругость…

На бесконечных пространствах второго слоя небес, образованного крыльями фиолетовых ангелов, тело слепой птицы покрывается изморозью, и холод сковывает ее трепещущее сердце.

– …пусть лоно твое станет безжизненным и мертвым как могила…

Слепая птица умирает от одиночества на залитых изумрудной водой полях третьего слоя небес.

– …пусть одиночество и тоска разорвут твое сердце…

В огненном вихре на красных небесах со всех сторон ее обступают призраки, и от невыносимого жара кровь ее почти сворачивается и высыхает.

– …пусть кровь твоя станет жидкой и слабой…

Слепая птица – черная душа гадалки – продолжает подниматься все выше и выше, туда, к самому последнему, девяносто девятому небу, сотканному из радужного эфира, тончайшего, как пленка масла на воде. И там, где больше нет спасительного покрывала Майи, она просит о милости для Ибишева, просит об избавлении от боли и безумия. Просит, совершенно точно зная, что в просьбе ей будет отказано, и что неумолимый закулисный механизм Судьбы уже давно запущен.

Кебире закончила. И хотя казалось, что вся церемония заняла не больше тридцати минут, для Кебире путешествие к последнему небу длилось ровно 273 часа и 49 минут. Постаревшее, осунувшееся лицо гадалки хранило явственные следы этого путешествия.

Она заговорила. Медленно, тяжело, с длинными паузами, и матери с суеверным ужасом внимали каждому ее слову.

– Разбрызгайте перед входной дверью мочу… Побольше. И делайте так каждый день в течение недели…ему под матрас положите корку хлеба. И этот серебряный нож. И еще мешочек соли… А вот это подшейте к его одежде…

Кебире положила на стол пряжу с узелками.

– Месяц давайте ему чай с настоем чемерицы. Ложка настоя на маленький чайник… Это должно успокоить кровь и прояснить голову…И еще одно скажу вам…Лучшее лекарство для него сейчас – это женщина… Найдите ему женщину! Мальчику пришло время стать мужчиной. Когда это произойдет, лихорадка его пройдет сама собой…

Сразу после обеда Черная Кебире со своей свитой уехала.

Глава 6
ОТЕЦ МОЙ, ИБИС

1.

«…отцы земные, отцы небесные – они монопольно держат в руках суровые нити судьбы…»

Так, кажется, сказано у Селимова.

Мой отец был похож на филина, большого ушастого филина с крючковатым носом и огромными желтыми глазами. Он был счетоводом в хозяйственном магазине и обожал вареные каштаны. Мог съесть их целую миску. Каждый вечер после ужина он садился у окна, ставил миску вареных каштанов на подоконник и начинал их методически поедать. Медленно, с удовольствием. Доставал по одной штуке, аккуратно очищал от кожуры своими длинными цепкими ногтями и, отправив в рот, тщательно прожевывал каждый кусочек. Самые крупные каштаны он обычно оставлял напоследок.

Он был милым человеком. Тихим, спокойным, и даже эта его дурацкая слабость к вареным каштанам никогда не раздражала меня. Просто, несмотря на очевидную схожесть с филином, его никак нельзя было назвать мудрым. Теперь он уже умер.

Недавно я поймал себя на странной мысли: я почти не вспоминаю мать. И это при том, что я всегда был очень привязан к ней. Зато вот отец снится мне, как минимум, один раз в неделю. Иногда чаще. Время как будто не отдаляет его от меня. Хотя, по правде говоря, и не приближает. Мы словно вращаемся друг вокруг друга по какой–то раз и навсегда определенной орбите. Он со своими каштанами и я у торчащей из земли ржавой трубы.

И нам никогда не пересечемся с ним. Даже смерть не может изменить это.

2.

Селимов не спит.

Предрассветные молочные сумерки заливают комнату. С тех пор, как жара, наконец, отступила, с моря вот уже несколько дней дует благословленный северо–западный ветер, несущий Денизли облегчение и свежий воздух. И назад к берегу потянулись косяки воблы и кефали. И рыбаки снова стали выходить в море. И артезианские колодцы вокруг города вновь наполнились пресной водой…

Селимов старается не шуметь.

Ветер качает занавеску, заставляя бронзовые кольца на карнизе глухо клацать. Потрескивает мебель. В ванной из проржавевшего крана капает вода.

Селимов украдкой смотрит на Джамилю. Она улыбается и шевелит губами во сне. Дыхание ее ровно и чисто. Он думает про Ибишева, заблудившегося в умозрительных лабиринтах. И думает про Джамилю – Зохру, пытаясь увидеть ее жадными глазами Ибишева. По всей комнате разбросаны ее вещи. Она ненавидит уборку, она похожа на ребенка. Селимову, одержимому греховной манией величия, кажется, что это он сам создал ее такой, родил из морской пены так же, как несчастного Ибишева из горького праха…

Селимов наполняет желтую от ржавчины ванну прохладной водой.

Он мылит ее плечи губкой. Она смеется и отворачивается. Она сидит в ворохе мыльной пены. Селимов сосредоточен. Он рассматривает ее тело. Он делает это каждый день в течение последних трех недель, но оно все равно остается для него загадкой. Капли пышной пены постепенно опадают на ее матовой коже, тают. Словно ожившие кружева. Селимов смотрит на ее живот сквозь колеблющуюся воду. Опускает руку в ванну и проводит губкой по ее бедрам. В этом нет страсти. И почти нет желания. Его пугает почти отталкивающая совершенность форм. Джамиля – Зохра смеется и убирает его руку.

Три недели назад деревья трещали от жары, и в воздухе была разлита горечь. И лицо ее было мокро от пота. Она целовала его губы, прижималась к нему и руки Селимова дрожали.

В тот первый раз на ней была короткая юбка выше колен красивого салатового цвета. Как живой лепесток влажной ламинарии.

Селимов заворачивает ее в большое махровое полотенце.

С балкона хорошо видно, как с моря на город наползает легкий, словно вуаль, серо–белый туман. В подвижной дымке тускло вспыхивает маяк. Продолжают гореть уличные фонари и большая лампочка перед подъездом дома. Прямо посередине улицы натянут транспарант с гигантским портретом героя Салманова. На Салманове черная водолазка. Он улыбается. Редкие седые волосы зачесаны назад. Сверху написано: «Единственная надежда Денизли!». Там, дальше, за почтой еще один транспарант. Отсюда его не видно. На нем Салманов в костюме и в галстуке стоит на фоне новостройки: ”Денизли – место, где встречаются Европа и Азия. Превратим наш в город в туристический Рай!».

Денизли любит его. Денизли ему верит.

Селимов закуривает первую утреннюю сигарету. Его подташнивает.

Над свежеотремонтированным зданием мэрии на ветру лихо полощется трехцветный флаг. Туман ложится на плоские крыши домов. Мокрые от росы черные стволы низкорослых маслин, стоящих вдоль тротуара, тускло блестят словно глянцевые.

Новостройка находится по дороге на пляж, чуть выше бульвара. Речь идет о пятизвездном отеле с бассейном, кегельбаном, конференц–залом и несколькими бунгало у самого моря.

3.

«Отец наш, Ибис! Осени нас своими крылами и выведи из темноты!»

Над площадью в светлеющем небе парит птицеголовое божество. Селимов видит свое отражение в его золотых глазах–полусферах.

После того, как Салманов официально обнародовал новый план развития города до 2001 года, в Денизли один за другим стали прибывать иностранные инженеры и строители. В основном это были турки, но были и англичане, и немцы, и даже диковинные американцы. Они привезли с собой ярко–оранжевые бульдозеры «Като», бетономешалки, вагончики и несколько огромных белых «джипов», каких никогда в городе не видели. Состоялась торжественная закладка фундамента. Красную ленту перерезал сам Салманов. Иностранцы накрыли столы прямо на строительной площадке и бесплатно угощали всех желающих сладостями, фруктами и «колой». Было много репортеров. В основном из столицы. Салманов произнес длинную речь. Толпа горожан, сдерживаемая полицией и сотрудниками местного отделения Министерства Национальной Безопасности, бурно аплодировала. Иностранцы улыбались и щеголяли желтыми касками и сотовыми телефонами. Одна такая каска была подарена и Салманову.

Все это было неожиданно и интересно. И в первые дни горожане специально ходили смотреть на то, как оранжевые бульдозеры методично роют землю, а проворные улыбчивые турки льют бетон. Работа продолжалась и ночью при свете мощных прожекторов…

В конце июля в Денизли появилась первая настенная реклама: ковбой с дымящейся сигаретой в руках. К тому времени уже в нескольких кварталах города появились продуктовые маркеты с непривычно большими витринами и ослепительными неоновыми вывесками.

Параллельно со строительством гостиницы шли ремонтные работы на бульваре. Там поставили новые скамейки и фонарные столбы.

А в августе открылся первый коммерческий банк Денизли…

Селимов наклоняется вперед и пытается разглядеть в просветах между крышами домов каркас строящейся гостиницы. Но из–за тумана, подсвеченного светом прожекторов, почти ничего не видно.

Салманов принимает парламентскую делегацию, кажется, из Норвегии. Салманов дает интервью иностранным журналистам. Салманов открывает на базе местного педагогического техникума Университет Денизли. Салманов выступает в мэрии перед городской интеллигенцией и объявляет о повышении зарплаты учителям на 30 процентов. Салманов посещает больницу. Салманов отменяет комендантский час. Салманов удивлен закрытием денизлинского отделения ФНС: ”Я никогда не отдавал такого распоряжения. Мы строим правовое демократическое общество!». Салманов выступает с проектом строительства микрорайона для беженцев с оккупированных территорий. Две сотни беженцев, собравшись перед зданием мэрии, скандируют: ”Отец наш, Салманов!»

4.

Туман начинает рассеиваться. Очертания становятся более четкими. Селимов видит двух женщин и мужчину с огромными сумками. Они молча идут в сторону вещевого рынка. Их торопливые шаги гулким эхом разносятся по узкой улице. Селимов выбрасывает окурок. Заглядывает в комнату. Джамиля – Зохра спит с головой завернувшись в простыню.

Ей подходят яркие цвета. Желтый, красный, бирюзовый. Ей подходят любые цвета. Ей подходит быть голой и чтобы солнечные зайчики лежали на ее коже. Ей подходит салатовая юбка, похожая на лепесток влажной ламинарии. Ей подходит спать завернувшись в простыню.

Туман над крышами начинает розоветь. Скоро появится солнце, и тогда он опадет рыхлыми клочьями, как пена, и исчезнет. По улице прошло еще несколько человек с сумками. Погасли фонари, но лампочка перед подъездом продолжает гореть. Из–за угла показалась тележка зеленщика.

Селимов поднимает голову и видит прямо над собой черную птицу. Она парит в розовеющем небе. Большая, черная, с длинным крючковатым клювом. Делая широкие круги по спирали, она плавно опускается. Селимов не отрываясь следит за ней. Еще круг, еще, птица уже почти вровень с крышей. Забыв об осторожности, она невозмутимо парит рядом с электропроводами и торчащими телевизионными антеннами.

Селимов замер. Выплывающий диск солнца скрыли тяжелые темно–серые тучи. Флаг над зданием мэрии рванулся и затрещал в налетевшем порыве ветра, который швырнул птицу влево, прямо на верхушку разлапистой антенны. Она не смогла увернуться. Глухой удар потонул в свисте ветра. Беспомощно хлопая крыльями, птица сорвалась с края крыши, камнем упала на перила, а оттуда на деревянный пол балкона. Селимов успел отпрыгнуть к двери.

Большая черная птица сидит, оперевшись на раскрытое веером покалеченное крыло. Повсюду на перилах и на полу клочья перьев и пуха. Раскрыв клюв с торчащим острым языком, она выжидательно смотрит на Селимова глазами цвета старого золота.

Облака затопили все небо. Стало темно. Птица тяжело перевалилась на правый бок и заковыляла в угол балкона.

Селимов не любит птиц. В кошмарах они выклевывают ему глаза, хлопая по воздуху огромными пыльными крыльями. Он быстро зашел в комнату и закрыл балконную дверь. Ему было страшно.

Пошел дождь. Птица сидела, забившись в угол и закрыв глаза. Ручейки воды стекали по ее черным блестящим перьям. Время от времени она раскрывала клюв и издавала резкие клекающие звуки. Холодные мурашки бежали по спине Селимова, стоящего за балконной дверью.

Дождь не прекращался до самого вечера.