Текст книги "Танк на Медвежьем болоте"

Автор книги: Святослав Сахарнов

Соавторы: Николай Федоров,Олег Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

9

– Да, да, Нина, я так им и сказал: «Командировка моя к вам только начинается». Ведь танк погиб как-то странно, словно нарочно пришел к тому месту, где у немцев стояла противотанковая батарея…

Они сидели на школьном крыльце. В Старый Бор входил вечер. Розовая пыль текла навстречу заходящему солнцу, солнце опускалось, и синие зубчики сосен все глубже вонзались в багровый приплюснутый диск.

– Танков было несколько, – сказала Нина, – кажется, три.

– Да. Значит, на засаду нарвался танковый взвод. Ходят слухи, и о том же пишут ветераны, что тут была измена. Известна даже фамилия подозреваемого – Михайлов. Дальше – больше: меня беспокоит землянка, где кто-то хранит незаконно добытые шкуры. Браконьеры!

– Человек с ружьем, которого вы встретили в лесу, Карабанов, – сказала Нина. – Их два брата: Семен и Дмитрий. Младший живет в городе. Зачем-то наезжает сюда каждый месяц.

– Итак, повторяю, я вернусь. Дней через пять-семь. Позвоните в райком, попросите прислать за мной газик. Ладно? И закажите билет на самолет. Кстати, ведь вам тоже надо в районо?

– Нет уж, я поеду с председателем, как уговорились. Все равно мне с ним хозяйственные дела решать… Я ему и про землянку расскажу и мы с ним в милицию сходим. Все сделаем, как надо.

– А у нас в эти дни заканчиваются белые ночи, – вдруг сказал Левашов. – Знаете, откуда я больше всего люблю их смотреть? С крыши. Еще год назад я жил в мансарде. Крохотная комнатенка, крыша и стены покрыты железом. Летом как в духовке, зимой как в холодильнике. Зато – красота! Откроешь окно – вокруг горбатые красные и зеленые крыши, словно много-много черепах. Устали и прилегли отдохнуть.

– Никогда настоящей черепахи не видела, – вздохнула Нина, – я ведь в лесу выросла. И училась здесь – в Энске.

– А я горожанин. Не поверите – в лес, в болото, на целый день попал впервые. Волк, лиса – это для меня все звери с экрана телевизора… Вы уже торопитесь?

– Мама ждет.

– Тогда и я пошел – собирать чемодан. Потащу его обратно.

– Такое страшилище? – Нина засмеялась. – Вы же вернетесь. Возьмите мой портфель.

Так получилось, что уже на следующий день Виктор Петрович прямо с дороги, завернув в райком на минуту, с тем же Мишей проехал на аэродром и только очутившись в воздухе, в самолете, потрогал портфель, где лежали и бритва, и портсигар, потрогал газетный сверток с винтовочным стволом из музея и, покрутив головой, сказал сам себе:

– Ничего себе темпы – уже лечу!

10

Ночь медленно входила в Старый Бор. Словно работник сцены в театре одной рукой задергивает темный занавес, а второй бережно тянет за собой большой фонарь – луну. Вот он подтянул луну повыше и оставил ее так – сиять над Староборьем, над Медвежьим болотом, над Ужовкой, над темным, скрывающим землянку лесом…

Луне, так же как и спутникам, сверху было видно многое. И как захлопнулась в доме Антонышевых за Колькой дверь, и сразу же в окошке заметались две тени – мать выговаривала за опоздание и пыталась дать ему подзатыльник…

Видела луна и Андрея, который так и не вошел в свой темный и уснувший дом (родители уехали на покос), а все сидел, глубоко задумавшись, на крыльце… И как на другом конце улицы показались две тени и два пятна – светлое, Танино плывущее по воздуху платье, и серое пятно, перебегающее то и дело дорогу, – Акбар.

Почуяв знакомого человека, пес в несколько скачков был у крыльца, обнюхал и лизнул мальчику руку, вернулся и легким повизгиванием сообщил хозяйке, что этот человек – Андрюха Головин и что тут же присутствует запах Кольки Антонышева, но самого Кольки почему-то нет…

– Все гуляешь? – сказал Андрей, подвинулся; Таня потрогала рукой – чисто? – расправила платье и села. Акбар внимательно посмотрел на них и, поняв, что тут предстоит серьезный разговор, отбежал на другую сторону улицы, вскочил на лавку у забора, на которой в солнечные дни всегда сидели старухи, и там разлегся.

– Слушай, – Таня подняла ладони, сжала виски, и Андрей понял, что она чем-то обеспокоена… – Сколько дней, как Виктор Петрович уехал?

– Пять. А что?

– Я сегодня в лес ходила…

– Договорились же: в одиночку теперь не ходить.

– Я с Акбаром. С ним я никого не боюсь. Я за клюквой… Мама попросила. Ты, говорит, Танька, посмотри: где в этом году клюква будет лучше.

– И?

– Нашла, хотела обратно идти… А потом думаю: время не позднее, где-то землянка должна быть рядом. Смотрю, тропка та самая. На болоте сейчас подсохло. И пошли мы с Акбаром. С километр отшагали, вдруг Акбар забеспокоился, почуял кого-то… «Молчи», – говорю. Это чтобы он голос не подал. И тут смотрю: следы свежие, вода в них сочится – впереди нас в сапогах кто-то прошел. Акбар носом, носом и – в сторону: нашел окурок. Вот он, смотри…

– Ого! У нас вроде бы такие никто не курит. Из города… А кто курил-то? Видела?

– Дальше слушай… До землянки совсем близко. Вижу: человек идет. Сам в дождевике, капюшон на глаза нахлобучен – не разобрать кто. За спиной – вещмешок, вроде солдатского. Пустой… Идет этот человек – хрум! хрум! У меня сердце так заколотилось, так заколотилось!

– С ружьем?

– Без ружья… Вот и землянка… Он туда… Залегли мы с Акбаром. Я боюсь – страсть! Вспотела. Минут десять лежали – платье на животе промокло. Потом слышу: дверь в землянку – бух, и этот, в капюшоне, – обратно…

– Да кто это был? Кто?

– Не видно! Он еще пригнулся – мешок-то теперь на плече тащит… Ну, думаю, ладно, мы тебя с Акбаром еще догоним, не уйдешь… И к землянке. Там даже дверь камнем плохо привалена. Спешил, видно. Вошли мы в землянку. Я – дрожу! Вдруг, думаю, там еще кто есть… Никого. Пусто… На столе – представляешь? – бутылка, стакан, блюдце… Чай из жестянки рассыпан… Я к тайнику.

– Неужели шкурки унес?

– Унес… Мы с Акбаром назад… По тропе – за ним… Чтобы проследить хотя бы до села, а там видно будет: главное – в какой дом он войдет…

– Ну?

– Слушай… «Ну»… А он в село не пошел, вот в чем дело… От большого стога сена – что на лугу, знаешь, стоит? – повернул назад на Ужовку.

– Зачем?..

– И по ней прямиком к старой мельнице… Мимо омута… А тут темнеть начало…

– И куда он делся?

– В мельнице. Там скрылся.

– У нее же двери заколочены. Мы сверху, с плотины, сколько раз по крыше лазали…

– Нет. Представляешь – он в дверь вошел! Значит, заколочено только для виду было… Или ключ у него есть… Подобрались мы с Акбаром поближе – там кусты кругом, да и темнеть начало… И вдруг выходит этот человек, мешок у него уже в руке, сразу видно – опять пустой. Вышел с мельницы, капюшон – еще ниже.

– Да не тяни ты – кто это был?

– Если бы я знала. Он по открытому месту дальше пошел. Я побоялась. Все темнее, темнее… Я домой. И прямо не могу сидеть. Пошла к тебе.

– Виктор Петрович скоро приедет.

– Нина Михайловна говорила – он на неделю. Значит, еще два дня.

– Надо завтра ей все рассказать.

– А ты как думал? Расскажу… Акбар, пора домой!

Пес уже спрыгнул со скамейки, перебежал дорогу и, виляя хвостом, стоял перед хозяйкой.

– Андрей, что это, смотри!

Таня схватила Андрея за руку: в одном из окон школы, на втором этаже, горел огонь. Красноватый, неверный, он порой затмевался, словно кто-то по комнате ходил.

Андрей почувствовал, как холодок испуга пробежал у него между лопатками.

– Это же в музее! Ну, что ты стоишь?

– Я не знаю… Что делать? Кто там? Никого там быть не может. Да?

Акбар зарычал.

– Ключ от музея у тебя?

– У меня. А может, там Нина?

– Думаешь, что говоришь? Ночью, зачем она туда пойдет? Я потому тебя про ключ и спросила. Бежим к ней!

Через четверть часа ребята, задыхаясь от быстрого бега и едва поспевая за широко, уверенно шагавшей Ниной, уже приближались к школе.

– Где вы видите огонь? Никакого огня нет, – Нина остановилась. – Показалось. Только зря меня подняли.

– Нина Михайловна, честное пионерское! Слово даем. Мы же оба, с Танькой… Мы не сразу к вам побежали. И Акбар видел – он даже рычать начал.

– Тоже, нашли свидетеля… Ну, хорошо, идемте внутрь, посмотрим.

Она открыла ключом входную дверь, на ощупь нашла в темноте рубильник, включила свет; загорелась тусклая лампочка в вестибюле, осветила желтым светом коридор и ряды вешалок у входа.

– Нина Михайловна, там кто-то ходит! – прошептала Таня.

Она вцепилась Нине в руку – в глубине коридора слышалось осторожное поскрипывание половиц, кто-то уходил вглубь здания.

– Кто там? – крикнула Нина.

Акбар, залаяв, кинулся на звук. В глубине коридора послышались грохот и звон стекла.

Когда Нина, включая по пути лампочки, добежала вместе с ребятами до конца коридора, они увидели Акбара, который бесновался перед закрытой дверью.

– Акбар, молчать!

За дверью было тихо.

– Кто там? – едва справляясь с волнением, снова спросила Нина.

Ответа не было. Тогда они втроем осторожно нажали на дверь, та нехотя поддалась. Со скрипом отъехала парта, которой дверь была прижата. Включили свет, в лицо пахнуло свежим лесным воздухом – одно из окон распахнуто настежь, на полу – осколки стекла.

– Через окно ушел, – сказал Андрей. – Нина Михайловна, что это? Кто это был?

– Давайте пустим по следу Акбара! – предложила Таня.

– Никаких – по следу! – Нина рассердилась. – А если это бандит с ножом? Тоже мне – герои. Вы где огонь видели?

– В музее. На втором этаже.

– Идемте туда.

Они стояли посреди комнаты, растерянно переглядываясь. Что произошло? Сдвинуто с места все, что лежало на полках, раскатились патроны, рассыпаны значки, на полу – несколько осколков от мин. Словно кто-то шарил по полке, задел рукой, уронил и не стал поднимать. Но самое страшное – ящик, тот самый ящик, в котором хранились отложенные про запас вещи: выдвинут на середину комнаты, крышка, которую держал загнутый гвоздь, сорвана и отброшена в сторону, содержимое разбросано по полу. Прямо под ногами кусок командирской планшетки – оторванный кожаный карман с клапаном, из него вывалился кусок пестрой, истраченной водою бумаги – часть полевой карты с размытыми очертаниями местности.

– Что же это такое, а? – спрашивала себя недоуменно, растерянно, как-то сразу потерявшая уверенность, собранность Нина. – Кому это понадобилось? Что тут искали?

Андрей и Таня – рядом, тоже ошеломленные, тоже ничего не в силах понять. Лампочка под потолком покачивалась, и от этого их тени на полу дрожали.

– Нина Михайловна, тут след! – Андрей присел в углу и провел по пыльному полу пальцем. На пальце остался песок от слабо различимого следа ботинка или сапога. – Речной песок. Он и ушел из окна туда, к реке.

– И все-таки, кто это мог быть? – Нина Михайловна с тревогой посмотрела на ребят. – И как я могла привести вас ночью сюда? Ах я дура…

– Это не наши. Наши такое не могли сделать, – сказала Таня. – Правда?

– Из другой деревни, – убежденно подхватил Андрей. – Из Замостья или из Дятлиц. Только зачем им музей?

– Простое хулиганство? – Нина рассуждала вслух сама с собой. – Шел ночью молодой парень, может быть, сам в нашей школе учился. Или заходил к друзьям. Про музей знал. Видит – в школе никого нет… Нет, дальше у меня фантазии не хватает. Не за оружием же он полез? Какое тут оружие? Этот штык?

– Ржавый штык не оружие, проще нож заточить.

Нина задумалась, а Таня, подойдя к полке, стала бережно ставить вещи на места.

– С ума можно сойти. А если это просто – вор? Обыкновенный вор. Как вы думаете, могло его что-нибудь привлечь?.. Нет, конечно. Воруют-то ценные вещи. А какие тут у нас ценности?

– Это как сказать, – Андрей задумался. – Патроны… Осколки… Их в лесу навалом… Убери руку, Танька! Что ты там шевелишь? Пуговицы… Значки… Стойте, бывают очень редкие значки!

– Правильно. Они у вас все на месте?

Обескураженный Андрей тронул пальцем кучку значков.

– Кто их знает. Мы же их не переписывали.

– И напрасно, – резко сказала Нина. – Я что вам говорила? Сделать полную опись всего, что хранится в музее. Никогда сразу не послушаетесь… Ну, пошли вниз. Андрей, возьми молоток, забьешь открытое окно гвоздем.

Опускаясь по лестнице на первый этаж и потом, стоя в вестибюле, она мучительно думала: ну откуда в деревне коллекционер значков? И почему это все началось так сразу, словно обвал с горы: приезд Виктора Петровича, вещи, найденные у танка, землянка, браконьеры, и вот, наконец, взлом музея…

Ей захотелось, чтобы Левашов вернулся как можно скорее.

Из коридора слышался стук – Андрей заколачивал молотком раму.

11

В лаборатории, где он работал, Александр Александрович Копейкин, для друзей – Саша, считался редким знатоком и умельцем. Если документ, поступивший в лабораторию для прочтения и выявления текста был признан безнадежным, его поручали Копейкину.

Тот начинал мудрить с объективами, пленками, освещением, многократно переснимал, проявлял, и на выцветшей серой бумаге неожиданно появлялись четкие буквы. Он колдовал над жалованной грамотой царя Федора или фрагментом монастырской летописи, проводя в лаборатории по трое суток, питаясь сушками и черным кофе, пока наконец небрежно не выносил на свет фотоотпечатки. Текст в них, словно по волшебству, был теперь ясным и понятным. Копейкину приносили древние, ветхие землистого цвета листы пергамента, испещренные одними черными точками и мазками. Увидев чудо превращения этих точек и мазков в строчки, в невидимые прежде рисунки, витиеватые буквицы, люди долго вертели фотокопии документов, не в силах вымолвить ни слова. И только потом какой-нибудь седобородый профессор, вчитавшись в восстановленный Копейкиным текст, хватался за голову или за сердце и восклицал: «Ах, боже мой, как же я не догадался, ведь это же утраченная статья из законов Мономаха!»

Да, магом и чародеем был Саша Копейкин…

Другим серьезным увлечением его были языки.

В год, когда десятилетний Саша Копейкин пришел во Дворец пионеров, чтобы начать там постигать тайны диафрагмы и экспозиции, он прочитал рассказ писателя Тихонова «Вамбери». Рассказ был про мальчишку, который с невиданной страстью изучал языки. Овладев персидским, Вамбери набрасывался на санскрит, одолев санскрит, брался за китайский. Немецкий, английский, французский – языки, которые, как известно, произошли от латинского, а значит, имеют между собой много общего, он раскусил, как орехи… Знание языков дало ему в дальнейшем возможность путешествовать: он прошел всю Южную Азию и даже побывал в Тибете, там, куда до него не ступала нога европейца…

Короче, прочитав этот рассказ, Саша, не изменяя любимой фотографии, занялся языками. К тому времени, когда он стал работать в лаборатории, Копейкин уже знал полдюжины европейских языков, два восточных, два из пестрых языков Полинезии и даже занимался одно время расшифровкой письма острова Пасхи – деревянных дощечек, исписанных никому не ведомыми знаками, среди которых есть даже значки, похожие на акул и осьминогов.

Вот к этому-то Саше Копейкину и направился, возвратившись в город, Виктор Петрович.

Самолет прилетел в шестнадцать ноль-ноль, Копейкин заканчивал работу в лаборатории в восемнадцать. В половине седьмого вечера Виктор Петрович, держа в одной руке сетку с купленным в Энске арбузом, а в другой Нинин портфель и завернутый в газету ствол, постучал носком ботинка в двери однокомнатной квартиры, где Саша Копейкин проживал с интеллигентной, всем на свете интересующейся, мамой-старушкой…

– Что, звонок не работает? – спросил, открывая дверь, Саша. – А – руки заняты! Это ты! Откуда?.. Ну, входи, входи…

– Привет! – сказал Виктор Петрович. – Держи подарок. Мама дома? Елизавета Васильевна, арбуз – вам.

– Мама, к нам гость, Виктор пришел! – сказал Копейкин. – Клади арбуз на стол, сейчас мы его попробуем… А это что такое? Водопроводная труба времен Анны Иоановны?

– Располагайтесь, располагайтесь… Саша, неужели ты не видишь, что это ружейный ствол. И кажется – карабин, – сказала Елизавета Васильевна. – Сейчас я поставлю чай…

– Угадали, – сказал Виктор Петрович. – Ствол. Начну все по порядку…

– Нет, нет, сперва, – сказал Копейкин, – арбуз.

– Давай нож!..

Виктор Петрович надрезал арбуз, и тот, опережая лезвие, с треском расселся, крякнув, развалился на две половины.

– Вот это да! – воскликнул Копейкин. – Алый со слезой. Умеешь выбирать! Мф! – добавил он, погружая щеки в холодноватую, искрящуюся кристалликами сахара мякоть. – Знаешь, Витя, о чем я буду жалеть без зубов, в старости? Что не есть мне арбузов…

– Сдаваться нам рано… – сказал Виктор Петрович. – Нам с тобой вдвоем нет шестидесяти. И уж во всяком случае сначала ты должен прочитать номер этого карабина… И вот это.

Он положил рядом со стволом карабина портсигар, найденный на болоте.

– В нем лежала вот эта бумажка. Видны буковки, но не разобрать ни черта… А нашел же я все это, понимаешь, при таких обстоятельствах: есть в одной деревне замечательные ребята и у них замечательная собака…

И Виктор Петрович рассказал Саше Копейкину о своих приключениях в Старом Бору.

Не утрачивая, интереса к арбузу, Копейкин выслушал историю внимательно и все в ней запомнил. Потом он бережно положил записку, которая была по-прежнему кое-где покрыта коричневыми пятнами от размокших сигарет, на дно тарелки, накрыл кусочком стекла, наклонил голову. Казалось, он принюхивается к записке, – так близко придвинулся к ней его толстоватый нос.

– Две буквы различимы и без лупы, – сказал он. – Латинские «I» и «W».

– Конечно, ведь написано по-немецки, – заметил Виктор Петрович.

– Не обязательно. Это надо еще доказать. К сожалению, вода и табачный сок плохо действуют на современную бумагу. Старая, тряпичная, прошлых веков, гораздо устойчивей. О пергаменте я уже и не говорю.

– А это что за бумага?

– Трудно сказать… В Европе в сороковые годы ее можно было встретить и французского, и швейцарского, и голландского, и немецкого производства, – Копейкин повертел бумажку перед светом. – Скорее всего обыкновенная почтовая бумага без водяных знаков, не мелованная и не глянцевая. Написано простым карандашом, к сожалению, мягким и плохо заточенным…

– Почему «к сожалению»?

– Потому что жесткий карандаш оставляет на бумаге резкий след. Даже если частички графита осыпались, текст восстанавливается по следу. Чем графит мягче – тем хуже. Вообще, если карандаш хорошо заточен, прочитать – пара пустяков! Фотографируем бороздки при сильном боковом освещении – тени дают текст. С тупым карандашом – сам понимаешь – хуже. С размокшей бумагой вообще швах.

– Что, можешь мою записку и не прочесть?

– Не гарантирую. Если бы это было написано чернилами и пером. О, тогда много способов: пробуем реактивами, проявляются остатки чернил. А главное: перо всегда царапает бумагу!

– Надо же… – сказал Виктор Петрович. – Я и не знал.

– Вот так, если хочешь, чтобы твои гениальные статьи в журнале, их черновики смогли прочесть далекие потомки, советую пользоваться стальным пером или хорошо отточенными карандашами… Давай-ка теперь взглянем на ружье.

И он принялся за ржавый ствол.

Место, где когда-то был выбит номер, он для начала поковырял самым обыкновенным образом ногтем указательного пальца. Подумал. Достал с полки набор пузырьков в длинной коробочке и кисточку, чем-то смазал ржавчину, протер чистой тряпочкой, сунул кисточку в другой пузырек, мазнул пару раз и снова протер.

После этого в дело был пущен инструмент, похожий на небольшую отверточку. Затем Копейкин снова заработал кисточками и тряпочкой, и – опять отверточкой. Наконец то место, где надлежало быть номеру, заблестело.

– Читай…

На стволе Виктор Петрович отчетливо увидел две буквы «GF» и цифры – 5633072.

– Дело в том, – объяснил он, – что там вроде бы была засада. Говорят, танки шли выручать партизан и наткнулись на засаду. К сожалению, нет никаких фамилий. Есть только воспоминания людей, которые в этом бою не участвовали, а были где-то рядом. В том же лесу. Ну, еще осколки, патроны. И сам танк.

– Вот вам, мальчики, чай! – сказала, входя, Елизавета Васильевна. – Поджарила каждому по ломтику хлеба, ничем другим не побалую. Приходить надо предупредив. Так расскажите, что тут у вас?

Прихлебывая чай, заваренный с малиной и смородиновым листом, Виктор Петрович повторил историю записки и ствола.

– Я продолжаю настаивать на том, что это немецкий карабин, – задумчиво сказала копейкинская мама. – Хотя во время войны я была всего-навсего санитаркой, но чего-чего, а оружия насмотрелась. Ну, а что касается танка… Конечно, надо искать вашего Хазбулаева. Лесогорск – это ведь недалеко, доедете электричкой. Не удастся найти его в Лесогорске, попробую помочь: ведь в нашей дивизии тоже есть Совет ветеранов, а воевали мы с дивизией Хазбулаева на одном фронте.

– Ну, брат, она у тебя и молодец! – сказал Виктор Петрович, когда Елизавета Васильевна ушла на кухню мыть чашки и тарелку, не знал, не знал.

– Старая закалка! Часто бывает: принесут мне в лабораторию найденное оружие или гильзу с запиской, я – к маме, она в Совет и не было случая, чтобы не находился человек, который имеет отношение к этим местам или боям. Живет, живет память о войне… Собрался? Ну, иди. Вернешься, сразу – ко мне в лабораторию, а я постараюсь к твоему приезду кое-что сделать.