Текст книги "Сеул, зима 1964 года"

Автор книги: Сын Ок Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Эх, и у меня тоже было когда-то такое время хе-хе… – привирает рябой. – Человеку только бы пожить хорошо!

Ух, ты, точно подмечено! Велосипедисты доехали до конца улицы и скрылись за углом. Наблюдавшие за ними зеваки снова принялись за свои дела. На мгновение вспыхнувшая всеми цветами улица снова потускнела. Хозяин возвращается на своё место. Он уж было собирается сесть на стул, но вдруг останавливается и, нерешительно оглядываясь на К, прикладывается щекой к щёлке дверцы, что ведёт внутрь. К делает вид, что ничего не замечает, стоя у входа, он открывает книжку. Рябой возвращается к столу и садится. К усиленно изображает, что перелистывает книгу, для чего обильно смачивает кончик пальца. Бумага в книге, слава тебе Господи, бамбуковая, тонкая… К проводит слюнявым пальцем в тех местах, где будет вырывать странички. Как всегда в таких случаях, руки слегка дрожат, а мочки ушей начинают гореть.

– Студент! – зовёт старик. К резко вскидывает голову и глядит на него. Рябой с мерзким выражением лица заговорщицки улыбается. Сердце изо всех сил колотится.

– Что такое?

– Слушай, студент! Ты тоже в публичный дом захаживаешь?

Фу ты, пронесло… К Усмехается. Старикашка опять принялся за своё…

– Было дело, как-то раз пошёл вслед за приятелем.

– Да врёшь! Неужто всего один раз?!

– Можете не верить, воля ваша, но это правда. Да как назло, попалась прыщавая деваха… Всю ночь напролёт только и делал, что угри ей выдавливал, а на рассвете еле ноги унёс. А чтобы не обидеть друга, который заплатил за меня, соврал, что поразвлёкся на славу… Ну и намучился я тогда…

– А чего прыщи-то давил?

– А что было делать, если она меня заставляла, орала, да так сердито! Я такую страшную фурию впервые видел…

Пока рябой смеётся, К одним духом вырывает страницы в том месте, где наслюнил.

– И после этого больше не удалось сходить?

– Не то что не удалось, как-то и не хотелось больше. Да, к тому же, если есть деньги ходить по таким местам, лучше уж мяса купить да наесться от души.

У К снова появляется возможность вырвать ещё одну страничку.

– А студент-то у нас, оказывается, не такой как все… Я вот знаю одну девицу, так среди её визитёров есть один – похожий на тебя студент, который раз в неделю обязательно приходит. Однако ж, ходит этот молодчик к той проститутке за тем, ну, это просто смех, она сама рассказывала мне… короче говоря, он приходит к ней за этим самым…

Слушая болтовню старика, К зажимает в кулаке пять-шесть страничек и потихонечку их выдирает. Ну, давай же, рябой, погавкай ещё!

– …У того молодчика, видно, есть девушка. Но она, судя по всему, строит из себя недотрогу. Ему же невтерпёж… но он-таки не хочет порочить невинность возлюбленной… хо-хо-хо… Вот поэтому-то перед тем, как встретиться с ней, он обязательно приходит к моей знакомой, – не договорив, старик не утерпел и опять расхохотался.

Ух, всё, вырвал. Спасибо тебе, рябой!

– Уж если так любишь, то разве нельзя чуть-чуть потерпеть? – спрашивает К, прикидывая в уме, как бы упрятать в сумку вырванные странички.

– Да как же тут удержишься?

– Если уж так трудно терпеть, то почему бы не взять да и признаться во всём любимой и поговорить начистоту?

– Милости прошу! – встаёт рябой с места. Две девочки-старшеклассницы оглядывают с порога книжные полки. Будто бы уступая им дорогу, К проходит вперёд, где до этого оставил свою сумку.

– Заходите, не стесняйтесь! – участливо зазывает хозяин. Но девчонки, похоже, испугавшись обезображенного лица рябого, обращаются в бегство.

– Чтоб вам провалиться! – бормочет рябой и садится на своё место. К проворно складывает в несколько раз вырванные странички.

– А у тебя-то есть девушка?

– Я таким не занимаюсь.

– Да ведь нынче у всех студентов в обязательном порядке есть девушки!

– А у меня вот нет. И даже наоборот – таких, как я, на удивление много.

– А чего так?

– Слишком уж это дорогое удовольствие.

– Да разве деньги – проблема, если есть любимая девушка?

– Любимой – нет.

– А… ну это… О, проходите пожалуйста! – встаёт рябой. Обтирая лицо, входит мужчина, держа в руках чёрную сумку на замке.

– Вот, присаживайтесь сюда, будьте любезны! – указывает хозяин типу с чёрной сумкой на стул, где недавно сидел студент.

К, якобы уступая дорогу вновь вошедшему, подхватывает свою сумку и становится в сторону. Он прижимает её к груди. Заглядывает внутрь. Отдел, где лежит доширак[40]40
  Маленькая коробочка с едой, которую берут с собой в школу или на работу, чтобы пообедать.


[Закрыть], слегка оттопырен. Надо попробовать упрятать туда вырванные странички. К украдкой бросает взгляд на рябого. Тот, почти насильно выудив руку у типа с чёрной сумкой, обменивается рукопожатием.

– Ну так что, сегодня возможно? – с непроницаемым лицом сурово спрашивает незнакомец.

– Какой разговор! Да вы для начала присядьте вот сюда да передохните малость.

– Надо же в срок отдавать – кроме вас ещё куча желающих!

– Да-да, конечно.

– Там всё в порядке, не сломалось ничего? – спрашивает тип с сумкой уже немного помягче.

– Да вы что?! Как такое может быть?! Вот только вчера вечером девчонка Ли Гым Хи, что ли, так здорово пела, виляя задом, зрелище ещё то!

– Ну, так это же известная певица!

– Вот-вот, я и говорю…

– Мне нужно идти, так что, если всё готово, то будьте любезны…

– Погодите минуточку!

Рябой встаёт с места и прикладывает глаз к щёлке в двери, что ведёт в дом. Когда он снова возвращается к столу, цокая языком, К умудряется запихнуть вырванные странички в сумку. От удовлетворения он оттопыривает нижнюю губу.

– Здесь есть четыреста вон… жена сейчас, похоже, куда-то отлучилась, если вы немного подождёте, то я добавлю ещё сто.

– Хорошо, тогда приготовьте деньги, а я пока схожу в соседний дом.

– Да-да, как вам будет угодно. Я всё приготовлю.

Тип с чёрной сумкой поспешно выходит из магазина.

– Налоги? – спрашивает К, собираясь ставить книжку на своё место.

– Да это пришли за ежемесячным взносом за телевизор. Такой молодой, а ведёт себя – только держись!

– Так вы ещё и телевизором успели обзавестись?

Рябой довольно посмеивается:

– Так ведь человек так устроен, что, как бы там ни было, а всё необходимое приобретает и живёт себе.

– Я как погляжу, вы умеете роскошно жить!

К ставит книжку на место. Ну, книжица! Увидимся через несколько дней! И тогда К, раскрыв книгу на том месте, где были вырваны страницы, покажет её рябому и скажет, мол, что это у вас все книги в таком виде, а старик скривив лицо, насупится. На душе так хорошо! Рябой снова подходит к двери и прижимается щекой к щёлке. Демонстративно громко покашливает и стучится в дверь. Приближаются звуки шаркающих штиблет – и слышится лязганье отодвигающегося засова. Дверь со скрипом открывается, на мгновенье обнаруживая то ли оплывшее, то ли опухшее лицо той самой женщины, которую когда-то увидел К, и тут же прячется обратно. Остаётся видна только нижняя часть лица.

– Ушёл? – спрашивает рябой у женщины приглушённым голосом, как будто остерегаясь К. Губы желтоватого цвета, со стёршейся помадой, утвердительно кивают. – Только что приходили за рассрочкой, принеси сто вон.

Женщина, будто обо всём уже знает, тут же протягивает кулак. Словно лапы паука, пальцы раскрываются, и оттуда появляется смятая сотенная бумажка. Хозяин без промедления хватает её. Женщина с грохотом захлопывает дверь. Рябой поворачивается – на его лице загадочная улыбка, в которой читается то ли смущение, то ли презрение. И вдруг К осеняет. Он стремительно направляется к выходу. Вдалеке, в потоке людей, мелькает спина едва ковыляющего Р, который смешивается с толпой. Оглянувшись, К видит, как рябой, поплёвывая на пальцы, пересчитывает деньги.

Ну и ну, мерзость-то какая… Отвратительно… К изо всех пытается удержаться от смеха. Это даже не смех, а какой-то клёкот, что колом застрял в горле. Нет, ну ты только посмотри на них… ну надо же… Нет, ну подумать только…

К пробует пошире приоткрыть глаза. Похоже, солнечные лучи ранней осени в городе с его гвалтом машин и людей пошли на убыль. Глазам удаётся открыться. Ах ты, шелудивый рябой! Не надо тут строить из себя самого умного! Ну всё, я завтра же приду за этой книгой, из которой вырвал страницы! И нечего тут строить из себя самого умного! Подлый старикан! Ведь я-то тебя тоже за нос вожу! А Р-то, гляди-ка! Ещё тот, оказывается, деляга! Ишь ты, в родню подался к чёрной фуражке и рябому с его телевизором!

Так-так-так… принесите-ка мне счёты! Дайте-ка мне сообразить! Мда… задачка ещё из тех! Придётся голову-то поломать! На лице у К блуждает презрительная улыбка.

1964, июль

ФЛАЖОК

Занимался рассвет. На востоке показалась длинная серебристо-серая полоска, хотя повсюду ещё царил сумрак, так что нельзя было распознать человеческого лица. Пондоги, съёжившись, стояла у Тансан-наму[41]41
  Священное дерево-покровитель, охраняющее въезд в деревню.


[Закрыть]. Прошло довольно много времени, и вот на дороге, ведущей в деревню, раздались едва слышные крадущиеся шаги. Пондоги поспешно спряталась за толстый ствол дерева, пристально вглядываясь, Гымнэ это или нет. Она следила за тем, как этот кто-то подходил всё ближе и ближе. Когда почти с уверенностью можно было сказать, что это Гымнэ, Пондоги позвала негромко:

– Гымнэ, ты?

– Ага. Ну и холодрыга! – отозвалась Гымнэ.

Пондоги спустилась с холма, где стояло дерево, на дорогу.

– Давно пришла? – спросила Гымнэ, приближаясь.

– Да уж порядком.

– А мне показалось, что отец не спит, вот я страху натерпелась, пока из дому выбиралась, – проговорила Гымнэ, подходя к Пондоги. – Холодно, скажи?

– Ага, будто уже зима настала, – ответила Пондоги.

Заиндевелые рисовые поля белели в темноте. Девушки вместе зашагали по дороге, пересекающей поле. Пондоги, увязнув в борозде, оставленной телегой, чуть не упала. Гымнэ проворно подхватила подругу под руку. Чернеющие силуэты разбросанных по полю снопов рисовой соломы пугали девушек.

– Людей на улицах, поди, ещё не будет? Или уже будут? – спросила Пондоги.

– Не будет. Но всё равно пошли быстрее, ладно?

И девушка по просьбе Гымнэ зашагала ещё быстрее.

– Давай ты впереди пойдёшь, а я следом поспевать буду, – предложила Пондоги.

Гымнэ так и сделала: обогнав подругу, она зашагала впереди. А за ней, уставившись в землю, шла Пондоги. Её трясло от холода. Чтобы не думать об этой дрожи, Пондоги завела разговор.

– Сегодня ночью я видела странный сон…

– Не надо сейчас о снах… – прервала её Гымнэ. – Каким бы хорошим он ни был, всё равно не рассказывай.

– Хорошо. Не буду.

Пондоги умолкла и попробовала сосредоточиться на том, чтобы шагать побыстрее.

– Тебе хоть поспать удалось. Я вообще глаз не сомкнула, – проговорила Гымнэ.

– Я тоже только совсем немного.

В деревне длинно прокукарекал петух. Услышав этот далёкий крик, Пондоги загрустила, ей вдруг представилось, будто они навеки изгнаны из деревни.

– Ты слышала петуха?

– Ага.

– Какое-то странное чувство…

– Скажи-ка?

Пондоги немного полегчало от того, что Гымнэ почувствовала то же, что и она.

– Как думаешь, солнце уже взойдёт, когда придём в город? – спросила Пондоги.

– Скорей всего. Может, даже придём уже после того, как рассветёт, – ответила Гымнэ.

– А как выглядел тот врач?

– Очень даже симпатичный. Высокий, круглолицый, кожа белая. Наверно, генерал Ли Сун Син[42]42
  Корейский военачальник (1545–1598), известность ему принёс созданный им кобуксон (корабль-черепаха), благодаря которому Ли Сун Син одержал победу над японским флотом в 1592 г. во время Имджинской войны с японцами.


[Закрыть] тоже так выглядел. Только вот жалко – прихрамывает он.

– А ты всё-таки смелая! Всё смогла рассказать? – хихикнула Пондоги.

– Ну и намучилась я там – двух слов не могла связать… Но он, похоже, сам обо всём догадался.

Они переходили по каменному мостику, переброшенному через канавку.

– Ты умывалась? – спросила Гымнэ.

– Нет.

– Давай тогда умоемся.

– Здесь?

– Ну ладно, тогда пошли до ручья, там и умоемся!

Гымнэ вдруг остановилась и посмотрела в сторону деревни. Пондоги тоже оглянулась вслед за подругой.

Вдали, сбившись в кучу, чернели тёмные силуэты домов. Окутывающий поле и всё вокруг мрак прокрался и в их сердца.

– Ну и холод. Всё никак дрожать не перестану, – пожаловалась Гымнэ и снова зашагала. Пондоги тоже ещё больше съёжилась и засеменила вслед за подругой.

Долгое время они просто шли, не говоря ни слова. Деревня осталась далеко позади. Вдруг Гымнэ испуганно отдёрнула ногу.

– Ты что? – переполошилась Пондоги.

– Фу, напугалась, – сказала Гымнэ, снимая с ноги кузнечика и отбрасывая его подальше от себя.

Они снова продолжили путь.

– Как думаешь, что они сейчас делают? – спросила Пондоги.

– Что толку думать об этом? – недовольно проворчала Гымнэ. – Ты что, думаешь сейчас о нём?

– Нет, просто вдруг стало интересно, что же они сейчас делают…

– Что им ещё делать, спят себе, конечно… Спят все, как один… И храпят, как свиньи, ни о чём не подозревая… Брось уже думать про них, поняла?

– Хорошо. Просто… ты до этого упомянула генерала Ли Сун Сина, вот я и… – проговорила Пондоги, чувствуя, как в груди что-то сдавило.

– Кто знает? Может, они всё это выдумали – и про Ли Сун Сина и про Са Мён Дана[43]43
  Буддийский монах (псевдоним Ю Джон) – герой эпохи Чосон (1392–1910 гг.), прославившийся своими подвигами во время Имджинской войны с японцами (1592–1598 гг.).


[Закрыть], и про Ю Гван Сун[44]44
  Девушка, борец за независимость (1902–1920) во время японского колониального господства.


[Закрыть]?

– И вправду, а вдруг они всё это выдумали, скажи-ка?

– То-то и оно.

– Но всё-таки с ними было так интересно…

Пондоги вспомнился их длинненький красный треугольный флажок. Он всегда был с ними, куда бы они ни ходили. И там, где был такой флажок, Пондоги вместе с остальными учились народным танцам под гармонику и пели хором. А также ходили в лес косить траву, которую потом, хихикая, перемешивали с коровьим навозом, делая компост. Ещё научились играть в игру «Ша-шечка, ша-шечка! И-ди сюда!» и наслушались рассказов про адмирала Ли Сун Сина. Прошлое лето было весьма суматошным – приехали на сельхозработы студенты. Их главной приметой были соломенные шляпы в виде снопа и, как у всех городских, белая-пребелая кожа, правда, вскоре почерневшая на солнце.

Шутки. Смех. Ах, тот весёлый смех! Хлопанье в ладоши. Поздние возвращения в деревню при свете колыхающихся в темноте факелов, сделанных из сосновых смолистых веток и заполонявших собою всю гравийную дорогу. Радостная усталость. Тихий шёпот. О, этот шёпот…

– Ты что, плачешь что ли? – спросила Гымнэ, обернувшись.

– Нет – ответила Пондоги. – Правда, не плакала.

– Идёшь молча, вот я и подумала, что ты плачешь.

Гымнэ снова принялась шагать.

– Тебе всё-таки больше повезло. Ведь вы даже письмами обменивались… – вздохнула Гымнэ.

– А разве ты не получала письма?

– Всего-то одно и было.

Вокруг становилось всё светлее. Пондоги шла и глядела, как покачиваются две косички на голове Гымнэ в такт её шагов. Впереди серебристо заблестела речка. Девушки отошли от деревни уже очень и очень далеко.

– Умоемся, что ли?

– Давай.

Они присели на корточки на камнях, проложенных через речушку. Студёный холод речной воды подобрался к их коленям. Ни одна и ни другая даже и не думали опускать руки в воду. Гымнэ сидела, полностью спрятав руки в рукава, а Пондоги так же как и подруга, сжавшись в комочек, сидела на корточках, обернув руки подолом юбки. Журчанье бегущей воды доносилось до них то громко, то едва слышно, будто издалека.

– Давай кто проиграет в «камень, ножницы, бумага», тот опустит первым руку в воду, – предложила Гымнэ.

– Давай!

Всё так же не вытаскивая руку из рукава, Гымнэ то сжимала, то разжимала ладонь в сторону Пондоги. Пондоги же, приподняв свою правую руку, закутанную в подол юбки, приготовилась к розыгрышу. Она посмотрела на обветренное осунувшееся лицо Гымнэ с посиневшими губами. Она была уверена, что выглядит точно также, как и подруга, и ей вдруг так захотелось увидеть маму, которая, ни о чём не подозревая, спала сейчас дома.

– Камень, ножницы, бумага! Камень, ножницы, бумага! – повторили они несколько раз, как будто про себя, еле шевеля губами, и выкинули руки. Гымнэ проиграла. Однако ж она втянула ещё глубже спрятанную в рукав руку и безучастно глядела сверху вниз на бегущую воду. Пондоги тоже, забыв о своём выигрыше, так же, как и Гымнэ, молча смотрела на реку. Вода быстро пробегала между камнями, из которых был сложен мостик, и утекала прочь. Показался сухой листик, плывущий по течению. Пондоги проводила его взглядом. Вдруг всё поплыло перед её глазами, затянувшись жёлтой пеленой, ей показалось, что её сейчас стошнит. Пошатнувшись, Пондоги попыталась встать на ноги. Если бы Гымнэ её не подхватила, то она упала бы в воду.

– Закрой глаза и не открывай, хорошо? – быстро проговорила Гымнэ.

Она осторожно усадила стоявшую с закрытыми глазами Пондоги и, смочив свою руку в воде, приложила её ко лбу подруги. И так несколько раз.

– Ну как? – спросила Гымнэ.

– Теперь нормально, – ответила Пондоги, открывая глаза. – Если мы и дальше так будем сидеть, то не успеем в город. Давай скорей умоемся и продолжим путь.

– С тобой правда всё в порядке?

– Ага, всё хорошо.

Они обтёрли лица смоченными в ручье руками, и, набрав в ладони воды, прополоскали рот. Затем встали и перешли ручей.

– Ты в порядке? – спросила Пондоги у Гымнэ.

– Голова чуть-чуть кружится, а так нормально.

Они шли уже не так быстро, как до этого. На востоке по небу расползалось бледно-розовое облако. И рисовые поля с выпавшим инеем тоже отливали розовым.

– А что, если нам прямо сейчас уйти далеко-далеко и остаться там жить? – проговорила Пондоги.

– Ты… ведь хотела бы родить? – спросила Гымнэ.

– Да нет, не то…

– Я знаю, что у тебя на сердце… Думаешь, я об этом не думала?

Некоторое время они шли, не говоря ни слова.

– А может мы и вправду уйдём подальше отсюда и заживём где-нибудь там? – предложила Гымнэ. И они обе тихонько рассмеялись, так как понимали, что это невозможно. Стоило только подумать об этом, как тут же несбыточные фантазии рассеивались как дым.

Но Пондоги всё же представилось некое далёкое место. Там живут люди, которые поют и танцуют народные танцы, там детки растут, как на дрожжах, там всегда рядом тёплые руки того студента. Куда же надо пойти, чтобы найти это место?

– И у меня и у тебя дома уже, поди, обнаружили, что нас нет, и устроили переполох, – проговорила Гымнэ, оглядываясь туда, где далеко позади осталась их деревня.

– Всё ведь быстро закончится? – спросила Пондоги.

– Сказали, что в больнице надо будет пробыть где-то полтора часа. Так что к обеду уже вернёмся домой.

– Мы, наверно, сильно изменимся, скажи?

– А разве уже не изменились?

– Что?

– Животы.

– Да ну тебя…

Они враз взглянули друг на дружку и беззвучно засмеялись, потупив глаза.

– У тебя за всё это время сколько раз шевелился? – спросила Гымнэ.

– Ещё ни разу…

– У меня раз было…

– Ма-аленький… Я бы тоже хотела, чтоб и у меня зашевелился…

– Да вру я всё, – рассмеялась Гымнэ.

– Как думаешь, какая разница, родишь ты с мужем или без мужа?

– Может, тот, кто должен был родиться мальчиком, родится девочкой?

– Да никакой разницы, кроме того, что отец ребёнка будет рядом.

– Но так ведь отца-то и нет?

– Как бы я хотела сейчас увидеть его…

– И я.

– Он тебе сильно нравился?

– Ага, а тебе?

– Мне – тоже. Но больше того, мне было его жалко. А ещё я верила ему…

– Интересно, что они сейчас делают?

– Да спят они, что им ещё делать… Спят и ни о чём не ведают.

– Сейчас, наверно, уже проснулись. И тогда, помнишь, они вставали рано и делали зарядку?

– Ага, точно. Тогда, скорей всего, уже встали.

– Как думаешь, если поехать в Сеул, можно будет их отыскать?

– Можно. А ну, и вправду, взять и поехать на эти деньги в Сеул?

Опустив головы, они медленно шли по дороге. Сумрак вокруг уже рассеялся, и вот-вот должно было взойти солнце. Вдалеке на полях показались люди.

– Как думаешь, почему они были такие? – спросила Пондоги.

– Какие?

– Ну почему, когда они были вместе с другими, то шумели и веселились вовсю, а как только оказывались одни, то выглядели такими несчастными?

– Слушай, давай больше не будем говорить о них!

– Последнее спрошу. Если мы сейчас пойдём и найдём их, то, как думаешь, они к нам отнесутся?

– Может быть, твой и обрадуется тебе, а мой так нет. Потому что за всё это время от него было лишь одно письмо – и всё. Слушай, пошли быстрее. Люди начали выходить в поле.

Девушки ускорили шаг.

– Давай выбросим всё ненужное из головы. Сейчас нельзя об этом думать, – сказала Гымнэ.

Они пересекли поле и шли по дороге у подножия горы. Обогнув её, подруги увидели, что над дамбой водохранилища сумрачной пеленой нависает туман. В ручье под дамбой было много маленьких креветок. О, тот суматошный день, когда они вылавливали этих креветок…

– Ты помнишь, как мы тогда креветок тут ловили? – спросила Гымнэ.

– Ну, вот те на! Договорились же не вспоминать про них! – проговорила Пондоги.

– Ой, и вправду…

Прошедшее лето было весьма суматошным. Студенты каждый день придумывали что-то интересное. Поэтому тогда впервые в жизни девушки так ждали наступления утра. Лето прошло, и те студенты тоже уехали, наступила пора, когда на деревьях доспевала покрытая инеем оранжевая хурма.

Солнце начало подниматься, и тут вдалеке показался шпиль колокольни городской церкви. И так как девушки шли навстречу солнцу, то им было видно, как ясный сияющий шар, переваливаясь с боку на бок, взбирался на гору. Это было самое ослепительное солнце из всех, которые они видели до этого. Сотни ли остались позади, на их лбах выступил пот. Из-за пронзительно-ярких солнечных лучей девушек затошнило, и они присели на придорожный валун.

– Интересно, что мы будем думать о сегодняшнем дне лет через десять, – проговорила Гымнэ.

– Думаешь, у нас будет будущее через десять лет? – спросила Пондоги.

– Вот и я о том же подумала. Однако не странно ли это? Не я ли когда-то спрашивала саму себя, смогу ли зачать ребёнка, а теперь вот забеременела…

– А мне страшно.

– Мне тоже чуть-чуть страшно. Но и у нас через десять лет есть будущее.

– А что по-твоему с нами будет через десять лет?

– Замуж, наверно, выйдем и станем мамами, – ответила Гымнэ.

– Ты что, пойдёшь невесть за кого?

– Чего я только ни передумала про это. Так вот, мне пришла мысль, что я стану женой какого-нибудь крестьянина. И, скорей всего, я буду преданной женой. Во всяком случае, я буду изо всех сил стараться, чтобы стать такой.

– А я все эти три месяца только о нём и думала. У меня такое ощущение, что если он не приедет и не заберёт меня, то я умру.

– Лучше не думать про них. Тебе не кажется, что после операции всё образуется?

– А мне ужасно страшно. Послушай, Гымнэ! Если честно, то я вообще не хочу делать операцию.

– И что тогда?

– Сама не знаю. Просто хочется уехать подальше.

– Представляешь, как нас будут поносить деревенские… А мать, отец…

– Я тоже знаю, что надо. Но почему-то так не хочется идти на это.

Пондоги мельком взглянула на Гымнэ. Ей не хотелось, чтобы подруга её осуждала.

– Лучше уж сделать это. Я тоже не сразу, а после долгих раздумий решилась на этот шаг. Может, пойдём уже?

Гымнэ поднялась с камня.

– Как бы там ни было, ведь мы же сами виноваты?

– Уж даже и не знаю, – проговорила Пондоги, вставая вслед за Гымнэ. – Ну не дура ли я?

– Нет, не дура. Просто сглупили мы, только и всего. А когда покончим с этим, всё станет на свои места. Пошли!

Они снова зашагали. До самого города подруги почти не проронили ни слова. Несмотря на раннее утро, в городе уже царила суматоха. Молодые парнишки, нагрузив на багажники велосипедов коробки и сигналя звонками, проносились мимо на опасной скорости. Еле-еле, словно черепаха, ехал автобус, останавливаясь каждый раз при виде человека с вытянутой рукой. Какой-то мужик, поливающий водой тротуар перед своей лавкой, вскользь оглядел двух деревенских девушек. Из магазина музыкальных инструментов доносилась громкая песня. Девушки нерешительным шагом передвигались под стрехами крыш домов.

– Где больница-то?

– В переулке, рядом с почтой. Ну, а ты что? Ещё не решила? – спросила Гымнэ.

– Как думаешь, когда всё закончится, действительно, всё пойдёт по-старому, как будто ничего и не было? – переспросила Пондоги.

– Да нет, навряд ли. Хотя всё ведь зависит от того, как ты настроишься…

– Ты правда сделаешь?

– Да, я сделаю.

– Тогда и я сделаю. Кажется, что на нас всё время смотрят. Пойдём скорей!

Со склоненными головами девушки шли, избегая взглядов прохожих. Наконец они завернули в переулок рядом с почтой. Гымнэ остановилась.

– Уже пришли? – с дрожью в голосе спросила Пондоги.

Гымнэ глазами показала на здание, в ограде которого стояло высокое дерево гинкго. Пожелтевшие листья, кружась, падали на землю. Подруги старались скрыть друг от друга трясущиеся коленки.

– Ты первая иди! – проговорила Гымнэ со страдальческим выражением лица.

– Не пойду, ты же с врачом договаривалась.

– На нас странно смотрят. Теперь уже всё одно, давай всё-таки зайдём…

Они так и не смогли зайти в ворота больницы, и, пройдя мимо неё, медленно шли по дороге. Чуть погодя остановились у ограды какого-то дома.

– Скоро людей на улице прибавится. Пошли, зайдём скорее! – проговорила Гымнэ.

– Только не говори мне заходить туда первой.

– Ладно, пошли вдвоём, хорошо? Вместе…

Они развернулись и пошли обратно. Однако и на этот раз не смогли войти – обе, склонив головы у самых ворот больницы, опять прошли мимо. И снова остановились в том месте, где стояли до этого. Они смотрели друг на друга, лица побледнели, над верхней губой вздыбился пушок. С почты долетел едва слышный длинный телефонный звонок. Оттуда из-за стекла на них смотрел какой-то мужчина. Гымнэ крепко сжала руку Пондоги, и они быстрым шагом пошли к воротам больницы.

Когда подруги зашли, одетая в белый халат девушка примерно их лет поливала клумбу с цветами. Они с трудом закрыли ворота и продолжали в нерешительности топтаться на месте.

– Вы по какому делу? – спросила девушка, приблизившись и поглядывая на них немного свысока. От её халата доносился слабый запах антисептика.

– Позавчера… я… доктора… просила… – заикаясь, пролепетала Гымнэ.

– A-а! Вы тогда ещё сказали, что вас будет двое? Доктор сейчас завтракает, так что вы либо проходите и подождите внутри, либо приходите через час.

Девушки переглянулись. Даже думать не хотелось, что придётся выйти и зайти сюда вновь.

– Давай подождём, – предложила Гымнэ.

– Ага, – согласилась Пондоги.

– Мы здесь подождём, – сказала Гымнэ.

– Вы позавтракали? – спросила медсестра. – Хорошо бы поесть перед операцией. А то если не будет сил, тяжко придётся.

Им снова пришлось выйти за ворота, будто их прогнали. Подруги зашагали, стараясь как можно быстрее покинуть переулок, где была почта.

– Сказали, надо поесть, – проговорила Гымнэ.

– А мне совсем не хочется.

– Мне – тоже. Но сказали ведь, что если не будет сил, то операцию сложно перенести.

– А если купить что-нибудь, вдруг потом не хватит расплатиться?

– Давай купим что-нибудь недорогое – и обратно.

Они дошли до какого-то моста. Рядом был рынок. Девушки зашли в небольшую лавку, где торговали фасолевым ттоком[45]45
  Тток – рисовые хлебцы или пирожные.


[Закрыть]. Снаружи доносился громкий топот прохожих. Слышалось треньканье велосипедных звонков и фырчание проезжающих автобусов. Подруги сели рядышком за столик, что стоял в углу и упирался в стенку.

– Дома, поди, уже переполох… – проговорила Пондоги.

– Когда вернёмся, хочу всё маме рассказать.

– А я так никому не хочу рассказывать, – сказала Гымнэ. – Я всю жизнь буду держать это в секрете. И не потому, что стыдно перед другими.

– Что, интересно, они сейчас делают? – проговорила Пондоги.

– Не думай про них, ладно?

– Сегодня буду думать про них ещё и ещё, это ж в последний раз… Ты сможешь сейчас от начала и до конца спеть ту песню, которой они научили нас?

– Не-е, не смогу, не помню… Всё перезабыла.

– Красиво тогда гармоника играла, да?

– Не помню. Я ничего не помню. Ты что, плачешь?!

Пондоги, опершись на стол и прикрыв ладонью глаза, беззвучно плакала. Гымнэ положила руку на плечо подруги и тихонько похлопала.

– Послушай меня, а? Не думай про это, не думай ни о чём! Ты, как я, думай только про то, что будет через десять лет. Ну, давай же перекусим! Надо же, какой маленький тток слепили! – воскликнула Гымнэ, ещё раз похлопав Пондоги по руке.

1965, июнь