Текст книги "Сказка о хитром жреце и глупом короле"

Автор книги: Светлана Таскаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Часть 2. Свет в темноте

За ржавой железной дверью начинался высокий и широкий переход, уже не высеченный в скале, а облицованный каким-то гладко обтесанным камнем. Освещали его масляные лампы, стоящие в нишах выше человеческого роста через каждые полтора десятка рангар. Разнотонные каменные плитки пола образовывали прихотливый узор, трудноуловимый в тусклом свете.

Амети шел впереди торопливой походкой занятого человека. Нимрихиль неслышно скользил за ним как тень, словно и правда сделавшись меньше ростом и незаметнее. Оглядевшись и прислушавшись еще раз, следопыт понял, что застойный воздух, стены и пол как будто поглощают ненужные звуки мелочной житейской суеты.

Амети повернул налево, где в полумраке обнаружилась неширокая пологая лестница, по кругу ведущая наверх. Они долго подымались, и, когда, наконец, вышли в переход, Альвион почувствовал, что они выбрались из скального тела горы в само здание: воздух сделался суше и одновременно свежее. Здесь ниши для ламп были чаще, переходы – выше и просторнее. Впереди зазвучали человеческие голоса, и навстречу Амети и Нимрихилю из поперечного прохода вынырнула процессия жрецов – все в парадных красных облачениях, сверкая золотом посохов, широких запястий и многочисленных изображений Скарабея. Амети низко склонился, а нумэнорец скорчился за его спиной, припав к полу.

Когда процессия миновала их – путники успели уловить лишь отдельные слова в гуле голосов и встревоженную интонацию – последний из жрецов, благообразный седовласый старец, вдруг обернулся и, близоруко прищурившись, воскликнул:

– Амети, это ты, ничтожный? Что ты здесь делаешь, во имя Влекущего? И как ты попал в Храм?

Амети, было распрямившись, снова согнулся и меленькими почтительными шажками приблизился к жрецу.

– Приветствую, начальствующий, рад видеть вас в добром здравии, осени вас благость Златого. Позвольте вашему рабу осведомиться о здоровье верховного и состоянии дел Храма. Все ли благополучно в Обители?

– Все очень и очень скверно, – проворчал старший жрец. – Начиная здоровьем верховного и кончая благополучием Храма. Но скажи мне, ради всего святого, почему ты здесь, а не в цитадели язычников, куда тебя послала Обитель в моем лице? Или ты узнал нечто, вести о чем не терпят отлагательств?

Амети угодливо захихикал:

– Поистине, проницательность начальствующего не ведает границ, ведь я и в самом деле привез важные новости, и, надеюсь, не опоздал. Но что же с верховным святителем?

Старший жрец огляделся по сторонам и негромко произнес:

– Он не выходит уже больше недели. Молится и медитирует в святилище за запертыми дверьми. А в таком возрасте, да продлятся его дни, это очень опасно. Ведь и жертвоприношение придется проводить без него… Приезжала Черная Стража с королевским письмом, требовали встречи с верховным, но мы даже не смогли, чтобы взять письмо, открыть им ворота, которые верховный велел запечатать перед тем, как удалился к себе. Поэтому теперь Дхарин велел взять нас в осаду, а мы и знать не ведаем, в чем перед ним провинились. Постой, повтори: а как же ты попал в Обитель?

– Через подземный ход. К сожалению, мне пришлось бросить лошадей и сбрую…

– Когда будешь писать отчет о путешествии, упомяни об этом, чтобы я потом не забыл наложить на тебя наказание за разбазаривание имущества Обители, а то мне некогда с тобой сейчас разбираться, – заметил старший.

– Как прикажете ничтожному рабу, – покорно отвечал Амети. – Я могу пойти к себе, дабы изготовиться к служению?

– Нет, некогда, пойдешь как есть. Ступай сейчас в четвертую келью на пятом ярусе, где книгохранилище, и передай чародею… Что же ему надо передать..? Или нет, это он должен тебе что-то сказать. В общем, поди разыщи чародея, а потом бегом на служение. Может, что-то и сообщат новое.

Старший жрец повернулся и поспешил своей дорогой. Амети не удержался и прошипел ему вслед:

– Фиговую косточку ты на меня наложишь, старый сморчок! Все равно все забудешь к утру…

Повернувшись к следопыту, Амети шепотом добавил:

– Это мой начальствующий, который беспамятный и знает нужное слово. Пошли искать чародея.

– Того самого? – одними губами спросил Нимрихиль.

– Да, его. Но будь осторожнее, – точно так же ответил жрец.

Они поднялись еще выше, а когда вышли в переход, то им навстречу то и дело пробегали жрецы, коротко приветствуя на бегу Амети. Здесь Альвион впервые увидел храмовых рабов: это были такие же, как он, молчаливые призраки, кравшиеся у самых стен, одетые в убогое тряпье, с лицами и телами, обезображенными побоями и пытками. Ему даже пару раз сделали какие-то знаки, которых он не понял и в ответ на которые просто пожал плечами.

Дойдя до четвертой от лестницы кельи, Амети отворил дверь и вошел. Альвион последовал за жрецом и осторожно прикрыл за собой низкую дверь.

Он увидел тесную клетушку, заваленную манускриптами и свитками разной степени ветхости. В келье так сильно пахло пылью и старьем, что Амети громко чихнул, заставив вздрогнуть и оторваться от чтения толстой книги в деревянном переплете обитателя кельи, одетого лишь во что-то вроде некогда белой юбки длиной до колена. Человек этот был худ как рыбий скелет и сед как лунь, а его белая борода доходила до пояса, но проницательный взгляд из-под морщинистых век вдруг с нестарческой силой ожег Альвиона каким-то мгновенным прозрением и пониманием его истинной сути. Следопыт инстинктивно отпрянул, но в этот момент ничего не заметивший Амети вместо приветствия обратился к чернокнижнику со следующими словами:

– Да не осветит тебя Освещающий, нечестивец! Почему ты не собираешься в зал, а читаешь свои богомерзкие писания?

Подойдя к столу, жрец довольно нагло захлопнул открытую книгу, на обложке которой Альвион успел углядеть начало названия – «О природе…», столкнул ее на пол и уселся на стол:

– Давай говори скорее, чего ты там должен передать моему начальству, а то мне некогда с тобой, сквернавцем, рассиживать.

– Приветствую тебя, о благороднорожденный Амети, но не припомню ничего такого, что я обещал бы твоему старшему, – скрипучим старческим голосом отвечал чародей. – Вот он мне кое-что обещал…

– Но-но, обещали ему, – нахально передразнил мага Амети. – Ишь ты, птица какая важная, ему обещали… Значит, опять мой беспамятный все на свете перепутал… Чего у тебя свеженького, интересненького?

– Да ничего, – отвечал колдун. – Вот разве что расположение звезд подвижных и неподвижных предвещает нам всякие беды и напасти, но это и без звезд видно.

– Кому это – нам? – насторожился Амети.

– Всем: тебе, Храму… И мне, ничтожному: чем-то я не угожу вышним, – со вздохом сказал колдун.

– А что со мной такое случится? – испуганно спросил Амети.

– С тобой? Гнев высокопоставленных особ – должно быть, старший наконец вспомнит про твои оплошности, смертельная опасность, проистекающая от животных: может быть, тебя укусит бешеная собака или скинет лошадь? Еще какая-то мелочь, точно не помню… Ах да: у тебя в гороскопе велико влияние Звезды Морей, и непонятно, к чему это обернется – к добру или к худу.

Амети закашлялся и торопливо слез со стола:

– Ну тебя к рухам в Преисподнюю с такими предсказаниями… Пойду я лучше на служение, а то опоздаю еще, в самом деле…

Маг кивнул ему на прощанье и, подняв с неметеного пола свою книгу, вновь погрузился в чтение.

– Ничего себе… – сказал вполголоса Амети. Он уже привык обращаться к нумэнорцу как к собственной тени:

– Будь время, отвел бы тебя к себе в келью, но уже некогда, и я боюсь опоздать, – Амети передернул плечами, вспомнив, видимо, слова чернокнижника. – Да и вдруг действительно скажут после службы что-то важное? Так что пойдем, но только что бы ни случилось, не выдай себя.

Альвион кивнул, закусив губу, все еще обеспокоенный странной проницательностью мага и чувствуя тупую боль в груди от того, чему он должен был стать немым и безучастным свидетелем.

В высокие золотые двери огромного зала для церемоний они проскользнули с последними ударами гулкого гонга. Амети указал следопыту на шеренгу коленопреклоненных рабов у самой двери, а сам устремился вперед, чтобы занять свое место среди младших жрецов.

Пока утихали все разговоры и шарканье ног, а из дальних дверей медленно появлялась торжественная процессия высших жрецов, Альвион успел украдкой оглядеть зал, в котором прежде не приходилось бывать никому из дунэдайн – кроме как, вероятно, в качестве жертвы: слухи об этом ходили еще со времен первой войны между Дальним Харадом и Умбаром. Огромное помещение длиной в полсотни с лишним рангар, шириной и высотой рангар в двадцать пять было утоплено в гору на большую часть своей высоты. Окон здесь не оказалось, весь зал освещали многочисленные масляные светильники, свисавшие с потолка на длинных золоченых цепях, и свечи на огромных ветвистых, тоже золоченых, подсвечниках, стоящих возле стен. Сами стены, выложенные гладко отполированными плитами вулканического стекла, казались зеркалом, в котором явственно отражалось все помещение храма, только намного темнее и сумрачней: обсидиан словно гасил сияние светильников, затоплявшее зал, и поглощал блеск золота, в изобилии украшавшего помещение.

Тем временем торжественное шествие целиком миновало золотые двери и остановилось возле дальней стены, на которой красовалось огромное золотое изображение священного скарабея, окруженное сиянием, набранным из разных драгоценных камней. В этот момент раздался голос кого-то из высших жрецов, и следопыт вздрогнул от неожиданности:

– Ныне настала пора поклониться Тебе, о дарующий благодать жизни!

При этих словах рабы простерлись на полу, а жрецы дружно опустились на колени. Началась служба, но Альвион ничего не видел, кроме истертых плит пола, на которых лежал. Пол был довольно прохладный. Песнопения и молитвы к движителю светил продолжались довольно долго, и следопыта потянуло бы в сон, не чувствуй он нарастающего напряжения, сжимавшего горло.

По невидимому знаку жрецы поднялись с колен, а рабы – с пола. Со своего места Альвион хорошо видел всю сцену: верховных жрецов, окруживших золотой куб непонятного назначения высотой им по пояс.

– Теперь же воздадим Тебе, чем можем, за благодеяния Твои! – раздался громкий торжественный голос, дальние двери снова отворились, и оттуда вышла еще одна процессия: воины в красных одеждах, расшитых золотыми изображениями скарабея окружали невысокую фигуру, укрытую глухим черным покрывалом. Подойдя к жрецам, воины расступились, и человек под покрывалом приблизился к кубу.

– Пусть ныне да узрит всякая тварь ту драгоценность, что ныне приносим Тебе в жертву! – и с этими словами жрец сорвал покрывало, и с замиранием сердца Альвион увидел, что это девушка-харадримка не старше лет двадцати, одетая в платье из негнущейся золотой парчи, усыпанной драгоценными камнями. Ее длинные черные волосы были заплетены во множество косичек. На какое-то мгновение она обратила лицо к залу, и Альву показалось, что сейчас она позовет на помощь: столько смертного страха было во взгляде огромных агатовых глаз. Но жрец прикоснулся к ее плечу, и она медленно поднялась по ступенькам и сама легла на золотой алтарь, подставив под удар тонкую смуглую шею. Альвион вздрогнул: все его тело напряглось, словно пытаясь разорвать незримую цепь. Ударили в гонг, и следопыту показалось, что зал, золото и светильники закачались вокруг него, превращаясь в ночной лес и кровавые отблески костра.

– Да свершится! – и в накрывшей его тьме Альвион увидел словно при вспышке молнии мертвенный блеск широкого лезвия.

Тут от переполнявших его ужаса и безысходной тоски жертвы он словно ослеп и оглох. Амети, стоявший где-то впереди, содрогнулся: немая ярость нумэнорца ледяной иглой пронзила его затылок.

…Когда Альвион пришел в себя, тело девушки уже унесли. На золотом алтаре, запятнанном ярко-красными потеками, осталось лежать кровавым комом еще живое и трепещущее сердце. Жрец с обагренными по локоть руками поднял сердце по направлению к золотому скарабею:

– Прими же!

Потом он положил сердце на поданное ему золотое блюдо, которое унесли в дальнюю дверь.

Жертвоприношение закончилось, но служба еще продолжалась. Альвион стоял будто в бреду, чувствуя, как по всему телу пробегает крупная дрожь. Он никак не мог справиться с собой: ему чудились дикие гортанные звуки чужой песни, стук древков по обтянутым кожей щитам, треск горящих сосновых веток и топот босых ног по утоптанной земле.

Гонг ударил снова. По шеренгам жрецов и рабов пробежало оживление: это был конец службы. Но тут вперед от алтаря шагнул один из высших жрецов, воздев руки:

– Внемлите! Ныне Кхамул Дхарин послал своих воинов, дабы преградить вход в Обитель. Хотя чтим мы нашего правителя, но сей поступок – недостоин правды короля и свершен против права Сына Зари. Посему в Обители объявляется осадное положение – покуда Верховный Святитель, что ныне внимает Совершенному, не явится нам, и не отменит либо не подтвердит сие. Нет нужды облаченным в красное склонять голову перед владыкой юга, ибо запасов наших и воды хватит на год с лишним, а самая долгая осада, которой когда-либо подвергался Храм, длилась девять лун. И единственное, чего не достает Храму – это достаточного количества жертв. Посему помыслите: нет ли в сердцах ваших благочестивого рвения взойти на алтарь Скарабея? Жребий будет определять счастливца среди младших жрецов через две луны, когда кончатся прочие жертвы.

После этих слов на некоторое время воцарилось мертвое молчание. И лишь после того, как старшие жрецы вышли в дальнюю дверь, начали расходится младшие жрецы. Альвион последовал за бледным как мел Амети.

Они поднялись в келью жреца – небольшую комнату без окна, освещенную масляным светильником. На белой штукатурке стен красовались изображения скарабея. Амети со стоном повалился на скрипучее деревянное ложе, обхватив голову руками:

– О Всевидящий, за что на меня все это?! Эти Дети Моря – чтоб оно высохло! Пророчества старого нечестивца и ужасный жребий – за что?

Альвион тем временем закрыл на засов дверь и внимательно осмотрел все помещение.

– Прекрати нытье, облаченный в красное, если уж ты не способен думать ни о чем, кроме себя. Не время. Чем скорее ты сделаешь то, что обещал, тем скорее ты получишь остальное золото и тем скорее кончится осада – раз пленника уже не будет в Храме. Может, подпоим сегодня твоего старшего? Тогда ночью мы могли бы отправиться в каменные темницы.

Услышав это, Амети перестал стенать и сел.

– Нет, сегодня не получится: в воскресенье после…хм… полагается пребывать в благочестивых размышлениях. Я бы и сам рад поторопиться: кто знает, что будет, когда верховный выйдет из святилища? Но никак раньше завтрашнего вечера не получится.

Следопыт сел на пол, прислонившись к стене.

– Что ж, если и в самом деле сейчас ничего нельзя сделать…

Он скрипнул зубами.

– Лучше лечь спать. Завтра трудный день, – сказал Амети и зевнул. Светильник мигнул и погас, словно услышав его слова. В кромешной темноте раздался голос следопыта:

– Спокойной тебе ночи… Если ты можешь уснуть.

Альвион проснулся от далекого удара гонга в том же самом мраке, в котором уснул. Полночи он маялся, терзаемый воспоминаниями и дурными предчувствиями, а потом воспоминания незаметно превратились в кошмары: ему снилось, что на золотом алтаре приносят в жертву Арундэля, а он, двигаясь словно в густом клею, не успевает остановить руку с клинком. Или он снова видел перед собой освещенную костром поляну, заполненную людьми с раскрашенными лицами, чувствовал лопатками грубую кору дубового столба и понимал, что спасение было лишь отсрочкой. Над ним заносил меч ухмыляющийся даэрадан со шрамом, который одновременно был и Кхамулом, которого следопыт никогда не видел, и еще кем-то неуловимо знакомым, и во сне все это наполняло Альвиона невыразимым ужасом.

Придя в себя, на ощупь он нашел в сумке огниво и разжег лампу. Потом не без труда растолкал храпящего жреца.

– К-куда в такую рань? – недовольно зевал во весь рот сонный Амети.

– Иди ищи своего беспамятного, тебе надо позвать его на пирушку сегодня ближе к вечеру, – терпеливо повторял Альвион, пока жрец, ворча и ругаясь себе под нос, не встал и не отправился к своему старшему.

Через час Амети вернулся из трапезной сытый и довольный: его начальствующий весьма обрадовался нежданной возможности отдохнуть сердцем от всех нынешних треволнений. На радостях жрец отпустил следопыта походить до вечера по Храму, строго наказав вести себя осторожно.

Целый день дунадан бродил по Обители Золотого Скарабея. Он поднялся наверх и из-под самой крыши глядел сквозь крохотное окошко на залитый светом город и белые облака в небе. Потом долго обследовал заброшенные покои на верхних ярусах Храма, где солнечные лучи сквозь узкие щели падали на лазурные и золотые плитки стен. На полу валялся хлам: изъеденные древоточцем остатки сундуков, некогда украшенных перламутровой инкрустацией, свитки с выцветшими письменами, полуистлевшие одеяния, расшитые позеленевшей от времени бирюзой. Все это покрывал толстый слой нетронутой пыли. Потом он спустился ниже, туда, куда уже не проникал солнечный свет и где суетливо сновали послушники, неторопливо шествовали младшие жрецы и важно выступали старшие.

Вдруг он в переходе мелькнула белая набедренная повязка мага, и, подстегнутый желанием разузнать о судьбе Арундэля, следопыт устремился вслед за чернокнижником в боковой коридор. Повернув за угол, он чуть было не наткнулся на колдуна, занятого беседой со старшим над Амети. Он вжался в стену, но маг беспокойно обернулся к нему, и его острый, пристальный взгляд снова проник, как показалось нумэнорцу, сквозь рубище и краску в самую его душу. Альвион с трудом сделал шаг назад: взгляд мага словно держал его. На его счастье, чернокнижник вернулся к разговору, и следопыт поспешно рванул обратно по переходу.

Вернувшись к Амети, нумэнорец до самого вечера сидел в келье, не рискуя выходить.

После вечернего гонга – время тянулось томительно медленно – жрец начал приготовления к приему высокого гостя, выставив на стол вино и закуску. В это время Альвион нетерпеливо караулил за дверью появление старшего. Наконец, в переходе возник знакомый дородный силуэт. Нимрихиль скользнул обратно в келью, кивнул Амети и встал на колени за предназначенное старшему кресло – чтобы не мозолить глаза почтенному старцу.

Вечеринка удалась: Амети все подливал собеседнику вина, поддерживая разговор на разнообразные темы, застывший как статуя Альвион изо всех сил сдерживал свое нетерпение, старший жрец опрокидывал чашу за чашей, становясь все общительнее и добродушнее. Когда он, расчувствовавшись, спел веселую застольную песенку, Амети почувствовал, что можно переходить к делу, и попросил собеседника поделиться с ним мудростью и поведать, откуда взялось Тайное Наречие. Последовал рассказ – слегка заплетающимся языком – о том, как Совершенный создал Тайное Наречие, дабы тайное оставалось тайным и дабы не пятнать рассуждения о священном наречием простого люда либо мерзостным языком живущих на севере белых рухов, коим пишет свои книги Морской Народ. Амети вопросил о примерах – «вот если взять слова, которыми темницы каменные запираются… а?». На это старший жрец хитро погрозил ему пальцем и, качнувшись, что-то проговорил на ухо Амети. Как ни напрягал следопыт слуха, ничего ему расслышать не удалось. Благодарный Амети щедро вылил в чашу собеседника остатки вина, допив которые, тот немедленно уронил голову на стол и уснул.

Нимрихиль порывисто вскочил на ноги:

– Наконец-то! Пошли скорее!

– Сначала надо отнести его к себе, чтобы он нам позже не помешал, – возразил рассудительный Амети.

Пока следопыт бегом тащил старшего в келью, перекинув его через плечо, тот, проснувшись, все порывался снова запеть, но когда Нимрихиль и Амети уложили его на широкую кровать, покрытую пурпурной тканью, он сразу же громко и с присвистом захрапел.

– Вот теперь пошли, – сказал Амети.

– Не пошли, а побежали. Мне почему-то кажется, что надо торопиться, – озабоченно ответил Нимрихиль.

Они долго спускались по лестницам, потом сворачивали в какие-то пустынные пыльные закоулки, пока Амети не остановился в тупике возле низенькой покосившейся дверцы, чтобы зажечь от светильника припасенный факел. Альвион тем временем с некоторым усилием открыл рассохшуюся дверцу. Из нее все еще торчали ржавые гвозди, которыми дверь когда-то прибили к косяку. В падавшем из коридора свете Альвион увидел на полу за дверью пыльный белеющий череп. Амети, наконец, разжег свой факел и протиснулся в келейку. Следопыт пролез за ним, прикрыв дверь. В одной из стен низкой и крохотной – четыре шага в длину и ширину – комнаты обнаружился пролом. Небрежно отпихнув череп в угол, к остальным костям, Амети посветил факелом за стену, и Альвион увидел уходящую вниз лестницу, высеченную, видимо, в естественной расщелине. Они перелезли через остатки стены и начали осторожно спускаться. Лестница оказалась довольно длинной: когда ее начало уже сокрылось в густом затхлом мраке, конца еще не было видно. На какое-то мгновение Альвиона кольнул страх, что эта уводящая во тьму лестница никогда не кончится, но в этот момент свет факела достиг узкой площадки – такой же, как наверху, с точно такой же стеной, сложенной из нескрепленных между собой каменных блоков. Следопыт принялся разбирать стену, чтобы можно было протиснуться. Он старался работать быстро и осторожно, но даже случайно упавший камень почему-то не пробудил в этой пещере никакого эха. Наконец, он просунул голову за стену и прислушался: там царили тот же непроницаемый сумрак и мертвая тишина, что и на лестнице, но воздух был чуть легче.

– Давай лезь, – довольно громко произнес Амети, – никто сюда месяцами, бывает, не спускается.

Он оказался прав. Когда факел осветил коридор, в который они вышли из крохотного закутка, где разобрали стену, Альвион увидел, что на покрытом пылью полу следов немного, а какие есть – довольно старые. Он осмотрелся по сторонам и удивился, догадавшись, что каменные прямоугольники в его рост и шириной в пару шагов – двери: без ручек, замков, глазков и петель.

– Так вот почему эти темницы называются каменными… – тихо проговорил следопыт.

Они прошли еще немного вперед и остановились перед дверью, неотличимой от всех остальных: такой же черный полированный камень как часть стены. Альвион толкнул его, но камень не шелохнулся.

– Ну что же, носящий Золотого Скарабея, – повернулся Нимрихиль к Амети. – Настала пора произнести слова, которые достались столь дорогой ценой.

Амети, одернув рясу, решительно подошел к двери. Постоял и повернулся к нумэнорцу:

– Возьми у меня огонь и отойди чуть-чуть. Вдруг из-за тебя слово не подействует?

Альвион повиновался и отошел на несколько шагов. Лицо его было лишено всякого выражения в неверном свете факела.

Амети наклонился и что-то прошептал в то место, где у обычных дверей находится замочная скважина. Раздался скрип и скрежет, и с тяжелым гулом потревоженного камня черный прямоугольник начал отступать внутрь, открывая за собой провал в бездонную кромешную ночь. Амети невольно отшатнулся, но следопыт уже проскользнул мимо него, держа впереди себя факел подобно мечу.

Темница неожиданно встретила его отражениями огонька на стеклянной глади стен и тихим шорохом струящейся воды. В углу Альвион углядел очертания человеческой фигуры, и его сердце невольно дрогнуло. Он бросился к Арундэлю и встал на колени, глядя на друга. Тот был без сознания. В первое мгновение Альв мучительно испугался, что опоздал. Но когда он положил руку на бледный лоб, то ощутил теплоту и биение жизни – отчетливое, но слабое и как бы отдаленное. Он обернулся на шум шагов, и Амети в ужасе застыл, узрев искаженное болью и гневом лицо Нимрихиля.

– Я не виноват, господин, не виноват, я ничего не знаю, – испуганно залепетал жрец.

Гнев Нимрихиля мгновенно угас.

– Подойди сюда и возьми у меня факел, – и Амети послушался. Рука у него дрожала.

Альвион наклонился и тихо позвал Арундэля. Тот был далеко, но откликнулся на зов: веки приоткрылись, и отражение огонька в огромных черных зрачках начало медленно уменьшаться.

– Hlaralyen? Vane i lome, Tinwendil, i cal'entulie![1]1
  Слышишь меня? Сгинула тьма, Тинвэндиль, и свет возвратился! (квэнья)


[Закрыть] – услышал Амети слова странного языка, чьи тихие звуки, казалось, заполнили глухую обсидиановую келью. Факел в его руке вспыхнул ярче и ровнее, разгоняя тьму.

– Aire…narо, – шевельнулись спекшиеся губы, и Амети увидел, как засияли собственным светом глаза пленника.

– Я же говорил, бывают чародеи и просто так… без рыболовных крючков… – с трудом произнес он. «Бредит или с ума сошел. Неужто все зря и денег не заплатят?», – с тоской подумал жрец. Но Нимрихиль спокойно кивнул и ответил:

– Я знаю. Мне все рассказали, – с этими словами он покосился на Амети. – Как ты?

– Плохо… – Арундэль бледно улыбнулся. – У меня рана не заживает и, судя по всему, начинается заражение крови.

– Тьма и… – начал было Альвион, но в это момент раздался глухой отдаленный вибрирующий звук.

– Что это опять? – испуганно воскликнул следопыт.

– Это гонг, которым созывают в зал, – встрял Амети. – Наверное, что-то случилось. Пойдемте скорее отсюда.

Пока Альвион припасенными инструментами расклепывал браслет цепи, которой Арундэль был прикован к стене, Амети, светивший следопыту факелом, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Наконец, цепь с лязгом упала на каменный пол, и Альвион поднял Арундэля на ноги:

– Ты идти можешь?

– Кажется, я даже стоять не могу, голова кружится… – и он снова потерял сознание. Альвион еле успел подхватить его.

– Rabi… – явственно выругался следопыт. Он поднял пленника на руки и вынес из темницы. В коридоре по-прежнему стояла тишина, но когда Амети, что-то шепнув, закрыл дверь, снова ударил гонг. На этот раз его было слышно гораздо лучше. Амети подскочил:

– Через пятьсот ударов сердца мне надо быть в зале!

Они бегом припустили по коридору, Нимрихиль, неся пленника на руках, с трудом пролез в дыру:

– Эх, надо бы обратно стену заложить, – сказал он, осторожно подымаясь по лестнице. – Не убегай вперед, Амети, мне плохо видно ступеньки…

Наверху, в келье, Нимрихиль осторожно положил пленника на заранее принесенное одеяло и обратился к жрецу:

– Иди в зал, Амети, я останусь здесь.

Втыкая между костями в углу догорающий факел, Амети краем глаза усмотрел, как следопыт достает из пояса блеснувший при свете драгоценный камень. Нимрихиль сверкнул на жреца глазами не хуже этого камушка, и на сей раз одного этого взгляда хватило, чтобы Амети очень быстро покинул келейку.

В зале царила суматоха, которая не до конца прекратилась и с третьим ударом гонга. Амети поспешно скользнул на свое место, в шеренгу младших жрецов, еще не совсем проснувшихся, но уже живо обсуждающих возможные причины случившегося. Наконец, дальние двери зала распахнулись, и в зал хлынула толпа высших жрецов. К добру или к худу, своего старшего Амети среди них не увидел: тот, скорее всего, дрых без задних ног и ничего не слышал. Четверо старших жрецов несли золоченые носилки, в которых полулежал-полусидел верховный жрец, похожий не то на собственное надгробие, не то на мумию заморившего себя голодом подвижника. Насколько видел Амети, верховный даже не моргал, глядя прямо перед собой неподвижными глазами: должно быть, длившаяся неделю медитация вкупе с молитвой и постом не лучшим образом сказалась на его здоровье. При виде верховного святителя шум в зале усилился, но тут вперед выступил один из высших жрецов, трижды стукнул об пол своим посохом, водворяя тишину, и громко произнес:

– Ныне внемлите все, и не говорите, что не слышали! Ибо Уста Скарабея, Посох Влекущего, Верховный Святитель Храма сего донес до нас слова Совершенного!

С этими словами жрец поклонился верховному, который продолжал безучастно смотреть перед собой, и продолжил:

– Внемлите, облеченные в красное, носящие Златого Скарабея! Слово государя – закон для земли его, но не властен он над подвластными сильнейшему. Нет на служителях Ослепительной Колесницы вины перед Владетелем Юга, а потому не склонится чело наше под руку его, ибо склоняемся мы лишь перед Совершенным. И вот слово Могучего: надлежит нам остаться стойкими в грядущих испытаниях, чтобы ни послала нам судьба и Сверкающий. И Государь Золотого Города не принудит нас поступиться достоинством и отдать то, что не желает ему отдавать Влекущий.

Амети чуть было не подпрыгнул: либо он понял абсолютно неверно, либо слова эти могли относиться только к пленнику, которого он сам только что освободил из каменной темницы. Стоявшие рядом с Амети младшие жрецы недоуменно переглядывались: они, похоже, и понятия не имели, на что намекает старший жрец.

– Но возможно – таковы слова Златого – что попытается проникнуть в Храм злой чародей, лазутчик с севера.

Амети мысленно проклял Морской Народ в целом и Нимрихиля – в частности.

– Посему надлежит нам быть во всеоружии и бодрствовать. Вот слова Совершенного, что молвил Уста Скарабея и Посох Влекущего! Внимали вы, и не говорите, что не слышали!

Договорив, старший жрец снова поклонился верховному и отступил обратно, к остальным высшим жрецам. Вперед вышел другой – тот, что совершал жертвоприношение. Он поднял руку и заговорил:

– Ныне, согласно изреченному, подтверждаем то, что было сказано вчера: Обитель не откроется владетелю юга, пока не уйдут от Врат Скарабея воины его. До тех пор будем же считать себя осажденными. Напомню вам и о том, что через две луны настанет срок бросать жребий, дабы узнать, кто из младших жрецов взойдет на золотой алтарь.

В зале наступила мертвая тишина.

– А дабы недостойные не помыслили избежать высокой судьбы, да встанет стража у всех выходов из Храма.

По рядам младших жрецов пронесся полный ужаса тихий стон.

– Посему пусть ныне младшие жрецы отправятся в свои кельи и не покинут их до удара гонга, что призывает всех к утренней службе.

Пока притихшие, с вытянутыми лицами, младшие жрецы расходились из зала, Амети протиснулся вперед, поближе к алтарю, и, низко поклонившись, поймал за рукав старшего жреца, который все еще стоял впереди всех остальных:

– О Внимающей Величию, снизойди до своего раба! Я ничтожный Амети, переписчик имущества. По воле старшего надо мной, да продлятся его дни, я получил ключи почти от всех помещений Храма и знаю все переходы, входы, выходы и помещения, кроме священного лабиринта. Что прикажешь, то будет исполнено, если даруешь ты ничтожному право беспрепятственно выполнять обязанности и ходить по Храму…

Старший жрец уже собирался что-то ответить Амети, как в боковую дверь, сквозь которую входили высшие жрецы, вбежал человек в красных одеждах, расшитых золотыми скарабеями. На боку у него висел в изукрашенных камнями ножнах изогнутый меч. Амети обеспокоено моргнул: раньше он никогда не видел начальника храмовой стражи таким перепуганным и бледным, даже после достопамятной переделки.