Текст книги "Танк на Медвежьем болоте"

Автор книги: Святослав Сахарнов

Соавторы: Николай Федоров,Олег Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

15

Старый Бор встретил его уборочной суетой: по деревенской улице, пыля, то и дело проносилась «Нива», в которой объезжал поля и фермы председатель колхоза, сорванным натруженным голосом с утра пел за околицей трактор, проплывала между изб к силосной яме огромная зеленая копна, такая большая, что из-за нее не было даже видно ни на чем везут ее, ни что ее тянет. Ребята и Нина в школе почти не бывали – все в поле, дорога каждая пара рук.

Случилась чепуха – Виктор Петрович подвернул в первый же день после приезда ногу и теперь то лежал в директорском кабинете, то ковылял по комнате, доставая записи – все, что набросал здесь во время первого приезда и в городе, после встреч с Сашей Копейкиным.

Еще доставал он записную книжку и перечитывал письмо Михайловой Хазбулаеву, он помнил его – два листка из школьной тетради, исписанные тонким летящим женским почерком.

«Дорогой Фильдрус Ахлямович!

Пишет Вам снова жена Михайлова В. К. Надежда Павловна. Пишу после звонка военного комиссара, который сказал, что ничего нового о муже сказать не может. Много лет прошло с того дня, когда мы с Володей простились у ворот танкового училища, откуда он должен был уезжать сперва на Урал за техникой, а потом на фронт, и немногим меньше со дня, когда я получила от него последнее письмо. Я не рассказывала Вам еще о нем. В нем он писал, что прибыл в часть, что техника (так он называл свой танк) отличная и что уже побывал в первом бою, о подробностях которого не было ни слова. Письмо написано в декабре 1942 года, зимой, в самые сильные снега, и я, как жена командира, хорошо представила тогда себе, как это трудно и ужасно вести бой в мороз и пургу. Из отдельных фраз можно было понять, что место, где стоят они, лесистое. Отсюда я сделала вывод, что это где-то в центре России, в середине фронта, который охватил огненным полукругом в ту зиму нашу страну. Оттого, слушая по радио сводки Советского Информбюро, я всегда с волнением запоминала все, что говорилось о боях там. Увы, письмо оказалось единственным, второго не пришло, а спустя несколько месяцев, как Вы знаете, поступило черное извещение, что мой муж пропал без вести. Но и на этом мои терзания и терзания нашей дочери не окончились (повторю, что за три месяца до призыва Володи в армию у нас родилась дочь Ксения). Решусь написать о том, что раньше не рассказывала. Спустя месяц или около того, я была призвана в одно учреждение, где меня спрашивали о судьбе мужа: не знаю ли я что-нибудь о нем, не давал ли он о себе знать уже после того, как я получила извещение. Подозрения и тревогу, которые возникают после таких вопросов, можно понять, они нестерпимо стыдны. Так отнеслись к ним и многие знакомые и соседи, которым я совершенно напрасно рассказала об этой беседе. Многие отшатнулись от меня. Перемену в отношении ко мне я заметила и дома, и на работе, но все равно, я говорила тогда и продолжаю утверждать – никто так хорошо не знает Владимира, как я, – я совершенно уверена, что он не мог запятнать честь советского офицера, не мог причинить мне и нашей крошечной дочери хоть какой-нибудь вред. Мне крайне тяжело вновь ворошить эти воспоминания… Боюсь, что и это мое письмо ничего не добавит к тому, что уже знаете Вы. Но если оно хоть чуть-чуть поможет Вам снова оживить в памяти лицо человека, который мог быть сейчас Вашим другом, я буду рада и этому. С волнением жду от Вас известий. Радостными они уже быть не могут – столько лет прошло – но может быть, хоть какое-нибудь утешение мне и Ксюше (она уже взрослая женщина, замужем и сама имеет дочь-школьницу) они принесут. Заранее благодарна Вам,

Михайлова».

Прочитав это грустное письмо, Виктор Петрович каждый раз сидел глубоко задумавшись. Он представлял себе, как год за годом женщина ждет вести, которая воскресила бы в ней надежду вновь увидеть мужа, как затем она начинает стареть и все равно ждет, потому что эта надежда сменяется другой, пускай такой скромной, но тоже необходимой, – надеждой узнать правду.

Когда вечером забежала Нина и спросила: как нога, не нужно ли привезти из Энска врача? – он сказал:

– Надо идти к танку. Надо обязательно проникнуть внутрь, мы должны быть спокойны, что сделали все, что могли.

Нина заулыбалась:

– Рветесь в лес? Значит, нога поправилась. Но у меня уборка. И я не могу срывать с нее ребят. Потерпите еще два дня. Сегодня понедельник? Вот в четверг и пойдем. Мы освободимся, ваша нога окрепнет. А как вы попадете в танк?

– Нужен домкрат, простой автомобильный домкрат. У председателя – «Нива», попросите у него часа на три. Сходим в лес и вернем. Это мне райкомовский Миша посоветовал. Я ему про танк рассказал, он и сообразил. Говорит – поможет открыть.

Нина засмеялась.

– Когда вы сказали «домкрат», мне захотелось спросить: «а может быть, костыли?» Или это злая шутка?

– Достаточно злая. Но обещаю вам, что к четвергу буду уже прыгать.

16

Кроме домкрата от «Нивы», председательский шофер посоветовал еще взять монтировку. Они лежали в Нинином рюкзаке, а нес этот тяжеленный рюкзак Виктор Петрович.

Даже Акбар, словно понимая, что сегодня предстоит что-то необычное и пугающее, бежал молча. Изредка он останавливался, оглядывался и снова пускался бежать размашистой рысью. На кочках, местами начинающих желтеть, местами еще зеленых, красными брызгами уже лежала брусника. Ветки гонобобеля голубыми ягодами хрустели под ногами, чавкала болотная жижа. Виктор Петрович и Нина шли рядом следом за мальчишками и Таней.

– Что вы вечером делаете? – перебила размышления Левашова Нина. Она перестала прыгать с кочки на кочку, остановилась и теперь, покачиваясь, поджидала его.

– Ничего. Что я делаю обычно по вечерам? Читаю.

– Идемте в кино. Приехала кинопередвижка. У нас всегда, когда кончаем уборку, отдых и обязательно фильм.

– С удовольствием.

А в это же самое время Таня, которая шла с мальчишками, говорила:

– Так вот, вырасту, кончу школу, пойду в цирк. Работать с животными. Рассказать вам, как я управляю Акбаром? У него тонкий слух. Не заметили, что у меня на всех платьях сбоку карман? Эх вы. Вот. А еще один будущий красный офицер, а второй – мыслитель. Наблюдательность надо развивать. В кармане у меня что?

Она вытащила маленький коробок и потрясла в воздухе.

– Спички? Ты же говорила, что никогда не будешь курить.

– И не буду. А в коробке вместо спичек?

Она помахала кулаком, в котором была зажата зубочистка.

– Спрашиваю Акбара… Ну, хоть вот: сколько в небе ворон? И потряхиваю коробком. Два раза – он лает два, три раза – три. Съели?

– Ну ты даешь! – сказал Андрей. – Сама, что ли, придумала?

– В каждой книге про цирковые фокусы это написано.

Мальчишки обескураженно помолчали, потом Андрей сказал:

– Мы к тебе сегодня придем.

– Зачем это?

– Надо. Забыла про старую мельницу? Надо посмотреть, может, там что-нибудь есть. Только – секрет?

– Секрет. Ладно, приходите, сходим.

К танку вышли как всегда неожиданно. Бледно-оранжевое солнце высветило поляну, искривленные березы, начинающую желтеть листву, черно-зеленое пятно башни, наклонный, лежащий дулом на земле, ствол орудия. Вскарабкались на броню.

Между люком и крышкой была небольшая щель. Коля неумело просунул в нее конец монтировки. Навалились вдвоем, крышка со скрежетом приподнялась, из люка на ребят пахнуло сыростью.

– Домкрат теперь влезет?

– Попробуй.

– Не так, мыслитель, как ты ручку качать будешь?

– Без тебя знаю.

Коля качнул ручку домкрата, тот стал раздвигаться, крышка со скрежетом начала ползти вверх.

– Давай теперь я, – Нина поменялась с Колей.

– А ну, навались. Руками! – Виктор Петрович с мальчишками откинули люк.

– Кто полезет? – Нина посмотрела на Виктора Петровича.

– Я. Только фонарик достану.

Он вытащил из кармана куртки привезенный из города фонарик, наклонился над люком и посветил в него. Бледный желтоватый круг света высветил внизу черную грязную лужу, черное, закопченное бесформенное железо, какие-то висящие, такие же черные, лохмотья.

– Страшно? – спросила Нина.

– Страшно, – согласился Виктор Петрович и перекинул ногу через край люка.

Опустив ноги, Виктор Петрович сначала тронул носком ботинка остатки сидения, на котором сидел когда-то командир, задержался на локтях, протиснулся между сидением и стенкой, нащупал ногой пол, это, вероятно, был не пол, а какой-то искореженный взрывами настил или крышка металлического ящика. Ботинки завязли в чем-то вязком, липком, холодная жижа потекла в носки. Он опустил голову, включил фонарик, провел лучом по стенкам, по черной неподвижной жиже, и понял, что найти в танке что-либо будет очень и очень трудно. Взрыв, потом пожар, потом внутрь попала вода, натекла грязь.

– Ну, что? – шепотом спросила Нина.

– Пока ничего.

– Попробуйте пошарить рукой.

Он послушно опустил руку и, светя вослед пальцам, стал наощупь обследовать все закоулки. Один раз под ладонь попались круглые мелкие предметы, он сгреб их в горсть, поднес к свету – позеленевшие пистолетные патроны. Другой раз пальцы наткнулись на какой-то листок, он осторожно потащил его – листок повис, стал расползаться. Что это было? Бумага, кусок ветоши, кожаный переплет журнала? Коричневые лепестки, источая воду, один за другим разваливались, падали, оставляя на пальцах липкую грязь. Наконец он попробовал шарить под собою ногой и наткнулся носком на какой-то, уступающий нажиму, круглый предмет. Наклонился, с трудом вытащил – снарядная гильза, разорванная взрывом, большего калибра. Виктор Петрович понял – пушечная.

Больше ничего не попадалось, и он уже хотел было вылезти, как вдруг пришло в голову: раз уж он все равно мокрый по пояс, может, пошарить руками поглубже, наощупь, в грязи? Ведь все, сброшенное с места взрывом, должно быть там, на дне. Опустился на колени. Нина сказала:

– Я буду светить вам сверху, дайте фонарик.

Наклонясь, погрузил ладонь в густую вязкую жижу, начал обшаривать каждое углубление, каждый выступ. Он не знал устройство танка и искал наощупь, все больше теряя надежду. Все, что вытаскивал, отдавал наверх Нине, но это были предметы случайные и безымянные: осколки, сорванные гайки, попались молоток и разводной ключ. «Инструмент водителя», – подумал Виктор Петрович, и вдруг почувствовал, что между пальцев проскользнуло что-то круглое, легкое, нагнулся и накрыл ладонью небольшой плоский предмет. Осторожно взяв в горсть, поднял его, поднес к глазам – ком грязи, в нем – грязь быстро стекала, – блеснул металл. Попросил Нину:

– Возьмите у меня… Что это?

Нина откинулась от люка, вверху раздались неясные возгласы, снова появилась ее тень и задыхающимся от волнения голосом она сказала:

– Вылезайте, посмотрите, скорей!

– Сейчас…

Он продолжал обследовать дно до тех пор, пока не убедился, что больше ничего не достанет, и тогда, с трудом ища, куда бы поставить ногу – из ботинок, с одежды лились вода, грязь – с помощью Нины с трудом выбрался из люка.

– Так что там такое? – Присел на корточки. На танковой, покрытой облупленной почерневшей краской, броне лежал маленький круглый грязный комочек. Виктор Петрович поднял его и, положив на ладонь, повернул к свету. Блеснул желтый металл. Золотые карманные часы! Стекло вылетело, стрелок нет, он потер пальцем циферблат, сверкнула белая эмаль, зарябили остатки цифр.

– Вот носовой платок, протрите, – быстрым шепотом сказала Нина.

Таня и мальчишки, тесно сбившись в кружок, затаив дыхание, ждали.

– Виктор Петрович, на крышке что-то написано!

Он отвел руку. На круглой выпуклой желтой поверхности отчетливо была видна буква «X».

– Хазбулаев… Это часы старшего лейтенанта Михайлова… Это он погиб в этом танке. Он и его экипаж. Они не пропали без вести, – сказал Виктор Петрович. – Они сражались здесь до конца.

Нина взяла у него часы, а потом их так же бережно стали передавать из рук в руки ребята.

– Ну, вот и стало все ясно… Давайте нарвем болотных цветов и принесем их в наш музей. Цветы, сорванные в этот последний день, – сказала Нина. – Они засохнут, но всегда будут напоминать о нем.

– А часы отправим его жене, – добавила Таня. – Ведь так? Вы говорите, она столько лет ждала и верила. Правильно?

– Конечно, отправим… Ну, мальчишки, живо – по кустам.

На сухом песчаном взлобке наломали лиловых, горько пахнущих веток вереска, осторожно опустили крышку люка.

Начался обратный путь. Виктор Петрович шел последним, идя, представлял себе, как он, вернувшись в редакцию, первым делом даст телеграмму в Харьков. А может быть, даже по пути на юг заедет к Михайловой. Как при встрече они сядут друг против друга и он, не глядя в лицо пожилой, столько лет жившей ожиданием чуда, женщине, протянет ей коробочку с часами и начнет объяснять про Хазбулаева, про человека, который тоже любил ее мужа, и про подарок, которому они оба в тот момент придали совсем другое значение: знак внимания, память о бое, но не будущее, не судьба…

Выбрались на знакомую тропу. Шли сосняком, Левашов далеко отстал, под сапогами хрустит, петляет засыпанная мертвым серым мхом тропинка. Как вдруг где-то совсем рядом громыхнул выстрел, пуля с визгом пропела над головой. Виктор Петрович бросился на землю. Посыпались срезанные пулей хвоя и мелкие ветки.

Затем послышался треск, кто-то уходил, ломая кусты.

– Кто это стрелял? – крикнула Нина. Они с ребятами уже бежали к нему, назад. Подлетел и остановился, вздрагивая, готовый по первому приказанию бежать дальше, Акбар.

– Я смотаюсь посмотрю, кто это был, а? – неуверенно спросил Андрей.

– Не смей этого делать! – Нина рассердилась.

Лица у всех были бледные.

– Ничего особенного не случилось, – сказал, наконец, Виктор Петрович. – Случайный выстрел, не надо волноваться. Пошли дальше.

– Случайный! Она как чиркнула, я как пригнусь! – Коля покачал головой. – Нет, это в вас стреляли! Факт!

– Ну кто в наше время будет стрелять в людей? – Таня говорила не очень уверенно. – Акбар перед этим остановился, хотел назад кинуться – я задержала. Он ведь у меня все-все чует! Он бы его нагнал.

– Кого его? Ну и осталась бы ты без собаки.

– А что если он наблюдал за нами, когда мы были у танка, а? – сказал Андрей. – Когда мы стояли на нем, в кустах кто-то прошел, мне показалось.

– Ну, пошло-поехало, – рассердился Виктор Петрович. – Теперь мы таких страхов наговорим! Повторяю, ничего особенного не случилось: человек выстрелил по ошибке, испугался и убежал. Ведь именно так, Нина? Идемте поскорее отсюда.

17

Водяная мельница в Староборье не работала уже много лет. Правда, после войны, в первый месяц, когда молоть зерно для деревни было негде, мельницу починили, и лет пять она верой и правдой служила людям. Потом муку стали привозить из Энска, а старую мельницу забросили окончательно. Никто из деревенских ребят уже не видел, как большое скрипучее водяное колесо вращается, а жернова перетирают крепкий ячмень или золотистую рожь. Вода в обмелевшей и совсем заросшей осокой и кувшинками Ужовке лениво крутила в омуте перед плотиной зеленые островки ряски и тонким ручейком стекала по темному осклизлому желобу.

Двери мельницы забиты не были, на них висел огромный рыжий замок. Окна второго этажа, куда раньше подавали мешки с зерном, были серыми от пыли, а под крышей мельницы гнездились летучие мыши. Старухи в деревне поговаривали, что на старой мельнице живет до сих пор нечисть. Пионеры в нечисть, конечно, не верили, но в одиночку по вечерам никогда к запруде не ходили, а если и бегали купаться, то непременно веселой и шумной толпой.

На этот раз к мельнице подходили всего трое, впереди них беззаботно бежал Акбар. Когда до мельницы оставалось метров триста, Таня послала его в разведку. Вскоре пес прибежал, весело помахивая хвостом, всем своим видом говоря: «Все спокойно, у мельницы – никого». Ребята подошли к ее дверям и огляделись.

– Ну, я ж говорил – старый ржавый замок, – сказал Колька, дернув скобу. – Слушай, Тань, а не спутала ты – он точно вошел в дверь?

– Ничего я не спутала. Я никогда не путаю. Точно.

Андрей внимательно осмотрел замок, сунул мизинец в скважину и задумчиво сказал:

– А замочек-то, между прочим, исправный. Его не так давно смазывали. – И он показал вымазанный солидолом палец.

– Ничего себе! – удивился Колька. – Но ключа-то у нас нет. Пошли, я знаю, где лаз. С плотины надо.

Через дыру под крышей, сметая паутину, они проникли внутрь мельницы, и там Андрей включил фонарик.

– Ищи, Акбар! – приказала Таня. – Ищи! Помнишь: шкурки, лес?

Пес деловито побегал по мельнице, обнюхал все щели в полу и присел у большого ларя для муки. Ребята открыли его – он был пуст, отодвинули в сторону. Акбар заскреб когтями кирпичи. Они держались слабо, без цемента, было видно, что их вынимали и, может быть, не раз. Открылось небольшое углубление, заложенное досками. В нем – тряпка. Тряпку приподняли – пачка шелковистых, словно живых, шкурок была здесь.

– Они! – взволнованно сказал Андрей. – Берем, пацаны, а?

– Берем.

– Домой отнести? – спросила Таня. – Я возьму.

– Дома опасно.

– Лучше перепрятать, а завтра приведем сюда Нину и Виктора Петровича. Давайте вон туда сунем! – и Колька показал на стропила под самой крышей. – Ни в жизнь не догадаться.

– Экстрасенс, а соображаешь, – сказал Андрей. – Так и сделаем.

– Только сначала ларь на место нужно поставить, – напомнила Таня. – И кирпичи положить.

Поставив на место ларь, ребята по гнилой разбитой лестнице полезли на чердак, Андрей, подставив ящик, начал прятать шкурки под стропила.

Через пять минут все было готово. Они уже собирались спуститься, как вдруг Акбар тихо зарычал.

– Т-сс… – шепотом сказала Таня. – Кто-то идет!

Внизу раздались голоса, звяканье замка, скрип отворяемой двери.

– Тихо, Акбар, тихо, – еще раз успокоила Таня собаку.

Ребята замерли, приникнув к полу, чуткие уши овчарки нервно подрагивали.

Уходить было поздно…

– Да чиркни ты спичку! – послышался внизу раздраженный голос. – Не видно ведь ни шиша. Коробок у тебя?

– Щас, щас, не знаю куда сунул, – отвечал второй. – Ага, вот. Достань свечу.

Сквозь дощатый настил внизу мелькнул огонек. Закачался неверный слабый свет.

– Курнем, что ли? – сказал первый. – Голова с похмелки гудит.

– Некогда раскуривать. Бери шкурки и – айда.

По глухим звукам ребята поняли, что внизу отодвигают ларь. Скрипнуло дерево, задевая камень, стукнулись друг о друга кирпичи. Ребята тревожно переглянулись.

– Это Карабановы. Семен и Митька, – посмотрев в щель между досками, шепнул Андрей. – Опять они.

– Ну? – нетерпеливо спросил голос Семена.

– Вот черт, – растерянно пробормотал младший. – Пусто…

– Та-ак, – протянул Семен. – Это что ж, он за дураков нас стал считать? Он тебе что сказал?

– Сказал, все на мельнице. На старом месте. И ключ дал. Бери, говорит, и неси опять в город.

Кто-то зло сплюнул.

– Вот сволочь? Обманул, собака. Он что-то темнить стал, не кажется тебе, Мить?

– А может, кто другой взял? – сказал младший. – Зашел сюда и взял.

– Сказал тоже. Нет, это я точно говорю – надул нас дед. Крепко надул.

– А если я наверху на чердаке гляну?

Таня вздрогнула и схватила Колю за руку.

– Глянь, ежели шею хочешь свернуть. Лестница вон – вся гнилая. Да нет, пустое это. Он и не клал их сюда. Это я тебе говорю – точно!

– Как же так? Что делать?.. Придавил бы его, гада! Никогда я ему не верил, – сказал младший. – А теперь расколол я его. Засёк. Так рассказать тебе, что я вчера видел?

– Второй раз спрашиваешь.

– А вот. Ничего мы, Сеня, про него не знаем. Такое дело. Слушай, чего расскажу. Стою я у ларька вчера в городе. Пиво пью. Вдруг вижу – наш идет. Ну, дед. Что такое, думаю?! Он в городе-то раз в сто лет бывает. Дай, думаю, погляжу, куда это он пылит. Прошел я за ним улицу, вижу – туда, где суд и прокуратура, заходит! Мать честная, у меня сердце оборвалось. Чего это он? Но тоже подхожу. Смотрю, народ толпится, объявление: судят какого-то полицая бывшего, который у немцев служил. Отлегло у меня: а то подумал, нас он пошел закладывать. Дай, думаю, тоже зайду. Зашел, и за колонной так у окна стал, чтоб дед не видел… Ну, на суде много всякого говорили. Вышка этому полицаю обеспечена. Его аж в Сибири поймали, привезли. А под конец спрашивают: «Повторите, кто староборский партизанский отряд предал?». А он и говорит: «Повторяю – что не знаю. Но слышал, что у немцев в отряде свой человек был, агент. И что кличка у него была «Вареный».

– Елки-моталки! – ахнул Семен. – Не наш ли? Ведь у деда ухо обварено! Сам говорил – с детства.

– Ну, – сказал Митька. – А я про что. Помню, раз наш отец, покойник, его Вареным назвал – так Макарыч аж с лица почернел. И потом, спрашивается, зачем это он на суд поперся? Кстати, только про этого Вареного заговорили – старик из зала боком-боком и – слинял…

– Вон оно как все оборачивается, – растерянно пробормотал Семен. – Ну нет, Митя, я в такие игры не играю. Надо этого недобитка в сельсовет или в милицию сдавать!

– Сдадим. Только с умом, чтобы и нас не замели. Сперва все шкурки из землянки забрать след. Там у него еще один тайник есть. Да и насчет деньжат тряхонуть. Сдается мне, он их тоже там прячет… Срок тянуть, ох как не хочется! А может, сделать проще – взять шкурки, монету, да драпануть куда-нибудь?

– Нет, надо идти признаваться. Его сдаем, а сами чисты. Что он там про шкурки говорит, это – оговор. Он один их делал. Вот как держаться надо.

– Да-а… Ясно теперь, почему он так этого корреспондента боялся. И почему музей в школе грабанул: искал, не нашли ли чего. Выходит, он такой же партизан, как мы с тобой. А знаешь, ведь он может и сам отсюда дернуть. О суде-то всем будет, известно, глядишь, и газета придет… Вот ведь какая он гадина!

– Ладно! – оборвал брата Семен. – Сматываемся. Гаси свечку!..

Долго сидели на чердаке ребята, со страхом прислушиваясь к шуму воды на плотине, – все время чудились им новые шаги. Потом осторожно спустились по лестнице, выбрались через лаз и, сделав большой круг, чтобы не идти по дороге, вернулись в деревню.

– Танька! Мы к Виктору Петровичу. Надо ему все рассказать. Пока! – и Андрей и Коля торопливо скрылись в густом вечернем сумраке.

Но торопились они напрасно. В директорском кабинете было темно. Они пошли к Нине – той тоже дома не было.

– Я записку Виктору Петровичу в форточку брошу, – сказал Андрей. – Чтобы пришел, сразу увидел.

– А вдруг он уехал? Взял и уехал в Энск – часы показывать. Или Нину вызвали, и вместе они туда уехали, а? Точно! – предположил Коля. – Знаешь, Андрюха, надо завтра нам самим к землянке идти. А записку ты напиши. Напиши, чтобы, если утром он из города приедет, тоже шел бы туда.