Текст книги "Роковая привязанность"

Автор книги: Сьюзан Ховач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

II

Звуки фортепьянной музыки долетали из дома до горной тропинки, которая вела к мысу Корнуолл. Джастин достаточно хорошо разбирался в классике, чтобы узнать Моцарта, но он не мог вспомнить название произведения.

Он начал собирать принадлежности для рисования и укладывать их в полотняный мешок, когда музыка смолкла; Джастин услышал, как щелкнула задвижка и кто-то распахнул стеклянную дверь, ведущую в сад. Застыв в сгущающихся сумерках, он увидел фигуру человека, вышедшего из зарослей рододендрона и посмотревшего в сторону горного склона. Джастин тотчас спрятался за скалу.

Шаги с каждой секундой звучали все ближе. Джастин бросил хмурый взгляд на принадлежности для рисования, спрятал их за камень и присел в ожидании; море темнело у него на глазах. Ждать пришлось недолго.

– А, вот ты где,– непринужденно произнес Джон, вынырнув из темноты.– Я подумал, что ты можешь находиться здесь. Ты рисовал?

– Нет, гулял.

Джастин глядел на море. Отец сел рядом с ним на камень и достал из кармана пачку сигарет.

– Джастин, если я задам тебе один вопрос, могу я рассчитывать на искренний ответ?

Море было спокойным и темным, лишь у берега пенились серые барашки.

– Конечно,– вежливо отозвался Джастин, почувствовав, что на его ладонях выступил пот.

– Это место напоминает тебе о твоей матери?

– О матери?

Его голос прозвучал спокойно, слегка удивленно, но глаза Джастина перестали воспринимать пейзаж; он вдруг увидел перед собой вазу с вишнями, услышал женский голос, произносящий: «Ты растолстеешь, Джастин!» Он прочистил горло.

– Да, иногда оно напоминает мне о ней. Но не настолько сильно, чтобы это имело большое значение. Я рад, что приехал сюда. Я словно вернулся домой после долгого путешествия.

– Ты очень любил свою мать, да? Джастин молчал.

– Я не знал,– сказал Джон,– что ты считал меня виновным в ее смерти.

Ощущение ужаса пронзило Джастина, прокатилось удушливой волной по его телу. Он вцепился пальцами в край скалы и уставился невидящими глазами на пыльную тропинку, у которой стоял.

– Что случилось, Джастин? – мягко произнес Джон.– Почему ты подумал, что я убил ее? Ты что-то услышал? Случайно видел нас во время ссоры, когда мы не знали о твоем присутствии?

Джастину удалось покачать головой.

– Тогда почему?

– Я...– Он пожал плечами, радуясь тому, что темнота скрывает его слезы.– Я... я не знаю.

– Должна быть какая-то причина. Без нее ты не решился бы на этот телефонный звонок.

– Я ненавидел тебя, потому что считал, что ты не писал мне. Я думал, что, приехав в Лондон, ты не свяжешься со мной. Теперь все это не имеет значения.

Он сделал глубокий вдох, наполняя легкие морским воздухом.

– Извини,– еле слышно прошептал Джастин.– Я не подумал, что причиню тебе боль.

Мужчина молча задумался о чем-то.

– Как ты узнал, что это был я? – внезапно спросил Джастин.

– Мэриджон догадалась.

– Каким образом?

– Она сказала, что ты очень похож на меня, поэтому ей не составляет труда понять тебя.

– Не знаю, как она может понять меня.

Он еще сильнее стиснул пальцами край скалы.

– И я вовсе не похож на тебя. Они помолчали.

– Когда мне было десять лет,– сказал Джон,– мой отец приехал в Лондон, где бывал довольно редко. Известие о его визите попало в газеты, потому что экспедиция получила освещение в прессе. Моя мать весь вечер уверяла меня, что отец не пожелает увидеться со мной. Я из любопытства послал в отель телеграмму с сообщением о моей смерти и стал ждать результата. Думаю, ты представляешь, какой поднялся переполох. Мать залила слезами весь дом, она говорила, что не представляет, кому могла прийти в голову такая жестокая шутка. Отец без колебаний взял меня за шиворот и выпорол до полусмерти. Я никогда не простил ему этого; если бы он не пренебрегал мною долгие годы, я бы не отправил ту телеграмму. На самом деле он наказал меня за свой собственный грех.

Джастин с трудом проглотил слюну.

– Но ты не пренебрегал мною.

– Пренебрегал – после того, как ты не ответил на мои письма. Джон прислонился к другой скале и сделал затяжку; кончик сигареты заалел в темноте.

– Джастин, я должен знать. Почему ты решил, что я убил твою мать?

– Я... я знал, что она изменяла тебе.

Джастин подался вперед, закрыв на мгновение глаза. Он отчаянно пытался объяснить свои эмоции десятилетней давности.

– Я знал о ваших ссорах и не мог любить вас обоих. Я словно попал на войну и был вынужден встать на чью-то сторону. Я выбрал твою, потому что ты всегда находил время для меня, был сильным, добрым; я восхищался тобой больше, чем кем-либо другим. Когда она умерла, я... я не винил тебя, я знал, что это было справедливо, правильно, я никому ничего не сказал – даже тебе, потому что демонстрировал своим молчанием мою преданность тебе. После твоего отъезда в Канаду и долгого молчания я решил, что я ошибся, и со временем возненавидел тебя настолько сильно, что позвонил в отель, когда ты вернулся в Лондон.

Он замолчал. Внизу волны накатывались на гальку, глухо разбивались о черные утесы.

– Джастин,– сказал Джон,– я не убивал твою мать. Это был несчастный случай. Ты должен поверить мне, я говорю правду.

Джастин медленно повернул голову и посмотрел на отца. Они надолго замолчали.

– Почему ты решил, что я убил ее, Джастин?

Вечер был безветренным, тихим; мужчины замерли под темным небом. На мгновение Джастин испытал сильное желание сказать правду, затем укоренившаяся за десятилетие убежденность пробудила в нем осторожность, он неопределенно пожал плечами, отвернулся, посмотрел на море.

– Наверно,– произнес он,– потому что я знал, что вы постоянно ссорились; я чувствовал, что ты ненавидишь ее достаточно сильно, чтобы убить. Я был растерянным, запутавшимся ребенком. Ничего не знал определенно.

Действительно ли отец испытал едва заметное облегчение, или это лишь показалось Джастину? Юноша насторожился, сомнения терзали его душу. Мозг Джастина требовал: я должен знать правду. Не могу оставить вопрос без ответа. Я должен все выяснить до моего отъезда в Канаду, подумал Джастин. Вслух он произнес:

– Вернемся в дом? Мне стало холодно, я забыл надеть свитер. Мэриджон и Сара нас, верно, уже потеряли.

III

Было уже поздно, когда Джон возвратился в комнату; Сара, открыв в темноте глаза, посмотрела на светящиеся стрелки часов. Они показывали половину двенадцатого. Она подождала, притворяясь спящей; Джон лег в постель рядом с девушкой, и она ощутила прикосновение его тела. Он вдруг утомленно вздохнул; Саре захотелось обнять его и спросить: «Джонни, почему ты не сказал мне об анонимном телефонном звонке? Ты поделился со мной ужасными слухами, которыми обросла смерть Софии, так почему не сказать мне о звонке? Почему после того как Мэриджон заявила, что звонил Джастин, ты отправился в комнату, где стоит пианино, и принялся играть пустое напыщенное рондо Моцарта, которое, как мне отлично известно, ты не любишь? И почему Мэриджон больше ничего не сказала тебе, а ты ничего не сказал ей? Беседа должна была начаться, а не закончиться. Все так странно, загадочно, я хочу многое понять и помочь...»

Но она ничего не сказала; ей не хотелось признаваться в том, что она спустилась по лестнице и подслушала их беседу через закрытую дверь. Вскоре она услышала ровное дыхание заснувшего Джона; шанс поговорить с ним был упущен.

Когда она проснулась, внизу снова звучало пианино; косые лучи солнца проникали сквозь шторы в комнату. Сара приподнялась на кровати. Часы показывали начало десятого. Выйдя в коридор, она услышала фортепьянную музыку более отчетливо и, охваченная растерянностью, поняла, что Джон снова играл Моцарта. Быстро приняв ванну, Сара надела слаксы, рубашку и осторожно спустилась в музыкальную комнату.

Он исполнял минуэт из тридцать девятой симфонии; помпезные, полные пафоса аккорды звучали нарочито громко, придавая интерпретации гротескный оттенок.

– Привет,– непринужденно произнесла она, входя в комнату.– Я считала, что ты не любишь Моцарта. Дома ты никогда не играл его вещи.

Она остановилась, чтобы поцеловать его в макушку.

– Откуда вдруг такая страсть к Моцарту?

Внезапно бросив взгляд через плечо, она увидела, что Мэриджон, сидевшая на диване у окна, наблюдает за ними. Джон зевнул и перешел от классики к крамеровской аранжировке песни Хэнка Уильямса «Ты снова побеждаешь».

– Завтрак готов, он ждет тебя,– раскованно промолвил Джон.– Джастин в столовой, он тебе все покажет.

– Ясно.

Она медленно покинула музыкальную комнату и направилась в столовую; Сара испытывала чувство растерянности и не могла назвать причину этого состояния. Непонятное беспокойство омрачало утро; девушку охватила легкая подавленность. Открыв дверь столовой, она поняла, что ей почти не хочется завтракать.

– Доброе утро,– сказал Джастин.– Ты хорошо спала?

– Да,– солгала она.– Очень хорошо.

– Будешь есть овсянку?

– Нет, спасибо. Только тост.

Она села, наблюдая за тем, как он наливает кофе. Внезапно Сара вспомнила беседу, подслушанную вчера вечером; Джастин анонимно обвинил Джона в убийстве Софии.

– Ты уверена в том, что не хочешь завтракать? – вежливо спросил он.– Есть горячие яйца и сосиски.

– Нет, спасибо.

Вдали снова зазвучало пианино; от кантри Джон снова вернулся к классике, заиграв шопеновскую прелюдию.

– Пойдешь рисовать сегодня утром, Джастин? – спросила она; ее голос тонул в звуках музыки.

– Возможно. Точно не знаю.

Он бросил на нее настороженный взгляд поверх «Тайме» и рассеянно помешал ложечкой кофе.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я подумала о том, что тоже могла бы порисовать,– ответила Сара, накладывая мармелад на тост.– Хочу посоветоваться с тобой насчет того, где тут наилучшее место для акварельного пейзажа.

– Понятно.

Он помолчал в нерешительности.

– А какие планы у моего отца?

– Похоже, он намерен все утро музицировать.

– Да,– согласился Джастин.– Похоже, так.

– Мэриджон играет на пианино?

– Кажется, нет.

– Да? Пианино отлично настроено.

– Она знала, что он приедет.

– Ей стало это известно лишь вчера днем! Джастин посмотрел на Сару.

– Нет, она давно об этом знала. На прошлой неделе она вызвала настройщика из Пензанса.

Растерянность Сары усилилась. Девушка отпила кофе, надеясь, что это поможет ей успокоиться, и начала размазывать мармелад по тосту. Пианино смолкло. Из коридора донеслись шаги. Джон вошел в столовую.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – Поцеловав Сару, Джон подошел к окну и посмотрел в сад.– Не успел тебя спросить... Что ты собираешься делать сегодня? Есть какие-нибудь планы?

– Я могла бы порисовать утром, но...

– Отлично,– произнес Джон.– Попроси Джастина показать тебе живописные окрестности; Мэриджон надо кое-что купить в Пензансе, я обещал свозить ее туда на машине. Ты ведь не захочешь ехать в Пензанс, верно? Он переполнен туристами в это время года, там сейчас слишком шумно. Оставайся здесь и делай то, что хочешь.

Он с улыбкой повернулся к Саре.

– Хорошо?

– Да... хорошо, Джон.

– Превосходно! Позаботься о ней, Джастин, и веди себя хорошо.

Джон шагнул к двери.

– Мэриджон?

Из кухни донесся голос Мэриджон. С шумом закрыв за собой дверь, Джон направился по коридору в заднюю часть дома. Джастин прочистил горло.

– Хочешь еще кофе, Сара?

– Нет,– сказала она.– Нет, спасибо.

Он встал, осторожно отодвинув стул назад.

– Если ты позволишь, я поднимусь наверх и возьму мои принадлежности для рисования. Я скоро вернусь. Когда ты хочешь выйти из дома?

– О... в любое время. Как тебе будет удобнее.

– Я скажу тебе, когда буду готов.– Он вышел из столовой в коридор.

Сара посидела некоторое время за столом, потом отправилась наверх, чтобы достать из чемодана мольберт и краски. Собравшись причесаться, она услышала донесшийся снизу голос Джона:

– Мы уезжаем, дорогая. Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?

– Да. Я уже почти собралась.

– Желаю хорошо провести время!

Она услышала, как закрылась дверь; взревел заработавший мотор, под шинами заскрипел гравий; вскоре шум автомобиля растаял, и Сара осталась в доме с Джастином. Она спустилась по лестнице вниз. Сара нашла Джастина в гостиной внимательно изучающим «Тайме». Он был одет в безукоризненно английском стиле, но все равно выглядел как иностранец.

– Не знаю, в какую сторону ты предпочитаешь пойти,– сказал он.– Мы можем взять автомобиль Мэриджон и поехать на юг к Сеннену и Краю Земли или на север, к замку Кениджек и мысу Корнуолл. Возле замка, над заброшенными шахтами, есть скала, с которой открывается превосходный вид.

Он замолчал, ожидая ее реакции; когда Сара кивнула, Джастин вежливо произнес:

– Едем туда?

– Да, хорошо.

Они сели в машину и, почти не разговаривая, поехали по шоссе к развилке; дорога, уходившая влево, привела их к морю и шахтам Кениджека. Они оставили автомобиль в конце дороги и стали забираться выше, подыскивая наиболее живописный вид. Внизу отливало синевой бескрайнее море; в отдельных местах у берега оно было зеленым. Крутая тропинка петляла над огромными скалами Кениджека; чуть выше громоздились выброшенные из старой шахты камни. Сара отметила, что освещение было идеальным. Задыхаясь после подъема, она наконец села, обвела взглядом дрожащий сквозь марево пейзаж и ощутила охватившее ее волнение.

– Я взял с собой лимонад и бисквиты,– сказал Джастин, демонстрируя свою предусмотрительность.– В жару идти нелегко.

Они молча выпили лимонад.

– Прекрасное место для собаки,– сказала Сара.– Есть где побегать, погоняться за кроликами.

– Мы раньше держали собаку, овчарку по кличке Флип. Сокращенное от Филип. Ее назвали так в честь герцога Эдинбургского. Моя мать, как многие иностранцы, обожала королевскую семью.

Сара отломила кусочек бисквита и уставилась на него невидящими глазами.

– И что случилось с Флипом?

– Мать распорядилась, чтобы его усыпили, после того как он изорвал в клочья одно из ее лучших вечерних платьев. Я проплакал целую ночь. Когда отец вернулся домой, вспыхнул скандал.

Джастин взял полотняный мешок и рассеянно достал из него альбом для рисования.

– Мне что-то не хочется сегодня рисовать акварелью. Возможно, я набросаю эскиз углем, а потом по нему нарисую дома картину маслом.

– Можно мне посмотреть твои работы? Он помолчал, глядя на чистый лист.

– Они тебе не понравятся.

– Почему?

– Они слишком своеобразны. Я не показывал их никому, кроме Мэриджон. Она не похожа на других людей...

– Почему? – спросила Сара.– Почему Мэриджон не такая, как все?

– Да, это так, верно? Она не такая, как другие... На эой акварели изображена бухта – ты, вероятно, не узнаешь ее. А это...

Сара ахнула. Джастин замер, его лицо покраснело, он опустил глаза.

На картине было много серой и зеленой краски; грозовые тучи заволакивали небо, темные изрезанные скалы напоминали чудовища из кошмара. Детали пейзажа из-за плохой композиции наезжали друг на друга, но дикое неистовство природы, ее первозданная красота были переданы превосходно. Сара вспомнила, как Джон исполнял композиции Рахманинова. Если бы Джон рисовал, подумала она, он бы мог написать подобную картину.

– Это здорово, Джастин,– искренне сказала она.– Не могу сказать, нравится ли мне этот пейзаж, но он необычен и поражает зрителя. Покажи мне что-нибудь еще.

Он показал ей три другие работы, говоря тихим, неуверенным голосом; кончики его ушей алели от радости.

– Когда ты начал рисовать?

– О, давно... наверно, когда пошел в школу. Но это лишь хобби. Основной мой интерес – цифры.

– Цифры?

– Математика, расчеты. Все, связанное с числами. Поэтому я пошел работать в страховую компанию, но это дело оказалось слишком скучным, мне не по душе сидеть в конторе с девяти до пяти.

– Понимаю,– сказала Сара; она вспомнила, что говорил Джон о своей первой работе в Сити: «Господи, какая это была тоска! Рутина – ужасная вещь».

Джастин принялся затачивать угольную палочку. Даже его нервные, беспокойные движения напоминали Саре о Джоне.

– Я представлял тебя совсем другой,– внезапно заявил он, не глядя на Сару.– Ты не похожа ни на кого из тех людей, что приезжали в Бариан.

– И еще я очень непохожа на твою маму,– спокойным тоном произнесла девушка, наблюдая за Джастином.

– О да,– столь же невозмутимо отозвался Джастин.– Несомненно.

Он нашел чистый лист в альбоме и провел углем линию.

– У моей мамы не было хобби вроде музыки или рисования. Она здесь скучала. Уикэндовские приемы были ее главным интересом. Отец на самом деле не нуждался в гостях. Иногда мы отправлялись с ним на Плоские Скалы только для того, чтобы скрыться от всех. Но мама с удовольствием принимала гостей, придумывала экзотические меню, затевала ночные купания в бухте.

– Когда она умерла, здесь были гости?

– Да.

Он провел еще одну линию.

– Дядя Макс приехал из Лондона в пятницу вечером. Он купил новый автомобиль и с удовольствием демонстрировал его знакомым; машина действительно была классной. Помню, он прокатил меня на ней... Ты уже познакомилась с дядей Максом?

– Еще нет.

– Он забавный,– сказал Джастин.– Мой отец много смеялся с ним. Но мама находила Макса скучным. Она интересовалась только красивыми мужчинами. Дядя Макс был почти безобразен. Но он от этого не страдал. У него было много подруг. Мои родители, ожидая Макса, развлекались игрой, которая называлась «Кого привезет Макс в этот раз?». Они пытались угадать, как выглядит его очередная пассия. Разумеется, он каждый раз приезжал с новой девушкой... В тот последний уикэнд они с утра загадали, что Макс привезет рыжеволосую крошку с бледно-голубыми глазами, и ужасно расстроились, когда он появился с изящной, высокой и элегантной блондинкой, которую звали Ева. Она мне не понравилась, потому что за весь уикэнд ни разу не обратила на меня внимания.

Он закрыл альбом, достал солнцезащитные очки, прилег на поросшую травой землю и стал разглядывать голубое небо.

– Затем приехал дядя Майкл с Мэриджон. По-моему, у них были какие-то дела в Корнуолле; они появились в Бариане вместе к обеду. Дядя Майкл был мужем Мэриджон. Я всегда называл его дядей, однако никогда не звал Мэриджон тетей... Не знаю, почему. Он из тех людей, которых встречаешь в пригородной электричке в час «пик» читающими юридический раздел «Тайме». Иногда после чая он играл со мной в крикет на лужайке... Да, он был с Мэриджон.

Джастин помолчал.

– Честно говоря, в детстве я не очень-то любил ее. Наверно, потому что чувствовал, что она не слишком интересуется мной. Сейчас, конечно, все обстоит иначе – она была очень внимательна и добра ко мне последние две недели, и я подружился с ней. Но десять лет назад... Думаю, тогда ее интересовал лишь мой отец. Ее все недолюбливали, кроме моего отца. Дядя Макс старался не оставаться с ней наедине; Ева, изящная блондинка, не знала, о чем говорить с Мэриджон; моя мать ненавидела Мэриджон, потому что завидовала ее красоте. И дядя Майкл... нет, я забыл про дядю Майкла. Было видно, что он любит ее. Он целовал Мэриджон в присутствии других людей, по-особому улыбался ей – ну, ты понимаешь. Дети всегда замечают подобные вещи... Все собрались в Бариане к вечеру пятницы, а спустя двадцать четыре часа моя мать умерла.

Внизу шумело море; чайки парили в потоках теплого бриза.

– Прием гостей прошел успешно? – осторожно спросила Сара.

– Успешно? – сказал Джастин, опершись о локоть и уставясь на Сару.– Успешно? Нет, кошмарно! Все складывалось неудачно с начала и до конца. Дядя Макс поссорился с изящной блондинкой – в субботу после завтрака Ева заперлась в своей комнате. Я понятия не имел, в чем была причина конфликта. Дядя Макс решил для разрядки прокатиться на автомобиле, и мама попросила его съездить с ней в Сент-Ивс за свежими моллюсками для обеда. Отец не хотел отпускать ее, поэтому возникла еще одна ссора. В конце концов отец отправился к Плоским Скалам и взял меня с собой. Это было ужасно. Он всю дорогу молчал. Через некоторое время нас догнала Мэриджон. Отец отправил меня в дом узнать, когда будет готов ленч. При гостях в Бариан приходила девушка, которая помогала готовить пищу. Вернувшись в дом, я обнаружил, что дядя Майкл ищет Мэриджон. Я направил его к Плоским Скалам. Узнав насчет ленча и перекусив на скорую руку, я снова пошел к Плоским Скалам, но встретил на горной тропинке отца. Он отвел меня в Бариан и принялся играть на пианино. Он долго сидел за инструментом. Я заскучал и выскользнул в кухню, чтобы еще раз справиться о ленче. В те дни я вечно испытывал чувство голода... И тут вернулись дядя Майкл и Мэриджон; они закрылись в гостиной. Я попытался подслушать их разговор через замочную скважину; отец застал меня за этим занятием и рассердился так сильно, что крепко ударил меня по мягкому месту. Я убежал в бухту. Мама и дядя Макс не вернулись к ленчу, Ева оставалась в своей комнате. Мне пришлось отнести ей поднос с едой; я оставил его у двери. Придя за ним через час, я увидел, что она не прикоснулась к еде; я сел возле лестницы и съел все сам. Думаю, никто на меня за это не обиделся... Мама и дядя Макс приехали к чаю. Я боялся, что отец устроит грандиозный скандал, но...

Джастин замолчал; его пальцы теребили траву, глаза смотрели на море.

– Но что?

– Но ничего не произошло,– медленно произнес Джастин.– Это было очень странно. Я не могу описать, насколько странно. Помню, отец стал играть на пианино, Мэриджон находилась с ним. Дядя Майкл ушел ловить рыбу. Не произошло ровным счетом ничего... После чая дядя Макс и мама отправились в бухту искупаться, и снова ничего не случилось. Я проводил их до берега, но потом мама велела мне уйти; я побрел по берегу и наткнулся на дядю Майкла, который ловил рыбу. Мы немного поговорили. Потом я вернулся в дом и поужинал тем, что нашел в кладовке, поскольку не был уверен в том, что буду обедать со взрослыми. На самом деле позже я пообедал с ними. Ева, спустившись вниз, спросила меня, где дядя Макс. Услышав, что он ушел купаться с моей мамой, она направилась в сторону бухты.

Обед начался в восемь. Он был великолепным. Подали одно из лучших рыбных блюд, какие готовила мама,– филе соли с гарниром из омаров, крабов и креветок... Я съел три порции. Я это запомнил, потому что взрослые почти не ели. Ева снова ушла в свою комнату; за столом остались Макс, Майкл, Мэриджон и мои родители. Говорила в основном мама, но через некоторое время она, похоже, смутилась и замолчала. И затем...

Он снова смолк, упершись ладонями в мягкий дерн.

– Да?

– Заговорили Мэриджон и мой отец. Они беседовали о музыке. Я не понял ни слова, остальные, думаю, тоже. Наконец мама велела мне лечь в постель, я предложил помочь ей с мытьем посуды – обычная уловка, позволявшая не ложиться спать: я проходил на кухню и выскальзывал из нее через заднюю дверь. Но она не пожелала и слышать об этом. В конце концов дядя Майкл отвел меня наверх. Когда мы поднялись из-за стола, все тоже встали и разошлись в разные стороны. Поднимаясь по лестнице, я в последним момент увидел отца, надевавшего красный свитер; он словно собирался выйти из дома. Дядя Майкл спросил меня: «На что ты засмотрелся?» Я не мог сказать ему, что я хотел знать, не пойдет ли отец к Плоским Скалам – в таком случае я постарался бы тайком выбраться из дома и присоединиться к нему... Но дядя Майкл оставался со мной слишком долго, мне не удалось осуществить мои планы. Он прочитал мне главу из «Острова сокровищ», это было очень мило с его стороны. Когда я остался один, я долгое время лежал без сна, размышляя о том, что происходит внизу. Из музыкальной комнаты доносилась музыка – работал проигрыватель. Кажется, оркестр исполнял симфонию. Через некоторое время пластинка закончилась. Может быть, подумал я, теперь он пойдет к Плоским Скалам. Я выбрался из кровати, надел шорты, пуловер и пляжные тапочки. Выглянув из окна, я увидел, что было уже поздно: луна висела высоко в небе. Заметив мелькнувшую возле дома фигуру человека, я выскользнул на улицу и последовал за ним.

Призрачный лунный свет заливал округу. Я помню, что испытывал страх, особенно когда увидел, что кто-то поднимается от пляжа по тропинке навстречу мне. Я спрятался за скалой. Это была Ева. Она тяжело дышала, словно после пробежки; по лицу ее текли слезы. Она не заметила меня.

Он помолчал, теребя пальцами короткую траву. Спустя несколько мгновений Джастин снял солнцезащитные очки, и Сара увидела отсутствующее выражение его глаз.

– Я долго поднимался по горной тропинке, но не мог догнать отца. Если бы я закричал, мой голос утонул бы в шуме моря. Наконец я остановился, чтобы отдышаться; оглянувшись назад, я увидел, что кто-то идет следом за мной. Я перепугался не на шутку. Я нырнул в заросли папоротника. Человек прошел мимо меня.

Джастин выдержал паузу. Их окружали безмятежность летнего утра, спокойное море, застывшее небо, неподвижные скалы.

– Кто это был? – спросила наконец Сара. Снова пауза.

Пейзаж поражал своей красотой.

– Моя мать,– сказал Джастин.– Больше я ее никогда не видел.