Текст книги "Воображала (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Продолжить не успевает – в дверь впархивает Типичная Секретарша (миниюбка, жевательная резинка, макияж, полнейшая невозмутимость на фарфоровом личике):
– Там пришли двое из Кабинета Президента. Говорят – им назначено.
Воображала с интересом рассматривает Врача, не обращая внимания на секретаршу. Говорит задумчиво:
– Знаешь, рассуждая о плюсах и минусах прикладной телепатии, я всё больше склоняюсь к мысли о необходимости лично опробовать её на практике, невзирая на некоторый моральный протест…
Врач вздрагивает. Секретарша переводит на него равнодушный взгляд:
– Прикажете впустить или сказать, чтобы зашли завтра?
Больше книг на сайте – Knigoed.net
Воображала играет в «страшного босса» – сидит в кресле, сгорбившись, забросив ногу на ногу и покачивая мокасином, смотрит исподлобья и нехорошо улыбается. Костюм на ней уже другой – бело-голубая тройка (пиджак на два тона темнее брюк с острыми стрелками, а жилет – на два тона темнее пиджака), оранжевая рубашка, манжеты которой на дюйм выступают из рукавов пиджака, и надвинутая на самые брови белоснежная шляпа «шериф». В левой руке она вертит судейский молоточек, описывая им полукруги, словно маятником. Огромная люстра, расположенная точно над головой врача, начинает мелко дрожать, позвякивая подвесками. Врач бросает на неё нервный взгляд, говорит с преувеличенной обидой:
– Ну и ладно! Ну и пожалуйста! Я и вообще могу уйти!..
Делает быстрый шаг назад, одновременно разворачиваясь с почти неприличной торопливостью.
Дверь захлопывается у него перед носом – с разгона он налетает на неё всем телом, замирает на секунду, распластанный, с поднятыми руками и вывернутой вбок головой, словно цыпленок табака, потом обмякает, кулаки разжимаются, опускаются плечи. Глубоко вздохнув и засунув руки в карманы, разворачивается на каблуках. На лице – смирившаяся обречённость.
– Так сказать им, чтобы обождали? – повторно спрашивает невозмутимая секретарша.
Молоточек описывает полный круг и с оглушительным треском опускается на столешницу:
– Введите! – восторженно рявкает Воображала.
Двое появляются в светлом дверном проёме практически одновременно. Два абсолютно одинаковых чёрных силуэта (в кабинете окна полуприкрыты тяжёлой шторой, а из приёмной им в спины бьет искусственный свет). На какой-то миг они выглядят пугающе безликими, нереальными, но вот равнодушная секретарша захлопывает за ними дверь и страшноватое впечатление исчезает, перед нами просто двое мужчин, совсем и не похожих друг на друга, один со стрижкой ежиком и квадратной челюстью, другой – просто лысый, полный и улыбчивый. На них добротные серые костюмы – тоже не слишком одинаковые.
– Здравствуйте, – говорит лысый, протягивая Воображале пухлую ручку, – Меня зовут Геннадий Ефремович, можно просто дядя Гена.
Его улыбка широка и самодостаточна.
*
смена кадра
*
Глава 9
Тонкие холеные пальцы крупным планом. Бархотка с костяной ручкой полирует покрытый бледно-голубым лаком ноготь. Ещё более крупный план – ноготь отполирован до зеркального блеска, в его похожей на елочный шарик поверхности отражаются размазанные искорки. Фокус меняется, сосредотачиваясь на этих огоньках, они приближаются, становятся четче, распадаются на отдельные фрагменты. Теперь в кадре – перевёрнутое и деформированное отражение приемной – изогнутые лампы дневного света, перекошенное окно, искривленные панели стен.
Звук открываемой двери, шаги, радостный голос Воображалы:
– … Вы знаете, я ещё ни разу не бывала на засекреченной военной базе! Это так здорово!..
Четыре исковерканные фигуры проходят мимо окна, изображение переворачивается, камера успевает поймать их спины прежде, чем за ними захлопывается дверь.
*
смена кадра
*
Шум прогреваемых турбин. Салон спецсамолета – круглые иллюминаторы, круглые столики и кресла, ножки привинчены к металлическому полу, ковровая дорожка. Переборки делят салон на небольшие отсеки – столик, четыре кресла, телевизор, бар. В поле зрения камеры наискосок – один из таких отсеков и часть другого. Три кресла пусты, в четвёртом вертится Воображала – трогает обивку, выглядывает в иллюминатор, крутится, болтает ногами, восторженно сообщает скучающему у перегородки спецназовцу:
– Я никогда не летала на спецсамолете! Здорово, правда?!
Спецназовец не отвечает, смотрит мимо.
Рёв турбин усиливается, салон начинает слегка дрожать. Входит один из тех, что заходили к Воображале в кабинет – бритый с каменным лицом. Он садится в кресло напротив Воображалы, защелкивает пряжку ремня, поднимает на Воображалу взгляд – тяжёлый, неодобрительный.
– Я в первый раз лечу на военном самолете! – радостно сообщает ему Воображала. Он не отвечает на улыбку, говорит без выражения:
– Пристегнитесь.
Воображала достаёт из-за спины два ремешка с пряжками, крутит их и торжественно защёлкивает. Щелчок очень громкий, больше похожий на лязг захлопнувшегося капкана. Из спинки и подлокотников выдвигаются металлические захваты, смыкаются, приковывая Воображалу к креслу от пяток до шеи. Спецназовец у входа передёргивает затвор автомата. Турбины взрёвывают в последний раз, гудение их становится равномерным, дрожь корпуса прекращается. Прикованная к креслу Воображала выворачивает голову, пытаясь посмотреть одновременно на бритоголового в кресле и охранника у переборки (в момент трансформации кресла переборка становится сплошной, окончательно отгораживая находящихся в отсеке от остального мира). Говорит восторженным шёпотом, недоверчиво:
– Это похищение, правда?!
Лицо у бритоголового каменное, спецназовец смотрит в сторону. Улыбка Воображалы становится шире, в голосе – ликующее предвкушение:
– Класс! А глаза мне завязывать будут?!
*
смена кадра
*
Ровный гул турбин, свист рассекаемого воздуха. Немного снизу – летящий самолёт необычного внешнего вида. Серое небо, белые стремительные полосы проносящихся мимо облаков. Сквозь треск помех слышен голос пилота:
– … Выходим из зоны облачности… Повторяю – коридор Б-12 курсом на…
Его перекрывает восторженный голос Воображалы:
– Меня ещё ни разу не похищали! Это так здорово! А в нас будут стрелять?
Мужской голос с тоской:
– Дайте же ей эскимо, может, заткнётся?.
– Я люблю шоколадное, с кофе и фисташками! Здесь есть фисташки?
Растерянный голос пилота:
– Ракеты… Ничего не понимаю…
В отдалённый гул турбин вплетается тонкая визжащая нотка, становится явственнее, усиливается.
– В нас стреляют, да?! Я ещё никогда…
– Дайте же ей наконец фисташки!..
Сирена тревоги. Её перекрывает вопль пилота, в его голосе больше раздраженного изумления, чем мы страха:
– Ракеты, чтоб им сдохнуть!!! Они что там – с ума посходили?!
Визг становится оглушительным. На секунду сквозь него прорывается ликующе-восторженный вопль:
– Класс!!! В меня ещё никогда…
И – тишина.
Ватная, абсолютная, словно звуки просто отрезало. В этой тишине на том месте, где только что был самолёт, расцветает беззвучное облако взрыва, словно раскрылась перезревшая хлопковая коробочка. Поначалу облако это белое, потом через ядовито-зелёный выцветает до мягко-оранжевого. Картинка застывает и окончательно обесцвечивается, превращаясь в фотографию на газетной странице. Крупным планом – заголовок под снимком: «А город подумал…».
Голос комментатора:
– После неоднократных предупреждений по захваченному террористами самолёту был открыт предупредительный огонь, но по странному стечению обстоятельств одна из ракет оказалась оснащённой…
Камера отступает от стола, на котором лежит газета, обводит комнату. Комната детская, обои с персонажами мультиков, разбросанные игрушки, свесившийся со стула красный комбинезончик. Покрывало на кровати (мельком, не задерживаясь) чёрного шёлка, в крупный красный горох.
Анаис смотрит в окно, забравшись с ногами на стул. Поза очень похожа на любимую позу Воображалы, но принять Анаис за Воображалу невозможно – у неё короткие чёрные волосы, блестящие, как шелк, и подстриженные в очень ровное каре, волосок к волоску. К тому же Анаис не девочка, а маленькая леди – чёрное платье-резинка в крупный красный горох, чёрные колготки-сеточка и сетчатые же перчатки выше локтей, красные лаковые туфельки.
Голос комментатора:
– … проводит тщательное расследование причин, позволивших произойти столь возмутительному…
Шум отъезжающей машины. Анаис отворачивается от окна, делает несколько неуверенных шагов. Видно, что туфли ей велики. Шатаясь, она добирается до кровати, дёргает покрывало – алые кружочки покрывают его лишь на две трети, оставшийся край абсолютно чёрный.
Анаис садится на пол, подтягивает чёрный край к себе левой рукой. В правой зажата открытая губная помада, ею она начинает дорисовывать красные кружки на покрывале.
Некоторое время она сосредоточенно занимается этим делом (камера потихоньку приближается). А потом вдруг оборачивается прямо в камеру. Белое лицо в черной рамочке каре, узкие восточные глаза и еле заметная улыбка на ярко-алых, лаково блестящих губах.
*
смена кадра
*
Врач, пошатываясь, вылезает из такси, говорит помогающей ему ярко раскрашенной и малоодетой девице:
– Солнышк-ко, я б-бы с уд-довольствием-м… но н-не могу. Н-не м-могу, п-поним-маешь… Н-не сегодня… сегодня меня убивать будут… Такие дела…
– Да пошёл ты! – говорит девица и уходит, рассерженно постукивая каблучками.
Врач долго ищет ключ. В прихожей темно, но в комнате достаточно освещения от рекламных огней за окном. Не зажигая света, Врач нетвёрдой походкой подходит к бару, долго возится с дверцей и так же долго – с плоской бутылкой. Пьёт прямо из горла, медленно, словно воду. Продолжая стоять спиной к центру комнаты, поворачивает голову и говорит устало через плечо неожиданно трезвым голосом:
– Сколько можно тянуть? Только не прикидывайтесь, что вам нравится сидеть в продавленном кресле. Пришли стрелять – так стреляйте, чёрт вас возьми, а не хотите – так выметайтесь!..
Вспыхивает свет. Мужской голос произносит спокойно:
– Сначала я хотел бы кое-что узнать…
Врач вздрагивает и оборачивается, на лице – изумление. Говорит растерянно:
– Забавно. Я никак не предполагал, что это будете вы…
*
смена кадра
*
Экран телевизора, программа «Информ». Молоденькая блондинка читает монотонно:
– … что же касается расследования, проведённого нашими корреспондентами по факту халатности на полигоне Капустина Яра, то наиболее вероятной представляется версия, не исключающая возможности целенаправленной и заранее подготовленной диверсии, в связи с чем возникает резонный вопрос…
Врач выключает звук (дикторша продолжает беззвучно шевелить розовыми губами), встаёт, вынимает из бара очередную бутылку. Очень осторожно наполняет два бокала. Конти, сидящий по другую сторону стола, поднимает голову. Перед его сцепленными руками лежит пистолет.
– Она всегда была послушным ребенком, – говорит Конти тихо, – Всегда делала то, что от неё хотели. И становилась тем, кем её хотели видеть… мечта, а не ребёнок. Послушная. Добрая. Сильная. Сильные не бывают жестокими, любая жестокость от слабости. Я виноват. Должен был понимать, что люди – разные. Должен был научить. Не всех можно слушаться. Должен был сразу понять, что ты за дрянь…
– Выпьем, – говорит Врач, поднимая бокал.
Секунду Конти смотрит на него, берёт бокал. Говорит спокойно, как о неважном:
– Я должен был убить тебя сразу. Ещё тогда. Это было бы правильно.
– Правильно, – соглашается Врач, торжественно кивая. – Давай выпьем за это!
Они синхронно поднимают бокалы, салютуя друг другу, молча пьют. Конти – залпом, Врач – медленно, мелкими глотками.
– Кто-то крикнул – «ракета!»… – говорит Конти, задумчиво ставя бокал и беря пистолет. – Кто-то наверняка это крикнул… – он прицеливается, – А Тори – девочка послушная…
Выстрел – не громче хлопка пробки из-под шампанского, взрыв разбитого телевизора, Конти задумчиво рассматривает дымок из глушителя, добавляет:
– Послушная и доверчивая.
– Забавно, – говорит Врач. – Я ведь знал, что меня убьют. Они тогда просто забыли, но я-то знал, что обязательно вспомнят. И не спрячешься. Бесполезно, ежу понятно, куда от них спрячешься? Да и какой из меня нелегал на старости лет! Долго ли я смог бы бегать? Ждать… Это гораздо хуже – ждать. Даже напиться не получается, я пробовал. Ни-фи-га…
– … Кто мог поверить в то, что я что-то там изобрету и получу столько денег, что никогда не смогу их истратить? Ведь просто так сказал, от отчаянья. Тогда был полный мрак, дом заложен трижды… А она – поверила. Она всегда верила моему вранью. И враньё становилось правдой. Всегда… Кто мог поверить, что я останусь честным человеком и не захочу ничего менять? Я сам не верил. Только она. Всегда. Всему. И кто-то наверняка крикнул – «Сейчас она в нас врежется!..»
– … Пьёшь, пьёшь – и ничего. Только голова болит. Ты думаешь, я испугался? Нет. Просто тошно.
– … Однажды она вообразила себя французской маркизой. Мне тогда пришлось учить язык – она не понимала по-русски. Ни слова!.. И манеры… Это не притворство, нет, так притворяться невозможно. Сам виноват. Теперь вот колу люблю, она считает – значит, действительно… ни дня без банки.
– Но всё-таки одного я не понимаю – почему именно вы?
– Сейчас уже поздно. Может быть – и тогда было поздно. Знаешь, когда мне надо было тебя убить? Десять лет назад. Мне тогда ужасно этого хотелось, ты стоял у кабинета, такой молодой, такой наглый, такой благополучный… Хотя, может быть, уже и тогда было бы поздно.
– … Никак не ожидал. Нет, ну в самом деле! Кто угодно другой, но вы? Вам-то какой резон? Не понимаю…
– … Это не месть. Просто так будет правильно. Хотя, может, и месть. Но всё равно – правильно. Я должен. Хотя бы это. Тебя и тех… других. Которым она поверила. Зря. Ты их знаешь. Значит, узнаю и я. Так будет правильно.
– Правильно, – кивает согласно Врач, наливая, – Выпьем.
– Выпьем, – соглашается Конти.
– Но всё-таки – почему?
– А?
– Почему именно вы? Что я вам-то такого сделал?
Конти сосредоточенно думает, говорит уже куда менее уверенно:
– Так будет правильно.
Врач обдумывает этот ответ, потом начинает хихикать. Тычет пальцем в расстрелянный телевизор:
– Так вы что – тоже поверили в эту лажу?!
*
смена кадра
*
В узкую кабину лифта втиснуты пятеро. В центре – сияющая Воображала. На ней тюремная роба в голубоватую вертикальную полоску с оранжевым ромбом на груди, ноги в таких же полосатых брючках широко расставлены, руки скованы наручниками, на глазах – чёрная повязка. Голова гордо поднята, вид довольный. По бокам от неё два спецназовца при полном параде и вооружении, за ними, у самой задней стенки – ещё двое.
Двери раздвигаются с непривычным шипением, в кабинку падает желтоватый свет. Один из спецназовцев толкает Воображалу дулом автомата. Они выходят из лифта (Воображала впереди, конвой – приотстав на шаг), оставшиеся двое несколько задерживаются – им мешает Врач.
Он безвольно обвис у них на руках, поэтому его раньше и не было видно из-за спин впереди стоящих.
*
смена кадра
*
Из-за узкого стола навстречу входящим с радостной улыбкой поднимается Дядя Гена, протягивает приветственно пухлые руки, делает шаг. Останавливается. Перестаёт улыбаться. Лицо его наливается кровью, глаза вылезают из орбит, рот округляется.
Первые два спецназовца синхронно толкают Воображалу в спину дулами укороченных автоматов, Дядя Гена пятится, ошалело смотрит, как другая пара невозмутимо вволакивает безвольное тело Врача и бросает его в стоящее у стола кресло. Сглотнув, Дядя Гена сипит сдавленно:
– Эт-то… что?!
Спецназовец поводит дулом, указывая на обвисшего в кресле Врача и сияющую Воображалу, которая заинтересованно прислушивается:
– Сопротивлялись при задержании…
– К-каком задержании?! Вы что, с ума сошли?! – шипит Дядя Гена, лицо у него предынсультное. – Снять немедленно!
Один из растерявшихся спецназовцев снимает с Воображалы повязку и наручники. Воображала с интересом осматривается, замечает Врача, дёргает второго спецназовца за камуфляжную штанину – тот испуганно оборачивается, – щёлкает пальцами, развалившись в кресле и по-мужски закинув ногу на ногу (ботинок на колене):
– Любезный, кофе, пожалуйста. И побыстрее!
Вконец ошалевший спецназовец зачем-то отдаёт честь и торопится к двери. На переднем плане Дядя Гена грудью наскакивает на того, кто говорил о сопротивлении и с яростным шёпотом теснит его к той же двери:
– Вы что себе позволяете? Вам что приказано было?! Простого дела доверить нельзя! Что на вас нашло?!
У двери возникает небольшая заминка, поскольку каждый из спецназовцев спешит первым покинуть кабинет разъярённого начальства, а дверь узкая. Со свирепым выражением на багровом лице Дядя Гена буквально выдавливает их сквозь эту дверь и с треском её захлопывает, после чего оборачивается, быстро натягивая на лицо приветливую улыбку. Поскольку общее свирепое выражение всё ещё сохраняется, а цветом лицо это больше напоминает стоп-сигнал, результат впечатляет.
*
смена кадра
*
Четыре спецназовца растерянно топчутся у захлопнутой двери, переглядываются. Тот, что говорил о сопротивлении, спрашивает смущённо (непонятно, то ли остальных, то ли себя самого):
– И правда… Что это на нас нашло-то, а?..
Второй чешет затыло:
– А черт его знает… Вроде и не курили вчера ничего…
*
Смена кадра
*
Экран чёрный. Лёгкое непрекращающееся позвякивание. Голос Воображалы полон искреннего и нешуточного потрясения:
– Ну ни фига себе!
На чёрном фоне проступают смутные нерезкие огоньки – ореольчиками, как от фонарей сквозь мокрое стекло. Уменьшаются до ярких точек, обретают резкость, камера отодвигается, теперь чёрный экран с россыпью звёзд занимает не больше четверти кадра, сместившись в верхний правый угол. Сбоку в кресле сидит вялый Врач, вцепившись обеими руками в огромную чашку с горячим кофе. Он ещё не совсем пришёл в себя, волосы всклокочены, взгляд дикий. Руки у него дрожат, ложечка в чашке отзывается тонким непрерывным звоном. (При попадании врача в кадр звон усиливается). Голос Дяди Гены:
– Теперь ты понимаешь, что мы просто вынуждены хвататься за любую возможность, времени слишком мало…
Камера продолжает движение, показывая Воображалу (она стоит, сильно подавшись вперёд, уперевшись обеими руками в крышку стола и сосредоточенно глядя на экран).
– Ни фига себе!.. – повторяет она уже тише. Оттолкнувшись руками, выпрямляется, разворачиваясь (камера следует за ней туда, где у пульта стоит Дядя Гена).
– Так какого же дьявола – резкий жест в сторону находящегося уже за кадром экрана, – Никто ничего об этом?!..
Дядя Гена с грустной улыбкой пожимает плечами:
– А ты можешь вообразить, что начнётся, когда об этом узнают?..
Воображала смущённо хрюкает, говорит с коротким смешком:
– Да нет, вот как раз этого бы я не хотела воображать!..
Она бросает ещё один взгляд на экран, говорит решительно:
– Сделаю всё, что смогу… Но я должна знать – что именно нужно делать и как именно делать, понимаете?..
*
смена кадра
*
Глава 10
Звук пропадает, картинка остается та же. Видно, как Дядя Гена, энергично кивнув, что-то говорит, потом показывает на дверь. Воображала улыбается, мотает головой. Врач отставляет чашку, неуверенно поднимается с кресла. Камера теперь даёт их немного сверху, по экрану идут помехи. Слышно фальшивое насвистывание. Дядя Гена и Воображала, продолжая разговор, выходят из кабинета, Врач – за ними. Секунду в кадре пустой кабинет, потом через весь экран протягивается огромная рука, заросшая рыжей шерстью, щёлкает переключателем – в кадре возникает длинный коридор, двое охранников у стеклянного тамбура, со спины – Воображала, Дядя Гена и Врач. Воображала и Дядя Гена проходят сквозь шлюз первыми, не останавливаясь – им просто набрасывают на спины белые халаты. Врача тормозят охранники.
Камера отступает, теперь видно, что всё это происходит на экране одного из мониторов слежения, перед которыми сидит охранник в такой же синей форме, как и те, у шлюза. Он смотрит на экран, нам видны лишь выбритый концентрическими кругами квадратный затылок, мощная шея и плечи шестидесятого размера. Он снова щёлкает переключателем, картинки на мониторах меняются. На одном Врач жестикулирует перед охранниками, на другом – Воображала и Дядя Гена лицом, крупным планом. Дядя Гена о чём-то говорит, Воображала смеётся, надвигается на камеру, выходит из резкости.
Над её плечом (далеко, мельком) прозрачная стенка тамбура, Врач колотит по ней кулаком и что-то кричит, по обе стороны от него два невозмутимых охранника.
Хлопает дверь, шаги, мужской голос:
– Ромал, ты в курсе – что за переполох? Крокозябре удалось заманить в это болото кого-то стоящего?
Ромал оборачивается от мониторов. У него вполне соответствующие рукам и затылку низкий лоб и квадратный подбородок. Нос тоже не подкачал ни размерами, ни формой, напоминающей успешно мутировавшую картошку. И на этом носу очень к месту смотрятся изящные очёчки в тонкой золотой оправе. Словно кирзовые говнодавы на стройных ножках элитной манекенщицы.
– Ага! – говорит он, радуясь непонятно чему.
Вошедший устраивается на соседнем вертящемся табурете. Это худой маленький человечек, огромным носом и гривой чёрных волос напоминающий то ли индейца, то ли ворону (сзади волосы стянуты в хвост, свободно висящий до костлявой задницы, а по бокам две выбившиеся прядки мотаются обвисшими крыльями, что лишь усиливает сходство). Разобрать цвет глаз невозможно – слишком глубоко они прячутся. Лицо недовольное, движения нервные, вид измождённый, а голос такой, что вызывает желание дать в морду.
– Судя по размеру переполоха – кто-то из великой семёрки. Фон Зеецман, я угадал? Нет, не подсказывай! Осико отпадает, он идейный… Лоис?.. Хм… Вряд ли. Она же псих! – он вглядывается в мониторы, – Так-так-так, полезли в биохимию, значит, Рысенко тоже отпадает. А по какому типу была обработка? Рука Пентагона? Сионистский заговор? Смотрящие Сверху?
Ромал, довольно улыбаясь, качает головой. Острое личико его собеседника вытягивается:
– Неужели «Комитет девяти»?
– Ха! Комитет… а Вторжение не хочешь?!
– Вторжение?..
– Ага! – подтверждает Ромал с безмятежной улыбкой.
– Ни фига се!!! – взрывается вошедший, – Да ты хоть понимаешь?! Вторжение! Да на моей памяти… Это же… Кого же, чёрт побери, он сумел зацапать?!
В этот момент сразу несколько мониторов крупным планом дают Воображалу. Воронообразный замолкает, только таращится на экраны и беззвучно разевает рот. Потом закрывает глаза и спрашивает с трагическим спокойствием:
– Меня обманывают глаза, или это действительно…
– Ага!
Воронообразный открывает глаза. Лицо его печально, почти скорбно, в голосе отрешённость:
– И вот из-за этой сопливой шарлатанки поставлена на уши вся работа трёхсот восьмидесяти человек, не считая лаборантов и программистов четырнадцатого порядка, каждый из которых, между прочим, имеет звание не ниже…
– Ага! – снова повторяет Ромал радостно и добавляет. – А ты знаешь, сколько даёт эта шарлатанка на своих сопливых ладошках?
Воронообразный презрительно фыркает:
– Обычная статика! – тут же, заинтересованно: – Ну и сколько?
Вместо ответа Ромал стучит ногтем по шкале сбоку монитора. Воронообразный щурится, наклоняясь. Короткое молчание. Воронообразный медленно выпрямляется. Спрашивает уже совсем другим голосом:
– Если я правильно подсчитал нули…
– И-мен-но.
*
смена кадра
*
На пороге пункта слежения – Дядя Гена и Воображала. Дядя Гена одной рукой по-хозяйски приобнял Воображалу за плечи, другой (ещё более по-хозяйски) обводит помещение, улыбка у него самодовольная.
– Это Роман, это Алик, восходящие светила отечественной науки! Рекомендую подружиться, вам вместе работать. Знакомьтесь, ребята, это Виктория, наш новый консультант.
Воображала успевает лишь улыбнуться – хозяйская рука уже подталкивает её в сторону коридора. В коридоре белые стены, голос Воображалы:
– Да нет, вы не понимаете, человек – это ужасно сложно. Это же нужно собирать каждую клеточку, как конструктор, только на молекулярном уровне, понимаете? И не дай бог ошибиться – весь узел запорешь! Это такая возня, я однажды пробовала – и зареклась, проще уж по старинке, девять месяцев.
По экрану бегут помехи. Ромал стучит по стеклу ногтями. Голос Воображалы:
– … Да нет, можно, но это будет совсем не то – фуфло, макет, не настоящее, понимаете? Он не будет человеком. Пустышка, ходячая кукла, большой оловянный солдатик, кому это нужно?..
Роман нажимает на паузу. Переглядывается с напарником. Короткий смешок…
*
Смена кадра
*
Воображала поднимает растерянное лицо от окошечка тонированного бронестекла, смотрит немного выше камеры:
– Но я ведь абсолютно ничего не знаю о… – щёлкает пальцами, пытаясь подыскать точное название, не находит, обводит быстрым движением кисти круг, – Обо всём этом… Чем же я могу им помочь?
– О, это как раз не проблема! – голос Дяди Гены полон энтузиазма и дружелюбия, – Почему бы тебе просто не вообразить, что у них получилось?
Камера (вслед за Воображалой) обводит взглядом лабораторию. Белые стены, шлюз вместо дверей, плазменная печь с боковыми окошечками из чёрного стекла, несколько человек в белых балахонах и защитных очках. Все заняты своими делами, лишь Алик смотрит на Воображалу жадно и неотрывно, как сладкоежка на большой кусок шоколадного торта.
Воображала поднимает взгляд на Дядю Гену (камера меняет фокусировку, чётко – Воображала, задний план лаборатории нерезок, смутные движения смутных теней).
– Вы полагаете – это может сработать?..
Фокусировка снова меняется, среди одетых в белое фигур возникает короткая суета. Бешено жестикулируя, они сбиваются в кучу у одного из тонированных окошек.
Все, кроме одной.
Алик по-прежнему стоит у белой стены и ест Воображалу голодным взглядом.
*
смена кадра
*
Воображала поднимает голову, во весь экран – её восторженная улыбка. Смотрит поверх камеры:
– Это так здорово! Я ещё ни разу не работала при таких температурах! Ужасно интересно. Но… – её улыбка становится виноватой, – Я ведь совсем не разбираюсь в доквантовой физике. И в генетике – не так, чтобы… Это же чёрт знает сколько времени пройти должно, пока я все это усвою и пойму наконец, чего же вы от меня хотите!
Камера даёт общую панораму лаборатории. Воображала сидит у рабочего терминала, на ней белый халатик (верхняя часть халатика отливает оранжевым). Дядя Гена и Алик, тоже в халатах. Дядя Гена пожимает плечом:
– Зачем торопиться? Это же… хм… не школа, домашних заданий с тебя никто не спрашивает. Было бы желание – пожалуйста, вникай, усваивай! Хоть год, хоть три – никто не торопит. А с «Эмили-35» сделай, как раньше, тебе же это нетрудно?
– Нетрудно… – улыбка Воображалы тускнеет. – Только я бы хотела и сама… ну хоть что-нибудь. Это ведь так интересно… Понимаете?.. – (к концу фразы голос почти жалобный).
– Как же не понять, – в голосе Дяди Гены сквозь общую доброжелательность проступает осуждение. – Конечно, тебе хочется поиграть, это вполне естественно. Но, видишь ли, детка, для остальных всё очень и очень серьезно. И в то время, когда ты будешь развлекаться, там, далеко, будут гибнуть люди. Из-за того, что у нас нет надёжной защиты. А защиты этой нет потому, что кое-кто не наигрался, – осуждение наливается холодом, превращаясь в праведное негодование. Воображала пристыженно втягивает голову в плечи, шепчет виновато:
– Я понимаю… – пытается снова улыбнуться, но это уже не та улыбка.
Появляется медсестра, катит перед собой на тележке приборы с кучей датчиков. Алик оживляется:
– Ты не возражаешь, если мы прикрепим к тебе вот это? Не бойся, больно не будет! – его доброжелательная улыбка плохо вяжется с выражением глаз.
*
смена кадра
*
Врач резко ставит полный стакан на стол, расплёскивая жидкость. Говорит зло:
– Я пьяный, да! Но – не дурак! Ничего я тебе не скажу.
– Тоже мне, тайну нашёл! – Конти – без пиджака, в расстёгнутой рубашке – пытается поймать в прицел жужжащую вокруг лампочки муху. Стреляет. Звон разбитой лампочки, жужжание продолжается. – Наш родной комитет, как бы он сегодня не назывался. Больше-то некому!.. – Опять стреляет. Фарфоровый звон разбитой вазы, жужжание продолжается. – Этим и должно было кончиться. После того, как ты стал ею торговать… Эй, все сюда, хотите кусочек чуда?!..
– Э-э, минуточку! Я, по крайней мере, честен! Я корыстен? Да! И горжусь этим. И никогда не поверю тем, кто кричит о своей бескорыстности – у них наверняка есть какая-то своя корысть так кричать! А я честен. Да! Своя рубашка. А там – как масть ляжет. И не надо врать, вы такой же. Держать подобное чудо взаперти – это как называется?! Всё равно, что радугу спрятать в бутылку!..
*
смена кадра
*
Воображала в виртуальном шлеме увлечённо играет – руки дёргают манипуляторы, губы беззвучно шевелятся. (На шлеме – выливающаяся из бутылки радуга).
Алик и Дядя Гена наблюдают за ней с порога комнаты. Комната нарочито детская, обои с Микки Маусом, огромные мягкие игрушки на полу, на ногах у Воображалы – тапочки в виде голубых ушастых щенков.
– Видишь, как это просто? – говорит Дядя Гена.
– Как и всё гениальное! – Алик подобострастно скалится.
– Как успехи?
– После того как удалось выявить взаимосвязь с альфа-ритмом, остальное – дело техники. Сейчас моделируем различные способы как усиления, так и подавления через гипоталамус, результаты обнадёживающие. Правда, подавление негативно сказывается на её… э-э… возможностях, но…
Дядя Гена движением руки отметает возражения.
– Это не так страшно. Главное – обеспечить контроль, остальное потом наверстаем.
Воображала, доиграв, стягиевает шлем, сидит, тупоуставясь перед собой, глаза пустые. Дядя Гена надевает на лицо отеческую улыбку, голос приторно сладок:
– Тебе понравились игрушки?
Воображала поворачивает голову, её лицо становится осмысленным, расплывается в улыбке:
– О, да! Очень! Но я хотела бы ещё…
– Ну вот и отлично, детка, закажи всё, что хочешь.
– Эй, но послушайте, я хотела бы…
Слова повисают в пустоте – Дядя Гена и Алик уже вышли в коридор. Воображала, свирепея, смотрит им в след, лицо её перекашивается.
– ДЕТКА?!
Во весь экран – её разъяренное лицо. Камера приближается – теперь видны лишь злые глаза. Она хочет сказать что-то ещё, но не успевает. Глаза округляются, вытаращиваются и скашиваются к кончику носа. Вернее (камера отступает), к огромной яркой соске-пустышке во рту…
Обалдение сменяется омерзением, прожевав вместе со скрипящей резинкой пару невнятных ругательств, Воображала сплёвывает пустышку и вскакивает на ноги.
– Эй, послушайте!..
Она бросается к двери, путаясь в тапочках, запинается об огромного розового пингвина, падает.
*
смена кадра
*
Коридор, по которому приближаются к камере Дядя Гена и Алик. Алик говорит, быстро и сбивчиво, жестикулируя и заглядывая Дяде Гене в лицо. Из открытой двери за их спинами выскакивает Воображала в одном тапочке, на ней – белые ползунки, оранжевая распашонка и белый слюнявчик с огромной оранжевой морковкой.
