Текст книги "Путешествие на «Тригле»"

Автор книги: Святослав Сахарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Трепанголовы

ЖИЛ СТАРИК СО СВОЕЮ СТАРУХОЙ

Однажды я сделал рисунки к сказке о рыбаке и рыбке.

– М-да, – сказали в редакции, где я работал, – ну и рыбак у вас получился! Не рыбак, а молотобоец. И старуха тоже – прямо борец. А это что – корыто?

– Корыто.

– Корыто лучше. Это рыбка?

– Рыбка.

– Рыбка хорошо. Вы ее по памяти рисовали?

– По памяти. Это черноморский карась-ласкирь. Видите, на хвосте у него черное пятнышко?

Я рассказал все ласкирьи приметы.

– Э-э, батенька, – сказали мне, – какие у вас знания! Так, может быть, вам не старух надо рисовать, а рыб? Может, вам съездить на Дальний Восток? Там готовится книга «Морепродукты». Попробуйте ее иллюстрировать.

– Что еще за морепродукты? Консервы?

– Нет, животные. Рукопись пока не поступила. Во Владивостоке ее пишут для нас двое ученых – муж и жена. Им уже сейчас требуется художник. Так поедете?

– Раз посылаете, – сказал я, – придется ехать. А как будет со сказкой?

– Не пойдет. Вы только вслушайтесь: «Жил старик со своею старухой…» Это Пушкин. Музыка! А у вас что? Корыто. Да рыбка.

СОБИРАЮСЬ В ДОРОГУ

Дома меня ждали сестра Зина и мать.

– Как – ехать? Да еще на Дальний Восток! – всполошились они.

– Вот так. Посылают.

– Это же так далеко!

– Тихий океан… Мой чемодан не видели?

Начали собирать меня в дорогу.

– Альбом, краски, карандаши, – бормотал я.

– Галстук! – предупредила сестра.

Галстук я потихоньку вытащил.

– Батон и кусок плавленого сыра. Я завернула его в тряпочку, – говорила мать.

– Фотоаппарат, катушки с цветной пленкой…

– Ложка, стакан, соль…

– Босоножки…

– Стоп! Зачем мне босоножки?

– Как зачем? Сейчас лето, все ходят в босоножках.

– Но ведь это ДАЛЬНИЙ ВОСТОК! ОКЕАН! ОСТРОВ!

– Ну и что же?

Зина положила босоножки рядом с плавленым сыром.

– А бокс? – вспомнил я.

– Какой бокс?

– Водонепроницаемый, для аппарата. Такая желтая камера с ручками.

– Она лежит в ванной.

Я принес бокс и тоже уложил его в чемодан.

Теперь, кажется, все.

У меня получилось всего два места: тяжелый чемодан и легкий альбом для рисования. Широкий большой альбом – пупырчатые ватманские листы.

Потом я поехал на аэровокзал и, к своему удивлению, купил билет на тот же день, на вечер.

Мы начали прощаться.

– Коля, ты ничего не забыл из нужных вещей? – спросила мать.

– Ничего.

– А если пойдет дождь?

– Сейчас лето.

– А вдруг?

Зина протянула мне свой зонтик.

Я отстранил его.

Я подошел к вешалке и снял плащ. Старый, поношенный плащ. У него был такой вид, будто он объездил весь земной шар.

Все моряки носят плащи. В плащах бьют китов и открывают новые земли.

– Коля, не ленись писать. Обещай присылать письма.

– Мама, это же далеко. Будем обмениваться телеграммами.

– Ну хорошо. Только пиши все подробности. Нас интересует каждая мелочь. Вдруг с тобой случится несчастье. Не вздумай скрывать от меня правду!

В САМОЛЕТЕ

От Ленинграда до Хабаровска лететь не так уж и долго.

Я уселся на свое место, сложил на животе руки и стал думать.

Несколько лет назад я плавал на шхуне «Тригла» по Черному морю. Там я впервые опустился под воду.

В Черном море ласковая прозрачная вода. От аквалангиста, когда он плывет под водой, во все стороны исходит сияние. Это отражаются от его тела солнечные лучи. На Черном море вся вода пронизана солнечными лучами.

Плывешь, над головой гнется ломкое стекло – колышется поверхность моря. Внизу дымится лиловая глубина…

Вот я плыву, вытянув руки вдоль тела. Внизу дно – фиолетовое, поросшее кустиками цистозиры. Подо мной на камне лежит ерш-скорпена. Золотой ерш – в желтых причудливых пятнах. Вся голова в выростах-веточках. Завидя меня, ерш снимается с места и начинает всплывать. Он приближается, растет и становится большим, как собака, прижимается мордой к моей ноге и начинает толкать ее…

Толк! Толк!

Я просыпаюсь.

Я сижу в кресле, вытянув ноги в проход между креслами.

Девушка-стюардесса осторожно носком туфли отодвигает мою ногу в сторону.

Я говорю: «Простите!» – и начинаю устраиваться поудобнее. Откидываю кресло – плохо. Наклоняюсь вперед – еще хуже. Сваливаюсь набок.

Некуда деть ноги!

Я снова вытягиваю их в проход. На них тотчас же наступает какой-то пассажир.

ЧТО ЕМУ НЕ СИДИТСЯ?

Я заталкиваю ноги под переднее кресло. Пробую убрать – ноги застряли. Я потихоньку расшнуровываю ботинки и вытаскиваю по очереди: сперва ноги, потом ботинки.

Наконец я укрепляю перед собой столик, достаю блокнот и карандаш. Начинаю рисовать. Я рисую самолет, девушку-стюардессу, аквалангиста, от которого исходит сияние, и пятнистого ерша-скорпену. Потом я рисую МОРЕПРОДУКТЫ. Они похожи на людей – с бородами, в масках, очень таинственные.

ВО ВЛАДИВОСТОКЕ

От Хабаровска до Владивостока я доехал поездом.

На вокзале меня встретили ученые – муж и жена. Те, что пишут книгу. Он был большой и шумный, она – тихая и маленькая. Оба в очках и с портфелями.

Мы шли по владивостокской улице.

– Морепродукты? О-о-о! – кричал на всю улицу ученый-муж. – У них огромное будущее. Мировой промысел нерыбных уже достиг пяти миллионов тонн. Из них моллюсков – три миллиона, ракообразных – миллион. Десять лет – и рыбы останутся позади. Правда, Лиза?

Ученая жена кивнула.

– Моя фамилия Букин! – продолжал кричать он. – А это Лиза. Зовите нас так.

Он бросился на мостовую и остановил такси.

Мы поехали в институт.

В институте вдоль стен стояли стеклянные шкафы. В каждой комнате было много столов. За столами сидели сотрудники и что-то писали.

– Из морепродуктов Дальнего Востока нас больше всего интересуют… Вы записываете?

Я достал блокнот.

Букин подвел меня к стеклянному шкафу.

– Вот они. Трепанг… Еще трепанг… Морской еж. Мидия. Устрица…

– Я ел устрицы…

– Раковина трубача. Водоросль анфельция, осьминог и…

– Кальмар, – подсказала Лиза.

– Конечно, кальмар. Но лично я уже много лет работаю над изучением трепангов. Трепанги съедобны и, как утверждают японцы, целебны. У трепангов интересное строение. Полюбуйтесь на них. Красавцы!

Трепанги в шкафу были похожи на черные капустные кочерыжки.

– Не забудь, что товарищу надо успеть на катер, – сказала Лиза.

– Я помню. Всех, кого я назвал, вы должны нарисовать в книге. В ней будут рисунки и фотографии.

– Я взял аппарат.

– Прекрасно. А мы все устроили: вы будете жить на острове Попова. Там рыбокомбинат, приветливые, знающие рыбаки. Ловят они не рыбу, а морепродукты. То, что нам нужно. Морепродукты…

– Прошу вас, – сказал я, – не повторяйте так часто это слово. У меня от него мороз по коже.

Лиза рассмеялась.

– До свидания, – сказала она. – Катер ходит от городского причала два раза в день. Не опоздайте. На остров мы послали письмо. Вас там ждут… Адрес острова? Хорошо, мы сообщим его сегодня в Ленинград.

ОСТРОВ ПОПОВА

Катер был весь белый и закрытый. Только в носу у него был кусочек открытой палубы.

Он шел, ударяясь носом о волны. Вода взлетала и падала дождем на палубу.

Пассажиры были сухие. Они все сидели внутри, под крышей. Все в плащах и резиновых сапогах. Сразу видно – моряки и морячки.

Я вышел на палубу. Мы проходили маяк. Маленький маяк на конце длинной косы. Волны, которые шли с моря, останавливались около нее.

Город был уже позади. Катер поворачивал, и за кормой двигался порт: мачты, трубы, краны на причалах, желтые и серые дома на сопках.

Впереди показалась скала. Она стояла отдельно, одна в море, и была из двух половинок. Одна половинка – задранная вверх, как нос тонущего парохода, вторая – наклонная, как труба.

Громадный остров заслонил Владивосток. Он закрыл от меня причалы, трубы. Одна телевизионная мачта осталась торчать в небе.

Мы плыли вдоль берега.

Через час показался зеленый край нового острова.

– Кто тут спрашивал остров Попова? – сказал матрос, выходя из рубки. – Вам выходить, гражданин.

ТЫ, БАТЮШКА, КТО?

По деревянному широкому причалу пассажиры сошли на берег. Они шли, повизгивая резиновыми сапогами. Только я не повизгивал. На мне были легкие черные полуботинки. Я поднял чемодан, взял под мышку альбом и пошел следом.

Рыбокомбинат начинался у самого причала.

За дощатым невысоким забором стояли вытащенные на берег катера. Бревенчатые подпорки держали их. Подпорки упирались в смоленые катерные днища. Днища блестели. Берег пах смолой и рыбой.

У ворот комбината дежурила старуха.

Я поставил около нее чемодан.

– Ты, батюшка, куда? – спросила старуха.

– Мне бы начальство найти. Я из города.

– Наниматься пришел?

– Плавать.

– Ты, случайно, не трепаншшик?

Я не понял.

– Я по казенному делу. Командировочный. Где правление комбината?

– Контора? Вон она.

В конторе моему появлению не удивились.

– Знаем, было письмо, – сказала кудрявая секретарша. – Директор приказал принять и разместить. Жить будете в общежитии, плавать на МБВ-10.

– МБВ – что? – переспросил я.

– Десять. Морской бот водолазный номер десять. Фамилия шкипера Телеев… Клава, где сейчас МБВ-10?

– В море, – донеслось из-за стены.

– Тогда ждите до утра. Вот вам записка в общежитие, к коменданту.

Когда я опять проходил ворота, старуха посмотрела на меня и сказала:

– Нет, батюшка, ты не трепаншшик!.. Комнату снимать будешь? Есть у меня, недорого.

– Не надо.

Я нашел общежитие.

Громадная, с прямой солдатской спиной женщина-комендант прочитала записку, сказала: «Комната, так точно, есть», – и повела меня в конец коридора.

– Только кровать плохая, – объяснила она, – я вам завтра хорошую дам. Вот ваша комната.

Открыла дверь.

Я внес в комнату вещи, разделся и повалился на скрипучую, шаткую кровать.

В голове у меня ревели моторы, стучали колеса поезда.

Я лежал с открытыми глазами до тех пор, пока из вечерней темноты не выплыла скала, похожая на тонущий пароход. Она заслонила для меня весь мир, и я уснул.

ТЕЛЕГРАММЫ

Утром мне неожиданно принесли телеграмму:

ВОЛНУЕМСЯ КАК ДОЛЕТЕЛ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДРОБНОСТИ ПОЛЕТА

МАМА ЗИНА

Как они быстро узнали мой адрес!

Я ответил:

ДОЛЕТЕЛ БЛАГОПОЛУЧНО САМОЛЕТЕ ЗАСТРЯЛА НОГА

КОЛЯ

Здесь все было правда и были подробности.

ПРИВЕТЛИВЫЕ РЫБАКИ

Отправив телеграмму, я пошел искать МБВ-10.

За забором, около которого я проходил в первый день, прямо на берегу стояли цеха. От цехов в море уходили причалы. Рыбацкие суденышки побольше и поменьше покачивались около них.

– Где тут МБВ-10? – спросил я.

Мне показали.

В самом конце причала стоял низенький деревянный бот. У него был прямой нос, крыша над моторным отделением и рулевое колесо на корме. На носу лежали два зеленых водолазных костюма и стояли два медных глазастых шлема. Белые резиновые шланги, как змеи, свернулись около них.

Ни корме стоял матрос. Плотный, невысокий, совсем мальчишка.

– Скажите, не вы будете Телеев? – спросил я его.

Матрос перешел к носовой каюте и крикнул вниз:

– Володя!

– Что?

– Спрашивают.

– Кто?

– Кто вы будете? – спросил матрос.

– Я, собственно говоря, художник.

– Художник!

– Здесь все художники.

Из каюты на палубу один за другим вылезли три человека. Все они были в ватниках, на одном кепка-блин.

– У меня есть задание, – сказал я. – Директор комбината разрешил…

Человек в кепке сказал:

– Жаботинский, ватник!

Молодой матрос нырнул в каюту, вылез и положил передо мной на причал старую ватную куртку.

– Заводи мотор! – сказал человек в кепке.

Я понял, что это и есть Телеев.

– Я не умею заводить мотор, – сказал я.

Телеев поморщился:

– Я не вам. Заводи!

Моторист уже сидел в машинном отделении. Оттуда послышался лязг, мотор чихнул и взревел.

Я понял, что они уходят в море.

– Подождите, – сказал я. – Я не ожидал, что все будет так быстро… У меня нет с собой аппарата. Он в чемодане.

Мотор тарахтел. Палуба под ногами Телеева нетерпеливо вздрагивала.

– Какого аппарата?

– Фотоаппарата. У меня «Зенит-3М». У меня цветная пленка.

– Глуши мотор! – сказал Телеев.

Мотор захлебнулся и умолк.

– В чем дело? – спросил моторист, высовывая голову из люка.

– Товарищ – фоторепортер. Надо подождать его.

– Я не фоторепортер, я художник. И потом, мне надо разобрать вещи, привыкнуть. А то сразу так – в море…

– Как хотите. Сегодня – солнце.

– А завтра его не будет?

Телеев пожал плечами. Моторист в люке тоже пожал плечами. Они пожали плечами и переглянулись.

Я сошел на причал. Моторист скрылся в машине.

Снова запустили мотор, матросы отвязали канат, и катер ушел.

Он ушел в море, а я отправился домой.

Да, да, сперва надо осмотреть остров. Надо привыкнуть.

Я взглянул на часы – восемь часов утра.

ОСТРОВА НА ГОРИЗОНТЕ

Я шел осматривать остров.

Желтая дорога вела из поселка в лес.

Лес был густой, непролазный. Высокая, по пояс, трапп росла между деревьями. На деревьях висели, как плети, тонкие суставчатые лианы.

Я шел по дороге. Справа от меня между верхушками деревьев чернела большая сопка. Слева шумело море. На верхушке сопки виднелась ровная площадка.

Я шел по лесу час, второй. Дорога не кончалась и не делала крутых поворотов. Сопка все время была у меня справа, море – слева. Только тень моя передвигалась: сперва она прыгала позади, потом забежала сбоку и, наконец, появилась спереди.

И тогда я понял, что кружу. Что дорога идет по острову вокруг сопки и что если я пойду по ней дальше, то вернусь в поселок.

Я свернул к морю, прямо на шум волн. Они шумели совсем неподалеку, но как только я сделал несколько шагов, то сразу попал в болото.

В невысокой траве лужами стояла вода. Глина не давала ей уйти в землю. Мелкому холодному болотцу не видно было конца.

Я вернулся обратно. Ноги мокрые. Была не была! Махнул рукой и пошел напролом через лес к сопке.

Сопка была крутая и скользкая. Лес редел.

Несколько шагов, и моя голова поднялась над вершиной.

Вокруг до самого горизонта море! И острова.

Острова были зеленые. Они плыли по морю; приближаясь к горизонту, становились голубыми.

На вершине сопки кто-то выложил площадку из камней. ЗАЧЕМ?

Наверно, задумал когда-то строить дом, заложил фундамент, а бревна для дома затащить сюда не смог. А может, во время русско-японской войны на этой площадке стояли генералы и смотрели в подзорные трубы, как приближаются к Владивостоку серые японские миноносцы?

Дул ветер, сильный ветер, которого не было внизу.

На юге, в море, стояла розовая полоса тумана.

Я обошел площадку кругом и начал спускаться по тропинке вниз. Идти было скользко.

ОТКУДА ЗДЕСЬ ТАК МНОГО ВОДЫ?

ДОЖДЬ

На следующий день я проснулся оттого, что кто-то барабанил по стеклу: тук-тук-тук…

Я поднял с подушки голову.

Небо было серое и плоское. С этого плоского неба на землю спускались серые нити. Шел дождь. Крыши домов блестели. Блестели трава и листья деревьев. Дорога около дома потемнела. Из желтой она превратилась и коричневую.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Получите кровать.

Я пошел следом за комендантом в кладовую. Кровати все были с чугунными литыми спинками. Их нельзя мило оторвать от пола.

– Тяжесть-то какая!

– Позвольте! – сказала комендант и подняла сразу дно спинки, как перышки.

Следом за нею я потащил кроватную сетку.

В комнате комендант поставила спинки – они стали как вкопанные, – бросила между ними сетку. Сетка с лязгом вошла в пазы.

– Готово, – сказала комендант, – сейчас постелю.

Она привела в порядок кровать, сдернула со стола старую скатерть, принесла новую, сменила в графине воду. Раз-два – и готово.

– Не понравится вам у нас, – сказала она на прощание, – быстро уедете.

– Почему вы так думаете?

– Знаю. Городским всем не нравится. Что тут? Одно кино.

– Отчего же только кино? А природа? Острова кругом интересные.

Комендант посмотрела на меня с недоверием:

– Какие острова?

– Те, что рядом.

– Вы что, их видели?

– Вчера на верхушку сопки лазил.

Комендант вздохнула.

– А вот я там не была. Пятый год на острове и все не собралась. Все некогда. То приезжают, то уезжают, то белье, то кровати… Красивые они?

– Острова? Очень. Все зеленые, а вода вокруг них голубая.

Комендант еще раз вздохнула.

– Счастливо оставаться! – по-военному сказала она и вышла.

Мне надо было на катер. Я достал из чемодана плащ, надел черные полуботинки и вышел из дома.

Дорога раскисла и стала липкой. Она присасывалась к подметкам. Полуботинки с писком отрывались от глины: чвик! чвик! Брызги летели во все стороны. Ноги тонули в лужах.

Когда я дошел до причала, мои черные полуботинки стали желтыми. На катере меня ждали, мы отошли от причала.

К ОСТРОВУ СИБИРЯКОВА

МБВ-10 тарахтел мотором, раскачивался на волнах, неторопливо шел вперед. На палубе, кроме меня, был один Телеев. Он стоял на корме за рулем и смотрел вперед. Перед ним на машинном люке лежал бинокль.

Впереди был западный берег залива.

С неба падала морось. На люке, на медных водолазных шлемах – всюду были капли. У Телеева промокла кепка. Она была сплющенная, как блин, и блестящая.

– Скажите, – спросил я, – что мы будем ловить?

– Трепангов.

– А где?

Шкипер пожал плечами.

Ветер был несильный, но с моря шла тяжелая пологая зыбь. Она лениво раскачивала бот.

Мы подошли к берегу. Здесь зыбь вела себя совсем по-другому. Она выбегала на мелководье, поднималась горой и с ревом обрушивалась на камни. Вода около берега была мутная и кипела.

Вся команда вышла на палубу.

– Нельзя здесь работать! – сказал Телеев. – Придется идти прятаться.

– К Сибирякову?

– Туда.

Ко мне подсел один из матросов.

– Можно посмотреть? – спросил он и показал на фотоаппарат.

Прежде чем дать ему камеру, я сам посмотрел через нее на море. В зеленоватом стекле отражались хмурые берега. Шевелилась белесая горбатая зыбь.

– Сейчас будем проходить кекур Колонну! – сказал матрос. – На ней нерпы живут. Вот она.

Катер проплыл мимо одинокой, торчащей из воды скалы. Она, и верно, была похожа на колонну. С одной стороны от скалы отходила в море коса. На косе лежало несколько черных тюленей – нерп.

Услыхав катер, нерпы нехотя поднялись.

Я взял у Телеева бинокль и стал их разглядывать. У нерп были усатые собачьи морды и блестящие – бусинами – глаза. Кипящая пена подкатывалась под их лоснящиеся бока.

Самая осторожная из нерп сползла в воду.

Катер отвернул, оставил кекур Колонну за кормой и направился к острову Сибирякова. Здесь в тихой, укрытой от волны и ветра бухточке Телеев отдал якорь.

Первым под воду полез он сам.

ПИТОМЗА

За бортом пузырилась вода. Гладкий след, который оставался за водолазом, шел кругами. Телеев бродил по дну.

– Как танк ходит, – с уважением сказал матрос.

Его звали Володя Шапулин. Пока мы шли к острову, он рассказал мне о команде.

Шкипер катера, он же старший водолаз, – Володя Телеев.

Моторист – Самойлов. Прозвище – Дед.

Матрос – Веня Жаботинский. Второй водолаз – он, Шапулин. И все.

Команда – четыре человека. Когда много работы, Телеев берет с собой еще одного-двух водолазов.

Сейчас работы немного.

– Трепанга стало меньше. Выбрали его, – объяснил Володя. – Надо новые места искать. Раньше, бывало, только спустишься, готово – полная питомза. А сейчас!..

Питомза – веревочный мешок. В нее собирают трепангов.

Передо мной около телефона стоял Дед. Он был молод, белобрыс и на деда ничуть не похож. Только нос широкий, как у Деда Мороза.

Телеев сделал под водой еще круг и начал приближаться к катеру.

– Стой! – крикнули ему в телефон.

Пузыри всплывали уже у самого судна.

На дно опустили на веревке карабин – стальной крючок с защелкой. На карабине – пустую питомзу.

– Готов! – прохрипел телефон.

Веревку стали тащить.

Из глубины показался серый мешок, набитый чем-то блестящим, коричневым.

Питомзу перевалили через борт, раздернули шнурок, которым она была завязана, и из мешка на палубу хлынул поток шишковатых, скользких, похожих на кедровые шишки червей.

Это были трепанги. Большие – с ботинок и маленькие – с кулак.

Пустую питомзу, которую опустили на крючке, Телеев снял и оставил у себя.

КАКОЕ ЗВОНКОЕ СЛОВО: ПИ-ТОМ-ЗА!

РИСУНОК

Трепанги лежали на палубе молча. Они шевелились чуть-чуть, почти незаметно.

Шапулин и Веня выпотрошили их, промыли, уложили в бочку. Поверх налили воды.

На палубе стояло три бочки.

Это наша норма, наш план. Ради этих бочек мы и пришли к острову.

Я сунул в бочку руку и вытащил оттуда трепанга. На ощупь он был совсем как резиновая игрушка. Упругие шишечки на его спине торчали во все стороны.

Достал альбом и нарисовал его.

Первый рисунок для книги готов.

ОНИ ОЧЕНЬ РАЗНЫЕ

Домой мы возвращались вечером. Я сидел вместе с Шапулиным на люке. В ногах у него стояли бочки с трепангами.

– Какие они все разные, – сказал я, – коричневые, желтые, пестрые.

Шапулин кивнул.

– Разные, – сказал он. – Другой раз посмотришь на дне, каких только нет. Вон один с краю лежит – совсем черный. А говорят, даже белые есть. Мне не попадались.

– Белые как снег?

– Не знаю.

Сегодня Шапулин опускался последним. На нем был грубый свитер, штаны, связанные заодно с носками. Он сидел как большая шерстяная кукла. В горле свитер был растянут, и шея из него торчала.

– Я школу после восьмого класса бросил, в техникуме учился, – рассказывал Шапулин. – В сельскохозяйственном. На механизатора. Моторы хорошо знаю. Неделя осталась до экзаменов – уехал. Сюда завербовался.

– Что же так?

– Не знаю, понесло… Здесь мотористом сначала был. Не понравилось: стучит сильно. И все время внизу, без воздуха.

– А как же ваш Дед?

– Так он настоящий моторист, а я – так.

На палубу вышел Жаботинский. Он потянулся, сделал упражнение – шпагат и полез на рубку набрать из бочки пресной воды.

Из открытого люка кубрика повалил голубой ядовитый дымок. Загремели жестяные кружки. Жаботинский готовил чай.

– Говорят, все животные бывают черные и белые, – сказал Шапулин, – даже слоны… Я учиться зимой хочу. Школу, дурак, бросил. Как думаете, теперь смогу?

– Теперь тяжело будет. Не знаю.

– Зимой мы на берегу болтаемся. Я буду стараться.

БАМБУК

Рядом с бочками лежал кусок бамбукового ствола. Настоящее бревно, только пустое и внутри с перегородками.

ЗАЧЕМ ОНО?

Когда про человека хотят сказать плохое, про него говорят: «Бамбук!»

Придя домой, мы стали сдавать трепангов.

– Жаботинский – бамбук! – крикнул Телеев.

Ага!

Но Веня не обиделся, а поднял бамбуковый ствол. У каждой бочки была сверху веревочная петля. Жаботинский продел бамбук в такую петлю и положил конец ствола на плечо. За второй конец взялись Дед и Шапулин.

Они подняли стокилограммовую бочку. Один конец держали двое здоровых парней, второй – маленький квадратный Жаботинский. Осторожно ступая, они понесли бочку с катера в разделочный цех.

Я вспомнил: Жаботинский – знаменитый силач. Значит, Веня – по праву его однофамилец.

И еще я понял, зачем на катере бамбук. Тут никакое другое дерево не выдержит.

ГАЛОШИ

Дождь лил третий день подряд.

Я сидел в комнате, как в плену.

Дорога превратилась в реку из желтой грязи. Лужайки за домом стали черными.

Я понял: мне нужны сапоги. Резиновые, высокие, как у всех на острове.

Я надел свои раскисшие полуботинки, отправился в магазин.

Магазин стоял на горе. Я лез к нему наверх по щиколотку в грязи, скользил, цепляясь руками за кусты. Желтые ручьи текли мне навстречу.

Я ввалился в магазин и прохрипел:

– Сапоги!

Девушки-продавщицы очень удивились:

– Вы это о чем?

– Мне нужны сапоги. Резиновые. Сорок второй размер. Срочно. Высокие, до колен.

– Сапог нет, – ответили девушки.

Ноги перестали меня держать, и я упал на подоконник.

– Поймите, – сказал я. – Приехал издалека. Мне надо все время ходить. У меня есть босоножки. Но я не могу в них. Я тону в грязи.

– Сапоги все разобрали, – сказали девушки.

– Милые! – взмолился я. – Приехал издалека.

– Катя, поищи, там какие-то еще есть, – сказала продавщица постарше.

Та, что помоложе, принесла из задней комнаты миленькие резиновые сапожки.

– Только такие, – сказала она, – только детские, на пять лет.

– Мне не пять лет. – Я чуть не плакал. – Мне тридцать четыре года. У меня сорок второй размер!

– Странный вы человек, – сказала старшая. – Сапоги покупают заранее. Вам говорят ясным языком: взрослых сапог нет. Зимой…

Я покачал головой. Зимой меня здесь не будет. Я буду ходить дома по асфальту в галошах…

Стоп! Это идея!

– А галоши у вас есть?

– Сорок первый размер.

– Давайте.

Я заплатил деньги и получил пару блестящих, словно облитых маслом, галош. Примерил их. На полуботинки галоши были малы. Ничего!

Я снял полуботинки и надел галоши. Я надел их просто так, на носки.

Я знал, что спасет меня. БОСОНОЖКИ. Они меньше, а в крайнем случае им можно обрезать носки.

Пускай никто еще не ходил в галошах, надетых на босоножки. Я буду первый.

Мне не страшна теперь никакая грязь.

Я вышел из магазина и пошел самой серединой улицы. Я не шел, а плыл по грязи. Как Колумб к Антильским островам.

ТЕПЕРЬ ДОЖДЬ МНЕ НЕ СТРАШЕН!

ЛЕСНЫЕ ВОДОПАДЫ

Я шел по лесу.

Лес был мокрый, сырой. В нем хорошо слышались все звуки.

За мной кто-то шел следом.

Я сразу заметил это. Шагов слышно не было, но ветки позади то прошумят, то замолкнут. То сзади, то сбоку.

Я остановился и стал ждать.

И тут совсем рядом, под соседним деревом, кто-то как забарабанит. Я – туда. Никого.

Постоял на месте, послушал и понял.

Шумели капли. Маленькие капли воды. Сорвется капля с самой макушки, упадет пониже на лист. А там, на листе, другая капля лежит. Сольются они, станет листу невмочь держать их, прогнется и уронит – уже две капли. А там, ниже, четыре… восемь… И рухнул вниз дробный лесной водопад.

Послушал я и пошел дальше. Шел, пока не наткнулся на развалины. Видно, стоял здесь когда-то дом. Только, наверное, очень давно. Тут фундамент когда-то был, здесь – стена… Все погребено в траве, сквозь пол деревья проросли, водой залит подвал.

Хотел я кирпич поднять, ухватился за него, а он развалился в руке – раскис.

Видно, здесь когда-то самые первые поселенцы жили. Лет двести назад.

Обошел я развалины кругом. Куст, под кустом сухой кусок стены. На нем кто-то копотью вывел:

ЖИЛ В ЭТОМ ДОМЕ…фамилия неразборчиво и год: 1956.

Вот тебе и двести лет! Всего десять лет, как ушел человек.

В лесу – как в воде: что упало, затянулось травой, плесенью, мхом – утонуло, ушло на дно.

Десять лет – как десять метров глубины: кое-что еще рассмотреть можно.

Пятьдесят – и следов не найти.

ЕЩЕ РИСУНОК

– Николай, там осьминога привезли! – сказал мне Дед.

– Где?

– На первом причале. На сейнере лежит.

Я схватил альбом и побежал.

У причала стоял малый рыболовецкий сейнер – МРС. На палубе в дощатой выгородке была навалена и пластами рыба. Она тускло поблескивала, как жесть.

Поверх рыбьих приплюснутых тел лежало что-то фиолетовое, в пятнах. Это был осьминог. Он скорчился, застыл и был похож на лепешку студня.

Вот он какой!

Я спросил рыбаков:

– Можно мне его взять?

– Варить?

– Рисовать.

Поздно. Мы уже на завод сообщили. Сейчас его заберут.

– Я недолго…

Осьминога вытащили на причал.

Он был вялый, ни одно щупальце не шевелилось. Глаз не было, только по бокам головы две плотно закрытые щелки.

Я развел щупальца, присел на корточки и стал рисовать.

На рисунке я сделал осьминога не таким плоским и дряблым.

По-моему, получилось хорошо.

Только кончил, пришли две женщины в ватниках, положили осьминога на носилки и унесли. Он лежал на носилках как пласт. Тело его в такт шагам тряслось и покачивалось.

Итак, еще один рисунок! Есть еще одно морское животное.

ПУСТАЯ КОМНАТА

Каждое утро, когда я шел на катер и проходил ворота, меня останавливала старуха сторож.

– А, это ты, батюшка? Все ходишь? – спрашивала она.

– Хожу.

– Все общим житьем живешь?

– В общежитии.

– А у меня комната пустая…

Старуха вздыхала.

Однажды я не выдержал.

– Бабушка, – сказал я, – не беспокойтесь, мне и там хорошо. А комната вам самой нужна.

– Не нужна теперь, – сказала старуха. – Сын прежде в ней жил.

– Он что – уехал?

– Погиб… Водолазом был… Прошлым летом погиб…

Старуха стояла в воротах и как-то странно, просительно смотрела на меня.

Я смутился.

– Если кому-нибудь понадобится комната, я скажу. Я обязательно пришлю таких людей к вам, – сказал я. – Скоро мои знакомые из Владивостока должны приехать.

Я сказал и подумал, что Букину и Лизе незачем останавливаться у кого-то на один день.

Просто мне хотелось ободрить старуху. Уж очень невеселой она выглядела.

ПОД ВОДУ

На катер для меня притащили легководолазный костюм и помпу.

– Только сначала сдашь зачеты, изучишь правила, тебя осмотрит врач, – сказал Телеев. – Чтобы все было в ажуре. А то отвечай за тебя.

– Отвечать все равно придется, – сказал Дед.

Он не очень-то верил, что на Черном море я уже опускался с аквалангом.

Для пробы меня опустили на пятнадцать минут около причала, на глубину три метра.

Сначала надели костюм. Он был как детская матрешка: из двух половинок. Рубаха и штаны надевались на широкое стальное кольцо-пояс. Поверх пояса затягивалось второе кольцо. Половинки соединялись, прижимались друг к другу. Шлем у костюма был мягкий, похожий на капюшон, только с маской.

Меня одели и начали опускать. Опускали постепенно. Вода была мутная. Ничего, кроме обросшей ракушками причальной сваи, я не видел. С моря шла зыбь. Меня качало и ударяло о сваю. Стук головой, стук! Я сразу попросился наверх.

– Написано в инструкции: первый раз держать пятнадцать минут, – ответил по телефону Телеев.

На шестнадцатой минуте меня вытащили.

– Вот теперь можешь опускаться. Снимай и рисуй под водой сколько хочешь! – сказал Телеев. – Самочувствие как?

– Ничего. Сваи у вас что – железные?

– Железные.

– Чувствуется!

ЕЩЕ ТЕЛЕГРАММЫ

Не успел я прийти домой, как мне вручили новую телеграмму:

ТВОЮ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛИ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДРОБНОСТИ РАБОТЫ

МАМА ЗИНА

Я ответил:

НАЧАЛ СПУСКИ УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ О СВАЮ

КОЛЯ

«ВИСЮ»

Через два дня я опустился в водолазном костюме в море.

Мы работали у восточного берега острова.

Берег был пустынный.

На нем стояли, как изваяния, каменные столбы.

– На острове Пасхи в Тихом океане есть очень похожие фигуры, – сказал я, – только они изваяны рукой человека, а эти?

– Ветер да море, – сказал Телеев. – Бывает, заштормит, так их водой, как ножом, режет.

Он сидел на перевернутом ящике и отдыхал, прежде чем пойти второй раз под воду.

Одели и меня. Я взял фотоаппарат, мешочек из полиэтилена, выждал, когда запустят помпу, проверил телефон, закрыл окошко маски и полез за борт.

Последняя ступенька лесенки. Я шагнул вниз, за окошечком запузырилась вода.

Меня опускали, держа за шланг и сигнальный конец, Шапулин и Жаботинский.

Опускали быстро. Мимо прошел черный катерный борт. Наискосок в сторону убежал якорный канат.

Из голубой тьмы вынырнуло и стало приближаться морское дно.

Я уже почти касался его ногами, как вдруг дикая боль вошла в уши. Будто в барабанные перепонки кто-то сунул по гвоздю и, проткнув их, стал сверлить мозг. Я закричал.

– В чем дело? – спросил Шапулин.

– Стой!

Спуск прекратили.

– В чем дело?

– Уши!

Меня стали поднимать. Я не чувствовал ничего, кроме боли в ушах. Только когда мое плечо стукнулось о дно катера, боль немного утихла.

– Ну как? – спросили по телефону.

Я молчал.