Текст книги "Воображала (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Громко тикают ходики.
*
смена кадра
*
Громко тикают ходики.
Воображала с несчастным видом стоит в углу, но теперь уткнувшись в него носом – она наказана. Поза глубочайшего раскаяния – носки вместе, пятки в стороны, руки как у арестованного в замке за спиной, голова понурена, – но впечатление портит взгляд, бросаемый ею время от времени через плечо.
Она следит за Конти.
Конти ходит по комнате из угла в угол (камера тоже следит за ним, лишь изредка захватывая стоящую в углу Воображалу). Конти говорит – сердито, быстро, помогая себе жестикуляцией:
– Ты когда-нибудь видела, чтобы я это делал? Или кто-то другой? Хоть когда-нибудь? Хоть кто-нибудь? Как маленькая. С тобой же гулять стыдно! Я уж не говорю про гостей. Что ты в прошлый раз натворила с тетей Кларой? А?! Взрослая девица, а ведешь себя, словно… И не стыдно? Понимать должна бы уже, что можно, а что – нет. Ты ведь не писаешь в трусики, правда? А почему? Только потому, что в мокрых ходить противно? Или всё-таки есть что-то ещё? Пойми, это же просто неприлично! Словно прилюно в штаны напрудить. Взрослая девочка – и вдруг такое выдаёт…
Камера переходит на Воображалу. Та вздыхает и рисует пальцем на обоях бабочку, за пальцем тянется двойной оранжево-голубой след. Нарисованная бабочка оживает, переливаясь радужными красками, расправляет крылья.
Воображала испуганно оглядывается – не видел ли Конти? – краснеет и торопливо закрывает бабочку ладошкой. Из-под пальцев упрямо пробивается цветное пламя. Воображала помогает себе второй ладошкой, но пламя неудержимо рвётся наружу.
Воображала закусывает губу, оглядывается через плечо, глаза у неё несчастные. Спрашивает, чуть не плача:
– Хотя бы дома-то можно? Я тихонько…
Конти замолкает посередине фразы. На секунду, не более. Потом говорит почти обрадованно:
– Дома – можно. Когда никого нет, и вообще… Но только дома!
*
смена кадра
*
Глава 5
Безусый Конти (на нём тот костюм, что был в баре) открывает тяжелые дубовые двери из вестибюля в холл первого этажа – с такой осторожностью, словно они заминированы. Настороженно замирает на пороге, долго и внимательно прислушивается и присматривается, обводя помещение внимательным взглядом, словно и на самом деле ищет следы минирования или хотя бы притаившегося за шкафом саблезубого тигра.
Но ни динамитных шашек, ни голодных хищников в помещении не обнаруживается, и вообще обстановка там на удивление мирная – ковёр на полу, телевизор на месте, мебель выглядит безобидно, умиротворяюще журчит вода.
Вода? Конти настороженно прислушивается, вертит головой. (журчание усиливается)
Конти нахмурен и озадачен, брови скептически приподняты то ли в недоумении, то ли в разочаровании или недоверии. Делает два осторожных шага к заинтересовавшему предмету, лицо по-прежнему напряжённое.
Посреди холла с наглым видом торчит типичный уличный фонтан. Круглый бетонный бассейн метров трёх в диаметре и ничем не прикрытая ржавая металлическая трубка, чуть смещённая от центра, потому что в центре сооружение украшено слегка побитой гипсовой девицей с обломками весла в руках. Из трубки течёт тонкая ржавая струйка, это её журчание слышалось раньше (при переводе камеры на фонтан журчание становится громче).
Конти приближается к фонтану.
Он ещё насторожен, но уже не так напряжён. Обходит по кругу, постепенно успокаиваясь. Пытается сунуть в воду палец и еле успевает его отдёрнуть от щёлкнувших в миллиметре зубов – в воде живёт кто-то мелкий и злобный. Похоже, наличие в фонтане мелкой голодной твари успокаивает Конти окончательно. Он смеётся, тряся оцарапанным пальцем, грозит им девушке с веслом. Потом подмигивает ей, как старой приятельнице, с которой у них есть совместные секреты, и достаёт из бара пузатую бутылку и бокал. Выражение лица довольное и предвкушающее («Это надо отметить!»).
Налив себе половину бокала, ставит бутылку на место.
Улыбается.
И в этот миг сверху раздается мяукающий плач новорождённого ребенка…
Конти мигом теряет всю свою самоуверенность и роняет бокал в фонтан – там сразу же возникает подозрительная возня, вода закипает, со дна доносится хруст пережёвываемого стекла. Крик ребёнка повторяется с новой силой, обрывается, остаётся слабый звон, он почти незаметен, но с каждой секундой становится всё явственнее.
Конти взбирается по лестнице как паралитик, на заплетающихся ногах, хватаясь за перила обеими руками. Дверь в кабинет открыта, квадрат яркого света падает в коридор. Сам кабинет выглядит непривычно. Стол теперь выдвинут на середину и завален книгами. Некоторые из них открыты, другие сложены стопками или просто разбросаны по полу.
Анатомии всех размеров и уровней сложности, от учебника для седьмого класса до «Медицинской патологической» Резерфорда, «органическая химия» высовывается из-под Дарвиновской «Теории происхождения видов». Большая медицинская энциклопедия лежит, раскрытая, на самом верху этой кучи, её огромные страницы закрывают полстола. На них брошена детская косынка – алая, в чёрный горох.
На этой косынке лежит новорождённый ребёнок. Черноволосый, черноглазый, болтающий в воздухе пухлыми розовыми ножками и сосредоточенно пытающийся загнать в рот кулачок.
(Звон и свет нарастают…)
Ликующая Воображала выныривает из-под стола с планшетом, тычет пальцем в экран, кричит восторженно, перекрывая нарастающий звон:
– Я её не украла! Да! Я сама сделала! И она – настоящая!!! Настоящая, понимаешь?! До последней волосинки! Не кукла, не макет! Я придумала её по всем правилам! Как положено! Каждый хрящик, каждую клеточку! Она настоящая!..
Усилившийся звон перекрывает её слова. Всё это время камера не отрывается от лежащего на столе ребёнка, но свет тоже нарастает до вспышки, и уже ничего не разобрать, только белая пелена и звон…
*
Смена кадра
*
Звон падает, но не до конца, остается на самой границе сознания остаточным напряжением. Сквозь него уже слышна «Воздушная кукуруза» – быстро, уверенно, негромко. Освещённость тоже снижается до нормального уровня.
Стол абсолютно пуст и отодвинут к стене. Конти (с усами и очень усталый) встаёт, тяжело о него опираясь. Говорит, глядя в окно:
– Нет.
(Во время последующего разговора звон временами нарастает, потом снова снижается, но не исчезает совсем, снова усиливается, волнами, ритмично, неостановимо…)
Некоторое время слышен только этот звон, потом негодующий голос Врача:
– Что значит – «нет»?! Вы не понимаете! Просто не понимаете! Вы же обыватель! Неандерталец, в руки которому попал компьютер! Что может сделать с компьютером дикарь? Разве что ударить по голове другого дикаря! Почему, ну почему сенсационные, эпохальные открытия вечно попадают в руки неандертальцев?!
Улыбка у Конти невесёлая:
– Полагаю, вам больше не о чем говорить… с неандертальцем.
Врач снова бросается в атаку с отчаянием человека, у которого отбирают только что найденный им выигрышный лотерейный билет. Он хватает Конти за лацканы пиджака, жестикулирует, суетится.
Но всё-таки отступает.
Пятится, сначала – из кабинета, потом – по лестнице, через холл, оттесняемый устало молчащим Конти к входной двери.
И всё это время не перестаёт бормотать, быстро, бессвязно:
– Вы не понимаете, боже мой, просто не понимаете! Такой шанс! Раз в сто лет! Что там сто… тысячи… Ещё никогда не было возможности лабораторного исследования… Вы просто не можете понять всего значения… вклада… влияния… У меня есть связи… Мы вошли бы в историю, такое не забывается, хоть это-то вы понимаете?! В конце концов, это же просто опасно, смертельно опасно! Ей не будет плохо, поймите! Нельзя зарывать таланты в землю, это просто нечестно! Нечестно и по отношению к ней самой, и по отношению к другим людям, к вашим соседям, которые ничего не подозревают… Как вы можете смотреть им в глаза, зная, что в любой момент… Я понимаю, столько лет… Вы уже привыкли один… Но я не тороплю! Подумайте!.. Прошу вас, подумайте как следует! Вы ещё пожалеете! Поймёте, что я был прав! Но будет поздно!..
Последние слова он уже буквально кричит со ступенек крыльца.
Дверь захлопывается.
*
смена кадра
*
Железобетонная плита с прорытым под ней лазом, пыль, песок, ржавые железяки, высокий бурьян. Издалека доносится приглушённый расстоянием шум съёмочной площадки – музыка, усиленные мегафоном команды, шум работающих машин. Камера отступает, становятся видны и другие плиты забора. Сквозь лаз ужом протискивается Воображала, отряхивается, взбирается по крутому склону. У самого верха останавливается, с вызовом выпятив подбородок и глядя пониже камеры. На ней по-прежнему ни пятнышка, ни пылинки, волосы растрёпаны не больше обычного, улыбка сияющая.
Голос Врача полон восхищения (камера отступает, захватывая их обоих, Врач сидит на лежащей плите, смотрит на Воображалу снизу вверх. В руках у него её скейт):
– Привет. Здорово прыгаешь!
Воображала самодовольно фыркает:
– А я вообще всё делаю здорово! Хобби у меня такое. Я вас знаю?
– Знать-то знаешь, но помнишь вряд ли, ты тогда была ещё совсем крохой… Слушай, мне надо с тобой поговорить. Ты меня совсем загоняла! Больше недели за тобой следил, всё момента удобного искал, а сегодня понял, что могу так до пенсии бегать. Шустрая ты больно. Решил – посижу здесь. Повезёт – и ты вылезешь именно в эту дыру. Как видишь, повезло. Как ты думаешь, такое везение стоит отметить?
Воображала не удивлена, скорее – обрадована, почти ликует:
– Вы за мной следили?! Класс! Как за юной принцессой-наследницей! Или шпионкой! Чёрт, почему мне такое раньше в голову не пришло? Вы меня украсть хотите, да? С целью выкупа! Или продать в Ближние Эмираты, в публичный дом, правда?! Нет-нет-нет, постойте, я сама угадаю! Я знаю тайну, которую никто не знает, и даже я сама не знаю, потому что мне закодировали память инопланетяне… Так, да? Или вы просто маньяк? Ну, это скучно… Приличным девочкам запрещено разговаривать на улице с незнакомыми маньяками. Впрочем… А у вас есть отравленная карамелька? Покажете? У маньяка всегда такая есть! Я её съем – и засну, как Белоснежка. На сто лет! Буду лежать красивая в хрустальном гробу! А все будут плакать и жалеть… нет, скучно… к тому же приличным девочкам запрещено брать отравленные карамельки от незнакомых маньяков…
– А если маньяк знакомый и вместо карамельки предлагает «Поцелуй Снегурочки»?.. – спрашивает Врач вкрадчиво.
– Ой! Вы тоже любите эту кафешку?!
– Ну так что? «Поцелуй Снегурочки» приличная девочка может принять от давно знакомого маньяка?
– Не! – Воображала смеётся. – Терпеть не могу замороженную клубнику.
– Ну, там ещё есть и «Сон в зимнюю ночь»…
– Вот это прикольнее! Ваша взяла, мистер маньяк! Но вообще-то больше всего я люблю «Белокурую мулатку» с фисташками и изюмом.
– Замётано!
*
смена кадра
*
Крупным планом – стеклянная вазочка с целой горой шоколадного мороженого, накрытых огромной шапкой взбитых сливок.
Камера отступает, в поле зрения попадают сначала ещё одна креманка (пустая), круглый стеклянный стол, затем Воображала в крутящемся кресле, и, наконец, вся обстановка кафе. Кафе открытое, в сквере перед громадным зданием библиотеки. Вместо вывески – табличка «ул. Порт-Саида, д.1». Круглые столы и стойка из толстого стекла, вместо пластиковых стульчиков – вращающиеся кресла. За пыльными клумбами – проспект. Толпа на остановке за сквером. Отдалённый шум.
Воображала больше развлекается, чем ест – оба локтя на столе, улыбка до ушей. Врач возвращается с двумя чашечками кофе, ставит одну перед Воображалой, садится напротив. Говорит с многозначительной улыбкой:
– Фисташек у них нет, но… это не проблема? А? – и подмигивает самым непристойным образом.
Воображала отводит глаза, говорит скорее кокетливо, чем смущённо:
– Только вы не смотрите…
Камера быстро обводит кафе и возвращается к столу под мерный перестук падающих на стекло орешков. Ими переполнена ранее пустая вазочка. Улыбка у Воображалы немного испуганная и, одновременно, торжествующая (она понимает, что перешла грань, но ничуть об этом не жалеет). Врач реагирует правильно. Затаив дыхание, он смотрит на вазочку, трогает пальцем упавший орех. Голос полон благоговейного обожания:
– Вика, вам кто-нибудь уже говорил, что вы – чудо?!
– Нет, – жмурится Воображала самодовольно, – сегодня не говорили. Но я и так знаю!
– Мне надо позвонить… буквально секундочку – говорит Врач, страдальчески морщась. – Я мигом, ты не уходи, ладно? – и выскакивает в стеклянные двери. Воображала смотрит ему вслед, потом переводит взгляд на рассыпанные по столу фисташки. Приподнимает бровь. Откидывается на спинку кресла с довольной задумчивой улыбкой. Болтает ногой. Оттолкнувшись, прокручивается в кресле пару оборотов. Врач зря волновался – она польщена и заинтригована, и уйдёт отсюда разве что под конвоем.
Врач возвращается очень быстро – креманка не опустела и наполовину. Тревожно вглядывается в полумрак под навесом. На лице – напряжение и с трудом сдерживаемый страх. Увидев Воображалу, успокаивается. Садится в кресло, залпом выпивает остывший кофе, говорит странное:
– Ты – чудо. И мы с этим будем работать.
Воображала кивает, не отвлекаясь от сложного процесса одновременного поглощения всех компонентов десерта и кофе. Она выковыривает кончиком ложки изюминку, потом цепляет кусочек мороженого, приклеивает к нему фисташку и покрывает всё это сливками. Потом ложка отправляется в рот, после чего к вазочке не возвращается, а быстро ныряет в чашку с кофе, пока мороженное не успело растаять во рту. Потом следует непродолжительное смакование, и процесс повторяется. Кажется, она способна заниматься этим вечность. Но Врач не торопится. Смотрит, улыбается и ждёт.
Водя по краю пустой вазочки ложкой, Воображала искоса бросает на Врача осторожный взгляд и, наконец, решается:
– А-а… вы? – запинается, но всё-таки упрямо продолжает: – А вы фисташки… Л-любите?..
Врач улыбается ободряюще и говорит, делая вид, что он не понимает подтекста, но так, чтобы было понятно: он просто делает вид:
– Люблю, конечно. Только с пивом, лучше тёмным, но такого у них тоже нет…
Воображала улыбается, глядя в стол, потом поднимает глаза. Вид у неё смущённый и довольный. Врач произносит торжественно:
– Ты не просто чудо. Ты – уникум!
– Угум-м… – Воображала похожа на сытую ленивую кошку, разомлевшую у батареи. Камера отступает, захватывая столик. На нём, кроме пустых креманок и чашек, тарелочка с орешками и большая стеклянная кружка тёмного пива. Врач смотрит на Воображалу с выражением почти плотоядным.
– А что ты ещё умеешь?
– Н-ну… – Воображала ведёт себя как женщина, которой отпустили малопристойный комплимент – ей и приятно вроде бы, и неловко, и страшно, что знакомые услышат, и уходить не хочется. Оглянувшись украдкой – не обращают ли на них внимания? – она сводит ладони домиком. На концах сомкнувшихся пальцев загораются огоньки. Воображала разводит руки, оставляя пальцы широко расставленными. Между ними в воздухе растягиваются светящиеся двухцветные нити. Воображала, высунув от сосредоточенного напряжения кончик языка, быстро крутит кистями, закручивая нити в спираль, вытягивая, гоняя волнами от руки к руке. На лицо её ложатся двухцветные блики, отражаются в стеклянной поверхности столика, дробятся, сливаются. Воображала растягивает маленькую самодельную радугу по краю столика, замыкает в кольцо. Теперь мерцает весь стол, и загорелые руки её кажутся почти чёрными на его фоне.
Воображала чуть склоняет голову набок, смотрит из-под спутанной чёлки, говорит жарким шёпотом:
– А вы?.. Что-нибудь… А?
Она выглядит возбуждённой, довольной и упрямой, и сейчас очень похожа на девочку, требующую показать ей неприличную картинку. Врач перестаёт улыбаться, говорит серьёзно и грустно:
– Когда я сказал, что ты – уникум, я ведь не шутил…
Шум улицы становится громче, грохочет игральный автомат в углу.
*
Смена кадра
*
Грохот усиливается, сквозь него пробивается «поп-корн» – трагически, с надрывом. Изображение дрожит, сверху сыпется пыль и сухая штукатурка. Яркая вспышка, чуть позже мелодия перекрывается сильным раскатом грома.
Старческие аккуратные руки, вооружённые пушистой метёлкой, сметают со стола в совочек насыпавшийся мусор. Фрау Марта с совком и метёлкой идёт к окну, её лицо по-прежнему невозмутимо, но движения замедленны и неуверенны, как у моряка на палубе во время шторма. Пол качается, за окном вспышки молний следуют одна за другой, гром сливается в канонаду, разряды впиваются в землю совсем рядом, словно большой и злобный великан пытается исхлестать дом светящейся плёткой, но от ярости всё время промахивается. Ветер рвёт занавеску в открытом окне.
Фрау Марта аккуратно ссыпает мусор в керамическое ведёрко у стены, закрывает окно. Гром теперь звучит гораздо глуше, но зато явственнее становится шум самого дома, и шум этот тоже необычен – лязг, стук захлопывающихся дверей, дребезжание и звон стекла, скрипы, треск, глухие удары. Снова дрожь и мусор с потолка. Подпрыгивает графин на столе, ему вторят тоненьким надрывным звоном подвески люстры. Дрожь обрывается резким толчком, графин падает на пол и разлетается сотней осколков, они ярко сверкают в полумраке, отражая заоконные молнии. На некоторое время восстанавливается относительная тишина, отдалённый гром служит ей фоном.
– Что случилось? – у Конти испуганный голос. Он стоит в дверях, в грязных ботинках и плаще, с которого на ковёр ручьями течёт вода, поля у шляпы обвисли.
*
Смена кадра
*
Глава 6
Фрау Марта берёт эту шляпу и плащ, аккуратно стряхивает воду и несёт в тёмную прихожую. Её голос – невозмутимо, из темноты:
– Помните того мальчика из летнего лагеря, ну, ушастенького такого? Он её ещё в кино водил. Помните?
– Н-ну? – Конти без шляпы и плаща выглядит потерянно и беззащитно, смотрит в тёмный проём двери, в котором исчезла Фрау Марта, с опаской и недоумением. Вздрагивает и отшатывается, когда подошедшая к нему со спины непонятно откуда Фрау Марта снимает с него шарф и тоже уносит в прихожую. Дёргается было следом, но опять отшатывается – Фрау Марта возникает из темноты неожиданно, белый передник и белое непроницаемое лицо. Невозмутимо проплывает к столу, на котором оставила метёлку, сметает вновь просыпавшийся мусор в совок, стоящей рядом со столом щёткой туда же сметает осколки графина. Направляется к окну и голосом ровным, словно идёт разговор о погоде, сообщает:
– Сегодня она вообразила, что он её бросил…
У Конти округляются глаза, он пытается что-то сказать, но в этот момент сильный толчок сотрясает старый дом. Что-то падает, разбивается, с потолка срывается крупный пласт штукатурки, Конти хватается за притолоку, лицо у него белое, глаза безумные. Вдыхает клубящуюся пыль, заходится кашлем. Кричит, чуть не плача:
– Но это – при чём?! Если она всего лишь вообразила… Если даже не на самом деле?!
Дрожь и грохот потихоньку стихают. Фрау Марта относит мусор к керамическому ведёрку (ведёрко почти полное). Оборачивается и смотрит на Конти с выражением максимально дозволенного неодобрения. Губы чуть поджаты, голова наклонена влево, словно у старой птицы.
Видя, что её осуждающее лицо не произвело на Конти должного впечатления, она чуть поднимает брови, смиряясь с неизбежным, и поясняет:
– Она же всерьёз это вообразила…
Конти смотрит на Фрау Марту диким взглядом. Фрау Марта смотрит в окно. На сухом лице её появляется что-то, похожее на тень улыбки. И когда она добавляет, голос звучит почти гордо:
– Бросил, конечно… Куда ему было деваться-то?..
*
Смена кадра
*
Яркая вспышка молнии переходит в ровное сияние неоновой рекламы на другой стороне улицы. Кафе. Крупным планом – лицо Воображалы. Впервые на нём нет и намёка на улыбку. Оно выглядит так, словно его хозяйка попыталась проглотить яйцо. Целиком. Страусиное. Назвать это удивлением – всё равно, что назвать Тихий Океан – водоёмом. Вроде бы и верно, но масштаб не тот.
Наконец Воображала закрывает рот, моргает, сглатывает. Голос полузадушенный:
– Как это – никто не умеет? Вы смеётесь?..
Звучит почти жалобно. Стеклянный столик начинает слегка дрожать, тонко звенят креманки, темнеет.
*
Смена кадра
*
За тёмным окном сверкает молния, звуки надрывного «Поп-корна», отдалённый раскат грома, треск, наискосок падает гардина со шторами.
Воображала лежит на койке, уткнувшись лицом в подушку. Она полностью одета – белые брючки, оранжевая футболка, рыжий затылок. Конти стоит посреди комнаты, уперев руки в бока и широко расставив ноги для устойчивости. Эта предосторожность не лишняя, поскольку вокруг него бушует ураган разрушения, летают игрушки, книги, падает мебель. Но он продолжает стоять, не шелохнувшись, словно остров в бушующем море, самой своей неподвижностью выражая презрение к происходящему вокруг, и полный такого же презрения голос его легко перекрывает грохот и грозу:
– … Ай, как красиво! А умно-то как, просто слов нет!.. Тори, посмотри вон туда… Нет, ты посмотри! Там луна висит, причём довольно низко. Почему бы ещё и её не грохнуть? А? А то на этом берегу, пожалуй, не всё ещё раздолбала. Грубо работаешь, Тори! Не точно, без изюминки. Подумаешь – гроза и землетрясение! Мелковато… А цунами – слабо? А плотину взорвать? Мало ли, вдруг не все догадались, что наша детка капризничать изволит, и что держать себя в руках эта детка…
Договорить он не успевает – с тихим жалобным стоном падает огромная люстра – бронзовые шары и полусферы на длинных цепочках и коромыслах, масса зеркальных ассиметричных подвесок. Конти вскидывает голову, но уклониться не успевает – один из шаров обрушивается прямо на камеру. Темнота, гулкий удар (как в колокол) и медленно затухающий отголосок. Потом темнота немного светлеет, но изображение не появляется. Голос Конти, гораздо менее уверенный, слабый, словно после наркоза. Он говорит, чуть запинаясь:
– Как бы ни было плохо… Никогда! Понимаешь? Никогда… Это некрасиво. Плохо мне – значит, пусть всем плохо будет, так, что ли? Подло ведь… Подло… Нельзя так. Ты видела хоть раз, чтобы я или кто-либо из моих друзей так срывал своё горе на окружающих?..
Внезапно появляется изображение – руки Воображалы снимают с камеры влажную салфетку, до этого закрывавшую обзор. Воображала идёт к столу, выжимает салфетку в стоящую на нём большую супницу. Рядом – пластмассовое ведёрко с колотым льдом. Воображала берёт несколько кубиков, заворачивает их в салфетку и возвращается к Конти. Мельком – раскрытое окно, за ним – солнечный день, о недавних безобразиях напоминает лишь яркая сочная зелень за окном и груды мусора на полу в гостиной.
Конти полулежит на диване. Левая сторона его лица припухла и потемнела, он продолжает говорить, следя за Воображалой правым глазом:
– Я хоть раз навоображал каких гадостей ни в чём не повинному человеку? Ты видела хоть раз, чтобы кто-нибудь из моих знакомых устроил вот такой погром? И тебе не стыдно?..
Воображала кладёт салфетку со льдом ему на лицо. Смотрит вокруг. Улыбка у неё виноватая. Конти продолжает говорить:
– Ты видела хоть раз, чтобы хоть кто-нибудь…
Резкий звук лопнувшей струны. Воображала вздрагивает, оборачивается. Конти повторяет с той же интонацией:
– Ты видела хоть раз, чтобы хоть кто-нибудь…
Словно пластинка с трещиной. Губы его смыкаются на миг, а потом снова:
– Ты видела хоть раз…
*
смена кадра
*
Воображала, слегка ссутулясь, сидит у столика. Из-под спутанной рыжей чёлки неторопливо обводит взглядом посетителей кафе. Глаза прищурены, выражение лица всё время меняется – озадаченность, недоумение, сожаление, восторг, нехорошая радость и снова растерянность, почти испуг. И через всё это – интерес, жгучий, почти болезненный. Словно она не просто видит этих людей впервые – нет, словно она впервые видит людей вообще, и само их существование в природе жутко её удивляет.
И забавляет.
Камера переходит на Врача, и успевает поймать на его лице точно такое же выражение жгучего интереса.
– И вы тоже… не можете?
– Увы и ах! – Врач разводит руками. Улыбка меняет его лицо, делая мальчишески беззащитным и располагающим.
– Бедненький! – сочувственно тянет Воображал. Улыбка Врача тускнеет, он спешит сменить тему:
– Покажи ещё что-нибудь.
– Отец всегда говорил, что это неприлично… – говорит Воображала задумчиво. Она не отказывается, скорее, просто рассуждает сама с собой, думает вслух. Врач фыркает:
– Родители! Общая трагедия всех вундеркиндов. Причём из самых лучших побуждений, заметь! У маленькой Жанны отбирали деревянные сабли, чтоб не поранилась, от Софочки запирали учебники в старом шкафу, Мари говорили: «Опомнись, физика – не женское дело, от неё портится цвет лица!» Моцарту повезло с семьей, там были свои понятия о приличности. А вот родись у них Эйнштейн – и хана теории относительности! Из него сотворили бы музыканта, пусть и посредственного, зато такого, как все! Вот и твой отец – тоже. Сумей он заставить тебя вообще не думать – так бы и сделал! Из самых лучших…
Воображала хихикает, улыбка довольная. Врач добавляет уже спокойно:
– Настоящий талант невозможно удержать никакими запретами. Ты просто не могла быть такою, как все. Как бы тебе не внушали, что другою быть неприлично…
Воображала опять хихикает, неопределённо поводит бровями:
– Н-ну… я не маленькая… И знаю, что все постоянно этим занимаются. Неприличным, в смысле. Потому что неприличное всегда или приятно или интересно. И чем неприличнее – тем приятнее.
Врач хмыкает, замечает осторожно:
– Довольно цинично.
Воображала поправляет, улыбаясь:
– Откровенно. Это многие путают.
Некоторое время Врач смотрит на неё, задумчиво сузив глаза. Похоже, её слова заставили его пересмотреть дальнейшую тактику, и вот он лихорадочно пытается сообразить, как вести разговор. Наконец решается:
– Хорошо, тогда я тоже буду циничен. Хочу, чтобы ты всё знала с самого начала, и тогда уже решала, с открытыми глазами, понимаешь? Предлагаю тебе сделку!
– Сделку?
– Да. Мы с тобою можем друг другу помочь. Ты же не собираешься всю жизнь заниматься мелкими шалостями?! Значит, нужен помощник. Агент. Как и любому таланту. Охранять, помогать, защищать интересы. Так почему не я? Твой отец – слишком хороший охранник. Он будет оберегать тебя от всего, и от тебя самой тоже. Он никогда не позволит тебе рисковать. Он бы тебя и из пелёнок не выпустил, если бы смог! Я – дело другое. Мы – шанс друг для друга, понимаешь? Скоро вокруг тебя будет не пропихнуться. Как только станет известно… как только поверят. Но я был бы первым! Да, я не альтруист. Моей первой мыслью было: «Вот идёт твой шанс и ты будешь трижды дурак, если не разобьёшься в лепёшку ради этого симпатичного шанса»! Ну так что – договорились?
– Ага! – говорит Воображала радостно. Но потом осторожно переспрашивает: – А о чём?
– Я помогаю тебе – ты помогаешь мне. Справедливо?
– Вполне.
– Тогда – по рукам?
– Ага! А что от меня-то нужно?
– Сначала – реклама. Броская, яркая. Чтобы наповал.
Улыбка Воображалы тускнеет.
– Вы собираетесь меня… продавать?
– Не тебя и не продавать. Просто показать всем. Что-нибудь зрелищное и яркое, запоминающееся… Для солидных исследований нужны деньги, и большие деньги, а для этого надо тобою заинтересовать того, у кого такие деньги имеются… Ну как, сможешь сбацать что-нибудь этакое?
– Хорошо… – тянет Воображала. Внезапно глаза её расширяются, Улыбка становится хитрой и довольной.
– Хорошо! – повторяет она с мстительным злорадством. – Я, пожалуй, сделаю одну штуку. Очень красивую штуку… Я её уже делала как-то раз, но тогда мне не дали довести до конца.
Она откидывается на спинку прозрачного кресла, разминает кисти рук. Врач вскакивает, оглядывает помещение кафе, морщится, нервно ломает пальцы:
– Не здесь… Давай там… На улице!
Он хватает её за руку и почти силой выволакивает из-под навеса. Это выглядело бы грубо, если бы не умоляющий голос:
– Ну давай, пожалуйста! Красиво и мощно… Чтобы сразу… Ты уж постарайся!
Вечерний проспект. В сиреневых сумерках ярко сияет рекламный щит у остановки троллейбуса на противоположной стороне. На самой остановке – человек семь-восемь. Прохожих немного, все спешат. Две чёрные длинные машины стоят у тротуара за остановкой, в зеркальных стёклах отражаются скользящие мимо автомобили. На низеньком бордюрчике сидит оборванный подросток с сигаретой.
– Я постараюсь… – говорит Воображала и смыкает кончики пальцев. Улыбка у неё отстранённая, голова склонена набок. Разведя руки, она растягивает голубовато-оранжевые светящиеся нити – они ярко горят в незаметно наступивших сумерках и чуть потрескивают случайными искрами. Скрутив резким движением кистей рук эти нити в яркий жгут, Воображала ловко цепляет его зубами и, скосив на врача насмешливый взгляд, перекусывает-обрывает. Теперь с её пальцев свисают неровные обрывки, они качаются, мерцают, сплетаются, удлиняются, вяжут ажурное светящееся кружево. Кружево это разрастается, вскипает пенными волнами, закручивается в спиральные вихри и вдруг взрывается беззвучно, рассеившись искристым облаком.
В первый момент кажется, что всё кончилось. Но глаза привыкают, и становится ясно, что это не так. Огненный шквал не исчез, он просто растёкся, размазался, растворился в сиреневых сумерках. Стены домов полны мерцающими огнями, пылают контуры фонарей, из-под колёс спешащих мимо машин разлетаются волны огня и огнём горят следы немногочисленных прохожих. По небу беззвучными всполохами растекаются полосы северного сияния, на ветках деревьев, антеннах и ажурных прутьях балконных перил переливаются огни святого Эльма. Мерцает сам воздух, у любого движущегося предмета, будь то человек или машина, появляются длинные зеленовато-светящиеся шлейфы. Воображала вытягивает полупрозрачные руки над головой – между ними проскакивает длинная искра, потом другая, третья, искры сливаются в сплошной разряд.
Всё больше людей останавливается, запрокинув голову, и на лица их ложится разноцветно-мерцающий отсвет. Не понять – утро, день или вечер, на фиолетовом небе распускается переливчатой аркой оранжевая радуга, разноцветный светящийся дождь барабанит по асфальту, превратившемуся в тёмное зеркало. Между вскинутыми руками Воображалы с сухим потрескиванием сияет вольтова дуга, сама она давно уже потеряла материальность и объём, стала линейной, словно набросок тушью – только если вместо туши использовать расплавленное солнце.
Взвизгнув тормозами, останавливается машина, её заносит, разворачивает поперёк улицы. На балконах появляются люди, распахиваются окна, нарастает тревожный звон, перекрывает уличные шумы и шипение плазменного разряда над головой Воображалы.
Подросток на бордюре сосредоточенно разглядывает опустившуюся у его босой ноги оранжевую снежинку. Некоторое время хмурится в недоумении. Потом переводит взгляд на зажатый в пальцах окурок и понимающе ухмыляется. Звон нарастает, и нарастает напряжение света. Длинные искры проскакивают не только между металлическими предметами, они раскалённой проволокой сшивают стены домов, деревья, машины, окутывают стремительной огненной паутиной замерших на тротуарах людей, сплетаясь в тонкое неверное кружево, готовое рассыпаться от малейшего движения, но тут же возникающее вновь, быстрое, почти неуловимое, сияющее, и нарастающий звон начинает казаться звоном сотен тысяч огненных струн, перетянутых и готовых вот-вот лопнуть, взорваться, рассыпаться золотым фейерверком.
