Текст книги "Сеул, зима 1964 года"

Автор книги: Сын Ок Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Говоря это, он взял у матери из рук бумажный свёрток и, протягивая мне, промолвил:

– Вот деньги. Сегодня вечером хорошенько подумай и поезжай, покуда все деньги не истратишь.

Это означало очень много. Учитывая, что родители еле-еле сводили концы с концами, перебиваясь тем, что зарабатывала мама, таская повсюду на голове свой узелок, предложенная мне пачка денег выглядела весьма внушительно. Я закрыл глаза.

– Чону! Давай и мы попробуем хоть разок пожить, как другие! Съездишь, развеешься, вернёшься с новыми силами – и заживём как остальные!

Когда мать дрожащим голосом сказала это, больше я вытерпеть не смог.

– Хорошо, я поеду, – ответил я и, словно дезертир, ретировался в свою комнату и залез под одеяло. И хотя в глубине души мне хотелось заплакать, однако слёз не было, вместо них из горла вырвался какой-то клёкот, напоминающий смех. Я припомнил слова Суёна, когда он говорил, мол, рано ещё умирать, надо попробовать что-то придумать… Возможно, это вечный вопрос. Тема, о которой можно писать ещё и ещё. Я так и не заснул в ту ночь. Как же долго она длилась! На следующий день как нельзя кстати пришёл Юнсу, и я рассказал ему о путешествии. Оказалось, он тоже уже давно хотел съездить на острова южного побережья, и раз уж так совпало, он предложил отправиться туда вместе. А когда я ему возразил, что цель моей нынешней поездки – совсем даже не любование красотами, он понимающе закивал головой и сказал, что не стоит питать слишком больших надежд, надо просто отправиться в путь. И когда Юнсу так говорил, чувствовалось, что впервые за последнее время он был искренен.

5

Я не могу забыть выражения лиц отца и матери, провожавших меня у ворот, когда я выходил из дому. Не вызывало сомнений, что они меня жалели. Может, даже хотели потрясти кулаком в знак поддержки самих себя из прошлого. Особенно это относилось к отцу. Теперь я почувствовал себя скованным по рукам и ногам. Необходимо было внести поправки в недавние мои рассуждения о том, что «я хотя бы попытаюсь, а если не получится, то и бог с ним». Теперь выходило так, что надо было пробовать, стараться, и даже если не будет получаться, то всё равно, во что бы то ни стало, надо было добиваться чего-либо. И всматриваясь в своё бесстрастное отражение в окне громыхающего поезда, я осознал, что теперь, хочу я этого или нет, моё обещание покорно принять все условия, поставленные самой жизнью, придётся выполнить. Хотя, если задуматься, в этих моих обещаниях, данных когда-то, была примешана изрядная доля иронии.

Мне пришло в голову, что, даже если весь мир будет насмехаться надо мной, мол, от этих твоих так называемых терзаний несёт младенчеством, я могу стать всем, кем угодно, только потому, что этого ожидают от меня мои мать и отец, которые, как и я, нет, даже гораздо в большей степени, чем я, переживают из-за этих моих метаний. Однако ж именно они – мои достопочтенные родители – ждали от меня того, чтобы я стал одним из заурядных людей. Точно так же, как и я желал брату стать студентом, который сможет чинно, словно уважаемый старец, сидеть в автобусе. И точно также, как Сонэ хотела родить здорового дурачка.

Про путешествие я хочу написать чуть подробнее. Потому что всё-таки это была увлекательная поездка. Наш багаж был очень скромным. С перекинутыми через плечо сумками, в которых лежали по нескольку пар нижнего белья и по две-три книжки, мы для начала доехали автобусом до Ёсу. Слабые лучи декабрьского солнца безвозвратно уносил холодный морской ветер, от этого улицы с летящей в воздухе глиняной пылью выглядели очень неприветливо. Ветер разносил дорожную пыль по всему городу, и было ощущение, будто ты прибыл в дикую местность или видишь только мираж города. В море виднелись белые барашки волн, тянущиеся до самого горизонта, да несколько парусников, которые быстро плыли, сильно накренившись, так, что казалось они вот-вот перевернутся. Сидя съёжившись на волноломе в северо-восточной части города, мы ворчливо обменивались репликами, что, мол, притащились на край света, и никуда больше не хочется, да и что там есть такого на этих островах, путь к которым пролегает через эти пенистые волны… Однако наблюдая за бушующими волнами, мы сидели до самого заката солнца, который произошёл по-зимнему стремительно. И зрелище это заворожило нас какой-то неведомой силой и заставило сердце замереть в предвкушении чего-то неизведанного. После захода солнца мы вернулись в город, чтобы устроиться на ночлег. С приходом ночи улицы совершенно опустели, поэтому город казался ещё более заброшенным. Подняв воротники своих поношенных пальто и согнувшись в три погибели, мы быстро шагали по широкой улице в сторону пристани. Здесь я хочу кое-что добавить. Интересно, что согревало моё сердце среди этого унылого пейзажа? Сентиментальность? Хорошо, допустим сентиментальность. Но если представить, что через несколько десятков лет не будет этой романтики, когда ты можешь идти сгорбившись по зимним улицам портового города, подняв воротник пальто и преодолевая порывы сильного ветра… О-о-о! Не дай бог это произойдёт! Ни за что! Просто шагать себе куда-то, сбросив весь груз и не испытывая никаких желаний, наслаждаясь разницей между холодом ветра, который обдувает щёки, и теплом тела, чувствуя, что идти внаклонку гораздо удобнее, одновременно прислушиваясь к звуку топающих по асфальту ботинок. В такое мгновенье мне стало не жалко и умереть.

Мы забрели в какую-то гостиницу недалеко от пристани. Похоже, постояльцев было много, так как царили суматоха и гомон. После того как паренёк проводил нас до нашей комнаты, Юнсу, нахмурившись, проворчал:

– Что это так шумно?!

Паренёк с виноватой улыбкой ответил:

– Цирковая труппа остановилась. Однако только на эту ночь, завтра утром они собираются на остров, так что станет потише. А вы надолго?

– Ну, пока не знаем, сегодня переночуем, а там видно будет… – неопределённо ответил я. Юнсу тоже вслед за мной лишь кивнул головой. Парнишка сходил за регистрационными карточками приезжих и подождал, пока мы их заполним. Самым трудным пунктом оказался «род занятий». Я назвался студентом, а Юнсу, склонив голову набок, что-то написал, после чего повалился на пол и, схватившись за живот, принялся хохотать как сумасшедший. Я заглянул в его листок. В строке «род занятий» Юнсу старательно вывел «поэт». Поэт. Поэт, который не может выжать ни строчки, поэт, что ждал только осени, но вот и она уже позади, а он, забыв обо всём на свете, отправился на острова. Я тоже расхохотался. И в один момент начисто рассеялось моё раздражение по отношению к Юнсу, которое накопилось в душе. Мой милый поэт!

Паренёк, не понимая причины нашего смеха, заискивающе хихикнул вслед за нами и, забрав регистрационные листки, уже собрался было выходить, как Юнсу вдруг подскочил, будто ему пришла в голову какая-то мысль, и спросил:

– Послушай, а на какой остров отправляется труппа?

– Говорят, что поедут на Комундо, – ответил парень и добавил. – Вообще-то цирк на островах не выступает, но в этом году решили, видно, попробовать, что из этого получится…

Юноша вышел, а Юнсу, хлопнув меня по плечу, предложил:

– Слушай, а давай и мы вместе с цирком поедем! Это будет презабавно!

Мы опять позвали паренька и расспросили у него, где находится остров и когда отплытие. Он сказал, что надо сесть на корабль и плыть на юг что-то около восьми часов. Отправление назначено на девять утра. Посмеиваясь, он прибавил, что если нужно, то завтра он проводит нас.

Я сходил в туалет, а когда возвращался, приметил мужчину, похоже, одного из циркачей, сидящего с отстранённым видом на краю мару[76]76
  Деревянный настил, между комнатами, выполняющий функцию гостиной, или открытая деревянная терраса у входа в дом.


[Закрыть]. В тусклом свете лампочки этот небольшого роста мужчина лет за сорок выглядел ужасно одиноко. Особенно бросались в глаза его синеватые щёки со следами от бритвенных порезов. Я чуть ли не просверлил его взглядом, но он продолжал сидеть, уставившись в землю, будто не замечая меня. Когда я вернулся в комнату, Юнсу не было. Я укутал ноги в одеяло и сел, прислонившись к стене, пытаясь подражать настроению того мужчины, которого только что увидел, но в это время вошёл Юнсу, держа в руках большую бутылку соджу и поджаренного кальмара. Я, нахмурившись, глянул на него, словно бы спрашивая, зачем он это притащил, а он, как будто оправдываясь, проговорил:

– Ну, так у нас с тобой разные цели путешествия…

При этом он захихикал, но почти сразу же умолк. Мне стало стыдно. Я вылез из под одеяла, потянулся и, подсев к нему, сказал:

– И я с тобой.

Тут я вдруг вспомнил про одинокого мужчину и, попросив Юнсу подождать, вышел наружу. Незнакомец по-прежнему продолжал сидеть на том же самом месте. Я потихоньку приблизился к нему и сказал:

– Простите, может, не откажетесь от рюмочки за компанию?

Он поднял на меня глаза и снова опустил голову. Я, сконфузившись, собрался уже было пойти обратно, но тут он молча встал и последовал за мной. Мужчина, принимая от нас наполненные рюмки, скупо отвечал на наши вопросы, не заговаривая первым. Хотя застолье наше было весьма унылым, на душе у меня было очень хорошо. Человека этого звали Ли, и, как я и предполагал, он оказался одним из членов цирковой труппы.

– И сколько же лет вы проработали в цирке?

– Без малого тридцать.

Надо же – тридцать лет! Впечатляющий срок, можно только позавидовать!

– Вы, должно быть, с раннего детства на арене?

– Это точно, совсем пацаном начинал. Ещё с тех пор, когда мы жили в Маньчжурии.

Юнсу снова сходил за бутылкой. Чем больше мы пили, тем лицо нашего собеседника становилось бордовее. Я тоже порядочно опьянел от четырёх рюмок и с любопытством малого ребёнка только и делал, что спрашивал его то об одном, то о другом.

От него мы узнали, что нынешнее выступление циркачей на острове будет последним: из-за трудностей цирк собирались распустить. Опустошая рюмку, он признался, что за тридцать лет работы в цирке несколько раз переживал распад труппы, но в этот раз на душе было особенно скверно.

– Старый я стал, так что в цирке уже работать не придётся. Мне бы найти какую-нибудь вдовушку да хозяйство завести, но для этого же средства нужны.

Поглаживая сизый подбородок, он словно через силу улыбнулся – впервые за всё это время:

– Конечно, для других это, может, и пустяк… а всё же, как подумаешь, что полжизни на это дело отдал, так тоскливо становится… Совсем немного – и всему конец, а я всё ещё не знаю, что мне делать, как быть…

Он просидел с нами до самой ночи, опустошая рюмку за рюмкой тридцатиградусной соджу, и напоследок проговорил:

– Ну, раз говорите, что составите нам завтра компанию, то я пойду уже.

Пошатываясь, из стороны в сторону, он вышел наружу. Вскоре со стороны мару послышалось, как его полощет. В то же время раздались голоса женщин, которые, видно, куда-то ходили и только что вернулись:

– Ой, это же заму по репетициям плохо стало…

– Надо же, видно, перебрал.

– Может, что-то случилось. Он ведь обычно спиртным не увлекается.

Затем послышались шаги, спешащие к находившемуся не в лучшем состоянии Ли. Мы с Юнсу некоторое время переглядывались друг с другом с округлившимися от удивления глазами.

Самое удивительное же произошло тогда, когда мы уже собирались ложиться. Зашёл прислуживающий нам паренёк и заискивающим голосом предложил:

– Девушки не нужны? Очень даже привлекательные!

Выпитое ударило в голову Юнсу, и он с шутливой улыбкой на покрасневшем лице заявил:

– Если окажутся не красавицами, то от тебя рожки да ножки останутся!

На что парень ухмыльнулся и самоуверенно возразил:

– На что поспорим? – И всё тем же вкрадчивым голосом продолжил. – Это девушки из цирка, я вам самых-самых приведу.

Юнсу ошарашено спросил:

– А что, циркачки тоже продаются?

В свою очередь удивившись нашему неведению, юноша ответил:

– Разве ж одним цирком заработаешь? Ну что, привести?

Я возмущённо посмотрел на Юнсу, мол, чего это ты, и собрался уже было остановить направившегося к выходу парня, когда Юнсу удержал меня:

– Погоди! Давай хоть посмотрим…

И указал юноше глазами на дверь, дав понять, чтоб тот скорее приводил девушек.

Я с головой накрылся одеялом, решив, пусть делает, что хочет. Вскоре стало слышно, как открылась дверь – судя по всему, пришли девушки. Юнсу, срывая с меня одеяло, велел вставать, мол, хватит уже тебе прикидываться, так что мне ничего не оставалось, как нехотя подняться и присоединиться к компании. Девушки на удивление выглядели очень юно – лет так на восемнадцать-девятнадцать. Обе были весьма худощавы, и хотя это было не совсем то, о чём говорил парень, были довольно милы. Юнсу довольно ухмыльнулся в сторону приветливо улыбающихся девушек, потом все встали и застелили всю комнату одеялом. Ту ночь мы провели за игрой в хватху – карты купил по нашей просьбе прислужник. И хотя девушки устали и хотели спать, Юнсу, подбадривая их, вынудил играть до рассвета.

В ту ночь где-то около четырёх часов утра я не смог перебороть сонливость и, повалившись, как был, поверх одеяла, уснул, преисполнившись доверием к Юнсу и уважением к девушкам. Утром я узнал, что Юнсу сполна заплатил девушкам за ночь и отправил их спать.

Следующий день был тёплым и тихим, как ранней осенью. Мы с Юнсу проспали, поэтому, даже толком не умывшись, в сопровождении парнишки из гостиницы поспешили к пристани и поднялись на корабль. Цирковая труппа уже была на месте. Перед самым отплытием мы узнали, что часть коллектива уже распущена и не поедет на остров, а останется в Ёсу в поисках нового заработка. Когда раздался гудок парохода, члены цирковой труппы – все без разбора, бросились друг друга обнимать, разразившись рыданиями. Были здесь и мечущиеся с жалобными сетованиями женщины, и молчаливые мужчины с мокрыми от слёз глазами. Вчерашний наш знакомец Ли с синеватыми порезами от бритвы на щеке тоже держал за руку тощего и очень высокого мужчину: они оба трясли головами, из их глаз текли слёзы. Мы же с Юнсу сидели в носовой части корабля, наблюдая за этой сценой и не переставая улыбаться. Один из матросов поторопил провожающих, чтобы те поскорее сошли с палубы, те толпой спустились на причал и снова, уже в последний раз, с рыданиями стали прощаться. На фоне зимнего моря это расставание выглядело, как прощание каких-то чужеземцев; так необычно было наблюдать за всем этим.

– Будто в далёкое плавание отправляются… – пробормотал Юнсу. Именно так это и выглядело. Похоже, что одна из девушек, которые провели с нами эту ночь, остаётся на берегу, а другая едет на остров. Ту, что отправлялась, звали Мия, а другую – Сонщим. И, как оказалось, у той, что оставалась, по-видимому был муж. Мы поняли это потому что один мужчина неотступно следовал за ней.

– Фу-у… Чуть не сотворили страшный грех… – проговорил я, указывая подбородком на Сонщим.

– Если бы знал, что у неё есть муж, обязательно бы обнял покрепче и провёл бы жаркую ночь… – пошутил Юнсу.

Всего циркачей, отправляющихся на остров, и мужчин, и женщин, было двадцать с небольшим человек. В дороге Мия поблагодарила нас за прошедшую ночь и попросила вести себя на корабле так, словно мы с ней друзья, и всё время была рядом с нами. Приземистый Ли тоже стоял подле нас. Выглядел он по-прежнему расстроенно, но с нами обходился очень вежливо. Разговор шёл о том, куда же подадутся после расставания те, кто остался на суше.

– Говорят, у метателя молота есть в Сеуле старший брат, у которого своё дело?

– Да, да…

Переговаривались меж собой Мия и Ли, мы же с Юнсу больше слушали. Они толковали о том, что кто-то вернётся в родные места и попытает счастья, занимаясь земледелием, кто-то будет тешить свою бродячью душу, торгуя ётом[77]77
  Ёт – корейская тянучка.


[Закрыть], про кого-то со слезами говорили, что нет другого пути, кроме как продавать своё тело. Заговорив об этом, Ли и Мия, похоже, задумались и о своём будущем, отчего на их лица легла тень уныния.

– А что если на острове нам вдруг улыбнётся удача, тогда ведь снова всех можно будет собрать, правда, дядя Ли? – с надеждой в голосе спросила Мия.

– Это навряд ли… – оборвал её Ли. – Не стоит питать иллюзий…

Когда мы оказались в открытом море, из-за ветра резко похолодало. К тому же я не выспался прошлой ночью, поэтому спустился с палубы в каюту и ненадолго заснул.

Проснувшись с тяжёлой головой, я снова вышел на палубу проветриться, но там никого не было, видно, все разошлись по каютам, и только матросы время от времени сновали туда-сюда. Расстилавшееся перед глазами во всём своём великолепии море отливало всевозможными оттенками синевы. Раньше у меня бывали моменты, когда я испытывал восхищение, глядя на лоснящееся, будто бы маслянистое летнее море, однако вид зимнего моря, которое, словно дышащий шёлк, расстилалось под безоблачным небом, был нисколько не хуже и тоже поражал своей красотой. По переливающемуся всеми оттенками синего шёлку, что раскинулся до линии горизонта, с определённым интервалом пробегали длинные белые стежки волн. А вблизи островов на море виднелись стаи чёрных уточек.

Направляясь в туалет по малой нужде, на корме корабля я увидел Юнсу с Мией, сидящих рядышком на перилах. Они крепко держались за руки, словно самые близкие друзья. Видно, Юнсу стало неудобно, что я застал их, и он смущённо улыбнулся. И Мия, тоже застенчиво улыбаясь, стала поправлять рукой растрепавшиеся на ветру волосы.

В тот день вечером, лёжа в комнате гостинцы на острове Комундо, Юнсу сообщил мне о своём внезапном решении:

– Я женюсь на Мии.

У меня сразу даже не нашлось, что сказать на это. И так как я промолчал, он продолжил, посмеиваясь:

– Рано или поздно, всё равно придётся жениться… Мне кажется, Мия очень даже ничего, как ты думаешь?

Сокрушаясь, что не смог получше присмотреться к ней, я проговорил без всякой иронии:

– Хм… Даже и не знаю, что тебе сказать… А ты, оказывается, у нас романтик!

Впрочем, Юнсу никак не отреагировал на эти мои слова и просто сказал:

– Мия уже согласилась.

– Что? – опешил я.

– Я – серьёзно. Видно, и Мия поняла, что я не шучу, сказала, что выйдет за меня. И хотя у неё нет родителей, она думает, что если поискать, то кто-нибудь из родственников всё же поможет с устройством свадьбы.

Похоже, он и вправду был настроен серьёзно. Мне нечего было на это сказать.

– Больше всего она чувствует себя виноватой передо мной из-за того, что не девственница. Ты не поверишь, когда она сказала об этом, я чуть было не разрыдался.

Так, лёжа, уставившись в потолок, мы переговаривались с Юнсу. Кто знает, возможно их союз – самое хорошее событие на этом свете. И я надеялся, что это не было всего лишь сиюминутной прихотью Юнсу, навеянной очарованием зимнего моря. И вот ещё какое дело – во время этого путешествия я почему-то всё время чувствовал, что остаюсь в долгу перед своим другом.

На следующее утро я поднялся ни свет ни заря. Одна лишь кухарка грохотала на кухне, все остальные спали. Я вышел на улицу. С неба летела мелкая пороша. Кухарка, которой на вид можно было дать лет сорок, выходя из кухни, обрадованно сообщила:

– Ты только посмотри, столько лет не было снега, а тут – на тебе!

С её лица не сходила улыбка. Я прошёл на задний дворик гостиницы. Там распустились несколько цветков белой камелии. Желтоватые лепестки едва проглядывали сквозь белый снег. Я подошёл поближе и, присмотревшись, увидел, как белые лепестки с выглядывающими из чашечки цветка жёлтыми тычинками слегка подрагивают.

Я вышел за ворота и начал подниматься по пригорку, густо заросшему кустами камелии. Море отливало светло-серым. Линия горизонта под снежными облаками окружала остров со всех сторон. С восходом солнца снег прекратился, и черепичные крыши, сделанные на японский манер, заблестели. Рассвет на острове был необыкновенно красивым, но уж очень коротким. Когда я снова спустился к гостинице, почти все уже проснулись, и началась суета.

В тот день с утра мы с Юнсу помогали устанавливать шатёр на том месте, где будут проходить выступления труппы. Местные, думая, что мы тоже циркачи, поглядывали на нас с любопытством. Остров загудел, словно улей в преддверии праздника. И хотя устанавливать шатёр вызвалась помогать даже местная молодёжь, справиться с этим делом мы смогли только через два дня. Всё это время Юнсу с Мией обменивались тёплыми взглядами и улыбками, так что даже меня, наблюдающего за всем этим со стороны, время от времени бросало в краску.

– Может, стоит рассказать директору цирка о твоих отношениях с Мией? – спросил я Юнсу.

– Если труппа распадётся, то и директор уже не указ, – ответил Юнсу, и выражение его лица говорило, мол, зачем это ещё нужно. Однако ж я добавил:

– Ну, тогда хоть Ли расскажи и заручись его поддержкой, чтобы в случае чего он встал на её защиту.

Юнсу согласился со мной.

И на второй день после нашего приезда на остров во время обеда мы с Юнсу позвали Мию и Ли к нам в комнату. Я, выступая в качестве посредника, ввёл Ли в курс дела и попросил его поддержки. Пока я говорил, Мия – само олицетворение невинности, сидела, скромно потупив голову, у меня же при взгляде на неё непонятно почему улыбка не сходила с губ. Ли с самого начала со строгим и серьёзным лицом слушал мой рассказ, покачивая головой, а потом едва слышно проговорил:

– Что я могу сказать… Мия… несчастная девушка…

Видно, он так расчувствовался от своих собственных слов, что ему даже понадобился носовой платок. Затем, высморкавшись, он снова заговорил:

– Я очень надеюсь, что это не сиюминутное настроение, а продуманный шаг. И если вы не против, то я бы тоже хотел поучаствовать в свадьбе Мии.

Больше он говорить не стал и лишь сидел, задумчиво поглаживая ладонью пол. Мия тоже всё это время сидела не шелохнувшись.

В тот день после обеда Юнсу написал вот такие строчки под названием: «Свадебная церемония без свадебных свечей».

 
Зимой холодной, когда готов отдать был свою жизнь,
Внезапно по пути на остров, изъезженному вдоль и поперёк,
Вдруг заиграли трубы —
Марш свадебный!
И если промелькнёт пусть даже и один Искусственный цветок в волнах
То верю я, взрастёт
По миллиметру
Целомудрие моё…
 

В тот же день вечером мы в первый раз посмотрели выступление этого цирка. Если честно, то я был сильно разочарован. Возможно, потому что моё представление о цирке основывалось на моих детских впечатлениях. Воспоминания, похожие на прекрасный сон, из которого доносилась печальная мелодия, кружение красно-синих огней, сопровождаемое овациями – и на арену выходила красивая девушка с головокружительным номером на качелях, от которого по спине пробегала дрожь. Однако той ночью в шатре, который содрогался от порывов ветра, взрослые люди с печатью усталости на лицах разгоняли скуку, показывая разные трюки на турнике или с шестом в руках. И хотя иногда так же, как и в детстве, раздавались подбадривающие выкрики «Ап!», от которых по спине пробегали мурашки, эти возгласы уже не были окутаны таинственностью, как в те далёкие времена. А одетые в коротенькие шёлковые юбочки Мия и другие девушки уже не выглядели теми сверкающими принцессами из детства, – может, из-за того что на порядочно поношенных нарядах кое-где виднелись следы штопки.

Но когда Мия с веером в руке шла по канату, а Ли висел на трапеции вниз головой под самым куполом цирка, держа за ноги девушку, у которой в зубах была зажата веревка с висящим на ней мальчишкой, тогда и я, словно бы став одним из членов цирковой семьи, задержав дыхание, молился, чтобы номер благополучно завершился. Ли сноровистее всех выполнял номера и руководил всей программой. Он, несомненно, был профессионалом.

В общем, выступление того вечера не стало для меня ярким зрелищем, а явилось ничем иным, как типичным изображением жизни. После этого я больше ни разу не ходил на представления. Однако меня упорно преследовала одна мысль: отчего Ли в гостинице и Ли на трапеции, точно также, как Мия, находящаяся рядом с Юнсу, и Мия на канате, были такими разными?! Лицо из обыденной жизни было до невозможности беспомощным. И, вместе с тем, как понимать то, что к этому чувству жалости примешивалось чувство уважения? А дело было вот в чём. Если вдуматься в причину, почему те люди, к кому я испытывал сострадание, становились моей семьёй, моими учителями, всё объяснялось очень просто. То, чего я так боялся и не решался принять, было на самом деле всего лишь каким-то лицом, принявшим заурядный вид. Так неужели то, что называют обыденной жизнью, это не что иное, как банальная маска, к которой не стоит относиться серьёзно? Натяни её – и особого вреда не будет. Неужто и вправду ничего не потеряешь? И если эта маска – лицо акробата Ли, парящего под куполом цирка, лицо, лишенное всякого притворства и лицемерия, то и я был бы не прочь примерить эту маску на себя.

Но вскоре выяснилось, что эти мои мысли, хоть и весьма оригинальные, всё-таки являются всего лишь плодом моей фантазии.

Прошло около недели после нашего прибытия на остров. И вот когда пошли разговоры про то, что смысла продолжать здесь выступления нет, Ли во время своего трюка «Полёт в воздухе» упал и разбился. После гостиницы в Ёсу он, похоже, ни разу больше не брился, и, глядя на его мёртвое лицо с отросшей как у нищего бродяги щетиной, я почему-то был уверен, что наверняка он сам бросил своё тело навстречу смерти. И то, что мои предположения верны, подтверждал сам Ли, сказавший тогда без сожаления в голосе: «Без малого тридцать лет…»

Что ж, в конце концов, как оказалось, у человека не может быть двух лиц. Не знаю – может, слова «пожертвовать жизнью ради жизни» звучат и наивно, но лицо, что идет на это, всё же одно. И в этом смысле Ли был счастливым человеком. Мне казалось, что он самый последний человек, который смог отведать вкус этого счастья. Для меня-то такого дела, что потребовало бы всей моей жизни и даже моей смерти, не было. Литература? Вот только почему-то даже и думать не хотелось о литературе, которая была изгнана в питейные заведения. Депутат парламента? Профессор? Лётчик? Интересно, смогут ли они в современном мире продержаться, имея одно лицо?

Родом Ли был из Северной Кореи, поэтому все сошлись на том, что не имеет смысла перевозить тело на большую землю, и похоронили его на склоне горы на северо-западе острова. В тот день дул сильный ветер, отчего похороны прошли как-то скомкано. Смерть Ли послужила главной причиной того, чтобы свернуть цирк и вернуться в Ёсу, где труппу собирались распустить окончательно и бесповоротно. Для продолжения нашего путешествия стало слишком холодно, к тому же надо было уладить дела с Мией, поэтому мы тоже решили вместе с цирком вернуться в Ёсу и поднялись на корабль. Чем дальше мы удалялись от острова, тем явственнее мне слышался голос Ли, бередящий душу.

В Ёсу в очередной раз разразился фонтан слёз – и цирк распустили окончательно. В той же самой гостинице, в которой мы останавливались раньше, устроили прощальный вечер: Мия сильно захмелев, пела песни, рыдала, а затем пришла к нам в комнату и, опустившись без сил перед Юнсу, заплетающимся языком решила убедиться в твёрдости его намерений жениться:

– Я обманула тебя, когда говорила, что пойду за тебя замуж.

Юнсу же, добродушно улыбаясь, принёс холодной воды, заставил Мию выпить и мягким голосом пожурил её:

– Больше спиртного не будет, договорились? Это в последний раз, хорошо?

Нам снова пришлось сесть на корабль, чтобы довезти Мию в Санчонпо[78]78
  Город на юго-западе провинции Южная Кёнсандо.


[Закрыть], где проживали её ближайшие родственники. Нас было трое – Юнсу, Мия и я.

Никогда не смогу забыть той Мии, которая на корабле то резвилась, словно малый ребёнок, то вдруг ни с того ни с сего становилась скромной и послушной девушкой, не знавшей, куда деваться от счастья. И ещё не смогу забыть милого Юнсу, который, стоя у Мии за спиной и показывая на острова, восклицал: «Красотища, правда?»

И ещё не забудется мне голос Мии, которая, чуть не плача, просила, когда мы уезжали:

– Я буду ждать. Приезжайте как можно скорее, ладно?

И торжественно строгий голос Юнсу, когда он в автобусе, вёзшим нас домой, сказал:

– Всё, больше никаких стихов. С этого момента начинаю жить обычной жизнью…

Как было бы хорошо, если бы рассказ на этом закончился. Поскольку Юнсу безо всякого сожаления нырнул в так называемый «мир света», я же, благодаря этой поездке, понял, что собой представляют внутренние и внешние стороны жизни, и со спокойным сердцем мог теперь взяться за какое-нибудь, пусть даже небольшое, дело. И хотя я был всё также одинок, но терпимости по отношению к людям у меня прибавилось, и стало казаться, что «любовь», которую я отрицал, существует, и «судьба» находится в руках человека.

Дошло до того, что я стал считать прошлые мои мысли по поводу обстоятельств, с которыми, как мне казалось, бесполезно бороться, заблуждением. Однако, когда я вспоминаю о том, что произошло дома, даже писать больше не хочется.

6

Прежде всего следует, наверно, рассказать о внезапной смерти Юнсу.

На следующий день после нашего возвращения мы с Юнсу пошли к оставленному и позабытому нами всё это время приятелю Суёну. Как я, так и Юнсу из какого-то чувства превосходства уже больше не могли питать к нему ненависти. Хотя, что ни говори, его способ выживания был низким и недостойным.

– То-то мне сегодня кошмар приснился! – обрадовался он нам.

Когда я поведал ему о нашем путешествии и о помолвке Юнсу с Мией, Суён проговорил с усмешкой:

– Ну и ну, что за ребячество! Однако ж, слава богу, такое ребячество всегда умиляет…

Суён совсем не изменился.

На сердце было как-то неспокойно от того что обычно всегда такая деликатная мать Суёна, заглянув в едва приоткрытую дверь, поприветствовала нас без особого радушия, сухо сказав: «Что, пришли?.. Ну проходите…»

Поэтому, придумывая про себя подходящую причину нашего такого долгого отсутствия, я сказал, вставая с места:

– Пойду, попроведую твою мать.

Суён попытался меня отговорить:

– Да чего ходить-то?! Что там нового?! Опять одни жалобы…

Однако я всё-таки пошёл в комнату его матери. Она встретила меня с несколько странной улыбкой. Когда я вошёл, лежавшая под одеялом Чинён бросила на меня мимолётный взгляд, осторожно приподнялась и, не поздоровавшись со мной, села на постели, отрешённо уставившись в стенку напротив. Она выглядела больной.

– А что с Чинён? – спросил я у матери Суёна, на что она, растерянно улыбаясь, ответила:

– Да ничего особенного… простыла где-то…

И предложила мне сесть поближе к печке на тёплый пол.

Я принялся рассказывать про наше путешествие, и мать Суёна делала вид, что её заинтересовал мой рассказ и бросала время от времени: «А… вот значит как…» Я просидел минут десять, и когда говорить стало не о чем, я встал и сказал на прощание:

– Чинён! Поправляйся скорей!

Уже в дверях, я ещё раз оглянулся – она смотрела в мою сторону, но сразу же отвернулась и снова уставилась в стенку.