Текст книги "Воображала (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
– При чём тут эти, с позволения сказать, коллеги?! Что вы мне ерунду-то городите?! Что характерно, это же какая-то новейшая технология! Да будь у любого из них такие возможности… Уж лучше тогда конкурентов проверьте. Что характерно, кому-то должен быть очень выгоден срыв номера! Вы хоть представляете себе, какие это деньги?!
– А этот срыв… он обязателен?
– Конечно! Что характерно, они отлично знают, что я не дам согласия на правленый без моего ведома материал! Это был бы прецедент, понимаете?! А моя статья тоже обязательна, что характерно, анонс уже был, интерес подогрет. Нет, они всё хорошо рассчитали.
– Послушайте, я, конечно, не специалист… – вид у Михалыча несчастный, как у ленивого и достаточно мудрого кота, которого слишком активные и недостаточно мудрые хозяйские дети пытаются использовать вместо половой тряпки. – Мне не совсем понятно, в чём проблема? Если редактор согласен с вашим вариантом, то кому какое дело до этих шутников? Перепечатайте заново…
– Да в том-то и дело, что я не могу перепечатать это! – человечек со всего размаха шлёпает на стол пачку листов, – Я пытался! Всеми способами! На разных машинах! Но у нас в редакции – ни одной нормальной машины! Все с этой вирусной придурью! Все! Что характерно!
Михалыч крякает. Чешет волосатую грудь. Искоса бросает злой взгляд на радостного старлея. Говорит осторожно:
– Техника – оно, конечно… того, этого. Но раз уж так… хм-м… вышло… Почему бы просто не взять ручку и не… хм-м… исправить? По старинке?
Выражение лица сочувственно-добродушное и очень терпеливое. Акула пера секунду смотрит на него, наливаясь тихой злобой, шипит ядовито:
– Умный, да?! – неожиданно суёт пачку гранок и маркер Михалычу, кричит с ненавистью. – На! Сам попробуй! От руки! По старинке!
– Гражданин, а вот за оскорбление при исполнении… – с полтычка заводится старлей, и даже встаёт, делая намёк на движение в сторону зарвавшейся акулы, но Михалыч вдруг говорит изменившимся голосом:
– Ша!..
Негромко вроде бы говорит. Но оба оборачиваются к нему. Камера крупным планом выхватывает замазанный чёрным кусок текста, над которым от руки написано «Электра», и успевает поймать тот момент, когда по буквам проходит лёгкая рябь, слово разрывается на два, изменяясь. Теперь почерком Михалыча над зачёркнутой фразой написано «Леди Вольт».
Удивлённый свист. Голос старлея растерянно:
– Ничего себе!..
– Вот видите? – говорит акула пера устало, и становится видно, что никакая это не акула, а просто насмерть перепуганный карась со вставной челюстью.
В дверях возникает растерянная машинистка с листком.
– Ребята, тут какая-то ерунда получается… Я отчёт оформляла, по делу Конти… Ну, помните, с потеряшкой, он заявление отозвал, а с контроля сразу не сняли… И, похоже, что-то с принтером. Вроде бы не сломался, но… Как только доходит до имени…
Она замолкает испуганно, потому что все оборачиваются к ней. Голос Михалыча мягок и обманчиво ленив:
– Ну так и что же там с именем?
– Вы будете смеяться! – обиженно говорит машинистка, выставляя перед собой лист, как щит.
Старлей, хихикая:
– Что, тоже Леди Вольт!
Машинистка (растерянно):
– А как вы догадались?..
Пауза.
Михалыч (в пространство):
– И что нам теперь с этим делать?..
*
смена кадра
*
На сером экране компьютера два коротких синих слова «Конец игры».
Несколько секунд Воображала продолжает смотреть на экран, лицо напряжённое. Встряхивает головой, трёт пальцами виски. Задевает прицепленные датчики, машинально отдирает их. Медсестра невозмутимо подхватывает провода и пытается прилепить датчики на место. Воображала второй раз их отбрасывает, думая о своём. Медсестра с таким же невозмутимым видом пытается прикрепить их опять.
Воображала встаёт, и медсестра отлетает к дальней стене, сшибая на пути людей и приборы. Лицо удивленное.
С разных сторон к Воображале бросаются сразу несколько человек, она отшвыривает их взглядом. У неё жёлтые глаза, сильно увеличенные клыки и манера по-волчьи подтягивать верхнюю губу. Она стоит, втянув голову в плечи и засунув руки глубоко в карманы брюк (расцветка нестерпимо-яркая, ядовитая, почти светящаяся). А вокруг взрываются мониторы, падают шкафы, вихрем закручиваются серпантинные ленты распечаток, осколки стекла, обломки мебели. Включается сирена…
*
смена кадра
*
Грохот вышибаемой двери. Она падает в комнату, через неё перепрыгивают ребята в пятнистых комбинезонах. Мгновенно рассредоточиваются.
Конти смотрит на них обиженно:
– Вот же гадство!.. Заметь – именно тогда, когда кончились патроны…
Качает головой, протягивает руки с сомкнутыми запястьями, как для наручников:
– Вяжите! Но попрошу отметить добровольное…
Его аккуратно отодвигают в сторону, толкают обратно на диван со словами:
– Посиди, отец, про тебя приказа не было…
Глава 13
Конти переводит растерянный взгляд на Врача, тот вжимается в стенку, протрезвевший и наглеющий от страха:
– Я никуда не пойду!
– Ну, это-то как раз вовсе и не обязательно, – успокаивает его Конти философски. – Шлёпнуть они тебя могут и здесь.
Один из громил оборачивается неодобрительно. Информирует:
– Велено живым. И вежливо.
Конти смотрит непонимающе, потом, хохоча, валится на диван, давит сквозь смех:
– Нашёлся!.. Я же говорил! Нет, ты понимаешь, да?! Всё-таки нашелся, хотя бы один!.. А Тори, она… девочка послушная!..
*
смена кадра
*
Грохот. Клубящаяся пыль. Вой сирен.
Воображала идёт по коридору. Перед ней всё взрывается, за ней – рушится. Падают огромные балки железобетонных перекрытий, трескаются стены, мыльными пузырями вспучиваются бронированные панели, оседают камни. Сквозь грохот временами прорывается бравурный марш.
Проблеском – десятилетняя Воображала в белом халате идёт по коридору больницы. Не идёт – танцует (в бункере у неё походка более тяжёлая, а лицо – злое). Вой сирен. Мигание аварийной системы. Шипение вырывающейся из порванных труб воды и перегретого пара.
Дядя Гена быстро почти бежит по перекошенному коридору. Тучи пыли, оторванные панели, перепутанные провода и кабели висят рваными космами, обломками костей торчит арматура. Что-то искрит. Под ногами хрустит стекло.
Рядом семенит Рома.
– Идиоты! – шипит Дядя Гена, перепрыгивая через крупный обломок. Рома чуть не плачет. Бормочет с отчаяньем:
– Но кто бы мог подумать!.. Двенадцатый уровень!.. Там и из наших-то не всякий… Она же не специалист!..
– Сборище идиотов! Вы бы её досье почитали, прежде чем! Она в генной инженерии с шести лет! Если она не специалист, то кто?!
*
смена кадра
*
Грохот взрывов. Ночь. Рёв моторов. Треск пулемётных очередей. В полумраке – быстрые тени, мигающие фары. Шум низко летящих вертолётов. Зарево разрастается, красный цвет перекрывает все остальные, наливается пронзительной карминовой яркостью, застывает.
Голос диктора:
– На западе области вероятны проливные дожди…
Появляется бархотка на тонкой костяной ручке, полирует алый ноготь.
Голос диктора:
– Министерство обороны в лице генерала Щукерака категорически отрицает вероятность какой-либо связи вчерашнего землетрясения с проведением испытания нового вида вооружений на полигоне Капустина Яра. С такой же категоричностью отвергает генерал и высказанное на страницах печати предположение о возможной аварии на этом полигоне, объясняя введение в области военного положения временной мерой в свете проведения плановых учений. В свою очередь представители оппозиции настаивают на достоверности находящейся у них информации, при этом отказываясь, однако, от обнародования…
В кадре появляется кисточка и ставит на алый ноготь аккуратную черную точку.
*
смена кадра
*
Грохот. С потолка сыплется мусор.
Проблеском – десятилетняя Воображала идёт по белому коридору. Бравурный марш.
Пыль висит плотными клубами, перемигиваются тревожные сигналы. Приглушённый вой сирены. Кто-то кашляет, кто-то ругается. Из клубов пыли выныривает Дядя Гена, спрашивает кровожадно:
– Где Алик? Где этот кретин?!
– В изоляторе.
Рома передёргивается. Поясняет:
– Она вообразила, что он п-проглотил к-к… к-крыс… л-лабораторных… в-всех. Живьём…
– Мало! Я бы их ему… – Дядя Гена замолкает, хмурится и спрашивает, резко меняясь в лице: – Что – тех самых? Из закрытого отсека?
Рома кивает с несчастным видом.
Дядя Гена с мрачным удовлетворением:
– Так вот почему сирена…
Грохот. Бравурный марш.
Воображала прорывается сквозь вихрь зеркальных осколков (не понять – бункер или больница). Ощущение неудержимости, почти всемогущества. Нет на свете ничего, что могло бы её сейчас остановить. Одним прыжком преодолевает лестничный пролёт, халат – крыльями за спиной. Ударом руки проламывает кирпичные стены, словно они из картона. Протискивается сквозь бронированные двери – в броне остается оплавленная дырка по форме её тела. Вой сирены.
Чей-то спокойный голос:
– Включайте генератор!
Робкое возражение:
– Но установка не опробована, и вся ответственность…
Щелчок. Низкое гудение.
Воображала в прыжке со всего размаха налетает на каменную стену. Её по инерции протаскивает вдоль, разворачивает. Бравурный марш рассыпается на отдельные звуки, обрывается жалобным всхлипом.
Проблеском – идущая по коридору больницы десятилетняя Воображала тоже словно налетает на невидимую стену. Замирает. Потом в абсолютной тишине что-то беззвучно кричит и бросается бежать по длинному пустому белому коридору. Вдоль бесконечного ряда стерильно чистых окон слева и закрытых дверей справа. В самом конце коридора одна дверь открыта. Рядом – маленький человечек с каталкой…
Ближе, ближе, изображение дрожит, мечется, почти ничего не видно…
Воображала в бункере ещё раз пытается пробить кирпичную стену, так легко подававшуюся ранее. Бьётся в неё сначала плечом (в полной тишине), потом спиной, хватает ртом воздух, сползает на пол.
Десятилетняя Воображала в больнице останавливается у открытой двери. Санитар вывозит из палаты отключенный реабокс. Задержавшись, переворачивает табличку на двери пустой стороной вверх. Белый лист с красным кружком посередине. Белизна заливает кадр. Нарастающий звон.
*
смена кадра
*
Воображала сидит на белом полу у белой стены. Футболка её по цвету почти не отличается от стены, а брюки – от пола, волосы словно присыпаны пудрой. От людей в бункере её отгораживают несколько слоёв бронестекла, из-за чего изображение нечёткое.
У пульта – Дядя Гена и незнакомый техник. Техник нервничает, вертится, бубнит через плечо:
– Поляризованное излучение, блокируя негативные действия объекта путём подавления альфа и сигма ритмов, одновременно снижает и практическую ценность объекта как такового фактически до нуля. Таким образом, ситуация патовая. Технически мы в состоянии увеличить интенсивность более чем впятеро… – щёлкает переключателем, отводит рычаг до упора влево. Воображала окончательно обесцвечивается, сползает на пол, подтягивает колени к груди, съёживается, – Обратите внимание на характерную позу зародыша! Но в ступоре объект не представляет интереса даже как… э-э… собственно, объект. А стоит нам снизить напряжение от оптимального хотя бы на двадцать процентов… – новое движение рычага. Волосы и футболка Воображалы наливаются ярко-оранжевым. Плавным и очень хищным движением она приподымается на четвереньки, мягко вскидывает голову. Глаза у неё тоже оранжевые и очень-очень злые, улыбочка неприятная. Бронестекло начинает мелко и противно дрожать, покрываясь рябью.
– Сами видите… – техник пожимает плечами и возвращает рычаг в прежнее положение. Воображала последний раз вяло оскаливается, быстро выцветая.
– Она не идёт на контакт, мы за эти дни испробовали все возможности…
Техника прерывает смех. Смеётся Врач. Он стоит между двумя охранниками, на скуле – длинная свежая ссадина, мятый костюм в пыли, улыбка вызывающая. Обращается он персонально к Дяде Гене, остальных просто игнорируя:
– Почему она о сих пор жива? Всё ещё пытаетесь извлечь пользу или…
У Дяди Гены каменеет лицо, Рома меняет позу, техник бросает на него быстрый взгляд.
Врач заходится от смеха, бьёт себя по коленкам.
– Пробовали! Зуб даю – пробовали!.. А не вышло!.. не вышло, да?! Очень военная точка зрения – если не удалось сразу пристукнуть, можно и поговорить. А не вышло – тут и про меня можно вспомнить. А вот хрен! Раньше надо было. Не буду. Ясно?
Опять смеётся. Дядя Гена бросает короткий взгляд в сторону, камера переходит на обесцвеченную Воображалу – та сидит, по-прежнему равнодушно глядя прямо перед собой.
Звук удара. Смех превращается в судорожный вдох. Очень спокойный и очень отчётливый голос врача:
– А это вообще не довод. Даже с военной… точки зрения.
Дядя Гена кивает. Короткая возня. Хрип. Звук упавшего тела.
*
смена кадра
*
Лязг замка. Воображала поднимает голову (глаза бледно-жёлтые, клыки, оскал).
Двое в пятнистой форме швыряют на середину камеры Врача. Рубашка на нём порвана и в пятнах, пиджака нет, лицо разбито в кровь. Он остаётся лежать почти неподвижно, только вяло переворачивается на спину. От его пальцев и щеки на белом пластике пола остаются красноватые полосы.
Некоторое время Воображала смотрит на него, продолжая скалиться. Потом осторожно приближается, опускается на корточки.
Вид у неё озадаченный.
Сидя на корточках, вытирает кровь с лица Врача мокрым платком. Врач открывает мутные глаза, смотрит невидяще. Потом взгляд его приобретает осмысленность, глаза расширяются. Он отшатывается от Воображалы, что-то бессвязно бормочет, быстро и неразборчиво. Воображала тянется положить ему на лоб мокрый платок, он отталкивает её руку, уворачивается. Закрыв глаза, говорит отчётливо, словно выталкивая слово по слогам:
– Не-на-ви-жу…
*
смена кадра
*
Дежурная часть.
Открытая дверь в кабинет. Михалыч запирает сейф, сгребает из ящиков стола в портфель разную канцелярскую мелочь. Выражение лица философское (как у кота, получившего от хозяев взбучку за то, что приволок задавленную крысу на подушку). Проходящая по коридору секретарша задерживается у двери, спрашивает, качнув жиденькой папочкой:
– Это то, что не забрали гебешники. В архив?
Михалыч смотрит на лёгонькую папочку тяжёлым взглядом. Вытягивает губы трубочкой. Говорит задумчиво:
– Оставь пока.
Подошедший старлей говорит осуждающе:
– Тебе что, больше всех надо?
Михалыч молча жмёт плечом. Суёт папочку в портфель, защёлкивает замок.
– Дело закрыто. Да и вообще – не наше оно, это дело-то, гебешники забрали, сам же видел…
Михалыч не отвечает, молча запирает стол, оглядывает кабинет – не забыл ли чего. Старлей смотрит насмешливо:
– Эх, старшина, старшина, никогда ты не будешь майором! Мало тебе, что на месяц в патруль, так ты опять нарываешься!
*
смена кадра
*
Конти (осторожно, но с лёгкой угрозой):
– Опять твои штучки?
Воображала (ей лет девять) кричит скандально, с надрывом:
– Да причём тут я?! Я её и пальцем! Да я вообще!
– Ладно-ладно, знаю я, как ты можешь «вообще»… – Конти мнётся, потом всё-таки спрашивает, хотя и неуверенно:
– А… тогда… Ну, в самом начале, когда ты её делала… Ты не могла случайно, а? Нет, не нарочно, что ты, просто, понимаешь, случайно что-нибудь не так соединила… Человеческий организм – штука сложная, а ты тогда совсем ещё мелкая была…
Воображала с видом оскорблённого достоинства скрещивает руки на груди. Молчит. Через гордо выпяченную грудь натянуто три флажка – знака семафорной азбуки «следую своим курсом».
По холлу проходит Анаис (ей три года). Походка уверенная, на ребёнка она не похожа – чёрные лосины и перчатки, алые туфельки и платье-стрейч. Очень аккуратное каре, ярко-алые губы. На Конти и Воображалу, которые, замолчав, провожают её взглядом, не обращает внимания. Но на верху лестницы оборачивается через плечо. Быстрый взгляд, лёгкая полуулыбочка.
– Можно подумать, – бормочет Воображала, обращаясь к стенке, но так, чтобы Конти слышал, – что мне здесь доверяют! Можно подумать, я не знаю, что тут некоторые таскали кое-кого по врачам уже полгода, а меня спросить соизволили только сейчас!
Флажки трепещут на натянутом от плеча к плечу тросике, словно от ветра. Конти вздыхает, говорит виновато:
– Ладно бы – просто не говорила. Но ведь она и не плачет даже! Дети должны плакать, это нормально. А она – ни разу…
Воображала непримиримо вскидывает подбородок:
– Ну, один-то раз она орала, и ещё как! Ничего я тогда не напортачила!
– Но почему же она тогда молчит?
Воображала фыркает. Чеканит с ехидной мстительностью:
– Вот у неё и спроси!..
*
смена кадра
*
Белая камера. Лежащий на белом полу Врач судорожно вздыхает, разлепляет спёкшиеся губы, не открывая глаз, просит:
– Пить…
В кадре появляется кружка-поильник с длинным носиком. Врач пьёт, давясь и задыхаясь. Вода течёт по лицу, глаза закрыты.
– Который час?
– Утро. У меня нет часов, но если надо – могу глянуть у кого-нибудь из охраны…
Договорить Воображала не успевает – Врач широко распахивает глаза, лицо его искажается:
– Ты?! – Глаза безумные. Отшатывается, вжимаясь в стену, бормочет быстро, в полубреду: – Ты, конечно, конечно же ты, кто же ещё, за что, что я тебе сделал?!
Воображала испугана, отодвигается к противоположной стене, втягивает голову в плечи, моргает. Кружка с грохотом катится по полу, с таким же грохотом распахивается дверь. Двое в пятнистых комбинезонах грубо хватают Врача, тащат наружу. Он начинает выть, выворачивается у них в руках, его волокут. От двери, извернувшись, он кричит Воображале:
– За что?! За что?! Что я тебе сделал?!..
На своих конвоиров он не смотрит, только на неё – с ужасом и отчаяньем, пока за ним не захлопывается дверь.
Всё происходит так быстро, что по полу ещё продолжает катиться брошенная кружка – очень громко в наступившей тишине.
*
смена кадра
*
Анаис идет по бункеру.
Она изящна и совершенно безвозрастна. Во всяком случае, выглядит никак не на свои шесть-семь лет. Чёрные колготки-сеточки, алые туфли на высоком каблуке, алая юбка, узкая и длинная, с разрезом и широким чёрным поясом. Алая шляпа и перчатки, чёрная вуалетка. Все – подчёркнуто новенькое, броское, кукольное. По бункеру идёт не ребёнок и даже не маленькая женщина – живая кукла, красивая, изящная, ненастоящая.
Её не замечают, но предупредительно расступаются и словно бы нечаянно открывают нужные двери. В том числе – и запертую на множество замков дверь в белую камеру, где стены усилены несколькими слоями бронестекла.
Воображала сидит в углу, свесив голову на грудь. То ли спит, то ли просто устала. Врач лежит лицом вниз на полу в полуметре от неё. Анаис аккуратно обходит его, останавливается рядом с Воображалой.
Воображала поднимает голову.
Некоторое время они молча смотрят друг на друга, Анаис – с лёгкой снисходительной улыбочкой, Воображала – с быстро меняющимся выражением, безучастно, озадаченно, радостно-удивлённо. Анаис чуть заметно кивает в сторону двери.
Проблеском – корабль. Шум моря. Белые паруса наливаются алым. Секундная задержка камеры – на центральной мачте три флажка морского семафора. «Следую своим курсом».
Наложение изображений и шумов. Сквозь накатывающие волны видно, как Воображала встаёт, делает шаг вперед. На алом шёлке парусов проступают аккуратные черные горошины, цвет парусины постепенно светлеет, вызолачивается до ярко-оранжевого. Плеск воды о деревянный борт, шум прибоя накатывает. Стихает.
Тихий стон. Шорох.
Воображала оборачивается, обрывая сдвоенность изображений и шум моря. Опускается на корточки. В её руках – кружка-поилка.
Врач неподвижен, дышит ровно.
Воображала растерянно оглядывается, но Анаис в камере уже нет. В бронестекле мигают отблески разноцветных огоньков с пульта. Сначала они красно-оранжевые. Потом красные гаснут.
*
смена кадра
*
Мигают разноцветные огоньки разложенной на полу новогодней гирлянды. В углу частично украшенная ёлка. У стола – Конти с ложки кормит Анаис, той года полтора. Чёрные ползунки в алый горох, кружевной слюнявчик, невозмутимое личико с очень яркими губами и чёрной обводкой вокруг узких глаз.
Конти говорит вполголоса:
– Когда же ты у нас заговоришь-то, а?..
Воображала (ей около восьми, голубая бескозырка, оранжевая тельняшка), сидя на полу, нанизывает на шнурок морские сигнальные флажки. Растягивает низку:
– А это?
Конти бросает косой взгляд:
– Ложусь в дрейф, жду инспекцию, дайте подтверждение, приветствую.
– А это?
Конти косится:
– Если перевернуть – то это будет Новембер Чарли. Ну, что-то типа СОС.
Глава 14
Воображала делает большие глаза, сочувственно кивает головой и говорит торжественно:
– Бульк!.. А если так?
Взлетевшая охапка флажков рассыпается, зависает, вытягивается, как по ниточке. Обматывает ёлку длинной спиралью. Конти критически осматривает флажки. Хмыкает:
– Бред собачий. Хотя вон там – предупреждение о неприятеле, пожелание счастливого пути и отказ навигационной системы. А слева – заверение о неприкосновенности вызываемых на переговоры парламентёров, усиление срочности и карантин.
– А так?..
Вторая спираль закручивает вокруг ёлки оставшиеся флажки, три шнура повисают на стенах. Оставленная без присмотра Анаис достаёт из коробки с украшениями самый большой шар – алый в чёрную крапинку.
– А, не знаю… – Конти собирает со стола детскую посуду на поднос, сдвигает в угол, – Займись лучше шариками, пока Анаис их все не раскокала.
Воображала оборачивается, смотрит сначала на Конти, потом на Анаис, говорит со значением:
– Она – не раскокает…
Конти не замечает напряжения в её голосе – он занят откатыванием столика к стенке. Пожимает плечами:
– Но ведь и не повесит же!
Воображала фыркает многозначительно:
– Это уж точно!..
Конти замечает неодобрительность интонации, оборачивается:
– Как тебе не стыдно! Она же маленькая!..
– Маленькая, маленькая… Всегда она у тебя маленькая! Это не честно! Пускай бы день она маленькая, день я, а то всё время она, да она… – продолжая ворчать, Воображала ногой сдвигает оставшиеся на полу флажки. Их три.
– А это?
Конти смотрит. Кривится:
– А-а-а… Следую своим курсом… Приказ ни во что не вмешиваться.
– Почему?
– Потому что приказ.
Некоторое время Воображала думает.
– В смысле – пошли все на фиг?
– В смысле…
– Но ведь это плохо! Их потом накажут, да?
– В том-то и штука, что не накажут. Приказ у них такой – курсом своим следовать, ни на что не отвлекаясь.
– Даже если вдруг пожар?
– Даже.
– А люди погибнут?..
– А приказ?
– А… это, ну… совесть всё-таки?..
– Но ведь всё-таки – приказ?..
– Нехорошо как-то.
– А вот это, кстати, ещё вопрос… Может быть – и не хорошо. А, может быть – очень даже хорошо. Думаешь – так не бывает? Ладно, представь – идёт человек, торопится очень. Яма с водой, в яме котёнок тонет. Кричит, надрывается, маленький такой, жалко. А человек мимо проходит, спешит очень. Это как – хорошо?
– Нет, конечно!
– А человек – врач. Он спешит к больному ребёнку. Мальчик маленький, глупый, пуговицу проглотил, задыхается… Врач остановился, спас котёнка. А мальчик задохнулся. Хорошо?..
– Нет, конечно…
– Так всё-таки – хорошо то, что он мимо прошёл, приказ имея, и котёнка не спас, или плохо?
Воображала думает долго. Хмурится, молчит, теребит нижнюю губу, упрямо вертит головой. Наконец – авторитетно и безапелляционно:
– Надо было успеть! И котёнка, и мальчика. Он же врач! Значит, должен был всё успеть!.. – и зевает широко, с хрустом.
– Э, да ты спишь уже!
– Неправда! Вовсе я даже и не сплю!
– А пора бы! Времени-то сколько, знаешь?
– Новый Год же!..
– Новый Год завтра. А сегодня ещё старый. Так что – шагом марш!.. Эй, заодно и Анаис забери!
Воображала мстительно фыркает, над её головой взмывают три флажка. Гудит, имитируя пароходную сирену, крутит плечами, словно гребными колесами и уходит, ехидно скалясь через плечо.
Анаис с шариком в руке смотрит на Воображалу и Конти с лёгкой снисходительной улыбочкой – так взрослые смотрят на расшалившихся детей.
*
смена кадра
*
Белый пол камеры. Врач открывает глаза, и тут же снова их зажмуривает, сморщившись:
– Опять ты. Конечно. Я так надеялся, что это просто кошмар. А это – ты…
Воображала сидит в углу, лицо равнодушное, глаза сощурены. Замечает спокойно:
– Рёбра я срастила, руку тоже. Синяки сами пройдут, лень возиться было.
Врач смеётся, приподнимаясь у стены:
– Конечно! Ну да, конечно!.. Как же иначе. А я-то, дурак… Теперь понятно, – он осторожно вертит головой, проверяет подвижность рук. Бросает на Воображалу острый неприязненный взгляд. – Ничего личного, правда? Справедливость торжествует.
– Мог бы, между прочим, и спасибо сказать. Как вежливый человек.
Врач усмехается хищно, и нет в этой его усмешке ничего весёлого.
– Дело не во мне, правда? Я-то всё голову ломал – за что же ты меня так… А тебе ведь всё равно было, правда? Я просто вовремя под руку попал. Вот и всё. Не повезло. Подвернулся не под то настроение. У всех бывает. Только не все могут срывать его на тех, кто случайно подвернулся. Тем более – так.
– Я не понимаю.
– Всё ты понимаешь. Уверен, ты никогда не обрывала мухам крылышки. И кошек за хвост не дергала. Ведь не дергала же, да?.. Ну, ответь, не дергала?!
– Не дергала. При чем тут кошки?
– Пра-авильно! Тебе это просто неинтересно, правда? Зачем самой пачкаться, когда можно чужими руками? Да и что такое – кошки?! Мелко. Гораздо интереснее, когда с людьми. И, главное чтобы – чужими руками.
– Не понимаю…
– Брось! Я-то, дурак, думал, что ты меня ненавидишь. Меня, лично, понимаешь? Всё понять пытался – за что. А дело не во мне, всё гораздо проще. Объект не важен, важно действие. Не я, – так тот же Рома… Или Алик. Впрочем, Алика ты уже… Хоро-ошие игрушки, правда?! Только ломаются быстро. Но это не важно. Их же полно вокруг, таких игрушек. А тут ещё и я подвернулся. Вполне можно пожалеть. Но сначала… Для того, чтобы игрушку можно было пожалеть, её ведь нужно сломать. Чего её жалеть, если она новенькая да целенькая? Если ей не больно?..
Вздрагивает, щурится. Улыбка жёсткая. Говорит размеренно и отчетливо, словно припечатывая каждую букву:
– Нельзя срастить несломаное.
Воображала неподвижна. Смотрит на него широко открытыми глазами. Она напугана и растеряна. У Врача глаза дикие, лицо дергается, голос быстрый, сбивчивый:
– Эти идиоты думают, что сами тебя сюда загнали!.. Нет, представляешь, они всерьёз так думают! Смешно, правда?.. Но я-то знаю… – хихикает, грозит Воображале пальцем. Внезапно становится очень серьёзным, почти злым. – И ты – ты тоже знаешь…
У Воображалы странное выражение лица. Она готова заплакать.
– Не понимаю…
Врач хихикает, подмигивает, грозит пальцем. С неожиданной яростью:
– Врёшь!!! Всё ты понимаешь!. Это они – не поняли. И не поймут уже! Но я… Я слишком хорошо тебя знаю.
Внезапно успокаивается, переворачивается на спину, смотрит в белый потолок. Говорит задумчиво и грустно:
– Иногда я думаю – а есть ли я вообще? В смысле, на самом деле? Сам по себе. Или я тоже просто тобою выдуман? Нужен был тебе вот такой персонаж, вот ты меня и…
*
смена кадра
*
– Неправда! – голос Воображалы звонок и напряжен. – Это всё неправда! Мой папа не такой! Ему нечего было бояться! Это же просто смешно! Я никогда не делала ничего такого! Бояться меня?! Смешно!..
Врач тоже на взводе, но говорит тихо, его голос сочится ядом:
– О, какая милая оговорочка – это твоё вечное «Я»! «Я не делала», «Я ни разу»!.. Только ведь тебе-то и не надо – самой. Самой не так интересно, правда? – Врач хихикает, качает головой. – Это же просто с ума сойти! Жить рядом с таким каждый день, годы и годы. И деться-то некуда… Он же наверняка всё понял. Давно уже. Я и то догадался. А сколько я тебя знаю?.. без году неделя. А он? Конечно же, понял, он умный. Но – деться-то некуда! Вот ведь ситуация, врагу не пожелаешь. Смешно, говоришь? О да, смешно…
Смех переходит в стон. Врач трясёт головой, бормочет быстро с закрытыми глазами:
– С утра до вечера, и так без конца, рядом, рядом, тут поневоле уйдёшь в работу, больше-то некуда ему было уйти, бедному… – длинный всхлип.
Лицо у Воображалы похоже на белую маску в ореоле ярко-рыжих волос. Черты неподвижны, живут лишь глаза. Врач не смотрит на нее, его глаза закрыты, смеётся, качая головой, продолжает, всё убыстряя темп:
– Очень удобно, а что? Всегда чужими руками, пай-девочка, умница-скромница… и, разумеется – только из самых лучших побуждений, и никак иначе! Ты только спасаешь. только помогаешь, ломают всегда другие, а ты вроде как бы и ни при чем, ты приходишь потом. Как добрая самаритянка. Когда пациент уже готов. И всегда. вегда. всегда из лучших побуждений… Тебе же со стороны виднее, что для любого из нас лучше, со стороны всякому виднее, вот только что он может, этот всякий, кроме как дать совет, которому всё равно никто и никогда… – Врач раскрывает глаза. Говорит внезапно охрипшим голосом. – Но ты… Ты-то у нас – не всякий. Вот ведь ужас-то.
Пауза.
Лицо Воображалы – белая маска на фоне белой стены. Смех Врача:
– Ещё бы ему не бояться! До судорог! До обморока! До щенячьего визгу!!!
– Неправда!!! – Воображала кричит. Лязг замка. Врач давится смехом, мотает головой в сторону открывающейся двери:
– Вот опять ты затыкаешь мне рот! И опять не сама, чужими руками. Правда – штука малоприятная, да?
– Это – неправда!
– У тебя двойка по физике, – неожиданно меняет тему Врач, поднимаясь навстречу охранникам почти удовлетворённо (те напоминают декорации или роботов из плохого спектакля, движения автоматические и замедленные). В голосе Врача больше нет насмешки, он резок и презрителен: – Почему?
Рыжие волосы, белая маска. Упрямый подбородок, растерянный взгляд:
– Ты сам знаешь…
– Не знаю!
Воображала щурит глаза, запрокидывает голову:
– Потому что физик – сволочь!
– Неправда. Это просто тебе взбрело в голову, что он – сволочь. Я знал его раньше, до того, как ты с чего-то там навоображала себе…
Лязг захлопнувшейся двери.
Тишина.
– Это неправда… – говорит Воображала очень тихо. Упрямый подбородок дрожит.
*
смена кадра
*
Крупным планом – лицо Фрау Марты, произносящей с мрачноватой гордостью:
– Бросил, конечно. Куда он денется? Она же это всерьёз вообразила…
Сквозь нарастающий звон – умоляющий голос Конти (он сидит на корточках перед шестилетней Воображалой, лицо несчастное):
– Тори, что ты говоришь… она не такая…
Воображала топает ножкой:
– Почему ты мне не веришь?! Я же лучше знаю!..
Звон нарастает до нестерпимости. Звук лопнувшей струны.
*
смена кадра
*
Белая камера. Шелестящий голос Воображалы:
– Это неправда…
Её почти не слышно. На неподвижном лице очень странно лежат тени, делая его похожим на сшитую из мелких лоскутков маску. Углы рта и глаз у этой маски слегка перекошены.
*
смена кадра
*
Лязг захлопывающейся двери. Врач падает на пол лицом вниз. Осторожно подтягивает под себя руки, садится. Поводит плечами, поворачивает голову, прогибает позвоночник. Усмехается невесело:
