Текст книги "Извек"

Автор книги: Святослав Аладырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– А что? Весь добрая, народ толковый, дело тебе найдётся. Чё сапоги по дорогам обивать?

Хозяин закивал, благодарно глянув на дружинника. Указав рукой в сторону, свернул к одному из домов.

– Вот и прибыли!

На крыльце поджидал тощий, как камыш, поживший муж. Смотрел открыто с изучающим интересом. Лохматый поглядывал всё так же исподлобья, ни на чём не задерживая взгляда, но лицо, как подобает сделал вежественное и приветливое. Извек же решил прикидываться простаком, ибо чем проще человек – тем проще вопросы, чем проще вопросы – тем меньше говорить придётся.

Как водится, после положенных слов прошли в двери. Глазам открылась огромная, во весь дом, палата со столами вдоль всех стен. В серёдке по обыкновению было оставлено место для удобства смены блюд. Сидящие на лавках уважительно поднялись поприветствовать вошедших. Старшой поклонился всем и вышагнул вперёд. Ручища плавно пошла в сторону двоих гостей.

– Прошу принять и уважить по обычаям нашим. Как случаю подобает, поконом заведено, да Родом завещано. Гостями у нас ныне люди достойные: дружинник киевский, имя которому Извек и коваль, каких боле на земле нет, коего звать Буланом.

Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почётные места в середине стола. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной веси. Не рассусоливая долго, старейшина встал, с редкостным для этих мест серебряным кубком, и могучим голосом воеводы коротко изрёк:

– Быть жёнам верными, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость!

Молча выпили, закинули в рот кто до чего дотянулся, сели… тут—то всё и началось. Извек потерял счёт наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрёстных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей. Кузнец, лихо успевавший отвечать сразу нескольким любопытным, явил хорошо подвешенный язык, живой ум и весёлый нрав. Однако, несмотря на то, что оба за словом в карманы не лазили, и Сотник, и кузнец скоро притомились. Отметив это, старейшина мановением руки утихомирил любознательных и, дав гостям передохнуть, негромко проговорил:

– Ведаем, что почтенный Извек обременён службой княжей, посему слово моё к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение, остаться. Мы же обязуемся уважить тебя как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житьё наше не по душе придётся.

Казалось воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно подвинул полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все:

– Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам!

Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным воем пирующих.

Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильём, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы ещё не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьёй, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман.

Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повёл рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрёно взявшись за серёдку соединения, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвёл орудие назад. Глубокий вздох и…

Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоумённо ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули толи перед, толи за деревьями. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой.

Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего мгновения, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду на то место где только что стоял. Блистающий вихрь словно бы утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось и лезвия с разгона врезались в землю.

Лохматый не торопясь присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие же мужики, расшиперив пасти, контужено вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Все в молчании следили за опускающимся облаком, пока тишину не нарушил печальный голос кузнеца.

– Вот и дрова будут. Всяко польза.

Сотник со знанием дела цокнул языком.

– Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.

– Было, – согласился лохматый. – особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.

Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в булатном наруче.[31]31
  Наруч – защитное приспособление предплечья, застёгивающееся на пряжках.


[Закрыть] Булан усмехнулся.

– Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что на лету попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает они уж не крутятся, стремятся уследить куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки—то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда хороших.

Потихоньку потянулись назад. Гомонили обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили возьмёт ли чудная вещь терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял – что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.

Глава 7

День пути до торжища выдался скучным до дремоты. Солнце, едва поднявшись над землёй, зарылось в густеющую дымку. Синь неба запечалилась блёклыми облаками, придавившими к земле полёт суматошных стрижей. Однако, ожидаемый дождь робко отсиживался в низко плывущей серой каше и не торопился облегчить свинцовое брюхо туч. Пыль не смоченная ни единой каплей, нехотя взвивалась при каждом шаге Ворона, и медленно оседала на месте, не встретив ни малейшего ветерка.

Веки Сотника опускались под собственной тяжестью, требуя расплаты за бурно проведённую ночь. До торжища добрался к вечеру, едва не валясь от усталости, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследив, чтобы Ворон был устроен как следует, прошёл сквозь шумный полумрак корчмы и, прихватив с собой кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.

Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями вездесущих птиц. Извек полежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к непривычному шуму. Постепенно начал вычленять из монотонного гомона отдельные звуки, влетающие в маленькое окошко, вперемешку с лучами солнца. На крыльце постоянно слышались чьи—то шаги, то размеренные и тяжёлые – постояльцев, то торопливые и лёгкие – тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, по дороге тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев.

Глубоко вздохнув, Сотник сладко потянулся. Пожалел, что не разделся перед сном, но резонно подумал, что каждая палка, окромя вил, о двух концах: теперь и одеваться не придётся. Глаза открывать не хотелось и он наслаждался возможностью мал—маля полениться. Однако, не к месту вспомнился вчерашний недопитый кувшин, а брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Приоткрыв один глаз, Извек огляделся в поисках питья, но не увидел ничего, кроме оструганых брёвен и запертой двери. Пришлось открыть второй глаз и повернуться на бок. Кувшин обнаружился на полу, возле запылённых сапог. Рядом скучала плошка с догоревшей свечой. Извек довольно улыбнулся и потянулся за молоком. Приподнялся на локте, потянул носом, убеждаясь не скисло ли и, аккуратно разболтав сливки, приложился. Пил медленно, с чувством, без остановки. Когда молоко кончилось, некоторое время всё ещё держал посудину опрокинутой, ловя ртом крупные капли. Затем вернул крынку на пол и нехотя опустил ноги с лежанки.

Пока обувался, откуда—то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.

– Скорей… – пробормотал Извек. – Скорей умыться и за стол! Пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка—другая пива, никаких дел.

Он быстро спустился во двор и направился к умывальне. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком на этом постоялом дворе. Торжище – есть торжище. За всем глаз надобен. Любой приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый и добродушный.

– Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.

Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника, развёл руками, улыбнулся.

– Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену. Что я, хуже лошади?

Охранник хохотнул шутке, поправил перевязь и указал на дверь.

– Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут, с этим строго.

Извек благодарно склонил голову и двинулся к указанной двери. Перед самым крыльцом его обогнал высокий боярин. Шагая через ступеньку, быстро поднялся на крыльцо, потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался дородный купец. Поперёк себя шире, он степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Причём первым корчму покинул его живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.

– Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.

Долговязый зло сверкнул глазами, но взяв себя в руки, процедил сквозь зубы.

– Да, по твоей требухе не скажешь, что осталось. Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.

В заплывших глазах купца зародился ленивый гнев и он начал разворот к острослову, однако, когда бадья его тела закончила разворот, на крыльце уже никого не было. Извек подчёркнуто церемонно обошёл тушу по кругу, заглянул в побуревшее от злости лицо.

– Пойду и я гляну, вдруг что осталось, – проворковал он извиняющимся голосом и, отступив к двери, добавил через плечо. – Хотя, думаю, вряд ли!

Купец попыхтел, как разъяренный бык, потоптался на месте, пошевелил губами, плюнул и поплыл дальше, на шум торжища. Прикрывая за собой дверь, Сотник ещё раз мельком глянул на толстяка, известного от Киева до Новгорода. Почтенный Шуфутин умудрялся добреть каждый год, удивляя даже повидавших жизнь стариков. Когда Извек увидел его впервые, купец уже выглядел как бычий пузырь, который было легче перепрыгнуть, чем обойти. Однако, оказалось, что прежняя толщина и количество подбородков далеко не предел. За два лета подбородки выросли и числом и объёмом, а новый пояс стал на пол—аршина длинней прежнего. В каких бы краях он не появлялся, всегда выбирал одну корчму, где останавливался каждый следующий раз. Народ долго кумекал о причинах такого постоянства. Баили, что выбирает ту, где цены дешевле. Потом думали, что ту, где харчи вкусней или питьё лучше. Оказалось всё гораздо проще. Шуфутин выбирал те, в которых двери пошире. Некоторые хозяева постоялых дворов даже пробовали рубить новые косяки, но купец воспринимал это как насмешку и демонстративно обходил их своим вниманием.

Сумрак харчевни встретил знакомыми запахами. Гусиный дух переплетался с ароматами запечённых молочных поросят, жареной рыбицы и томлёных перепелов. Особый оттенок вносила молодая кабанятина, прихваченная углями до пузырящейся корочки, отжатая в пиве оленина и зажаренные в сухарях кулики. На столах виднелись плошки с солёными грибами, лохматыми пучками душистых трав и мочёными яблоками. В дальнем углу обнаружилась и свободная лавка, ожидающая седока. Не успел Извек сесть, как появился расторопный отрок и, оценивающе зыркнув на гостя, без запинки выпалил всё, что доходило на кухне. Закончив перечисление закусок, шмыгнул носом и уже медленнее огласил содержимое погребов:

– Квасы клюквенные, солодовые, сладкие, забористые, кислые… пива тёмные, светлые, янтарные, горькие, мягкие… вина ромейские, таврические, чёрные, красные, белые… сурьи новые, годовалые, густые, тяжёлые… бражки яблочные, смородиновые, грушевые, свекольные, земляничные, а так же простокваши, варенцы, молоко и наконец сметаны стоячие и пожиже.

Сотник терпеливо заслушал нескудный разнобой напитков. Кивнув запыхавшемуся хлопцу, поправил бороду и поднял указательный палец.

– Гуся! Не то чтобы большого, но душевного. Пива, хозяйского, не для гостей. И… грибочков, новых, под травкой, чтобы маленькие, да поострей.

Отрок понимающе улыбнулся. Гость оказался докой по части еды, да и питьё попросил недурное. Значит повидал постоялых дворов, разведал что, кому и когда подают.

– Возьми вьюнов на загладочку, – посоветовал он вполголоса. – Не прогадаешь. Брат нынче на зорьке натягал. Лопаются от жира, язык проглотишь.

– Валяй, – согласился Сотник.

Хлопец растопырил рогаткой два пальца и ушмыгнул выполнять. Извек потащил из—за пояса кошель. Цены конечно, об эту пору всегда немалы, но, в общем—то, и не особо шальны. Две мелких монеты в разгар торжища – совсем не разор. Хозяин смекалист, цену числом едоков выправляет. Отыскав глазами щель меж досок, потянулся, сунул монеты в прореху. Пацан не заставил себя долго ждать. Перво—наперво, как водится, приволок пиво, поставил перед гостем кружку и, прихватив плату, поспешил за едой. Гусь оказался почти таким, как представлялось. Мягкий, в меру жирный, с сочными, охотно поддающимися зубам, косточками. Не сплоховали и грибочки. Укладывались в ложку по три—четыре штуки, пахли пряно и свежо. Под стать было и пиво. В меру горьковатое, с той бодрящей забористостью, что свербит в носу, веселит и разгоняет по жилам благостное ощущение беззаботности. Покончив с грибами и большей частью гуся, Извек дождался второго кувшина и наполнив кружку, не спеша взялся за румяные хрустящие крылышки. Скоро о птице напоминала лишь горстка перемолотых крепкими зубами костей. Прихлёбывая пиво, Сотник откинулся к стене. Появившийся отрок сгрёб гусиное блюдо и грибную плошку. Взглядом поинтересовался на счёт очереди вьюнов, уловил утвердительный кивок гостя и, блеснув улыбкой, пошёл за последним угощением.

Вьюны удались на диво. Надломив корочку румяного теста, Сотник обнажил белый рыбный бок и отщипнул небольшой кусочек. Нежная мякоть таяла во рту, не встречая протестов уже наполненного желудка. Оставив от первого вьюна длинный голый хребет, Извек сделал паузу и воздал должное хозяйскому пиву. Передохнув малость, принялся за второго.

Наступал разгар торгового дня, и столы быстро освобождались до вечера. Корчма пустела, но Сотник не торопился уходить. С удовольствием прихлёбывал пиво, поглядывал на оставшихся. В углу, напротив, почти не разжимая губ, переговаривалась парочка карманников. Неподалёку от двери, подперев голову кулаком, дремал полупьяный кощунник, а за дальним столом жевала захмелевшая компания тутошней охраны. Сидели с осоловевшими рожами, никуда не спешили, по сторонам почти не смотрели. В скором времени карманники шмыгнули к выходу. Охранники мгновенно навострились и обменялись парой негромких фраз. Один из группы сдвинул меч на бок, поправил ножи за голенищами и, стряхивая крошки с бороды, резво поспешил к двери. Уже на пороге перекосился как пьяный, смастырил глупую рожу и, пинком распахнув дверь, вывалился из корчмы. По крыльцу загрохотали неверные шаги, сопровождаемые ленивым сквернословием. Когда ступени кончились, под спотыкающимися ногами шоркнул песок и, постепенно удаляясь, зазвучала тягомотная песня.

Хитро здесь, подумал Сотник. Дружина не из дураков. Казалось бы пьют да гуляют, ан нет, бдят. И по—умному бдят. Вышедший из корчмы хмельной певун, наверняка проследит за карманниками до людской сутолоки. Уже в рядах незаметно передаст под согляд своих хлопцев, переодетых в людское и снующих по торжищу как простые ротозеи. Те, в свою очередь, будут выпасать воров до первого же кошелька. Оно конечно хорошо, усмехнулся Сотник, однако, карманников меньше не становится.

Покончив с вьюнами, Извек вылил в кружку остатки пива и откинулся спиной к стене. Охранники, не глядя на него, тихо переговаривались, но Сотник нутром чуял, что привлёк внимание. Наконец, один из дружинников поставил кружку на стол, как бы невзначай опустил руку на ножны и направился к Извеку. Тот не показал, что заметил, всё так же из—под прикрытых век, глядел на рыбные хребты и, лишь когда соседняя лавка грумкнула по полу, перевёл взгляд на подошедшего. Дружинник ненавязчиво, но профессионально обцапал глазами с головы до ног, лицо держал приветливым и простоватым.

– Исполать, почтенный, давно ли на торжище? Откуда и какими судьбами пожаловал? Не земляк ли, случаем, будешь?

– Ну, ежели ты из Киева, то может и земляк.

– Из Киева? – переспросил охранник. – Да нет, мы из других мест. Однако, как там, в светлопрестольном?

Сотник так же мельком оглядел говорившего. Дружинник как дружинник, по лицу не прочтёшь любопытный или любознательный. Пожав плечами ответил безразличным голосом:

– В светлопрестольном? Да всё по—прежнему. В кабаках пляшут, в подворотнях режут. То во славу Яхве, то по воле Аллаха, то во имя Христа.

Охранник покачал головой, помолчал, кивнул.

– Значит так же, как везде: зело весело живём, брагу пьём, да морды бьём.

– Как то так. – подтвердил Сотник

По тому, как охранник не среагировал на заветное слово, понял, что это обычная проверка. Резко меняя манеру ответа, зевнул.

– В Киеве, слава Перуну, всё по—старому. Точнее по—новому, как крещением заведено. Князь жив здоров. Град всё растёт. Жидов всё больше и они всё толще.

Дружинник пощипал ус, прищурился и заговорщически поинтересовался:

– А что, правду толмачат, что княжеский волхв опять в леса подался?

Извек улыбнулся хитрому проверочному вопросу.

– Белоян—то? Брешут! Эта морда и носу из детинца не кажет. Его и при дворе неплохо кормят. Так что не рубись, не лазутчик я!

Он выудил из—за пазухи шнурок с кружком толстой бычьей кожи и выжженной на нём новой буквицей. Охранник вылупился на знак княжьего посыльного, почтительно склонил голову и, вернувшись за свой стол, произнёс несколько слов. Дружинники быстро посмотрели в сторону Извека, запоминали внешность человека из Киева. Коли понадобится, помогут без промедления. Знамо дело – птица важная, от самого князя.

Посидев ещё немного, Сотник поднялся, поправил перевязь, сыто потянулся. Откуда ни возьмись, вышмыгнул хозяйский мальчишка, сгрёб в корзину посуду, свободной рукой прихватил кувшин и, на ходу, предупредительно бросил:

– Ежели приспичит чё, то от выхода налево, между заборчиком и домом, шагов двадцать, а там увидишь.

– Добро. – откликнулся Извек с улыбкой. – Обязательно загляну, ежели там тоже наливают.

Пацан, снисходительно глянул на непонятливого гостя.

– Там, дядечка, отливают… и откладывают. – назидательно пояснил он, но заметив весёлые искорки в светлых глазах гостя, гыкнул шутке и заторопился к другому столу.

Улица встретила Сотника ярким солнечным светом и непрекращающимся шумом. Извек неторопливо двинулся сквозь знакомую суету. Предстояло найти шёлковые ряды и гулять по ним, пока не подойдёт один из охранников цареградского торгового обоза. Однако найти что—либо на торжище, без подсказа, не легко. Ряды сменялись рядами, чужие товары – своими, родные лица – коричневыми, жёлтыми, красными физиономиями. За рядами гончаров, со всевозможными плошками, крынками, горшками и кувшинами, потянулись ряды шорников и сапожников, за ними – ковали и оружейники со своим звенящим товаром, за ними – ромейские купцы с маслами и благовониями, тут же ряд бортников благоухал сладкими ароматами и гудел крыльями ос и пчёл. В просветах между рядами виднелись загоны и клети с живностью. Народ придирчиво выбирал лошадей, хряков, коров, овец и птицу. Рядом с медами расположились привозные сладости и пряности. Торговали смуглые цепкоглазые люди, самозабвенно торгующиеся за каждую щепоть товара. Этих Извек никогда не мог понять: платишь названную спервоначала цену – обижаются, забирают деньги, отвешивают товар и смотрят как на кровного врага. Однако стоит начать торговаться, размахивать руками, уговаривать, грозить, что пойдёшь к другим, где подешевле – сразу становишься уважаемым человеком. Почтение продавцов льёт через край, товар показывается со всех сторон, надламывается для пробы, да сопровождается рассказом с каким трудом выращен, собран, приготовлен и привезён сквозь жуткие опасности росских земель. После бесед цена падает на треть, а то и в половину, а покупатель уходит, провожаемый счастливыми, гордыми и почти братскими взглядами. Мол, уважил, выслушал и согласился, что хозяин достойный человек.

То тут, то там мелькали могучие фигуры поил. Широкоплечие молодцы двигались меж рядов с запотелыми бочонками за спиной. Любому желающему тут же вручался один из подвешенных к поясу берестяных ковшей, бочонок взгромождался поиле на руку и, в ковш плескала ядрёная влага. Питьё же хранило студёность глубоких погребов, где с зимы запасались несчётные глыбы льда.

Вышагивая по торжищу, под разгулявшимся в небесах солнцем, Извек уже два раза прикладывался к ледяному пиву, пока наконец не разглядел впереди развешанные на жердях рогожи, холсты, сукна, грубые, но тёплые ткани с севера и белые лёгкие полотна с юга, соседствующие с оловиром,[32]32
  Оловир – название ткани.


[Закрыть] аксамитом[33]33
  Аксамит – название ткани.


[Закрыть] и яркой парчой. Где—то здесь и должен был расположиться ряд с тонкими шелками. Однако, пройдя до скорняков, Сотник не обнаружил ни лоскута цветастой блестящей ткани. Озадаченно потоптавшись в перекрестьи между рядами, повертел головой по сторонам, помедлил и развернулся обратно. Вновь неспешно прошёл по рядам, пригляделся к торговцам. Выбрал того, чья рожа показалась попроще, хотя за внешностью простофили маячила хитрющая натура удалого русского мужика, знающего торг и вдоль, и поперёк, и наискось. Уже поравнявшись, заметил в глазах торговца удивление. Тот, безошибочно определил, что дружинник из Киева не будет шоркаться по торжищу из—за покупки лоскута шерсти или отреза на рубаху. Пытался заранее предугадать, почто спонадобился, лицо держал внимательным и приветливым.

– Как торг? – поинтересовался Сотник, окидывая взглядом добро мужика.

– Пока не густо, да вроде не в обиде. К завтрему должно быть шибче. – словоохотливо ответствовал торговец. – Сам присмотрел ли что?

Извек беззаботно пожал плечами, почесал за ухом, отрицательно двинул головой.

– Хотелось, да не смоглось. Думал своей ладе отрез на сарафан прихватить, а шелков чёт не видать.

Мужик кивнул, дело понятное, печально поставил брови домиком, будто ему самому не удалось отовариться, развёл руками.

– С шелками пока никак. Ждали ещё вчера, да говорят раньше завтрего не будут.

Он помолчал, стрельнул глазами по сторонам, нет ли покупателей, облокотился на козлы для кулей и, беззаботно глядя вдоль ряда, вполголоса продолжил:

– Гомонок тут был, да врут небось. Хотя, за что купил, как говориться… А рекли, что обоз с шёлком по дороге сюда пощипали малость. А так близко от торжища давно никто не ушкуйничал. И то чудно как пощипали. Ладно бы товар прибрали, либо кошели с перстнями да гривнами посымали, так ведь нет! Товар на месте, купцы при мошнах, лошади уцелели. Правда, упряжь порезали, охрану побили, да один без следа сгинул.

– Извек почувствовал, как последний ковшик выпитого пива мгновенно замёрз и повис под рёбрами ледяной глыбой. Не выказывая заинтересованности, ковырнул мизинцем в зубе и лениво пробурчал:

– А не брешешь? С кех пор ушкуйники, да тати вместо добра сбруи режут? Да и откель такие вести, коли обоз в пути застрял?

Мужик скривил обиженную рожу, глянул на Извека, как чернец на Громовое Колесо. Прищурившись, ткнул большим пальцем себя в грудь и тихо, с достоинством заговорил:

– Годун—Переплут, добрым людям, брехню брехать не будет! Коли было, значит было. Пока обоз стал упряжь поправлять, от обоза, верхом без седла, отрок с вестями прибыл. Поведал, что к чему и назад, с парой десятков из местной охраны. Теперь ждём к завтрему.

– Ну и гоже, – примирительно закончил Извек. – Коль обещались скоро быть, то пождём ещё денёк, главное товар цел. А татям татево, может они и тем, что взяли обогатятся. А я пойду, пожалуй.

Сотник уже догадывался, кто мог пропасть при налёте. Почти не сомневался и в том, что зря приехал, но для успокоения совести решил всё же дождаться обоза и услышать всё самому, из первых уст. Торговец же придержал дружинника за рукав и, понизил голос.

– Да чудные уж больно тати—то. Посыльный рассказывал, что вой слышали, волков видели, людей – нет. Поначалу де, выли на разные лады, потом, промеж костров во мраке, одни серые спины метались. Торговцы за пики да за ножи, а серые уже к крайнему костру утекли. Охрана за клинки, да полегла вся. Волков же и след простыл…

– Ну дык оголодали, видать, серые, – перебил Извек. – Вот и бросились на обозников.

Мужик снова покачал головой.

– Не знаю как там у вас в Киеве, а у нас… волки, кольчужников, мечами не рубят. И коням не подпруги, а шеи режут. Не иначе как оборотни явились. Слыхал, небось, про таких?

– Небось слыхал. – пробормотал Извек. – Как не слыхать. Ну да мне пора, пойду чего—нибудь в клюв закину. Доброго тебе торга, дядько Годун, да прибылей поболе!

Мужик махнул рукой.

– Ступай, сокол, и тебе шелков покраше!

Сотник двинулся прочь, обдумывая последние слова торговца. Мысли сновали, как осаждённые на крепостной стене. Слыхивал он про таких оборотней, и видом видывал, вот только нахрена этим серо—белым кого—то из обоза тягать? Видать было нахрена! Ноги несли мимо рядов и повозок, а в голове рождались предположения и догадки одна другой нелепей. Добредя до клетей с живностью, Извек присел на оглоблю пустующей телеги, и уставился скучающим взглядом в загон с лошадьми. Успел пересмотреть большинство скакунов, когда за спиной раздался осторожный голос:

– Исполать, молодец, на все четыре ветра.

От этого тихого говора волосы на затылке шевельнулись, однако, Сотник нарчито медленно встал, равнодушно оглянулся. За телегой, облокотясь на дорожный посох, стоял баян—былинник, с гуслями через плечо и дорожной сумой через другое. Как ни в чём ни бывало глазел по сторонам, будто бы не он только что приветствовал дружинника.

– И ты радуйся, во славу Рода! – ответил Сотник.

Человек казался знакомым, и Извек судорожно вспоминал, где его видел. Баян тем временем не спешил. Вышел из—за телеги и присел на другую оглоблю. Жестом предложил Извеку присесть напротив, и снова заговорил странно знакомым голосом.

– Ты, видать, из Киева будешь?

– Из него.

– Не откажи в любезности, поведай, как там житьё – бытьё. Давно в тех краях не был, да сколь ещё не буду… Как же ныне жизнь?

– Сотник помедлил, признав наконец в баяне полупьяного кощунника из давешней корчмы, однако дерюжка, покрывавшая тело, куда—то исчезла, а на плечах белела длинная рубаха, расшитая красным узорочьем, в который вплетались тайные знаки, ведомые немногим.

– Живём, хлеб жуём, пока мяса не предложат. А как предложат, так и пивом запиваем.

– Это славно, – улыбнулся кощунник. – Я про другое. Мне интересно, как в кабаках, да в подворотнях?

Извек напрягся. Вестового с грамотой описывали по—другому, но спрашивающий явно ждал от него заветного слова. Всё ещё сомневаясь, Извек пожал плечами, простецки посмотрел на баяна.

– В кабаках—то? Да в кабаках всё по—прежнему, пьют, да пляшут.

– А в подворотнях? – не унимался кощунник.

– В подворотнях по – прежнему режут. – тихо проговорил Сотник и уставился на носок своего сапога.

Старичок сдержанно кивнул, зачем—то подвигал гусли, наконец, хитро оскалившись, вымолвил:

– Кабак он на то и кабак… а добрые люди по подворотням не шастают.

Не произнося больше ни слова, полез в дорожный мешок, выудил свиток с нашлёпками печатей, незаметно опустил рядом на землю. Тут же встал и, не прощаясь, двинулся восвояси. Извек посидел, пока кощунник не затерялся в толпе, поднял свиток и, сунув его за кольчужную горловину доспеха, направился в другую сторону.