Текст книги "Королевский пурпур"

Автор книги: Сьюзен Барри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Сьюзен Барри
Королевский пурпур

Глава 1

Когда Люси вошла в кухню узнать, чем накормить собак, Августина уныло разглядывала содержимое шкафа для провизии.

– Объедки для собак? – отозвалась она мрачно и поджала губы. – Было бы неплохо, мадемуазель, чтобы какие-то объедки достались нам, чего уж говорить о собаках! Можете сказать ее светлости, что мясник отказывается поставлять нам мясо, пока ему не оплатят последний счет, а молочник тоже дерзит. Я не желаю иметь дело с этими торговцами да еще думать, чем накормить целую свору собак!

Люси присела на край чисто выскобленного кухонного стола и постаралась успокоить Августину. Да, утро не задалось, на морщинистом лбу Августины обозначились глубокие, словно трамвайные линии, борозды, а щеки пылали, видно, она еще не отошла от недавней перепалки с молочником.

Люси попросила показать ей счет от мясника и удивилась сумме, запрошенной всего лишь за ногу барашка и пару говяжьих почек.

– Чудовищно! – воскликнула она. – Да столько мяса мы не съели бы и за месяц!.. Пятнадцать фунтов, шесть шиллингов и четыре пенса! Кошмар! Да и вообще мы такого количества и не видели, – заявила она, но вдруг осеклась, как бывает, когда неожиданно вспоминают какую-то неприятную подробность.

Августина еще плотнее поджала губы, так что они почти исчезли, и потянулась к ларю с мукой. Единственное, что ей оставалось, – добавить сытный пудинг собственного приготовления в меню завтрака. Люси тихонько застонала:

– Ой, Августина, только не с патокой опять!

– Патока полезна, – затрясла Августина головой. – Когда я была молодая, мы добавляли ее в слабительное. К тому же у меня хватило ума купить четырнадцатифунтовую канистру, когда была возможность. И что толку порицать меня за большой счет от мясника. Самая лакомая мясная подливка идет собакам, и ее светлость настаивает, чтобы их кормили до отвала. Они такие наглые, эти собаки… Чего удивляться, что они всех хватают за щиколотки… – Она с остервенением плюхнула тесто на разделочную доску. – Молочник только сегодня утром жаловался на них, это и была одна из причин, почему он так рассердился. Счастье еще, что он не привел полицейского.

– О Боже, – ужаснулась Люси. – Снова Митци?

– Она.

– Не любит она щиколотки… Во всяком случае, щиколотки пролетарские…

– Ее светлости пора понять, что прежние дни миновали, – сердито проговорила Августина, вымешивая тесто, и презрительно фыркнула. – В прежние времена такому вульгарному типу, как этот молочник, приказали бы никогда больше близко к этим дверям не подходить, раз он посмел жаловаться на то, что его укусила одна из собак. А мы держали всегда не меньше двадцати восьми псов, и все были злющие… А мясник в прежние времена был счастлив, если ждать своих денег ему приходилось всего год. – Августина тяжело опустилась на стул, и вдруг по ее морщинистой щеке поползла слеза – слеза, вызванная ностальгией. – В прежние дни в погребе всегда висело несколько кусков оленьей грудинки, не говоря уже о дюжине ощипанных цыплят – хоть сейчас сажай в печку. А целый строй молочных поросят, похожих на только что родившихся младенцев, только и ждал, когда их сварят, а сварить могли в любой час, днем и ночью, да еще в вине… – Голос у нее дрогнул от тоски, и в посудину с тестом упала вторая слеза. – А лучший кларет, мерцающий, красный, как кровь, если смотреть на свет, подняв его в бокале, таком тонком, что он может разбиться вдребезги, стоит до него дотронуться…

– Наверно, если ваши служанки отличались такой же неловкостью, как теперешние, у вас скапливались горы битого стекла, – заметила Люси – чувство юмора всегда приходило ей на помощь.

Глаза Августины сердито блеснули, когда она вспомнила женщину, каждый день приходившую помогать по дому и делавшую то, что Августина уже не могла теперь делать из-за ревматизма: например, раз или два в неделю скрести пол на кухне. Августина презрительно присвистнула сквозь зубы.

– Служанки! Это вы их так называете? Да будь у меня палка, я бы с них заживо всю кожу содрала!

– Лучше дайте-ка мне последние счета, – попросила Люси, понимая, что домоправительнице нужно как-то помочь, но она не могла придумать, как именно. – Ее светлость уже исчерпала свой кредит в банке, и получить деньги она сможет только через месяц, так что не знаю, как нам эти счета оплатить.

– А вы скажите ей, пусть продаст часть своих драгоценностей, – раздраженно посоветовала Августина. – Зачем нужны бриллиантовые браслеты и серьги, когда мы голодаем? Да еще – того и гляди – в дверях появится домовладелец и потребует заплатить за квартиру!

Но Люси не могла представить себе, что такое может случиться, ведь поверенные ее светлости регулярно раз в три месяца отправляют чек, оплачивающий эту безобразную квартиру; и уж во всяком случае, их хозяин – джентльмен, одетый с иголочки и владеющий целыми кварталами домов и прочей собственностью, – конечно, не унизится до того, чтобы выйти возле их дверей из своего «роллс-ройса» и потребовать плату за квартиру.

Но Люси сочувствовала Августине, понимала, как ей неприятны постоянные сцены у входа в дом, разделяла многие чувства, которые та выражала, и она посоветовала Августине взбодриться, а когда та поставила пудинг запекаться, попросила заменить повидлом тошнотворную черную патоку из четырнадцатифунтовой канистры. А сама по узкой лестнице стала подниматься в спальню к ее светлости, зажав в руке пачку счетов.

Титул «ваша светлость» – теперь уже чисто комплиментарный – унаследовала дочь правящего монарха одного из европейских княжеств, почившего в 1906 году. Она вышла замуж за простого человека, хотя и ему был пожалован титул, и она называла себя графиней Ардратской. Доставшиеся ей в наследство небольшие деньги быстро таяли, и еще двадцать лет назад люди с удивлением смотрели на нее, когда она требовала называть себя «ваша светлость» или – еще более нелепо – «ваше высочество».

Для Люси, однако, графиня была тем, кем она сама себя считала. Ее не смущало, что графиня живет в непрестижном районе Лондона, носит потускневшие туалеты и время от времени получает повестки в суд с требованием произвести необходимые выплаты. Люси постучала в дверь спальни, получила разрешение войти и нашла свою хозяйку удобно устроившейся на высоко поднятых подушках в кровати невероятных размеров, больше похожей на катафалк. На коленях у графини все еще лежал поднос с утренним завтраком, и она тут же стала жаловаться, что китайский чай плохо заварен.

– Ну почему Августина кладет так мало заварки? – возмущалась графиня. – Она же прекрасно знает, что я люблю крепкий чай! А если у нее иссякли запасы, пусть сходит в ближайшую лавку и купит еще.

– А за какие деньги, мадам? – мягко спросила Люси.

Старая леди на какое-то время опешила, а потом раздраженно пожала узкими плечами, укутанными в несколько шалей.

– Деньги? Какая мерзкая тема для такого раннего утра!

Она улыбнулась Люси. Улыбка была приветливая, очаровывающая, но с какой-то мольбой, отчего у Люси упало сердце.

– Люси, милочка, подбросьте-ка угля в камин да как следует помешайте кочергой, чтобы видно было пламя.

В спальне уже было так тепло, что Люси с радостью бы ринулась к окну и раздвинула занавески – они все еще оставались плотно задернутыми – да распахнула бы окно, чтобы в комнату ворвались бодрящее весеннее солнце и свежий воздух. Это развеяло бы душную смесь запахов плесени, различных притираний, сажи невычищенного камина и пыли, накопившейся в мебельной обивке за жизнь нескольких поколений. Но Люси понимала, что не отважится на это, не станет рисковать своей пусть неоплачиваемой, но важной для нее работой, не посмеет подвергнуть графиню опасности внезапно оказаться на сквозняке и, не дай Бог, простудиться.

Поэтому Люси разожгла огонь в камине, отставила в сторону ведерко для угля, чтобы потом наполнить его (она сделает это сама, когда пойдет вниз, нужно же пощадить больные ноги Августины!), а потом подошла к кровати, присела на краешек и помахала перед носом графини пачкой счетов.

Графиня продолжала улыбаться – она была одной из самых приветливых старых дам, с которыми Люси приходилось сталкиваться, – хотя глаза у нее слегка прищурились.

– Что это у вас, Люси mia? – В число ее ласковых обращений входило множество слов, употреблявшихся на континенте, а иногда графиня употребляла даже ирландские выражения. – Похоже, это нечто, судя по выражению вашего лица, не столь приятное, как газеты, хотя и теперь в них бывают восхитительно жуткие заголовки.

Люси объяснила, что это счета от разных торговцев, настаивающих, чтобы им заплатили, и графиня потребовала очки: она решила внимательно изучить каждый счет. Она принялась рассматривать счета, словно это были расшифровки стенограмм, требующие максимального внимания и чрезвычайно ее интересующие; затем она сказала, что Августина – плохая домоправительница, и вся беда в том, что ее учили быть хорошей горничной, а вовсе не тому, как вести хозяйство.

– Кружева она починит лучше, чем любая женщина ее класса, – заметила графиня, – и много лет назад она умела так причесать меня, что я всегда была довольна. Но теперь у меня уже нет волос. – Сейчас, когда графиня сидела, опираясь на подушки, ее парик из довольно безобразных рыжих локонов явно сбился набок. – И все, что мне теперь нужно, это чтобы кто-то творил чудеса на кухне и наводил строжайшую экономию, чего не может эта старая дуреха. У нее не хватает мозгов, чтобы справиться с торговцами, которые должны кланяться и не заноситься. Ишь чего вздумали! Требовать деньги!

Тут Люси почувствовала, что должна возразить и горячо вступиться за Августину. Она заявила, что несчастная старая служанка слишком утомлена и к тому же у нее тяжелый ревматизм. Люси сказала, что в течение многих лет Августина совершала на кухне настоящие подвиги и что только очень преданный слуга будет так экономить, как она, добиваясь невозможного. Никто другой не взял бы на себя труд обслуживать графиню и выполнять ее желания при таких мизерных средствах, не получая за это ни гроша, да еще день за днем, неделю за неделей, год за годом кормить трех собак. И все это даром – ничего, кроме любви графини, она не получает взамен.

Собаки – Митци, Карл и Генрих, – втроем расположившиеся под одеялом в разных концах кровати, ответили на упоминание о них довольно резвыми движениями. Отчего затряслись кисти на выцветшем пологе, а три длинных лоснящихся хвоста виляли, словно отбивали время подобно метроному.

Откинувшись назад, графиня с интересом рассматривала Люси и думала о том, что ее компаньонка очень хороша собой, ей идет гневный румянец, но она будет еще краше, если ее подстричь и придать волосам какую-то определенную форму, а еще одеть в платье более красивой расцветки, чем то, что на ней сейчас.

Ну что это за платье! Серое, как грифельная доска, а воротничок и манжеты, когда-то белые, пожелтели из-за частых и поспешных стирок и отглаживания. И во всяком случае, это платье выглядит скорее как униформа, а девушке со светлыми, словно шелковое облако, волосами и с характерной для англичанок бело-розовой, словно яблоневый цвет, кожей не пристало носить униформу, особенно если эта форма тесна под мышками и чуть расползается по шву вдоль спины.

– Скажите, дорогая моя, – ласково начала графиня, – скажите, какое жалованье я вам плачу и когда вы получали его… э… в последний раз?

Щеки Люси вспыхнули еще ярче, потому что в этот момент она вовсе не думала о своем жалованье и никак не собиралась размахивать боевым топором ради себя самой. Однако ей с детства внушали, что она должна всегда говорить правду, а графиня бросила на нее такой блестящий и требовательный взгляд, что в серых глазах Люси выразилось смятение.

– Я получила его, когда вы взяли меня к себе на работу, шесть месяцев назад. Ваша светлость, вы не заплатили мне ничего, что можно назвать жалованьем, – призналась она. – Время от времени вы… выдаете мне небольшие суммы денег, когда я иду что-нибудь для вас покупать.

– Как? До сих пор… вам самой – ни одного пенни?

– Нет… пока нет.

Графиня прищелкнула языком. Она величественно протянула руку, отягощенную несколькими кольцами, очень дорогими на вид.

– Дайте-ка мне мою шкатулку с драгоценностями, – приказала она. – Возьмите ключ, откройте гардероб и снимите ее с верхней полки. Посмотрим, можно ли расстаться с одной или двумя маленькими вещицами…

– Но, мадам, – робко запротестовала Люси, – вы же храните свои драгоценности, чтобы передать в фонд, который когда-нибудь будет создан для восстановления монархии в Серонии!

– Ш-ш! – успокоила ее графиня. – Сейчас мы занимаемся более практичными делами.

Глава 2

Люси разыскала шкатулку с драгоценностями, подала ее графине и снова села на край кровати и стала смотреть, как графиня отпирает ее. По спине у Люси, как всегда в подобных случаях, забегали мурашки радостного возбуждения. Ей, как и графине, нравилось разглядывать старинные украшения. Разложив драгоценности на кровати, старая женщина ласкала их пальцами, играла с ними, словно это были игрушки.

Здесь были бриллианты и жемчуг, рубины и изумруды, а ведь сама старая леди жила на весьма скромное пособие, которое ежеквартально выплачивал ей ее внук. И если деньги оказывались израсходованными до того, как наступал очередной взнос, жить ей было совершенно не на что. В банке ничего не знали о сокровищах, хранившихся на верхней полке в просторном, но населенном лишь молью шкафу, и поэтому не считали возможным давать ей в долг. Для банковских служащих графиня Ардратская была лишь поблекшей и достаточно утомительной старой дамой, пережившей свое время и неспособной понять принципы банковского дела в стране, где она даже не родилась.

Управляющий местного отделения банка регулярно посылал ей краткие, ядовитые извещения об опасности превышения кредита, и Люси не сомневалась, что брюзгливое выражение на лице управляющего (его она, правда, никогда не видела, так как ее не допускали в святая святых – в его кабинет, и чек от имени своей хозяйки она вручала какому-нибудь младшему клерку) мгновенно рассеется, как утренний туман, и он сразу же схватится за телефон и начнет с покоряющей учтивостью уговаривать графиню позволить ему взять ответственность за этот бесценный клад на себя. И даже если бы ему рассказали про Серонию и про цели, ради которых этот клад хранится, он все равно станет настаивать на том, что банковские сейфы значительно надежнее полки в гардеробе, и будет умолять графиню доверить драгоценности его банку.

Но ничто не заставит графиню расстаться со своими сокровищами, и, по-видимому, ей даже в голову не приходит, что драгоценности не слишком хорошо охраняются. А если у нее и появляется какое-то чувство тревоги, она убаюкивает его мыслью, что Митци, Карл и Генрих постоянно спят в ее комнате и при любой попытке кого-нибудь чужого войти в комнату без приглашения поднимут душераздирающий лай. Она уверена, что три таксы, натасканные подавать голос даже на запах барсука, заставят любого грабителя призадуматься. Так же считала и Люси и не очень боялась грабителей. Она боялась другого: что Августина во время своих перепалок с мясником и молочником забудет о сдержанности и осторожности и, чтобы повысить престиж хозяйки в их глазах, вдруг проговорится о драгоценностях.

Графиня приподняла тяжелую нитку жемчуга и, перебирая его своими костлявыми пальцами, мечтательно проговорила:

– Эти жемчуга я надевала на свою свадьбу.

Но Люси, отличавшаяся хорошей памятью, поправила ее:

– Ах нет, мадам… Вы надевали их на первом большом приеме после свадьбы! Вспомните, их подарил вам ваш отец.

– Какая вы умница, – кивнула графиня головой, – вас никогда не собьешь. Я ведь была очень похожа на цветок, вот и решили, что единственным украшением на свадьбе будут цветы… белые цветы. На мне было кружевное платье с таким длинным шлейфом, что присутствующие спотыкались, стараясь на него не наступить. А потом мы провели шесть недель в горах – это был официальный медовый месяц – и еще три месяца путешествовали по Европе. – Графиня полуприкрыла глаза, словно вновь переживала прошлое, потом перевела взгляд на изумрудный браслет. – А его я надевала, когда австрийский император Франц Иосиф нанес нам государственный визит. – Она взяла в руки браслет, и в свете камина он вспыхнул зеленым пламенем. – Мама тогда болела, и мне пришлось играть роль хозяйки. Император сделал мне комплимент, похвалил мою внешность, а один из членов его свиты не сводил с меня глаз, так и пожирал меня взглядом, пока мы слушали оперу. Потом моя фрейлина сказала, что он чуть не застрелился, потому что я не смотрела в его сторону.

– Тогда… тогда вы еще были одна? – спросила Люси, щеки у нее порозовели, губы приоткрылись.

– Нет, дорогая, я была замужем, – призналась графиня. – В противном случае я почти наверняка посмотрела бы на него.

– Тогда зачем же он грозился застрелиться, это же не имело смысла? – резонно заметила Люси. – Я хочу сказать, раз у него не было надежд, что вы будете принадлежать ему…

– Если вы влюблены, моя дорогая, и если вы молоды… – Графиня потрепала ее по щеке. – Но вы ведь не были влюблены, не так ли? Пока нет. Но время ваше придет… поверьте мне, придет непременно.

«Вряд ли, если я и дальше буду проводить дни в попытках примирить вас и Августину», – с грустью подумала Люси. Но вообще-то ей нравилось примирять графиню с Августиной, и ей хотелось послушать рассказы, связанные с другими драгоценностями, хранившимися в шкатулке. Однако графиня принялась методично перебирать их и напомнила Люси, что сегодня они не просто ради удовольствия рассматривают содержимое шкатулки, а ищут, что можно было бы продать.

Она выбрала брошь в виде гирлянды цветов, украшенную рубинами и бриллиантами, и объявила, что вот этой брошью она и пожертвует. По сравнению с другими вещицами брошь отличалась небольшим размером и качеством камней. В одном или двух из них появились трещины. Правда, не по этой причине графиня решила расстаться с брошью. С ней у нее не было связано никаких дорогих воспоминаний, да и вырученная за нее сумма вряд ли сыграет большую роль в восстановлении правящей династии в Серонии. Но этой выручки будет достаточно, чтобы оплатить счета торговцев, и кое-что еще останется на текущие расходы и на жалованье Люси. Компаньонка запротестовала – если речь о ее жалованье, то нет нужды расставаться с брошью. Но графиня не слушала возражений, она уже не могла дождаться, когда Люси отправится продавать обреченную брошь.

– Идите оденьтесь для улицы и скажите Августине, пусть отложит ленч на полчаса или что-нибудь около этого, если вы не вернетесь вовремя. Лучше вам взять такси. – Она порылась под подушкой, вытащила небольшой вышитый кошелек и достала из него однофунтовую бумажку. – Возьмите такси и, ради всего святого, будьте внимательны. Не потеряйте брошь и не разрешайте никому ухаживать за вами или заговаривать с вами, пока не доедете до ювелира. Пусть лучше Августина вызовет вам такси.

– Но мне не нужно такси, – заторопилась Люси. – Я хочу пройтись. – И вдруг спохватилась, что совершенно не представляет себе, как распорядиться с брошью, и что графиня даже не упомянула имени ювелира. – Вы не сказали мне, куда я должна ее доставить.

– Верно. – Старая леди нетерпеливо взмахнула рукой. – Дайте мне ручку и бумагу… я напишу вам фамилию ювелира. Это на Сент-Джеймс.

– И сколько я должна получить?

– Скажите ему, что хотите две тысячи, и ни пенни меньше! Поверьте мне, он не станет артачиться. И попросите дать их вам наличными.

– Ой, ну я же не могу… Я не могу разгуливать по Лондону с такой суммой!

– И не надо. Кто-нибудь из служащих найдет вам такси, и вы приедете прямо домой.

Люси несколько растерялась. Ее тянуло выйти на солнце, вдохнуть свежий воздух, но мысль о том, что она несет ответственность за безопасность такого ценного украшения, приводила ее в трепет. А мысль о том, что возвращаться придется с двумя тысячами фунтов в сумочке… в сильно потрепанной сумочке с ненадежным замком… О Боже! Ее следует покрепче зажать под мышкой… Графиня ласково подтолкнула ее, а потом окликнула:

– Если удастся уговорить его заплатить вам в гинеях, – две тысячи гиней, стоит постараться, – тогда я куплю вам новую одежду, когда вы вернетесь с деньгами. Новое пальто, костюм, платья, белье – все!

Августина осталась верна себе и, когда такси остановилось у дверей, затеяла спор с шофером. Это был добродушный человек с грубым, но приветливым лицом, и перед тем, как машина с Люси тронулась с места, он успел сказать Августине, что нельзя быть такой сердитой старухой…

На Люси был твидовый светло-зеленый костюм, явно сильно поношенный, но тем не менее он шел ей – ее глаза становились еще зеленей. А золотистые волосы, длинные не по моде, колыхались на ее плечах, словно золотое облако.

– Куда едем, мисс? – спросил водитель, когда они отъехали от тротуара, и опустил разделявшее их стекло.

– К ювелиру, – сказала Люси и назвала адрес.

– Как же, как же! – рассмеялся водитель. – Купите там бриллиантовую диадему или еще что-нибудь, столь же недорогое. Хотите побаловать себя изумрудами, мисс? Что-нибудь такое, не слишком бросающееся в глаза. – Он хрипло расхохотался, ведь от него не укрылось, что у костюма Люси потерты локти; к тому же на днях молочник кое-что рассказал ему про Августину – настоящая, мол, мегера, а старая леди, у которой она работает, и пенни за душой не имеет!..

Люси открыла окно, она глубоко вдыхала восхитительный прохладный воздух, и ей казалось, что сердце ее бьется сильнее, полнится счастьем. Она любила эту утреннюю пору в Лондоне, когда тротуары заливает солнце, а по синему небу гоняются друг за другом пушистые облака. На сирени за металлическими оградами начинали лопаться почки, в скверах уже показалась нежная зеленая трава. Молочники обходили дома, и крышки молочных бутылок, поставленных на свежепобеленные ступеньки, блестели на солнце в ожидании, когда выйдут хозяйки; а на окнах, почуяв наступление тепла, нежились кошки, растянувшись в цветочных ящиках, которым очень скоро предстояло покрыться нежной зеленью весенних растений.

Многие дома, мимо которых проносилось такси, были заново покрашены: двери блестели ярким и веселым желтым цветом, а некоторые бирюзовым или даже ярко-красным, режущим глаза. Люси решила, что, если она когда-нибудь обзаведется собственным домом в Лондоне (что весьма проблематично!), дверь в этом доме будет цвета слоновой кости, ведь это так красиво в сочетании с блестящим латунным почтовым ящиком и дверным молотком.

На тихих улицах уже открывались кафе, их полосатые навесы, столики, выставленные на тротуар, а не спрятанные внутри, и яркие стулья вызывали в памяти кафе на континенте. «Интересно, – подумала Люси, – как относятся хозяева кафе к тому, что из-за веющего на улицах прохладного бриза супы быстро остывают, а к аромату кофе примешивается запах выхлопных газов?»

Машина свернула на Пикадилли, вот и улица Сент-Джеймс, а в конце – прекрасный дворец, серо-голубой в утреннем освещении. Возле дворца стояли часовые и прогуливалось несколько туристов с фотоаппаратами. Люси постучала по стеклу и попросила шофера остановиться.

– Я выйду здесь, – объявила она. – Хочу пройтись.

– Мы еще не доехали, мисс, – шофер пожал плечами, – но как вам угодно.

Люси улыбнулась и протянула фунтовую бумажку, которую ей дала графиня. Дожидаясь сдачи, она крепко сжимала под мышкой свою сумочку. А шофер, восхищаясь нежной, словно лепесток цвета, кожей девушки, думал о том, как странно она выглядит в своем старомодном костюме и туфлях без каблуков – его-то дочь носит такие высокие каблуки-«шпильки», что, к сожалению, все полы в доме испорчены. Тут он поймал себя на том, что взял с Люси больше, чем следовало. Люси поняла, что водитель прикарманил два шиллинга из денег графини, но промолчала, подумав, что, наверное, он ждал чаевых. Она приветливо, но холодно кивнула ему, а он, глядя ей вслед, вдруг прокричал:

– На вашем месте я не стал бы пренебрегать жемчугом, мисс! Сейчас он стоит недорого… Ха-ха-ха!

Он включил двигатель, развернулся и умчался с бешеной скоростью искать нового клиента.

Люси увидела, что дверь в ювелирный салон открыта. Красивый молодой человек в темном костюме и полосатом шелковом галстуке спросил ее с легким поклоном, чем он ей может помочь.

Люси, получившая инструкции от графини, сказала, что хочет видеть владельца салона, и вынула из сумочки брошь. После этого начались бесконечные поклоны и расшаркивания, и ее ввели во внутреннее помещение, где происходило таинство передачи броши новому хозяину.

Прежде чем дверь закрылась за ней, Люси успела заметить человека лет тридцати, сурового вида, который рассматривал поднос с булавками для галстука, лежащий на одном из прилавков. На нем был костюм прекрасного покроя, а галстук – куда строже того, что носил помощник ювелира. В одной руке он держал пару мягких замшевых перчаток, в другой – шляпу. Лицо у него – смуглое, интересное, в черных волосах на висках проступали седые пряди. Он поднял глаза, и их взгляды встретились. Глаза у него были необычайно темными, и в то же время они светились, как дымчатый кварц, под длинными, почти как у женщины, ресницами. Отведя взгляд, она, внезапно вспыхнув, вошла в комнату.

Люси ступила на толстый ковер, окруженный стеклянными витринами с выставленными в них дорогими украшениями, и увидела, как из-за полированного стола орехового дерева навстречу ей поднимается изысканный джентльмен.