Текст книги "Танк на Медвежьем болоте"

Автор книги: Святослав Сахарнов

Соавторы: Николай Федоров,Олег Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

12

Хотя Лесогорск и находился всего в часе езды от города, Левашов не был в нем уже много лет. Последний раз он жил здесь вместе с родителями. Дом, где они снимали комнату, находился рядом с бывшей дачей знаменитого писателя. Местные мальчишки говорили, что призрак человека, сочинившего страшный, рассказ о семи повешенных, до сих пор любит гулять в вечерние часы по запущенному саду. Поэтому, когда Витя Левашов забирался в сад за яблоками, он всегда с тревогой поглядывал на заросшие синей травой дорожки. Но призрак так ни разу и не появился.

В ту пору Лесогорск был поселком, хотя и довольно большим, каменных строений почти не встречалось. Теперь он превратился в уютный курортный городок со множеством многоэтажных, белых и голубых зданий, разбросанных по извилистому берегу залива. Сойдя с электрички, Виктор Петрович бодро зашагал по утопающему в зелени шоссе, с волнением пытаясь найти приметы старого, но как ни напрягал зрение и память, ничего знакомого не попадалось. Шоссе повторяло берег мелкого, каменистого залива, по нему Левашов вышел на улицу с дощечками: «Улица сержанта Павлова» и сразу увидел дом под номером три. Это был небольшой двухэтажный дом из красного кирпича. Квартира № 2 оказалась почему-то на втором этаже. Поднявшись, он хотел уже было позвонить, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился мальчик лет пяти с большим эмалированным бидоном в руке. Свободной рукой он размазывал по щекам крупные слезы, а увидев Левашова, замер, открыв рот.

– Все ясно, – сказал Виктор Петрович. – Тебя послали за молоком, а по телевизору сейчас мультфильм. Угадал?

– За квасом, – мальчишка всхлипнул и с горечью добавил: – Ну почему всегда я? За квасом – я, за хлебом – я. А Вовка на что?

На этот законный вопрос Левашов не успел ответить – в дверях появилась молодая женщина. Она стукнула пацана по затылку и вопросительно посмотрела на Левашова.

– Здравствуйте, – сказал Виктор Петрович. – Я ищу человека по фамилии Хазбулаев, Фильдрус Ахлямович.

– Да нет у нас таких, – раздраженно ответила женщина. – Что такое? То спрашивают его, то письмо. Ничем не могу помочь… Ты пойдешь за квасом?

Мальчишка не спешил уходить.

– Простите, – сказал Левашов, – а вы давно тут живете? – И, заметив некоторое замешательство женщины, добавил: – Я журналист, разыскиваю ветерана войны.

– Первый год живем, – неожиданно басом сказал мальчишка.

– Может, вам поговорить с соседкой? – уже как-то не уверенно предложила женщина. – Может, она знает?

– Это кто пришел? – из глубины квартиры послышался голос, и в коридор вышла старушка, закутанная в шерстяной, завязанный вокруг поясницы, платок.

– Да вот, товарищ разыскивает какого-то Хазбулаева. Я говорю – нет у нас такого, не жил.

– Почему же не жил? – обиженно ответила старушка. – До вас жил. Федор Александрович. После него двое жильцов сменилось, – пояснила она. – Ему отдельную квартиру, как ветерану войны, дали. Хороший человек, вежливый. Вот жена только у него болела. Тоже фронтовичка. У меня и адрес их есть.

Она ушла в свою комнату, а через минуту в блокноте Левашова появилась запись: «Улица Художников, дом 96, квартира 5».

– Я вас провожу, – шепнул мальчишка, обгоняя Виктора Петровича на лестнице, – не умрем без кваса. Тут близко.

И через полчаса Левашов стоял на лестнице точечного девятиэтажного дома и нажимал раз за разом кнопку электрического звонка.

Дверь открыли не сразу. Открыл человек маленького роста, с худым смуглым скуластым лицом, побитым оспой, с остатками коротких, с сединой, волос на висках. Одет он был в китель защитного цвета со споротыми погонами, но с тремя рядами орденских планок на груди.

Извинился, что плохо слышит, спросил, кто такой, – Левашов назвал себя, – пригласил войти. Еще раз извинился, что в квартире беспорядок: «Жена в больнице». Говорил резко, быстро, с сильным восточным акцентом. Прошли в столовую, уселись за квадратный, покрытый простой серой скатертью стол. Сказал:

– Ну, что ж, я тот, кого вы ищите. В сорок первом воевал под Старым Бором… Что помню об этих боях? – Задумался, попросил разрешения курить. – Вы даже не балуетесь? Ну и правильно делаете, а я все никак бросить не могу…

Погасив сигарету, начал:

– Причина тех боев – события осени сорок первого… Вы давно в тех местах были?

– Только что оттуда.

– Значит, сами видели: края топкие, болотистые. Фронт подошел и остановился – часть болот у немцев, часть – у нас. В тылу врага – партизаны. Надо сказать, они буквально громили его. Это представить трудно – одних железнодорожных эшелонов пускали под откос каждый месяц пятнадцать-двадцать. И тогда фашистское командование решило партизан уничтожить. Сняли с фронта дивизию СС, подтянули тыловые части, перебросили авиацию. Наступали две недели – никакого успеха. Партизаны отошли в самую глубь болот, на островки…

– Я уже был на таком, – перебил его Виктор Петрович, – туда, не зная местности, лучше не соваться!

– Вот-вот. Засели там партизаны, замаскировались от наблюдения с воздуха. А когда выпал снег, да мороз ударил, немцы хотели возобновить наступление, а тут как раз наши начали под Москвой! Разгром нескольких армий, отступление… Короче говоря, им стало не до партизан. Но в штабе нашей армии тоже не дремали. Кольцо окружения есть, значит ближе к весне немец может оправиться, собраться с силами и попробует с партизанами покончить. А тут, когда болота замерзли, появилась возможность использовать наши танки: нанести внезапный удар, прорваться танковым десантом в район окружения.

– И ведь зима та была суровая, болота, наверно, насквозь промерзли?

– Суровая? Это верно… Так вот, удар предполагали сперва нанести с одного направления… Тут я должен вас предупредить, чтобы вы не думали, что речь шла о какой-то крупной операции. Нет, участок фронта наш был довольно спокойный, тихий, силы и наши и немцев не особо крупные, и поэтому то, что в моем рассказе выглядит, как целое сражение, на самом деле было по масштабам фронта всего лишь эпизодом, «отдельными боевыми столкновениями», как говорило тогда в сводках радио…

– Я не согласен, – прервал его Виктор Петрович, – это для фронта, как вы сказали, «отдельные боевые столкновения». А для тех, кто в них участвовал?.. Я не был на войне, но могу себе представить: два солдата, наш и вражеский, сошлись на нейтральной полосе, оба начали стрелять. Для них это не «отдельное столкновение», на карту поставлена жизнь! Да и не только для них. У нашего солдата где-то в тылу жена, дети…

Хазбулаев с уважением взглянул на него.

– А как же, как же… Это теперь, разглядывая карты со стрелками, кто-то может про это забыть, а тогда… Вот почему каждый день на фронте – подвиг, а каждый, кто отдал жизнь за победу, – герой. Память о погибших священна.

Виктор Петрович хотел сказать, что именно поэтому он и сидит сейчас здесь, с ним, но промолчал.

– Так вот, теперь о самом себе. Для участия в бою были выделены из состава полка два взвода. Мой и старшего лейтенанта Михайлова. Предполагалось, что будем действовать мы вместе, в два эшелона. А Михайлова я знал уже месяца два. На фронте много времени, чтобы сдружиться, не надо» Осенью мы были в одном бою, он мне помог, я ему – вот и друзья. Да еще – одного возраста, да учились, оказывается в одном училище, любили спорт – оба занимались боксом. Вон сколько общего! Но учили нас тогда быстро, времени ни на что не оставалось, так друг друга в училище мы и не заметили. И вот теперь снова бок о бок. Парень, я вам доложу, он был по-настоящему храбрый. А как помог?.. В том бою наш полк наступал на укрепленный район. Танки в засаде, в лесу. По сигналу вышли двумя узкими клиньями – на немца. Чтобы расчленить оборону. Раздавил я гусеницами один окоп, говорю водителю: «Жми!» Рванулись вперед и не заметили с боку немецкое противотанковое орудие с целым расчетом. А у танка самая тонкая броня – борт, значит, это орудие сейчас как врежет! Прошьет насквозь. Конец! Только я хотел скомандовать поворот, вижу справа наш танк. Взлетел на пригорок и с него на немецкое орудие – всем весом… Потом развернулся – и еще! Ну, там каша – сталь, земля, люди… Бой окончился, наши танки рядом стали, я вылез, подошел, обнял Володю – Михайлова Владимиром звали, – вытащил из нагрудного кармана часы и отдал ему. На вечную память, говорю, носи, никогда не снимай. Часы для меня самого память – отцовские золотые, на крышке вензель отца – буква Х, он у меня был первым в Казани татарином-врачом. А Володя свои, ручные, простенькие снял и – мне. Они до сих пор у меня лежат. Не ходят давно, а храню…

– Значит, в бою на Медвежьем болоте и вы были?

– Нет. Перед самым наступлением пришел приказ – нам разделиться. Командование решило наступать с двух направлений. Володе, как и планировалось, – идти от Старого Бора, а меня перебросили в другой конец леса. На два дня из-за этого наступление задержалось. Помню, когда мы с ним расстались, долго сидели, вспоминали. Я спросил: как у тебя дома? Он сказал: письмо недавно пришло, все в порядке, дочка растет, жена ждет. В общем, как у всех. Лишь бы поскорей эта война проклятая кончилась!.. А теперь скажу вам самое неприятное. По приказу его танковый взвод должен был выдвинуться заранее, ночью, за сутки в Старый Бор и замаскироваться там в сараях. Расстались мы. Приходит момент «ч», операция началась. На третий день наступления пробились мы к партизанам. И тут я узнаю: взвод Михайлова из Старого Бора вышел и весь в лесу погиб. Меня этой новостью как ударили. Пошли слухи, разбирательства… Когда танки обнаружили, стало ясно – напоролись на засаду. Но откуда засада? Посреди леса! Значит, немцы узнали о наступлении, узнали об этом взводе. Ну, самое простое объяснение: Михайлов танки плохо замаскировал, допустил контакты с местными жителями – отсюда провал. А тут и того хуже – из-за линии фронта поступили данные о каких-то пленных, среди них фамилия Михайлов…

– Но мало ли на свете Михайловых?

– Все правильно. Но факт остался фактом. Кто из взвода погиб, кто попал в плен? Вообще попали они в плен или нет – выяснить не удалось. Немцы через неделю, – после того, как партизаны вышли из окружения, – снова заняли те места – восстановили линию фронта… Так что это дело до сих пор загадка.

Хазбулаев снова нервно закурил. Оба помолчали.

Виктор Петрович подождал, когда он успокоится, и спросил:

– Скажите, а адреса жены Михайлова у вас нет?

– Как же нет? С Надеждой Павловной который год переписываемся. В Харькове живет, сколько лет прошло, все не может смириться: «пропал без вести». Пишет: «понимаю, Володи нет в живых, а весточку жду. Хотя бы знать, где погиб, приехать, преклонить колени…» Да, досталось ей. Я ведь говорил: слухи-то разные были, до нее все дошли… Да вот ее письма!

Он встал, полез в нижний ящик серванта, достал оттуда пачку писем, бережно перетянутую резиновым колечком.

– Хотите посмотреть?

– Если разрешите.

Внимательно прочитав все письма, – Фильдрус Ахлямович в это время сходил на кухню, заварил чай, достал и поставил на стол две чашки, вазочку с круглым развесным леченьем, – Виктор Петрович спросил:

– Можно я перепишу одно?

– Что-нибудь нашли?

– Нет. Просто оно удивительно по силе выраженного в нем чувства. Чтобы написать такое письмо, нужен талант, вера… Я не то говорю, простите… Короткое, но, видно, настоящее счастье было у нее.

Где-то на середине письма (он переписывал его в записную книжку) Левашов сказал:

– Ну, теперь мне многое стало ясным. Скажите, а фамилия Петухов вам не знакома?

– А как же! Водитель михайловского танка. Я его долго искал, но он пропал… Маленький, круглоголовый, на макушке, когда шлем снимет, – хохолок. Петушком его дразнили. Очень его Володя любил: «Пока наш Петушок за рычагами, – говорил, – нашему танку преграды нет!»

– Вы сказали – пропал. А у меня сведения, что после войны он был жив. Правда – ни адреса, ничего нет.

– Значит – жив? Вот хорошо! Вот радость. А мне сперва было повезло – узнал, откуда он призывался, а потом на все запросы – «ничего не знаем, ничего сообщить не можем…» Ведь столько миллионов воевало, столько Петуховых, Михайловых!

В голосе ветерана послышалась боль. Он махнул рукой.

Виктор Петрович извинился и начал прощаться.

– Что узнаете, напишите, – попросил Хазбулаев. – А я в Харьков сообщу: не забыт, мол, Володя, беспокоятся люди… Мне если что придет, я вам перешлю. Писать по какому адресу?

– Пишите на редакцию. Или нет: если что срочное, посылайте на Старый Бор – я ведь там до первого сентября буду. Ну, счастливо вам оставаться. Вам громадное спасибо!

Он вышел на улицу. Шел по дощатому, пружинистому тротуару, оглянулся, – на пороге дома по-прежнему стоит невысокий седой человек в наброшенном на плечи пиджаке с орденскими планками. Черные, седые волосы поднимает ветерок. Стоит и смотрит вслед ему, Виктору Петровичу.

13

– Ну что? Встретился с ветераном? – живо спросил Саша Копейкин, когда Виктор Петрович вошел в лабораторию.

– Встретился. И узнал много интересного. Дело, понимаешь, было там так…

И Виктор Петрович рассказал услышанную от Хазбулаева историю боя.

– А у тебя как дела?

– Да-а, – задумчиво протянул Саша. – А у меня так. Сначала о карабине. Посмотрели его специалисты. Австрийский, модель 1936 года… Когда Гитлер захватил Австрию, кое-какое австрийское оружие фашисты использовали в своей армии. Карабинами вооружали солдат тыловых частей, но, сам понимаешь, никаких ниточек он за собой не тянет. Зря ты его вез… А теперь про записку.

– Прочитал?

– Слушай… Записка написана карандашом, читается почти весь текст. Писал немец, почерк аховый, да еще торопился… Включи-ка настольную лампу!

Саша сдвинул на край стола книги. На освободившееся место легли: сильная лупа в черной оправе, портсигар и записка. Виктор Петрович включил лампу.

– Голову поломать, конечно, пришлось. Смотри! В первой строчке ясно видны только начальные буквы двух слов. Причем обе буквы прописные: в первом слове «I», в четвертом «W». Дальше, в первом же слове можно с трудом, но в общем уверенно прочитать «nform». Это наверняка «Information» или «Информация». Во второй и четвертой строчках читаются «bestätigt» и «Panzern» – то есть что-то вроде «подтверждать» и «танки» или «танков». Тут и тут два коротких слова в которых есть «n». Их на одной из фотографий можно прочесть, как отрицание «nicht» и «keine». Значит, в первой фразе речь идет о том, что какая-то информация не подтвердилась. Так, идем дальше. Последние слова сохранились лучше всего, это «Ich halte für notwendig» – «считаю необходимым», но фраза оборвана, это видно по движению карандаша и по отсутствию точки. Очень занятны вот эти два слова: одно начинается на «S», второе на «B», оба слова короткие. Они тебе ни о чем не говорят? Второе вообще из трех букв. «Bor».

– Бор. Старый Бор?

Саша засмеялся.

– Вот видишь, еще немного и ты сможешь сам дешифровать любые документы… Итак, что мы получили? В записке говорится о том, что какая-то информация не подтвердилась, и что танков из Старого Бора или со стороны Старого Бора нет.

– Но ведь они пришли?

– Не торопись. Когда записка казалась почти прочитанной, меня особенно заинтересовало вот это, начинающееся на «W» слово. Оно осталось одно. Мы применили еще один способ фотографирования, и буквы проступили. Но – увы! – оно оказалось непонятным и читалось как «Wareny». Такого слова в немецком языке нет. Можешь убедиться, перед тобой словарь на 50 тысяч слов. Нет?

– Нет, – согласился, полистав словарь, Виктор Петрович.

– Я уже хотел было сдаться, как вдруг мне пришла в голову очень простая мысль. Если немец, писавший записку, написал латинскими буквами, как выговаривал, русское наименование «Старый Бор», почему он не мог написать таким же образом и другое, чужое для него слово. Например, фамилию или имя?

– Такого имени нет.

– И фамилии тоже… А ну, давай-ка произнесем это слово несколько иначе: «Вареный». Кличка! И смотри, все в записке становится на свое место:

«Информация, полученная от Вареного, не подтверждается. Танков со стороны Старого Бора нет. Считаю необходимым…»

Виктор Петрович в волнении приподнялся со стула.

– Саша, а я знаю, почему записка такая странная! Ее написал немецкий офицер до боя. Написал потому, что танки, которых он ждал, не шли. А не шли они потому, что операция была задержана на два дня. Я говорил тебе.

– Молодец. Правда, возникает еще несколько вопросов, но и на них можно ответить. Первое: кто писал эту записку? Вряд ли строевой командир. Его дело командовать батареей. Кличку человека, который сообщил о движении танков и вообще о любых агентурных донесениях, он знать не мог. Мог знать только офицер штаба, офицер разведки. Очевидно, он там и оказался и начал уже писать своему начальству, даже хотел что-то предложить: «Считаю необходимым…»! Но ничего предложить и отправить свое донесение не успел. Показались танки. Они могли показаться внезапно, и тогда он сунул неоконченную записку в портсигар.

– Да-да! «Информация, полученная от Вареного…» Недаром в деревне до сих пор ходит слух, что танки погибли в результате предательства. Завтра же выезжаю! Снова в Староборье. Знаешь, у меня возникли подозрения… Но об этом сейчас рано. Так я бегу? Можно?

– Куда ты бежишь? Уже вечер. Пойдем ко мне. Мама будет рада.

– Нет, нет, спасибо. Еще час до закрытия кассы Аэрофлота. Я побежал.

– Ну, смотри, тебе виднее.

И они расстались.

14

Конец августа в Энске… Еще полны зелени сады, и в палисадничках около домов пышно цветут кирпично-красные, как петухи, георгины и белые лохматые, как пудели, астры, еще вовсю воркуют голуби, и беззаботно, не думая о зиме, порхают воробьи. Но уже на городском пруду начинают сбиваться в компании дикие утки, которые наконец поняли, что самое безопасное место от горожан с ружьями – это сам город, а в магазинах на улице Карла Маркса девушки-продавщицы уже убирают с витрин синие велосипедные шапочки и капустного цвета майки и выкладывают вместо них косматые коричневые шапки из прошлогоднего кролика.

Виктор Петрович не спеша прошел через маленький светлый аэровокзал, сел в автобус и через полчаса был в центре города. Он вышел на центральной площади и решил пройти до райкома комсомола пешком, чтобы, во-первых, еще раз посмотреть улицы, во-вторых, по дороге где-нибудь позавтракать и, в-третьих, на всякий случай побывать в милиции.

Улица Карла Маркса в Энске была главной, и жители по праву гордились ею. Она была не очень длинна – из конца в конец можно пройти быстрым шагом за полчаса, но зато застроена трех– и даже пятиэтажными домами. От довоенных лет сохранился в Энске только старинный Гостиный Двор. Виктор Петрович еще раз подивился: стены его были такими толстыми и сложены столь основательно (уверяют – хитрый рецепт древних каменщиков, мешавших в раствор не то мед, не то желток куриных яиц!), что не поддались эти стены ни снарядам, ни даже минам, заложенным в них при отступлении гитлеровцами…

Над Гостиным летели голуби, а из двух расположенных в нем кафе доносился такой вкусный запах жареных пирожков, что, уловив его, Виктор Петрович уже держал курс точно на них.

Свернув по запаху в первое кафе, он купил четыре, завернутых в белую, пропитанную маслом бумагу. Съел не спеша, облизал пальцы, купил стакан ряженки, и на этом завтрак его был закончен. В Старый Бор он хотел добраться пораньше – и потому быстро пошел к выходу. Но тут он увидел человека, которого так неловко толкнул тогда, в первый раз, когда бежал через улицу. Да, да, это был тот самый человек с круглым, нечистым лицом, в желтом вельветовом пиджаке и с тем же самым коричневым чемоданом. «Странно, – подумал Виктор Петрович, – отчего бы человеку все время ходить по улицам с чемоданом? Что за дела?»

Размышляя так, он вышел из кафе, и тут его глаза встретились с глазами владельца вельветового пиджака. Подумав: «Ну что это я, право, сразу подозреваю человека, о котором ничего не знаю», Виктор Петрович улыбнулся, но на рябого улыбка его произвела совершенно неожиданное действие. Он подмигнул Виктору Петровичу, шагнул к нему и, взяв за рукав, резко потянул за собой.

Не успел Виктор Петрович опомниться, как оба они очутились в полутемном углу, образуемом колоннами Гостиного Двора. Мгновение – и рябой раскрыл чемодан. В его руке была роскошная коричневая шкурка. Еще мгновение – и шкурка эта мягко, тепло и любовно легла в руку Виктора Петровича.

– Берешь? – спросил рябой. – Жене воротник – первый класс. Десять красненьких…

Только тут Виктор Петрович понял, что ничего особенного не произошло и что рябой просто-напросто спекулянт, торгующий шкурками.

– Пошел ты… – сказал Виктор Петрович, сделал резкое движение рукой (в другой у него был портфель), и великолепная шкурка упала на землю.

Неизвестно, что еще сказал бы возмущенный Виктор Петрович, но в этот момент чей-то голос вежливо, не допуская возражений, произнес:

– А ну, пройдемте, граждане!

И чья-то рука твердо взяла Виктора Петровича за локоть…

Сильные, тренированные руки, взявшие за локти не только Виктора Петровича, но и рябого гражданина с коричневым чемоданом, были руками лейтенанта милиции Петра Сережкина. Уже второй день он приглядывался к рябому, следил за его действиями, но Виктор Петрович был первым человеком, в чьи руки наконец-то перешла заветная шкурка. Таким образом рябой был взят с поличным и в присутствии свидетеля, а может быть, даже сообщника.

– Поднимите шкурку, – сурово сказал лейтенант Виктору Петровичу, и теперь тот зашагал слева от лейтенанта, неся в руке золотистый мех. Справа, спотыкаясь о чемодан, тащился рябой.

Жители Энска, которые всегда уважали закон и его представителей, глядели им вслед, укоризненно качали головами, а один старичок даже проводил Виктора Петровича словами:

– Ишь, шнитцель, достукался!

Так неожиданно очутился Виктор Петрович в милиции, куда и сам стремился.

– Сопротивления не оказывали? – спросил лейтенанта суровый капитан, когда Сережкин захлопнул за собой дверь и поставил перед барьером двух задержанных.

– Нет! – ответил тот. – Не было. Взял с поличным, этого со шкуркой, этого с чемоданом.

Виктор Петрович, положив, наконец, шкурку на барьер, смог наконец раскрыть рот.

– Товарищи, – сказал он, – это смешное недоразумение.

– Конечно, конечно, – ответил капитан. – Сейчас разберемся.

Он еще раз посмотрел на рябого.

– А! – сказал он. – Старый знакомый! Я же тебя предупреждал, Карабанов, займись честным трудом. А ты не внял…

«Карабанов» – подумал Виктор Петрович, – и тут Карабанов?»

– Да не моя это шкурка, ничего я не знаю. За что взяли? Что на ней написано, что она моя? – начал рябой.

Между тем Сережкин ловко открыл коричневый чемодан и начал вынимать оттуда одну шкурку за другой. Всего извлек он их восемь штук…

– И чемодан не мой, – уже неуверенно продолжал рябой. – Знакомый один попросил: свези, говорит, – ты в город едешь, – чемоданчик. Пожалел я его – инвалида.

– По какому адресу надо было свезти? – не давая рябому опомниться, быстро спросил капитан. – Не знаешь? И шкурки не твои? И прошлый раз одна шкурка не твоя была? Пиши, Сережкин, протокол: восемь ондатровых шкурок…

– Девять, – сказал Виктор Петрович, – вот девятая.

– Она, – согласился рябой.

Между тем капитан проницательным взглядом осмотрел Виктора Петровича с головы до ног.

– Сообщник?

– Клиент, – подсказал рябой.

– Я не сообщник и не клиент, – у Виктора Петровича даже порозовело лицо, – я корреспондент из Ленинграда. Вот мои документы… – И он щелкнул замочком портфеля.

– А что у вас там? – поинтересовался капитан, дотрагиваясь указательным пальцем до портфельной ручки.

– Пожалуйста! – с готовностью откликнулся Виктор Петрович. – Бритвенный прибор, – он перебирал содержимое, – книга, в самолете читал, чистые носки, немецкий портсигар, в нем записочка с шифром… С шифром, – совсем растерянно повторил он, понимая, что сказал глупость, что запутался и что теперь придется все долго объяснять.

Наступила тишина. Капитан, лейтенант и даже рябой так стали смотреть, а рябой еще и от страха почему-то застучал зубами, что Виктор Петрович и вовсе покраснел.

– Знать я его не знаю, товарищ капитан! – сказал рябой. – Вижу в первый раз. И шкурку он у меня силой хотел взять. Вот кого надо ловить-то, вот кого задерживать надо!

– Не в первый, а во второй раз видите, – зло поправил его Виктор Петрович. – Разрешите, я вам все объясню.

– Та-ак, – сказал капитан, – как я понимаю, тут надо во всем внимательно разобраться. Сережкин, займись протоколом. А вы, товарищ корреспондент, пройдемте со мной в другую комнату, побеседуем.

Но когда они, выйдя за дверь, остались одни, капитан неожиданно сказал:

– А ведь я вас знаю, товарищ Левашов. Мне неделю назад про вас одна девушка рассказывала. А ну-ка изложите всю эту историю со шкурками еще раз, как вы ее понимаете.

Окончив рассказ, Виктор Петрович спросил:

– Ну, хорошо, браконьерами вы, очевидно, займетесь. А мне с ребятами надо опять идти к танку, в то же болото. Как вы думаете, это теперь не опасно?

Капитан задумался.

– Полагаю, что нет, – наконец сказал он. – Как правило, браконьер трус. На человека он поднимет оружие только если его припрут к стенке. Но, безусловно, будьте осторожны, к землянке не приближайтесь. Пускай в деревне все знают, что вас интересует танк и только танк. За этими братьями мы давно наблюдаем. Впрочем, это вас не должно интересовать. Идемте, я вас выведу другим ходом.