Текст книги "Сеул, зима 1964 года"

Автор книги: Сын Ок Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

СЕУЛ, ЗИМА 1964 ГОДА

Кто бывал в Сеуле зимой 1964 года, помнит, что с наступлением сумерек на улицах появлялись переносные павильоны, где можно было выпить и закусить – там продавали одэн[51]51
  Другое название «омук» – широкие и плоские лепёшки или клёцки из рыбной муки, нанизанные на длинные деревянные палочки, варятся в бульоне с редькой и морской капустой.


[Закрыть], запечённых воробьёв, три вида выпивки и другую снедь. Вот в такой импровизированной закусочной, куда надо было заходить, откинув полог, и чьи матерчатые стены трепыхались от студёного ветра, подметавшего обледенелые улицы и так и норовившего забраться внутрь палатки, произошла наша случайная встреча. Внутри, где от налетающего сквозняка подрагивало длинное пламя карбидного огня, мужчина средних лет, одетый в перекрашенную военную куртку, наполнял стаканы и поджаривал закуску. Мы – это я, а также студент аспирантуры по фамилии Ан в очках с толстыми линзами и мужчина неизвестно откуда родом лет тридцати пяти – тридцати шести, про которого точно можно было сказать лишь то, что он из бедняков, а про остальное особого желания узнавать и не возникло.

Сначала разговор завязался между мной и студентом Аном, и после того как мы, слово за слово, представились друг другу, мне стало известно о нём то, что он – молодой юноша двадцати пяти лет отроду, студент с какой-то невероятной специальностью, которая мне, не нюхавшего университетского воздуха, даже и не снилась, был старшим сыном в богатой семье. А он в свою очередь узнал обо мне то, что я – двадцатипятилетний деревенский парень, закончивший среднюю школу и пытавшийся поступить в военное училище, который после провала на экзаменах ушёл в армию, где один раз успел переболеть триппером, а сейчас работает в городской управе секретарём по военным делам.

Мы представились – и больше нам говорить было не о чем. Некоторое время мы молча выпивали, но когда я подхватил зажаренного до черноты воробья, мне вдруг пришло в голову о чём можно поговорить, и, поблагодарив в душе птичку, я спросил:

– Послушайте, Ан! Вы любите мух?

– Нет, как-то до сих пор… – проговорил он. – А вы любите?

– Да, – ответил я. – Потому что они умеют летать. И не только поэтому, а ещё из-за того, что я могу ловить их своими руками. Вы ни разу не пробовали поймать кого-нибудь, кто бы трепыхался в вашей ладони?

– Дайте-ка подумать…

Он взглянул на меня из-под очков, озадаченно морща лоб, а потом сказал:

– Нет, не пробовал… разве что мух, как впрочем, и вы…

Днём погода была на удивление тёплой, поэтому лёд растаял, и дорога превратилась в сплошную грязь, однако с наступлением ночи похолодало, и грязь под нашими ногами снова начала подмерзать. Мои чёрные кожаные ботинки не спасали ноги от холода замерзающей земли. На самом деле, такое место, как передвижная закусочная, совсем не подходило для продолжительного общения. Как правило, сюда ненадолго заглядывают люди, которым по дороге с работы вдруг захотелось пропустить стаканчик-другой. Как раз в тот момент, когда мне вдруг пришла в голову эта мысль, очкарик спросил у меня кое-что весьма любопытное, так что я даже подумал тогда: «А он, оказывается, ничего!», и призвал свои онемевшие от холода ноги потерпеть ещё чуть-чуть.

– Вы любите трепыхание? – спросил он у меня.

– Ещё бы! – в порыве внезапного восторга воскликнул я. Неважно, грустные воспоминания или радостные, они в любом случае заставляют человека встряхнуться – душа трепещет: когда воспоминания грустные, сердце тихонько начинает ускорять свой бег, а когда воспоминания светлые, то начинаешь бурно радоваться. И я рассказал, что после провала на экзаменах в офицерскую школу я ещё какое-то время снимал комнату с пансионом на Миари вместе с товарищем, который тоже не смог поступить в институт. Тогда я приехал в Сеул впервые. Когда моя мечта стать офицером разбилась, я впал в глубокое уныние. Мне казалось, что отчаянию моему не будет предела. Не секрет, что чем больше ты больше питаешь надежд, тем сильнее разочарование от провала. В то время я пристрастился к поездкам в переполненном утреннем автобусе. Вместе с моим товарищем, едва проглотив на ходу завтрак, мы неслись на автобусную остановку, которая находилась на взгорке Миари. Запыхавшись, мы бежали, словно собаки с высунутыми языками. Знаете, чему особенно завидуют только что приехавшие из деревни молодые люди и что поражает их воображение больше всего? Так вот самый большой предмет зависти для них – это загорающиеся с приходом ночи огни в окнах зданий, нет, даже не огни, а двигающиеся в этом свете люди, а удивительным им кажется то, что в переполненном автобусе, буквально в одном сантиметре от тебя, может стоять красивая девушка. Бывало, ради того, чтобы иметь возможность прикоснуться к руке девушки или даже ощутить её бедро рядом со своим, я целый день катался по городу, пересаживаясь с одного автобуса на другой. В такие дни к вечеру меня даже подташнивало от переутомления.

– Погодите, что вы имеете в виду? – спросил Ан.

– Я как раз хотел рассказать вам про то, как я люблю трепыхание. Вот послушайте же меня! С тем моим другом мы, словно воришки, что режут сумки, протискиваемся в переполненный утренний автобус, становимся около сидящей молодой девушки. Я зацепляюсь одной рукой за поручень и прислоняю голову к задранной руке, пытаясь перевести дух после недавней пробежки. А затем медленно перевожу взгляд на живот сидящей передо мной девицы. Сначала ничего не замечаешь, но проходит немного времени, и, когда взгляд сфокусируется, я могу видеть, как у неё бесшумно поднимается и опускается низ живота.

– Поднимается и опускается… Это же из-за того, что она дышит?

– Ну да, неподвижен только живот трупа. Как бы там ни было, не знаю почему, но глядя на то, как неслышно вздымается живот у этой молодой девушки в переполненном утреннем автобусе, на сердце становится так умиротворённо и хорошо! Я чертовски люблю это шевеление.

– Весьма щекотливая тема! – сальным голосом проговорил Ан.

Его тон разозлил меня. Эту историю я специально берёг на случай, если вдруг мне доведётся участвовать в радиовикторине. Тогда бы на вопрос, что освежает на свете больше всего, я, в отличие от других участников, предлагающих такие варианты как листья салата, майское утро или лоб ангела, ответил бы, что самым освежающим на свете является движение живота.

– Нет, это не пошлость – резко ответил я. – Это – правда!

– А какое отношение имеет непошлое к правде?

– Не знаю. Я, вообще, ничего не знаю о каких-то там отношениях, и, в конце концов…

– А всё-таки, то движение – это движение вверх-вниз, а не трепыхание. Мне кажется, вы ещё не любите то, что называется трепыханием.

Мы снова погрузились в молчание, вертя в руках свои стаканы. «Ишь, паршивец, ну и что, что он не считает это трепыханием, мне всё равно», – думал я. Но немного спустя он проговорил:

– Я тут поразмышлял немного и пришёл к выводу, что это ваше движение «вверх-вниз», всё-таки является одним из видов трепыхания.

– Правда ведь? – Я воспрял духом. – Я же говорю вам, это – трепыхание. И больше всего на свете я люблю живот девушки. А какое трепыхание нравится вам, Ан?

– Нельзя сказать, что это что-то особенное, просто трепыхание само по себе, и всё. Вот м-м-м… например, возьмите, ну скажем, демонстрацию…

– Демонстрация? Демонстрацию? Так значит, вы имеете в виду демонстрацию…

– Сеул – средоточие всяческих страстей. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Не совсем, – с расстановкой ответил я.

И наш диалог опять прервался. На этот раз молчание длилось весьма продолжительно. Я поднёс стакан к губам. Когда я опустошил его, то краем глаза увидел, что Ан, прикрыв глаза, тоже потягивает из стакана. С некоторым сожалением я подумал про себя, что вот и настало время уйти отсюда. В конце концов, всё как всегда. В очередной раз, убеждаясь в правоте своих мыслей, я размышлял, как лучше проститься, сказав: «Ну, что ж, тогда до следующего раза…» или же «Был рад встрече…», как вдруг посреди моих размышлений Ан, допивший свой стакан, осторожно коснулся моей руки:

– Вам не кажется, что всё это время мы говорили неправду?

– Нет. – Мне это начало надоедать. – Может, вы и говорили неправду, а я сказал всё, как есть.

– Просто у меня ощущение, что мы были неискренни друг с другом, – сказал он, моргнув несколько раз покрасневшими глазами под стёклами очков.

– Когда я знакомлюсь с кем-то одного с нами возраста, мне всегда хочется поговорить о трепыхании. Но разговор, не продлившись даже и пяти минут, почти сразу же обрывается.

Я, кажется, понимал, что он имеет в виду, и в то же самое время – не совсем.

– Давайте поменяем тему! – предложил он.

Чтобы поддразнить этого типа, который любит поговорить о серьёзных вещах, а также для того, чтобы воспользоваться правом подвыпившего человека и иметь удовольствие послушать свой собственный голос, я начал:

– В ряду уличных фонарей, что выстроились перед рынком Пхёнхва, восьмой по счёту, начиная с восточной стороны, не горит.

Увидев, как он слегка опешил, я с ещё большим энтузиазмом продолжал:

– …а ещё среди окон шестого этажа в универмаге Хвасин только в трёх горел свет…

Тут настала моя очередь растеряться, так как лицо Ана удивительным образом оживилось, и он торопливо затараторил:

– На остановке Содэмун[52]52
  Западные ворота старой городской крепостной стены.


[Закрыть] было тридцать два человека, среди них семнадцать женщин, пятеро детей, двадцать один подросток и шесть стариков.

– Когда это было?

– Сегодня вечером, в семь часов пятнадцать минут.

– А…

Я смутился на мгновение, а затем, наоборот, с бодростью принялся выкладывать всё, как было:

– В ближайшем от кинотеатра Тансонса[53]53
  Первый кинотеатр в Корее, действует с 1907 года, расположен на улице колоколов – Чонно.


[Закрыть] переулке в первой по счёту урне есть две обёртки от шоколадок.

– Когда это было?

– Четырнадцатого числа в девять часов вечера.

– А на дереве грецкого ореха перед входом в больницу Красного Креста сломана одна ветка.

– В одном питейном заведении без вывески, что находится в третьем переулке улицы Ыльджиро, живут пять девиц по имени Миджа, и их называют в соответствии с тем, когда каждая из них появилась в этом месте – по номерам: первая Миджа, вторая Миджа, третья Миджа, четвёртая Миджа и последняя Миджа.

– Но ведь и другие об этом знают! Я не думаю, Ким, что вы единственный бывали в том заведении.

– И действительно! Я про это даже не подумал. Как-то раз я провёл ночь с первой из них, а на следующее утро она купила мне трусы у уличной торговки, которая ходила поблизости. Так вот, в бутылке из-под вина вместимостью в один тве[54]54
  Квадратная деревянная коробка вместимостью 1,8 литра, используемая в качестве мерки сыпучих (круп или муки) и жидкостей.


[Закрыть], которую она использовала в качестве копилки, у неё было сто десять вон.

– Вот это уже другое дело! Вы – единственный обладатель этой информации.

Чувствовалось, что наше уважение друг к другу растёт на глазах.

– Я…

Иногда мы даже начинали говорить одновременно. И в такие моменты начинали друг другу уступать.

– Я…

На этот раз была его очередь говорить.

– Неподалёку от Содэмуна я видел, как токосъёмник трамвая, направляющегося в сторону Сеульского вокзала, прямо у меня на глазах заискрил ровно пять раз. Это был трамвай, следующий по маршруту сегодняшним вечером в семь двадцать пять.

– А вы, оказывается, находились сегодня вечером в окрестностях Содэмуна!

– Да, я был там.

– А я – в районе Чонно-2. На двери туалета здания «Ёнбо», чуть пониже дверной ручки, есть царапина от ногтя примерно в два сантиметра.

– Ха-ха-ха-ха! – Он громко захохотал. – Наверняка, Ким, это вы же её и оставили?

Мне было стыдно признаться в этом, но делать было нечего, и я кивнул головой. Это было правдой.

– А как вы узнали?

– У меня тоже был подобный случай, – ответил он. – Однако это не очень приятные воспоминания. Может, нам лучше придерживаться того, что мы случайно обнаружили, и храним это как свой секрет. А то на душе не очень хорошо после того, как совершил нечто подобное.

– Но я много раз совершал такие поступки, и наоборот – настроение только под…

«Поднимается», уже хотел сказать я, как вдруг меня охватило чувство отвращения из-за того, о чём мы только что рассказали друг другу, поэтому я не договорил и кивнул головой в знак согласия с ним.

Мне вдруг пришла в голову странная мысль. Если то, что я услышал тридцать минут назад, было правдой, и сидящий рядом со мной, поблёскивая стёклами своих очков, молодой человек действительно является отпрыском зажиточного семейства, получившим хорошее образование, то что его толкает на такие поступки?

– Послушайте, ведь это правда, что вы из богатой семьи? И что вы студент магистратуры? – спросил я.

– Разве не считается богачом тот, у кого только недвижимости примерно на тридцать миллионов вон? Конечно, это состояние моего отца. Ну, а насчёт того, являюсь ли я студентом магистратуры, то вот – у меня есть студенческий билет…

И он, порывшись в кармане, вытащил бумажник.

– Можете не показывать мне ваш студенческий. Просто мне показалось кое-что странным. Меня вдруг насторожил тот факт, что такой человек, как вы, промозглой ночью сидит в этом захудалом заведении и разговаривает с таким типом, как я о вещах и поступках, которые больше подходят мне, чем вам.

– Хм… Это… это… – начал он с волнением в голосе. – Это… Однако сначала я тоже кое о чём хочу у вас спросить. Что заставляет вас шататься по этим холодным улицам в столь поздний час?

– Я не занимаюсь этим каждую ночь. Для таких бедняков, как я, выход становится возможным только при условии, если в кармане заводятся денежки.

– Хорошо, а что же всё-таки толкает вас на это?

– Ну, это ведь лучше, чем сидеть в четырёх стенах съёмной комнаты, уставившись в потолок?

– У вас не было такого чувства, что когда выходишь на ночные улицы, начинаешь дышать полной грудью?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, что-то… Быть может, это то, что мы называем жизнью? Я, кажется, догадываюсь, почему вы задали такой вопрос. Мой ответ таков. Наступает ночь. Я выхожу из дома на улицу. Я чувствую, как освобождаюсь от всего. Хотя нет, может на самом деле и не так, но ощущения у меня именно такие. Вы не испытываете того же самого?

– Хм… Даже не знаю…

– Я нахожусь не внутри вещей, я словно со стороны начинаю наблюдать за ними.

– Хм… как-то…

– Только не говорите, что это трудно понять. Например, всё, мимо чего ты проходил днём, с приходом ночи в смущении обнажает перед твоими глазами всю свою незащищённую сущность. И разве в этом нет никакого смысла? Я имею в виду – получать удовольствие от того, что подмечаешь это.

– Смысл? Какой в этом смысл? Я ведь пересчитываю кирпичи в зданиях на Чонно-2 не потому, что в этом есть какой-то смысл. Просто…

– Правильно. Это бессмысленно. Нет, на самом деле, я не знаю, может, в этом и есть какой-то смысл, просто я пока не догадываюсь об этом. И вы, возможно, тоже. А может, нам стоит попытаться отыскать его? Только не пытаться выдумывать специально.

– Я даже и не знаю, что сказать. Это ваш ответ?

Я прямо-таки растерялся. Оттого, что откуда ни возьмись, выплыло слово «смысл».

– Ой, что это я?! Прошу прощения! Наверно, мой ответ будет звучать так – я выхожу на ночные улицы из-за ощущения какой-то наполненности.

Затем, понизив голос, он сказал:

– Ким! Мне кажется, что мы с вами шагали разными дорогами, но пришли к одному и тому же пункту. И даже если предположить, что этот пункт ошибочный, мы не будем в этом виноваты…

Потом он оживлённо предложил:

– Знаете, это не совсем подходящее место, давайте пойдём куда-нибудь, где потеплее, и выпьем, как полагается, по рюмочке, после чего и расстанемся. Я хочу немного пройтись, а затем – в мотель. Иногда, вот так набродившись по ночным улицам, я потом обязательно ночую в мотеле. Это мой самый любимый сценарий.

Мы одновременно полезли в карман, чтобы расплатиться. И в этот момент к нам обратился мужчина. Он сидел поблизости от нас с полным стаканом и грел руки у огня. Судя по всему, он зашёл не ради выпивки, а просто захотел погреться. На нём было довольно чистое пальто. Напомаженные на современный лад волосы поблёскивали в свете колеблющегося пламени керосинки. Однако что-то говорило, что этот тридцати пяти-тридцати шестилетний мужчина – выходец из бедных слоёв. Может, из-за отсутствия чётко очерченного подбородка или же из-за необычно красных краев век. Незнакомец тусклым голосом проговорил, обращаясь в нашу сторону, не имея в виду кого-то конкретно, и было непонятно, к кому он обращается, ко мне или к Ану:

– Извините за беспокойство, вы не будете против, если я составлю вам компанию? Я располагаю довольно приличной суммой денег…

Судя по его безжизненному тону, казалось, что не так уж он и хотел к нам присоединиться, и в то же самое время у него, видимо, было явное желание пойти вместе с нами. Мы с Аном переглянулись, и я сказал:

– Ну, если у вас есть, на что выпить, то…

– Да-да, пойдёмте вместе! – поддержал меня Ан.

– Благодарю вас, – всё таким же безжизненным голосом проговорил он и последовал за нами.

На лице Ана можно было прочитать, что всё это весьма насторожило его, меня тоже тревожило не очень хорошее предчувствие. Со мной бывало, когда случайно встретившись за рюмкой, мы с моими новыми знакомцами довольно неплохо проводили вечер, но в большинстве случаев никто из таких типов, обладавших подобным безжизненным голосом, не присоединялся к моей компании. Тебя примут только при условии, что лицо твоё светится радостью, и ты вливаешься в общее веселье.

Мы, словно бы потеряв ориентир и забыв о цели нашей прогулки, медленно шагали, озираясь по сторонам. С рекламного плаката лекарств, висящего на телеграфном столбе, на нас смотрела, печально улыбаясь, красивая девушка, как будто говоря нам: «Что ж поделаешь с этим холодом?» На крыше какого-то здания, не зная отдыха, мерцала неоновая реклама соджу, рядом с ней, будто в забытьи, на мгновение гасла, а потом вновь поспешно загоралась и долго-долго горела реклама какого-то другого лекарства. На улице, которая теперь уже совсем обледенела, то там, то здесь, словно каменные глыбы, устроились бездомные, а мимо этих застывших глыб торопливо шли прохожие, съёжившись от холода. Подхваченный ветром листок бумаги летел с другой стороны улицы по направлению к нам. Этот обрывок приземлился у моих ног. Я подобрал его – это был рекламный листок питейного заведения, где подчёркивалось наличие красивых женщин при обслуживании и необычайно низкие цены.

– Который сейчас час? – бесцветно спросил мужчина у Ана.

– Без десяти девять, – немного погодя ответил Ан.

– Вы поужинали? Я – ещё нет, почему бы нам не пойти вместе, я угощаю! – предложил мужчина, переводя взгляд с меня на Ана.

– Я уже поужинал, – ответили мы с Аном в один голос.

– Вы сами поешьте! – сказал я.

– Да нет, обойдусь без ужина, – проговорил без всякого выражения наш спутник.

– Да нет же, поешьте, мы составим вам компанию! – предложил Ан.

– Благодарю вас… Тогда…

Мы зашли в ближайший китайский ресторанчик.

Когда мы прошли в комнатку и устроились, мужчина ещё раз участливо предложил нам что-нибудь перекусить. Мы снова отказались. Он предложил ещё раз:

– Вы не против, если я закажу что-нибудь дорогое? – спросил я, чтобы заставить его отказаться от своей затеи.

– Ну конечно! Не стесняйтесь, можете заказать всё, что захотите! – сказал он, и впервые в его голосе почувствовалась сила. – Я решил сегодня потратить все деньги без остатка.

У меня закралась мысль, что это не к добру, и всё же, несмотря на это, я попросил заказать курицу и выпивку. Кроме своего заказа он попросил официанта принести и мой заказ. Ан растерянно посмотрел на меня. И только тут я расслышал, как из соседней комнаты доносятся томные стоны женщины.

– Вы тоже что-нибудь закажите! – предложил мужчина Ану.

– Нет, что вы, – замахав руками, решительно отказался почти трезвым голосом Ан.

Мы прислушивались ко всё учащающимся стонам из соседней комнаты. Издалека до нас доносилось дребезжание трамваев и шум проносящихся мимо машин, напоминающих звуки выходящей из берегов реки во время наводнения, также время от времени откуда-то поблизости слышались звонки в дверь. Наша же комната погрузилась в неловкое молчание.

– Я должен вам кое-что объяснить, – заговорил наш щедрый спутник. – Буду очень признателен, если выслушаете меня… Сегодня днём умерла моя жена. Она лежала в больнице «Северанс»…

Сказав это, он испытующе посмотрел на нас уже без особой грусти на лице.

– Надо же какое горе…

– Примите мои соболезнования!

Ан и я по очереди выразили своё сочувствие.

– Мы с женой жили весьма насыщенной жизнью. И так как жена не могла иметь детей, то всё время без остатка принадлежало только нам двоим. И пускай денег было не так много, всё же, когда появлялась возможность, мы не теряли время даром и обязательно куда-нибудь выбирались. Когда созревала клубника, мы ездили в Сувон, в сезон винограда – в Анян, летом – в Тэджон, осенью путешествовали по Кёнджу, а вечерами не упускали случая сходить в кино или в театр.

– А чем она болела? – осторожно поинтересовался Ан.

– Врач сказал, что это был острый менингит. Раньше жена была прооперирована по поводу острого аппендицита, также переболела воспалением лёгких, и всё было нормально, но этот острый приступ её доконал, и она умерла… умерла…

Мужчина уронил голову на грудь и довольно долго шевелил губами, бормоча что-то невразумительное себе под нос. Ан ткнул меня пальцем в коленку с немым вопросом на лице, мол, не лучше ли нам незаметно удалиться. Я придерживался того же мнения, но в этот самый момент мужчина вскинул голову и снова заговорил, поэтому нам ничего не оставалось, как остаться на своих местах.

– Поженились мы в позапрошлом году. Наша встреча произошла случайно. Она как-то обмолвилась, что её родня живёт неподалёку от Дэгу, но встречаться с ними мне не приходилось. Я даже не знаю, где их дом. Поэтому у меня не было другого выбора.

Он снова уронил голову на грудь и зашевелил губами.

– Какого выбора? – спросил я.

Казалось, он не расслышал моего вопроса. Однако через некоторое время он снова поднял голову и продолжил с мольбой в глазах:

– Я продал тело жены больнице. Мне не оставалось ничего другого. Я ведь всего лишь агент по продаже книг в рассрочку. Я не знал, что мне делать. Вот – дали четыре тысячи вон! До того, как встретиться с вами, я стоял у ограды больницы «Северанс». Пытался отыскать здание, где находится морг с телом моей жены, но так и не нашёл. Поэтому я просто сел под оградой и вглядывался в грязно-белый дым, поднимающийся из высокой трубы больничного корпуса. Что-то с ней будет? Неужели правда, что студенты будут практиковаться в анатомии, отпиливая ей голову и разрезая скальпелем её живот?

Прикрыв рты, мы сидели, не издавая ни звука. Официант принёс тарелочки с закусками из маринованной редьки и зелёного лука.

– Простите, что рассказываю такие неприятные вещи. Только я бы, наверно, не выдержал, если бы не поделился этим хоть с кем-то. Мне хочется попросить вашего совета: как думаете, что сделать с этими деньгами? Я бы хотел избавиться от них сегодня ночью.

– Вот и потратьте! – мгновенно отреагировал Ан.

– Вы не могли бы побыть рядом со мной до тех пор, пока деньги не закончатся? – спросил он у нас.

Мы медлили с ответом.

– Пожалуйста, побудьте со мной! – попросил он. И мы согласились.

– Давайте потратим их с шиком!

Впервые с момента нашей встречи на его лице показалась улыбка, но голос был всё таким же бесцветным.

Когда мы вышли из ресторана, все были пьяны. Денег стало на тысячу вон меньше. Мужчина одним глазом плакал, а другим смеялся. Ан признался мне, что уже устал изобретать пути нашего отступления, а я бормотал, что полностью запорол то задание на вступительных экзаменах, где надо было расставить акценты, вот в них-то всё и дело… Улицы были стылыми и заброшенными, напоминая кадры из фильма о колониальных временах, однако же реклама соджу всё так же усердно светилась, а ленивая реклама лекарств мигала с перебоями, и девушка с фонарного столба всё также улыбалась, как будто говоря: «Всё, как всегда».

– Ну что? Куда теперь? – спросил мужчина.

– Куда бы пойти? – спросил Ан.

– Куда же нам пойти? – повторил я то же самое вслед за ними.

Идти было некуда. Рядом с китайским ресторанчиком, который мы только что покинули, виднелась витрина галантерейного магазина. Показывая на неё, мужчина потянул нас туда. Мы зашли внутрь.

– Давайте выберем по галстуку! Пусть это будет подарком жены! – возбуждённо выкрикнул он.

Мы выбрали по броскому галстуку – вот и ещё шестисот вон не стало. Вышли из магазина.

– Куда бы пойти? – спросил мужчина.

Идти было некуда. Рядом с магазинчиком стоял торговец мандаринами.

– Жена любила мандарины! – завопил наш спутник и устремился к тележке, на которой были разложены мандарины. Ещё минус триста вон. Очищая кожуру мандаринов прямо зубами, мы топтались на месте неподалёку от телеги.

– Такси! – закричал мужчина. Перед нами остановилось такси. Как только мы забрались в машину, мужчина сказал:

– В больницу «Северанс»!

– Не надо. Это бессмысленно, – торопливо возразил Ан.

– Бессмысленно? – пробормотал мужчина. – Тогда куда же?

Воцарилось молчание.

– Куда едем? – спросил раздражённо водитель такси. – Если никуда не едете, то будьте любезны – освободите машину!

Мы вылезли из машины. В результате мы не смогли отойти от китайского ресторанчика даже на двадцать шагов. С другого конца улицы послышался вой сирены, который становился всё ближе и ближе. Мимо нас с шумом пронеслись две пожарные машины.

– Такси! – закричал мужчина.

Возле нас остановилось такси. Как только мы сели в машину, он проговорил:

– Езжайте за теми пожарками!

Я очищал третий мандарин.

– Мы сейчас едем посмотреть на пожар? – спросил Ан у нашего спутника. – Так не пойдёт. До начала комендантского часа почти не осталось времени. Сейчас уже пол одиннадцатого. Надо придумать что-то поинтереснее. Сколько там денег осталось?

Мужчина вывернул карманы и вытряхнул все деньги. Затем протянул их нам. Мы с Аном пересчитали их. Тысяча девятьсот вон, несколько монеток и ещё несколько купюр по десять вон.

– Ясно, – сказал Ан, отдавая деньги обратно. – Слава богу, в этом мире существуют женщины, которые демонстрируют особенности, присущие только женскому полу.

– Вы имеете в виду мою жену? – с грустью в голосе спросил мужчина. – Особенность моей жены состояла в том, что она была очень смешливая.

– Нет. Я предлагал наведаться к девицам на Чонно-3, – сказал Ан.

Мужчина презрительно улыбнулся в сторону Ана и отрицательно покачал головой. Мы приехали на место пожара. Не стало ещё тридцати вон. Пожар начался на первом этаже в лавке с красками, а сейчас языки пламени уже вырывались из окна второго этажа «Центра обучения парикмахерского дела». Свистки полицейских, вой пожарных сирен, треск, доносящийся из огня, звуки ударов водяных струй, встречающих на своём пути стены здания. Однако людских голосов не было слышно вовсе. Люди, будто они в чём-то провинились, с красными лицами из-за отсвечивающих языков пламени, стояли, словно неподвижные истуканы.

Мы подобрали по банке с краской, что были раскатаны под ногами, и, усевшись на них верхом, стали наблюдать за пожаром.

Мне хотелось, чтобы огонь горел подольше. Пламя подобралось к вывеске «Центр обучения парикмахерского дела» – языки пламени уже лизали слово «дела».

– Послушайте, Ким, давайте продолжим нашу беседу! – предложил Ан.

– Что есть пожар? Да ничего особенного. Дело лишь в том, что то, что мы видим сейчас, завтра можно будет посмотреть в утренних газетах, вот и вся разница. Этот пожар и не ваш, и не мой, и не его. Выходит, что он становится нашим общим достоянием. Однако ж пожар не может длиться бесконечно. Вот именно по этой причине меня и не интересует пожар. А вы, Ким, что думаете по этому поводу?

– Я согласен, – ответил я, не задумываясь, глядя на то, как на вывеске загорелся конец слова «парикмахерского».

– Нет, я неправильно выразился. Пожар – не наша собственность, он принадлежит только сам себе. И мы для него ничто. И поэтому меня не интересует пожар. А что вы скажете на это?

– Совершенно согласен…

Струя воды устремилась к только что загоревшемуся слову «обучения». С того места, куда ударила вода, начал подниматься серый дым. Наш безжизненный спутник вдруг энергично вскочил со своей банки.

– Это моя жена! – закричал он, широко раскрыв глаза и указывая пальцем в центр бушующего огня. – Она кивает мне головой! Она трясёт ею, будто голова её раскалывается от боли. Родная моя!..

– То, что голова раскалывается от боли – это признак менингита. Но там всего лишь огонь, чьё пламя развевается на ветру. Сядьте! Как ваша жена могла оказаться там? – сказал Ан, оттаскивая бедолагу назад и усаживая его на место. Затем он повернулся ко мне и тихонько зашептал:

– Он, кажется, пытается нас рассмешить – занятный тип!

Я увидел, что снова вспыхнули искры пламени на конце слова «парикмахерского», огонь на котором, казалось бы, потух. Струя воды снова ринулась туда. Однако, мечась из стороны в сторону, она не попадала в цель. Языки пламени стремительно начали лизать первые буквы слова «обучения». Я желал, чтобы огонь поскорее добрался и до слова «Центр», и чтобы из всех многочисленных зрителей пожара я был бы единственным свидетелем того, как эта вывеска загорелась. Однако тогда мне пришло в голову, что это самый, что ни на есть, настоящий живой огонь, и я отмёл то, что желал до этого.

Я заметил, как какой-то белый свёрток пролетел мимо с нашей стороны, где мы, съёжившись, сидели на банках с краской, в сторону горящего здания. Этот голубок упал прямо в самое пламя.

– Что-то ведь залетело в огонь, правда? – спросил я, повернувшись к Ану.

– Да, что-то пролетело, – ответил Ан и, взглянув на нашего спутника, спросил у него. – Вы видели?

Мужчина продолжал сидеть, не говоря ни слова. В это время к нам подбежал полицейский.

– Это вы! – закричал он, хватая рукой нашего спутника. – Что вы только что бросили в огонь?

– Ничего я не бросал.

– Что-что? – заорал полисмен, угрожающе замахиваясь на мужчину, будто собирался его ударить. – Я видел, как вы что-то бросили. Что это было?

– Это были деньги.

– Деньги?

– Я завернул деньги с камнем в носовой платок и бросил в огонь.

– Это правда? – спросил полицейский у нас.

– Да, это были деньги. У этого человека есть странное суеверие, что если бросить деньги в огонь, то дела пойдут в гору. Можно даже сказать, что он малость не в себе, но, в общем-то, он обыкновенный торговец, который ничем противозаконным не занимается, – ответил Ан.

– Сколько было денег?

– Монетка в одну вону, – снова ответил Ан.

Когда полицейский ушёл, Ан спросил у мужчины:

– Вы, и вправду, бросили деньги?

– Да.

– Все-все?

– Да.

Мы какое-то время сидели, прислушиваясь к потрескиванию огня. После чего Ан заговорил, обращаясь к нашему спутнику:

– Получается, что деньги, наконец, закончились… Я так понимаю, мы выполнили своё обещание и можем быть свободны.