Текст книги "Путешествие на «Тригле»"

Автор книги: Святослав Сахарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

И вот я внутри.

Неподвижная теплая вода. Темнота.

КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!

Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.

Меня тянули к зеленой точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!

Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.

Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней…

Легкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднес к нему руку и выставил ее наружу. Вилохвостые ласточки-монашки веселым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твердыми губами в пальцы.

Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдернул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.

Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.

В освещенном пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.

Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток легкого света подхватил нас.

Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.

МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.

КЕССОН

На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.

– Что в контейнере?

– Увидите.

Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.

Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из поды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.

Немцев открыл крышку.

«Мяу!»

На дне контейнера сидел котенок.

Водолазы засмеялись:

– Все в порядке, жив! – И они погрузились.

– Смотри-ка, и пакет с песком положили! Всё шуточки!

Котенок тряс головой и тер лапами уши.

– Что, давит? – спросил Немцев и потащил котенка наверх, в жилой отсек.

– Я знаю, как его назвать, – сказал он Игнатьеву. – Нашел водолазное имя. Кессон. Хорошо?

– Сойдет.

УТРО, ДЕНЬ И ВЕЧЕР

Теперь каждый день мы записывали рыб.

Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.

Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху – утро, день или вечер.

Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей – рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережевывали еду.

Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.

К вечеру все повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия – колючей.

Рыбий день шел к концу.

Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шел по столу, мягко переступая через провода, мимо бёлых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.

Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.

СУМЕРКИ ДНЕМ

Позвонил Павлов и сказал:

– Опускаем буровую!

Шел уже девятый день моего подводного сидения.

Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделенный на части вал, лебедка с тросом.

Со дна навстречу им поднялось зеленое облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы – три часа дня.

Это там, наверху. А у нас все те же сумерки.

КЕССОН И ОБЛАКА

Кессон не любил ходить по железу.

– Он же босиком! – объяснял Немцев.

Ел котенок на столе, спал в коробке из-под печенья.

Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.

Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность ее была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Черном море нет.

И тогда я понял – это облака. Тени облаков, плывущих над морем.

Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.

Неподвижность воды его пугала.

Приходил Немцев, говорил:

– Свалишься, дурак! – и уносил котенка наверх.

НЕНАПИСАННЫЕ КАРТИНЫ

БОЛЬШЕ ЗВЕРЕЙ НЕТ?

Наконец настал десятый день. Последний день нашего пребывания в доме.

С утра началась суматоха. Звонил телефон. Несколько раз приплывали аквалангисты – проверяли лифт.

Пришел доктор и внимательно осмотрел нас. Он выслушивал Игнатьева, когда с пола на стол прыгнул Кессон.

– И тебя послушаем, – сказал доктор и стал слушать, как бьется у кота сердце.

– Значит, так: в декомпрессионной камере будете трое суток, – сказал он. – И этот зверь с вами. Насколько я помню, случаев декомпрессии кошек мировая наука не знает. Так что ты – первооткрыватель!

Он щелкнул Кессона по лбу.

Котенок пищал и вырывался. Доктор посчитал у него пульс и что-то записал в блокнот.

– Здоровый организм! – сказал доктор. – Больше зверей у вас нет?

Мы пошли провожать доктора.

Вместе с ним должен выйти Немцев. Он будет снимать гидрофоны.

НОСОК

Мы стояли в нижней кабине и смотрели, как одеваются Немцев и доктор.

Кессону не приходилось еще видеть, как одевается водолаз.

Ему не понравилось, что его друг неожиданно стал весь резиновый и блестящий.

Котенок мяукнул.

Доктор опустился по лесенке в люк, помахал нам рукой и скрылся.

За ним полез Немцев.

Кессон завертелся и потянулся за ним.

Стоя по пояс в воде, Немцев говорил с Игнатьевым.

Он просил осторожно тащить шнуры гидрофонов.

Котенок тревожно смотрел на него. Немцев отпустил руки и без всплеска ушел под воду. Его силуэт хорошо был виден на фоне светлого дна.

И тогда произошло неожиданное. Кессон пискнул, перелетел через кольцевой порог и шлепнулся в воду.

Мы с Игнатьевым бухнулись на колени и вытащили котенка.

Кессон шипел, дрожал всем телом и озирался.

– Вот видите, – сказал я, – а еще говорят – кошки боятся воды.

– Так то нормальные кошки, а это – подводная.

Игнатьев завернул Кессона в полотенце и положил на стол. Котенок распутался, сел на лабораторный журнал и оставил на нем мокрое пятно.

– Так он весь перемажется, – сказал я, – и все испачкает!

Тогда Игнатьев полез в ящик с водолазной одеждой, достал шерстяной носок, засунул в него Кессона и повесил носок на лампу.

Носок был толстый, плотный, котенок не мог вытащить лапы. Из носка торчала одна его голова.

От лампы струилось тепло. Кессон сначала ворочался в носке, потом согрелся и уснул.

КИНОШНИК

Когда до нашего выхода оставалось совсем немного, позвонил Павлов.

– Направляю к вам кинооператора, – сказал он. – Будет снимать эвакуацию дома. Если надо, задержитесь на часок.

Мы с Немцевым тут же поспорили: сам приплывет Киношник или его опустят в лифте?

– Конечно, в лифте, – говорил Немцев. – Все-таки известный человек. Снял несколько картин.

Я покачал головой.

– Киношники – отчаянный народ. Они для искусства идут на все. Помню, этому режиссеру надо было на Дальнем Востоке снять битву с осьминогом, так что вы думаете – построили аквариум кубов на тридцать…

– И хорошо получилось?

– Битва? Не очень, – уклончиво ответил я. – Но грандиозное было дело! А еще он корову с парашютом однажды сбросил. Тоже надо было. Для искусства.

Услыхав про корову, Немцев и Игнатьев сказали:

– Ну, орел!

Опять позвонили с берега и приказали: «Встречать!»

Приплыли трое. Из люка появились один за другим Павлов, Марлен и Киношник. Павлов и Марлен поддерживали его под мышки.

– Быстро мы вас? – сказал, отдуваясь, Марлен.

Киношник снял маску, потряс головой и показал на уши: «Не слышу!»

Все трое разделись и поднялись в лабораторию.

Киношник сел на стул и поморщился. Видно, ему здорово давило на уши. Потом он потрогал сердце.

– У нас всего пятнадцать минут, – сказал тусклым голосом Павлов.

Киношник кивнул.

– Я предлагаю снимать так, – сказал Марлен. – Люди складывают постели, вынимают ленты из приборов, просматривают вахтенный и приборные журналы. Затем выход через люк, мы закрываем лифт, лифт уходит наверх. А?

– Что? – спросил Киношник. Он вдруг позеленел и икнул.

– Начинайте снимать.

– Дайте мне пить.

Ему дали стакан воды.

– Где-то должен быть экспонометр, – сказал Киношник. Он вяло похлопал себя по карманам. – Где мой экспонометр?

– Мы не брали его.

– Осталось десять минут, – сказал Павлов. – Вам помочь?

– Понимаете, положил в палатке на стол экспонометр. Японский экспонометр. Я купил его в Токио на фестивале…

– Время уходит! – чуть не плача сказал Марлен.

– Семь минут. – Павлов нервничал. – Если быстро снимать…

– Как же я буду снимать без экспонометра?

Тут наш гость совсем оглох. Минут пять он просидел, хватая воздух ртом.

– Четыре минуты, – сердито сказал Павлов. – Три… Две. Времени осталось, только чтобы надеть акваланги.

Мы проводили их. Павлов и Марлен шли злые и молчали.

– А вы знаете, мне лучше! – сказал Киношник, когда на него надели баллоны. – Может быть, попытаться снять на глазок, без экспонометра?

– Осторожно, не упадите в люк! – мрачно сказал Павлов. – Разрешите, я вас поддержу…

Они скрылись под водой.

С берега позвонили, что лифт у дома.

Мы стали укладывать вещи в контейнер. Поверх вещей посадили Кессона.

– Стойте! – сказал Немцев. – Звонил Джус, просил захватить портфель.

– Ну куда же его? – сказал Игнатьев. – Задавим кота.

Мы оставили портфель и стали по одному выходить. Рядом с «Садко» неподвижно висел в воде белый цилиндр. В нем снизу был открыт люк. Мы забрались внутрь лифта и уселись на кольцевой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу. Контейнер мы держали на руках.

Игнатьев прикрыл люк. Цилиндр качнулся. За выпуклым стеклом маленького иллюминатора побежали пузырьки, начался подъем. Потом цилиндр лег набок, и за стеклом вспыхнул дневной свет.

В стекло струями била вода. Нас буксировали к берегу. Наконец тряска прекратилась, и раздался скрип. Цилиндр везли на тележке по рельсам. Удар!.. Металлический лязг. Что-то скрипело и позвякивало. Лифт состыковали с камерой.

– Можно открывать люк? – спросил Игнатьев. Он так и не снимал наушников. – Есть открывать!

Мы осторожно отодвинули крышку. Раздалось легкое: пшш-шш! Это уравнялось давление.

Через люк по одному мы вышли в камеру.

– Вот тут другое дело! – сказал я. – Какой простор! Ноги вытянуть можно.

Игнатьев уже завинчивал крышку камеры. Сейчас отсоединят лифт, и мы начнем отсчитывать три дня.

КАКОЕ ЯРКОЕ, ВЕСЕЛОЕ НЕБО ВИДНО В ИЛЛЮМИНАТОР!

Небо было затянуто облаками.

КУСОК КОРАБЛЯ

Первым делом открыли контейнер и вытащили Кессона. Кот потянулся.

– С этим все в порядке!

Немцев доставал свертки.

– Чье белье?.. Мыло и полотенце… Краски, кисти… Журналы с записями…

Он положил на стол длинную щепку, черную и влажную.

– Это еще что такое? – удивился Игнатьев.

– Кусок палубы затонувшего корабля. Понимаете, я подумал: дерево в воде пролежало столько лет, по нему пробегали матросы, может, топали солдаты. Все-таки историческая щепка. Решил взять. Дома положу на стол. Буду работать и смотреть.

В плоском стекле иллюминатора показалось озабоченное лицо Джуса.

Немцев развел руками и показал на котенка:

– Оставили! Или его, или портфель.

Джус ничего не услышал.

– Скажи ему по телефону.

Немцев взял трубку:

– Не беспокойтесь, пожалуйста, портфель на месте. Он в доме.

Джус недовольно покачал головой.

Начались первые сутки нашего заключения.

ТРИ ДНЯ СО ШПИОНАМИ

Я читал.

Я лежал на узенькой жесткой койке и читал. Когда мне надоедало читать, я думал.

Я думал, как можно использовать записи – звуки голосов рыб? Можно отпугивать рыб от плотин электростанций, от работающих земснарядов… Можно привлекать их к сетям и местам лова…

Время от времени я поглядывал на манометр. Большой медный манометр висел на торцовой стене камеры.

Мы все смотрели на него. Тонкая стрелка изнурительно медленно ползла влево. Давление падало. Оно снижалось так неторопливо, что казалось, стрелка никогда не дойдет до нуля.

КОГДА ОНА ДОСТИГНЕТ НУЛЯ, ОТКРОЮТ ЛЮК.

Я потянулся и швырнул книжку на пол. Все книжки, которые мы взяли с собой, оказались про шпионов. Немцев взял про шпионов, Игнатьев – про шпионов. И я.

Из-за этих книжек у меня пропал аппетит. Стоило закрыть глава, как из всех углов начинали вылезать шпионы. Они были с черными накладными бородами, подходили ко мне и шепотом называли пароль.

Однажды, когда я задремал, шпион наклонился надо мной, вытащил из кармана пистолет и выстрелил мне в живот.

С диким криком я вскочил и ударился лбом о потолок.

С живота на ноги ко мне скатился Кессон.

– Ты что? – спросил Немцев.

С перепугу он сказал мне «ты».

Я тяжело дышал и мотал головой.

– Вам на живот прыгнул котенок – только и всего!

Я перевел дыхание.

– Давайте поговорим о литературе, – сказал Игнатьев. – Все-таки просидеть три дня в камере с художником и ничего не услышать от него о книгах – обидно. Какие книги вы любите?

– Без выстрелов! – ответил я.

МНОГО ЗВУКОВ И ВЕТРА

Серебряная стрелка уперлась в нуль и остановилась.

Сейчас нас выпустят.

– Все в порядке! – сказал в телефон Игнатьев. – Ждем.

Снаружи послышался скрип винтов. Мы сели каждый на свою койку и приготовились. Только Кессон, услышав скрип, побежал к двери. Он, наверное, думал, что это скребется мышь.

Наконец скрип кончился. Что-то звякнуло, и круглая крышка люка шевельнулась. Она медленно приоткрылась. Желтый изогнутый луч солнца упал нам под ноги.

Люк был открыт.

Мы по одному выбрались из камеры.

СКОЛЬКО ЗВУКОВ И КАКОЙ ВЕТЕР!

Звучало все: море, толпа, которая собралась вокруг камеры, воздух, который струился над бухтой, корабли, даже горы. Легкий звенящий звук слетал с их вершин и, долетев до нас, повисал в воздухе.

А какой был в этот день ветер! Воздух так и ходил. Он был и жгуч, и прохладен, то и дело менял направление и обдавал нас то запахом морской воды и соли, то густым ароматом трав.

НАВЕРНО, ЧЕРЕЗ ЧАС МЫ НЕ БУДЕМ ЗАМЕЧАТЬ НИЧЕГО.

Я осмотрелся.

В первом ряду стояли корреспонденты. Киношник стоял позади всех.

– Товарищи! – сказал Павлов. На этот раз он решил все-таки сказать речь. – Разрешите от вашего имени поздравить экипаж подводного дома…

За моей спиной раздалось мяуканье.

Павлов замолчал.

– Что это?

– Это Кессон! – сказал Игнатьев.

– Какой Кессон? – удивился Павлов.

Немцев забрался в камеру и появился с котенком.

Кессон щурил глаза, шипел и вырывался. Он не хотел выходить из камеры.

– Это кошка, – сказал доктор, – первая подводная кошка в мире. Она прожила под водой неделю. Как видите, она хорошо перенесла декомпрессию и теперь не рвется на воздух.

Павлов махнул рукой. Как видно, он решил не говорить речь.

– Можно расходиться, – сказал он.

– Ура! – сказал толстый корреспондент. – Ура и еще раз ура! Я знаю, с чего начать корреспонденцию. Я начну ее с этой удивительной кошки. Кошка-акванавт!

И он побежал писать статью.

Ко мне подошел Марлен.

Мы отправились побродить. Дошли до загородки с дельфином и остановились. Я смотрел на пустую загородку и вспоминал Сашу.

Вдруг вода в загородке шевельнулась. Она раздалась, и из нее показалась блестящая черная спина дельфина.

ЧУДЕСА

Я ахнул.

– Это что – новый?

Марлен засмеялся:

– Угадай.

– Новый. Вместо Саши.

– Нет.

– Тогда не знаю.

– Посмотри лучше.

Мы подошли ближе.

В загородке по пояс в воде стояла женщина. Она была в черном купальном костюме. На воде дрожало и изгибалось ее отражение: черно-розовое пятно. В руке у женщины была щетка.

Женщина похлопала ладонью по воде, и около ее ног вынырнула узкая дельфинья морда. Поперек лба у дельфина тянулся белый шрам.

САША!

Дельфин повернулся на бок, и женщина начала тереть его щеткой.

– Саша… Саша… – приговаривала она. – Ну повернись еще, повернись…

Почесав дельфина, женщина вышла на берег, взяла с коврика гаечный ключ и, размахнувшись, бросила его в воду.

Саша перевернулся и без всплеска скрылся. Прошло не больше минуты, он вынырнул и стал медленно приближаться к берегу. Он плыл к тому месту, где стояла женщина. В зубах он держал что-то черное. Я удивился: это был гаечный ключ.

Женщина взяла ключ, потрепала Сашу по голубой птичьей челюсти и повернулась к нам. У нее было усталое лицо и волосы, стянутые сзади узлом.

– Видите, принес, – сказала она. – Еще неделя, и, думаю, этот номер мы закрепим.

Я подошел и стал рядом с ней.

– Что же ты, Саша? – сказал я. – Сколько времени дурачил нас.

Дельфин пытливо смотрел на меня удлиненным глазом. Он медленно тонул, погружался. Зеленая вода скрыла его рот, лоб с характерным уступом, макушку с дыхалом.

Когда мы отошли от загородки, я сказал:

– Чудеса! Откуда он взялся?

И тогда Марлен рассказал историю возвращения дельфина.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЕЛЬФИНА

…На второй или на третий день моего сидения под водой в лагерь привезли газету. На последней полосе была напечатана заметка.

Ручной дельфин в Евпатории

Вот уже несколько дней, как около евпаторийского пляжа каждое утро появляется дельфин-афалина. Животное позволяет подплывать к себе, трогать руками, охотно берет из рук рыбу.

Работникам спасательной станции дано указание оберегать доверчивое животное.

Сперва заметке удивились, потом у Джуса мелькнула мысль.

– Стойте! – сказал он. – Подозрительный дельфин. Уж не Саша ли это?

Решили отправить в Евпаторию человека.

Поехал на мотоцикле Лёсик.

В Евпаторию он примчался в полдень. Поставив мотоцикл около спасательной станции, разделся и в трусах – они у него были ярко-желтые – пошел по берегу.

На пляже люди лежали, как шпроты в банке: они все были коричневые и лежали бок о бок. Потом Лёсик увидел толпу. Купальщики стояли кто на берегу, кто по колено в воде и смотрели на море.

В море дрейфовала лодка. Люди в ней свесились за борт. Один, опустив руки, трогал что-то черное и блестящее.

Лёсик прыгнул в воду и поплыл. Он доплыл до лодки и увидел дельфина. Это был Саша. Он описывал вокруг лодки круги, подплывал и терся спиной о борт.

В лодке стоял ящик с рыбой.

Время от времени люди бросали в воду рыбешку. Дельфин коротким броском настигал ее – ап! – и рыба исчезала в его пасти.

– Саша! – позвал Лёсик. – Саша!

– Зачем вы называете его Сашей? – сказали из лодки. – Это Разбойник. Наш пляжный дельфин Разбойник.

И тут Лёсик совершил ошибку.

– Это наш дельфин! – сказал он.

– Смотрите, – возмутились в лодке, – стоило нам завести дельфина, как появляются нахалы и предъявляют на него права! Плывите назад и помните, что среди нас есть боксер – чемпион области.

Лёсик выбрался из воды и помчался в Голубую бухту.

Он несся так быстро, что на одной горной тропе перепрыгнул на мотоцикле через маленькое ущелье.

– Плохо дело! – сказал Павлов, когда Лёсик рассказал о результатах поездки. – Теперь пляжники настороже, будет трудно…

Стали думать, что делать дальше.

– Надо обратиться в исполком и потребовать дельфина обратно.

– Дельфины не относятся к исполкому. Исполком – это то, что на берегу, а тут море.

– Надо попросить рыбаков, чтобы они поймали дельфина сетью.

– Около пляжа лов сетями запрещен.

– А что, если просто приехать на машине? Одна группа будет сдерживать толпу, а вторая поймает Сашу.

– Среди них боксер. Его сдержишь!

– Пойдем катером и посмотрим, – сказал Павлов. – Я возьму документ с печатью.

Катер пришел в Евпаторию под вечер. Народу на пляже было – тьма!

Сашу заметили сразу. Он плавал взад и вперед у буйков. На буйках гроздьями висели люди. Они смотрели, как резвится дельфин.

Катер подошел к буйку. Заглушили мотор. Катер сейчас же окружили человеческие головы. Они торчали из воды и отдувались.

– Зачем пришли? – спросила одна голова.

– Это они. Вон тот приезжал! В желтых трусах! – закричала вторая. – Не давайте им дельфина!

– Боксера надо позвать, боксера… Петя! Петя-а-а!..

С берега приплыл Петя. Он был большой и гладкий.

– Кто тут хочет дельфина? – спросил Петя. На спине у него буграми играли мускулы.

– Да, добром тут не выйдет! – сказал Павлов. – Пошли на станцию.

Катер завел мотор и ушел к спасательной станции. Там Павлов показал бумагу с печатью.

В бумаге говорилось, что дельфин Саша является государственным имуществом и входит в состав экспедиции «Садко».

– Против бумаги не попрешь! – вздохнув, сказал начальник станции. – Жаль: мы сами привыкли к дельфину. Очень ласковое животное. Любит, когда его гладят. Ну ладно, делать нечего. Как будете забирать?

Разработали план. Несколько спасательных лодок стали у буйков и оттеснили купальщиков. Потом подошел катер, и Павлов стал бросать в воду рыбу.

Саша тотчас же подплыл. Катер дал малый ход и стал удаляться от берега. В воду с него то и дело летели серебристые рыбешки.

– Караул! – закричали купальщики. – Дельфина уводят!

Они попытались заплыть за буйки, но работники станции были неумолимы.

– Назад, назад!.. – кричали они.

Двух самых нахальных пляжников, которые заплыли за буйки, втащили в лодки и стали им выписывать квитанции – штраф.

– Дельфина уводят!.. Петя!..

Петя плавал около последнего буйка и, высунув из воды большой, как арбуз, кулак, грозил катеру.

Джус и доктор слезли с катера в воду, погладили Сашу, а потом, схватив его крепко за плавники, стали держать. Он не вырывался.

Под них подвели сеть и всех троих подтащили к борту.

– Осторожнее, черти! – просил Джус. – Кости поломаете.

Они с доктором выбрались из сети. Сашу перевалили через борт, положили в длинный узкий ящик. В ящик налили воды. Саша сразу запыхтел: пых! пых!..

– Вот как было дело! – закончил Марлен.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Дом переставили на новую глубину. На двадцать пять метров. Его притопили, как притапливают непокорные, набитые воздухом понтоны, подтащили ко дну, как подтаскивают к земле слишком высоко поставленные аэростаты.

Скрипела лебедка.

Толстый маслянистый трос, дрожа и звеня, медленно выползал на берег и наворачивался на барабан. Натужно выли моторы.

– Есть двадцать пять! – сказал Павлов.

Он стоял около лебедки и смотрел, как движется новый красный лоскут.

С катера, стоявшего посреди бухты, бросили лот и сообщили флажками:

– Двадцать пять!

Новый экипаж – три водолаза – ушел в палатку врача. Сегодня они будут спать отдельно. За ними будет все время следить доктор. Все будет строже. Их дублеры тоже ушли готовиться.

Это как полет в космос.

Новый экипаж будет жить в доме месяц. Когда до конца срока останется пять дней, одного водолаза сменит Марлен.

ОПЯТЬ ПОРТФЕЛЬ

Я сидел на берегу и писал письмо. Я писал, что вот-вот буду дома.

В бухте всплывали пузыри. Они всплывали все ближе и ближе. Вода шевельнулась, и показался человек. Заблестели баллоны.

Шлепая ластами по воде, к берегу шел водолаз.

В руке у него был портфель.

Я даже вздрогнул.

Водолаз вытащил изо рта загубник, поднял маску и сказал:

– Здравствуйте!

Мне стало так весело, что я смог сказать только:

– Здра…

Джус перевернул портфель, из него полилась вода.

– Так вы все-таки сплавали за ним? – сказал я. – Вы герой.

– Понимаете, привык. Трудно без него. Как без рук.

Я лег на песок и стал хохотать: я единственный в мире, кто видел, как из моря выходит человек с портфелем.

Джус не понял, отчего я смеюсь. Он потряс еще раз портфель. Черные капли упали на песок.

– Я думаю, он быстро высохнет, – задумчиво сказал Джус. – Привычка – большое дело. Вчера мне пришла в голову мысль, как сделать в следующем доме воздух еще более сухим. Надо использовать плиту, а трубы от нее провести во все отсеки.

«ФИТИЛЬ»

Корреспонденты ходили по лагерю веселые – их сообщения о ходе экспедиции брали нарасхват.

– Ну как, теперь ясно, с чего начинать? – спрашивал Марлен толстого газетчика.

Тот хохотал и похлопывал Марлена по плечу.

– Молодой человек! – говорил он.

МАРЛЕНУ УЖЕ ЗА СОРОК.

Однажды его отвел в сторону Киношник.

– Понимаете… – сказал он и начал крутить у Марлена на куртке пуговицу.

– Я слушаю вас.

– Понимаете, неуспех моей миссии под водой ставит меня в неловкое положение, – сказал Киношник.

– Осторожнее, оборвете.

– Нет, я аккуратно. Так вот, я говорю, мое пребывание здесь не может не иметь какого-то результата. Улавливаете?

– Смутно.

– Сейчас объясню. За эту поездку я должен отчитаться пленкой. Снятыми метрами. Сюжетом.

– Что вы хотите от меня?

– Я предлагаю: давайте придумаем. «Фитиль» имеет специфику. Разыграем сюжет.

– Я должен надеть акваланг, и вы снимете меня под водой? Или выходящим из воды?

– Нет, нет, сделаем проще. Вы бросите окурок в траву. Она загорится. Я сниму. Это будет: «Берегите крымский лес от пожара».

– Я не курю.

– Тогда сядьте. Ешьте рыбу, а кости бросайте на пляж. «Природу надо беречь».

Марлен посмотрел на него зелеными глазами.

– Я занят, – сказал он. – У меня много работы. Возьмите другого. Вон двое отдыхают.

Киношник вздохнул и побрел прочь.

– Черт его знает что! – сказал Марлен. – Ты слышал?

Я кивнул.

Он спохватился:

– Где моя пуговица?

Вместо пуговицы висела нитка.

ТРЕТИЙ ЭКИПАЖ

Водолазы ушли под воду. Мы провожали их, стоя на палубах катеров.

Потом мы сошли на берег и из командного пункта снова увидели их. Техники наладили телевизор. На голубом экране были видны спины ребят. Они возились с магнитофоном. Потом один повернулся. Он не знал, что мы видим его. Он смотрел на нас серьезно и не улыбался. Даже морщился. На лбу у него были капли.

– Двадцать пять метров – это уже не шутки! – сказал Марлен.

Он догадался, о чем я думаю.

Через неделю придет из Азовского моря танкерок. В цистерне он привезет для вольера рыб: осетров, кефалей, камбал. Обещают достать и катранов. На дне смонтируют и пустят буровую вышку.

НАЧНЕТСЯ САМАЯ ГЛАВНАЯ РАБОТА.

А я уеду. О том, что пора уезжать, я думаю каждый день.

ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Только я собрался ехать, как пришло штормовое предупреждение.

– В течение ближайших часов ожидается юго-западный ветер до десяти баллов. Дождь. Я не могу отпустить вас на мотоцикле. Вас смоет, – сказал Павлов.

– Ладно, – сказал я. – А как же ребята там, в доме? Конечно, я останусь – вдруг понадобится помощь. Все-таки лишняя пара рук. А не поднять ли дом?

Павлов задумался. Потом он поскреб подбородок и сказал:

– Попробуем оставить… Все-таки двадцать пять метров.

На всякий случай он пригласил в палатку Марлена и еще несколько человек.

Все выслушали его и тоже сказали:

– Оставить!

Небо на юге начало темнеть. Над морем появились низкие, рваные облака. Они неслись над самой водой и светились розовым светом.

Горы притихли. Дышать стало трудно.

– Надо все закрепить по-штормовому, – сказал Павлов. – Лодки вытащить на берег. Передайте буксирам: перейти под защиту скал.

Вершины гор озарились первой вспышкой молнии. Сухой треск прокатился над бухтой. Море почернело. Над палатками тонко запел ветер.

Около Сашиной загородки суетились водолазы.

Ими командовала женщина. Сашу вытащили на берег, положили в ящик с водой. Шесть парней поволокли ящик в глубь берега.

– Осторожнее, осторожнее! – говорила женщина. Она шла следом. Саша послушно пыхтел.

БУДЕТ ШТОРМ!

ШТОРМ

Ветер усилился. Волны, до сих пор беспорядочно плясавшие у входа в бухту, выстроились рядами. Они шли теперь, как солдаты на приступ, вал за валом. Белые одиночные шапки пены слились в длинные гребни. Плеск воды превратился в угрожающий гул. По брезентовому пологу палатки застучали первые капли дождя.

Мы сидели на командном пункте и смотрели, к&к на экране телевизора неторопливо перемещаются силуэты наших товарищей.

– Надо им сказать, – пробормотал Павлов.

Он взял телефонную трубку, нажал кнопку вызова и, когда человек на экране тоже поднес к уху трубку, сказал:

– У нас ветер южный, семь баллов. Ожидаем дальнейшего ухудшения погоды. Как себя чувствуете?

Силуэт на экране закивал головой и громко, через динамик, ответил:

– У нас все в порядке.

Павлов кивнул.

– Будьте внимательнее!

Палатку рвануло. Дождь зашумел ровно и сильно. Через минуту он хлестал, как из пожарного рукава.

Грохот волн на берегу превратился в сплошной рев.

Стемнело.

– Надо пойти посмотреть, как лагерь, – сказал Павлов.

– Я с вами.

Мы закутались в плащи и вышли из палатки в темноту.

Ветер подхватил нас. Потоки воды били по лицу, мелкие холодные струи бежали за воротник.

Прикрывая глаза рукой, я посмотрел, где Павлов. Его черная фигура маячила впереди. Павлов размахивал руками и что-то кричал.

Увязая в песке, я направился к нему.

Впереди метались и шумели люди: опрокинуло палатку. Трое парней собирали и прятали под упавший брезент вещи, заново крепили углы. Веревки в их руках извивались, как змеи.

Мы вышли на берег. Море слабо светилось. Было видно, как возникают в темноте волны. Они появлялись, росли и опрокидывались, заливая пляж сияющими потоками.

Под ногами шевелился песок, перемешанный с водой. Он двигался, тек.

В разрыве между тучами показалась луна. Призрачный зеленый свет упал на скалы. Позади нас гудели и надувались парусами палатки. Пробиваясь сквозь рев ветра, откуда-то из-за палаток доносился неясный шум.

– Бежим туда! – крикнул Павлов.

Спотыкаясь и увязая в мокром песке, мы выбежали из городка. Огибая наш лагерь, к морю стремился поток. Неизвестно откуда взявшаяся река рвалась к бухте. С водой мчались ветки, охапки травы, стволы деревьев.

Край берега, на котором я стоял, зашатался. Я отпрыгнул. Подмытый водой берег обрушился, распался на куски и исчез, унесенный течением.

– Может смыть лагерь! – крикнул мне в ухо Павлов.

Мы побрели назад.

Откинув полог, протиснулись внутрь первой палатки.

Голубой экран на пульте управления не горел.

Люди, тесным кружком стоявшие около него, молчали.

– Нет связи с домом, – сказал дежурный, – оборвало все кабели!

ЧТО С ДОМОМ?

В эту ночь в лагере никто не спал. Мы сидели на командном пункте и ждали.

Ждали рассвета. Ждали, когда утихнет шторм.

В голову лезли нехорошие мысли. Дом может дернуть или наклонить. От этого выйдут из строя электрические батареи, и люди будут сидеть в кромешной тьме.

От удара может дать трещину корпус, часть воздуха выйдет, и люди окажутся в тесном воздушном пузыре, под самой крышей…

К утру ветер переменился и сбил волну. Ливень прекратился. В воздухе повисла мелкая морось.

Мы вышли из палатки. Поток, бушевавший за лагерем ночью, иссяк. Угасли белые гребни в бухте. Тяжелая, идущая против ветра зыбь лениво катила на берег ровные желтые валы. От глины и песка, принесенных с гор, вода в бухте стала непрозрачной.

Буек с флажком, который стоял над домом, исчез.

– Если бы их сорвало с якоря, дом был бы уже на берегу, – сказал Немцев.

– Не каркай!

Павлов сказал это и стал раздеваться. Он натянул на себя гидрокостюм и нацепил баллоны.