Текст книги "Воображала (СИ)"
Автор книги: Светлана Тулина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Эй, послушайте! Спасибо за игрушки, конечно, но когда же мне наконец поставят настоящий рабочий комп и дадут доступ в…
Дядя Гена и Алик оборачиваются, дядя Гена (благожелательно):
– Детка, скажи Верочке, она всё запишет и сделает.
– Не ходи босиком, – авторитетно добавляет Алик. – Простынешь.
И они уходят за кадр.
– Дет-ка?.. Прос-ты-нешь?.. – повторяет Воображала скорее растерянно и обиженно, чем возмущённо, повторяет (уже не так уверенно):
– Эй, послушайте…
Замолкает. На лице – покорно-обречённое выражение, во рту опять бело-оранжевая соска.
*
смена кадра
*
Воображала сидит за лабораторным столом, голова опущена, руки безвольно лежат на белом стекле, у локтей и запястий видны расплывшиеся синяки. На ровный звуковой фон (гудение аппаратуры, ритмичные пощёлкивания, позвякивания и потрескивания) накладываются быстрые шаги, с шелестом на стол перед Воображалой шлёпается стопка распечаток. Голос Алика преувеличенно жизнерадостен:
– Ну-ка, детка, давай поработаем!
Воображала медленно поднимает голову. Вид у неё помятый, улыбка блёклая, на висках синяки, под глазами тени. Сквозь шумовой фон приближается, нарастая, неприятное пластмассовое постукивание и шорох резиновых шин по линолеуму. Становится неестественно, пугающе, громким. Воображала морщится. В кадре появляется медсестра с медсканером на тележке и кучей гремящих датчиков в руках, начинает умело и профессионально-быстро лепить их Воображале прямо на синяки. Воображала дёргается, срывает датчики, отшвыривает провода:
– Не хочу!..
Но как-то вяло, неубедительно. Больше похоже на детский каприз, чем на настоящий протест. Обиженно надув губы, трёт синяки. Берёт распечатку. Медсестра невозмутимо поднимает датчики с пола, быстро и профессионально крепит их на отмеченные синяками места.
Воображала морщится, но больше не сопротивляется. Улыбка вялая.
*
Смена кадра
*
(Смена кадра происходит под оглушительный выстрел, поскольку глушитель сгорел давно и окончательно)
Выстрел сопровождается жалобным хрустальным звоном, мелодичные всхлипы осколков продолжаются ещё некоторое время после выстрела, постепенно стихая. Остаётся одно победное жизнеутверждающее жужжание.
С потолка на чёрном проводе свисает одинокий зубчатый осколок абажура в жёлто-оранжевую полосочку. Вокруг этого осколка с торжествующим жужжанием летает муха. Конти следит за ней с отвращением. Врач у бара гремит пустыми бутылками. Вытряхивает на пол несколько штук, выпрямляется, поражённый:
– Слушай, мы что – всё это вчера выжрали?!
Конти кивает. Неторопливо, спокойно, чуть приподняв бровь – в чём, мол, проблема? Врач осторожно трёт лицо, осматривает пустые бутылки. Конти спускает курок. осечка. Врач болезненно передёргивается, говорит с надеждой:
– Соседи милицию вызовут…
– Не-а! – Конти делает небрежную отмашку пистолетом, из-за разлохмаченного глушителя напоминающим морду терьера. Говорит радостно:
– Все твои соседи сейчас отдыхают на Канарах.
– На Канарах? – тупо удивляется Врач. – Все?
– Ну, может, и не все, – примирительно соглашается Конти. Уточняет:
– Кто-то на Канарах, кто-то – в Крыму, кто-то – в Париже. Кому что нравится. Знаешь, один старый хрыч с пятого этажа захотел в Воркуту. Интересно, зачем ему Воркута?.. А Фриманы вообще себе новую квартиру вытребовали. Забавно… Я почему-то был уверен, что уж они-то предпочтут Израиль.
– Фриманы? – повторяет Врач тупо.
– Ну да. Дом я тоже купил. В жилконторе были страшно рады – он же убыточный…
Врач со стоном опускается на пол у стены, прижимается щекой к холодной крашеной панели, закрывает глаза.
– Приятно быть очень богатым, – говорит Конти негромко, сам себе, – Это многое упрощает.
Врач тихонько стонет. Говорит сквозь зубы, убеждённо:
– Пристрелить меня следовало бы именно сейчас. Из милосердия…
Конти пожимает плечом:
– Патроны кончились…
Задетая его ногой пустая бутылка, гремя, катится по паркету. На её горлышке дрожит зелёный отблеск. Крутится, прыгает вверх-вниз…
*
смена кадра
*
Глава 11
Секретная военная база. Лаборатория.
Маленький зелёный огонечек дрожит, прыгая вверх-вниз по шкале. Характерное гудение работающего медоборудования. Восторженный голос Алика, чуть ли не с придыханием:
– Нет, ты только посмотри сюда! Ты где-нибудь видел подобное?! А ведь я ввёл ей в четыре раза меньше, чем любой лабораторной крысе, каплю в море, ни один нормальный человек даже бы и не чихнул с такой мизерной дозы!.. Нет, ты только глянь!..
В лаборатории четверо: Воображала, молчаливая и очень деловитая медсестра, Алик и один из его коллег – с бесцветными ресницами, бежевыми кудряшками над оттопыренными ушами и доброй улыбкой маньяка.
Воображала полулежит в медицинском кресле, высоком и белом, с кучей страноватых приспособлений и гаджетов. Её голова откинута на специальную высокую спинку, руки привязаны к подлокотникам, голые ноги под коленками приподняты полукруглыми распорками. На ней – грязно-серые плавки и выцветшая майка. Кожи практически не видно из-под покрывающих всё тело сплошным слоем клейких лент с датчиками. Десятки тянущихся в разные стороны к аппаратуре проводов делают её похожей на паука, запутавшегося в центре собственной паутины. Глаза закрыты, под ними синие тени, лицо очень бледное.
– А ты представляешь себе картинку, если дать полную дозу?.. – голос у Алика мечтательный, глазки масленые. Маньяк плотоядно облизывается, но тут же сникает, вздыхает тоскливо:
– Крокодил никогда не позволит, он и так с ней носится, словно курица, а не крокодил… Вспомни, как он тянул с разрешением и на такую-то малость! И это он ещё про барбитураты не знает.
Глаза у Алика гаснут, лицо несчастное. Он смотрит на Воображалу с тоскою и искренним возмущением несправедливо обижаемого ребёнка. Хмурится, вздыхает:
– А представляешь, какой мог бы быть эффект при введении пентотала?! А если при этом ещё дать слабое облучение, да переменный ток на лобные доли…
– Не трави душу!..
– А в качестве катализатора я бы использовал стугестирин…
Маньяк жмурится, сглатывает, начинает быстро и неровно дцшать, чуть ли не с постанываниями, и наконец не выдерживает, частит скороговоркой:
– А я бы, а я бы, а я бы… на первом этапе лобные доли не трогал, о нет, только конечный эффект портить. Гораздо интереснее повозиться с подкоркой, о да, да! И ток сделать не просто переменным, а синусоидно-циклическим, и добавить точечное воздействие кислоты на нервные центры. Просверлить черепушку местах в шести-семи, и поочередно так, тихохонько… О-о-ох… Фантастика! Предварительно, конечно, лоботомировав, ну это само собой…
Они говорят в полный голос, словно в лаборатории нет никого, кроме них. Воображала не шевелится.
– Послушай, а ты никогда не задумывался над тем, как скажется на её способностях ампутация мозжечка? Должно получиться нечто весьма любопытное…
– Л боже… да! Но… Крокодил не позволит… – снова вздыхает маньяк, в сомнении качая головой. – Он даже против обычных ЛСД рогом уперся …
Алик смотрит на него с задумчивой улыбочкой.
– Крокодил не позволит, да. Когда вернется. И когда мы его попросим. Но ведь до своего возвращения он поручил её нам.
– Это – только до возвращения, а потом… – Маньяк то ли притворяется не понимающим, то ли действительно не видит, куда клонит Алик. – Если ей шкурку попортить – он с тебя самого три спустит.
– Да брось! Она у нас будет в полном порядке! – машет рукой Алик, явно уже все для себя решивший. – Прикажем – всё, что надо, обратно вырастит, она же у нас девочка послушная!..
– Кузя ругаться будет…
– Для Кузи главное – чтобы она работала, а остальное его не волнует.
Подумав, маньяк качает головой и говорит пока еще нерешительно, но уже мечтательно:
– Но сначала я бы все-таки сделал лоботомию…
*
смена кадра
*
– То, что у меня никогда не бывает похмелья – тоже её работа. Удобно, грех жаловаться. – Конти покручивает на пальце пистолет, не выпуская из поля зрения жужжащую муху. Та по периметру облетает потолок, и взгляд Конти движется за ней, как приклеенный.
– И голова у меня никогда не болит. И зубы. И вообще. Она добрая. И послушная. «Вынеси мусор!» – пожалуйста. «Почисти зубы!» – извольте. «Сотвори чудо!» – нет проблем. И всегда – с небольшим перебором. От старательности. Однажды я оставил её на сутки одну дома. Уходя, попросил немного прибраться… Я имел в виду игрушки. На сутки! Знаешь, что она сделала? Капитальный ремонт. Так что этих придурков из Комитета мне где-то даже и жаль. Они ведь не понимают, насколько надо быть с нею осторожным. И когда пройдёт первая эйфория, обязательно найдётся какой-нибудь трус… Обязхательно найдётся, трусы – они везде есть! – который её испугается. Всерьёз. А Тори – девочка послушная… И старательная…
Всё это время Конти ведет за мухой стволом пистолета, неторопливо прицеливается, потом опускает оружие, потом снова прицеливается, заглядывает в дуло, хмурится, кладёт пистолет на пол, тщательно прицеливается пустой рукой (закрыв один глаз и медленно пошевеливая указательным пальцем, изображающим дуло) и, наконец, говорит:
– Паф!
Жужжание обрывается (звук, словно порвали резинку или лопнула леска). С лёгким шлепком трупик мухи падает на белую бумажную скатерть. Конти смотрит на него удивленно.
*
смена кадра
*
Два одетых в серое охранника идут по полутемному коридору. Один из них Рома, второй незнаком, похож на студента-гуманитария. Коридор при полупогашенном по ночному времени освещении напоминает тюремный. Мрачное впечатление усиливается тёмно-серой униформой идущих и ровным рядом одинаковых дверей, мимо которых они проходят, – лишенных ручек, плотно закрытых, с глазками-окошечками. Словно в тюрьме.
У одной из дверей студент притормаживает, заглядывает в окошечко. Рома топчется рядом, спрашивает со скрытой тревогой:
– Что там?
– Спит… – Студент выпрямляется, пожимает плечами, зевает. Добавляет равнодушно: – Алик говорил – завтра будет резать. У Кузи дочка заболела, он отгулы взял, вот они и обрадовались… – фыркает мстительно – Крокодил их самих резать будет, когда вернется!..
Они идут дальше. Рома оглядывается, говорит неуверенно:
– Знаешь, у меня от неё мурашки. Как ту её плазменную дугу вспомню… Как она может позволить себя резать, если умеет такое?
– Глупости, глупости, – студент успокаивающе похлопывает его по плечу. – Не очкуй раньше времени, Алик не дурак, они её так обработали, что тут забудешь, как маму звали, а не то что какие-то там дуги, даже если раньше что и умел… – они удаляются по коридору, голоса постепенно затихают.
В кадре под их затихающие голоса появляется утрированно-детская комната Воображалы. В комнате розовый полумрак, горит ночник в виде Губки Боба. Воображала лежит на спине очень ровно, почти неестественно прямо, руки вдоль тела, глаза закрыты.
Голоса стихают. Появляется лёгкий гул, как от проходящего невдалеке поезда, с мелко дрожащей стены срывается распятие.
Воображала открывает глаза. Садится в кровати (резко, одним движением). Скрещивает на груди руки. Её волосы всклокочены больше обычного и торчат небольшими рожками, глаза на секунду загораются оранжевым пламенем, улыбочка неприятная…
*
смена кадра
*
Мультяшечный колобок, хищно скалясь, пожирает ягода за ягодой большую кисть винограда, после каждой издавая мерзкое электронное хихиканье, и старательно уворачиваясь от шныряющих вокруг красных и зелёных мошек. Слопав последнюю ягоду, самую крупную и отливающую синим, колобок внезапно синеет и сам, опрокидывается на спину, сучит всеми шестью ножками и разражается траурным визгом.
Голос Ромы обрадованно:
– Двигайся давай, теперь моя очередь.
Камера разворачивается лицом к сидящему за игрой Студенту. За его спиной – пульт слежения. Студент послушно освобождает место перед экраном. Рома с азартом потирает руки и оживляет сдохшего было колобка, после чего говорит, продолжая ранее начатую тему:
– … И тогда эта лапочка кладёт свои ножки мне на плечи и начинает таким вот манером… – облизнувшись, Рома на секунду отрывается от игры и бросает взгляд поверх компьютера. Замолкает. Лицо его вытягивается, приобретая насыщенный цвет и смущённое выражение.
– О, чёрт!.. – говорит он с интонацией застигнутой у венеролога монашки.
Камера разворачивается к дверям.
Там стоит Воображала в детской оранжево-голубой пижамке и слюнявчике. Вид несчастный – бровки домиком, надутые губки, подбородок поджат, глаза на мокром месте.
– Ну вот! – объявляет она в пространство с покорной тоской всеми несправедливо обижаемой сиротки Марыси. И надутые губки начинают дрожать, личико сморщивается. Она всхлипывает с обвиняющим надрывом:
– Даже вы!!!
Личико её окончательно уподобляется печеному яблоку, речь переходит в маловразумительный скулёж. Воображала садится на пол, безутешно размазывая по щекам крупные, как виноградины, слёзы. На Рому и студента она больше не обращает внимания. Те же, после секундной оторопи, бросаются к ней, растерянно суетясь, делая массу лишних движений и одновременно выкрикивая всякие глупости:
– Детка, ты что?!
– Что у нас случилось?!
– Кто обидел нашу маленькую?!
– Хочешь конфетку?
– Кто у нас такой нехороший?! Вот мы сейчас его!..
В ответ Воображала начинает рыдать уже в голос, громче и отчаяннее, с подвыванием и судорогами, со всего размаха бьётся затылком об стенку.
Присевший рядом на корточки студент пытается удержать её за плечи, суёт свою руку между её головой и стенкой.
– У неё истерика! – растерянно ставит диагноз Рома. Воображала подвывает, дробно молотя пятками об пол.
– Без сопливых!.. – огрызается студент, одной рукой продолжая удерживать Воображалу за плечи, а другой пытаясь прижать к полу её коленки, – Принеси воды!
– Может, ей укольчик? – кричит Рома неуверенно.
– Рехнулся?! Без санкции?!
– Меня никто не лю-у-у-уби-и-и-и-ит, – выдаёт Воображала, прервав на секунду рёв, чтобы тут же продолжить с удвоенной энергией. Вконец растерянный студент наваливается на неё всем телом, не переставая при этом бормотать:
– Ну что ты, глупенькая! Кто тебе это сказал? Все тебя любят! Как же тебя не любить, такую хорошую девочку?.. Только плакать не надо… Баю-баюшки-баю… не ложися на краю… – на этот же мотив – Где же этот идиот… ох, хотел бы я узнать… он водички принесёт… – срываясь – Только не надо плакать!..
Воображала хрипит под ним полузадушенно, выгибается дугой.
– Ты что это вытворяешь?! – орёт вбежавший со стаканом воды Рома. – Маньяк! Слезь с неё!
Студент отшатывается от Воображалы
– Идиот! Я же её просто держал!
– Держал он! Видел я, как ты держал! Стакан лучше держи. На минуту оставить нельзя!
В этот момент Воображала с отчаянным рыданьем бросается студенту на шею. Тот вздрагивает и замирает – в правой руке у него переданный Ромой стакан с водой, а одной левой явно недостаточно для успешного отражения атаки. Воображала рыдает. Но теперь рыдания её носят более упорядоченный характер. Да и желания колотиться затылком о близлежащие поверхности она более не выказывает.
Рома выпрямляется, смотрит на них сверху вниз, замечает ехидно:
– Так-так-так… Знаешь, сколько сейчас дают за растление малолетних?
Во взгляде студента – беспомощная ненависть.
– Идиот! – шипит он, сверкая глазами, – Я пытаюсь убедить её, что мы её любим!
– Говори только от своего имени, извращенец! – Рома чопорно поджимает губы. Студент пытается испепелить его взглядом. Шипит:
– Помог бы лучше!..
Вдвоём они переносят Воображалу на узкий диванчик. Студент с выражением идущего на костер мученика садится рядом, поскольку отцепить Воображалу от его воротника не удаётся даже совместными усилиями. Машинально выпивает воду из стакана, кричит испуганно:
– Да любят тебя, любят!.. Чего привязалась?..
– Не-ет! Я здесь никому не нужна-а-а! Я здесь чужа-а-ая! Домой хочу-у-у! К папе!..
Рома со студентом в панике переглядываются. Теперь они обеспокоены по-настоящему. Рома садится на корточки у дивана, гладит Воображалу по вздрагивающим плечикам:
– Зачем нам к папе? К папе нам не надо. Папа у нас нехороший. Такую хорошую девочку обижал! Играть не давал. В угол ставил. Нет, не надо нам к папе… Зачем нам к нему? Нам и здесь неплохо…
– Плохо!!! – гнусит Воображала. Рома быстро меняет тактику:
– Плохо? Почему же нам тут плохо? Кто посмел обидеть нашу девочку? Вот мы его! И всё снова станет хорошо!
– Плохо! – несговорчиво выпячивает губки Воображала.
– Почему же плохо? – преувеличенно удивляется Рома, – Все тебя любят, игрушки – любые, конфеты там, мороженое…
Воображала выпячивает подбородок, отпускает студента (тот быстро отодвигается на безопасное расстояние), провозглашает мстительно:
– Вы все меня дурой считаете! Да-да, все! И вы тоже! А я не дура!!! – её губы вновь опасно кривятся, голос срывается: – Всё папе расскажу! Что я, не вижу, что ли?! Нашли дурочку, да?! Только и слышу – иди, поиграй!!! И всё время смеётесь! Надо мной смеётесь!..
– Вот и неправда, вот и неправда, ты сейчас злишься – вот всякую ерунду и болтаешь, а когда успокоишься – самой стыдно будет. Кто это тут над тобой смеётся?! Что ты выдумываешь? Все тебя очень уважают… Считают ценным сотрудником…
– Враньё! Враньё! Вы всё от меня скрываете! Что я, не вижу, что ли?!
– Детка, но это же глупо! Что мы можем от тебя скрывать?
– Вам виднее! И я не детка!
– Тебе просто кажется! Если бы ты спросила – тебе бы наверняка сразу же всё рассказали, у нас нет и быть не может никаких секретов…
– О чём вы говорили, когда я вошла?
– ?
– Ты сказал, что мне ответят, если спрошу. Вот я и спрашиваю. О чём вы говорили с дядей Сеней, когда я вошла? Вы о чём-то говорили, но сразу же замолчали, я видела!..
– Когда ты вошла… – растерянно переспрашивает Рома. Он явно не помнит.
Зато хорошо помнит отсевший на край дивана Сеня, хихикает нервно. Но Воображала настроена серьёзно.
– О ногах, – напоминает она. Добросовестно хмурится, стараясь быть предельно точной, и добавляет, – И ещё о манерах…
– О господи… – хрипит Рома полузадушенно. Судя по голосу и выражению вмиг перекосившегося лица – он тоже вспомнил. В углу дивана заходится от беззвучного хохота Сеня, и наступает черёд Ромы бросать на него беспомощно-убийственные взгляды.
Лицо у Ромы такое красное, что светлые брови и узкие ниточки баков, тянущиеся до самого подбородка, выглядят совсем белыми, словно нарисованы мелом. Воображала настойчива:
– Так что же там было о ногах?
Так и не дождавшись ответа от вконец уничтоженного Ромы, она цедит:
– Я так и знала! Опять говорили про меня какие-нибудь гадости! Все вы такие!.. – губы её опять дрожат, глаза заволакивает слезами, в воздухе начинают мелькать разрозненные пока ещё искры.
– О чёрт! – взывает Рома к диаметрально противоположным ранее призываемым силам, поскольку ранее призываемые вмешиваться не спешат. Лицо у него беспомощное…
*
смена кадра
*
Комната Врача. Негромкий храп (Врач спит, сидя на полу и привалившись спиной к стене, голова у негт запрокинута, рот приоткрыт). Приглушённый шум улицы.
Тихий голос Конти – он разговаривает сам с собой:
– … И даже тогда это было лишь то, чего я от неё хотел… или ожидал, какая разница… Это я теперь понимаю. Боялся, конечно, – он смеётся тихо, почти беззвучно, – О, как же тогда боялся!.. На работу удирал, в барах тянул до последнего, на улицах часами околачивался, возвращался пешком – лишь бы еще немножко оттянуть. Но на самом-то деле… На самом-то деле не того я боялся, что приду – а там опять чёрт знает что, – опять беззвучно смеётся, – Нет, это тоже страшно, и ещё как! Но это – не тот страх. Не настоящий… даже забавно. Не скучно. Есть, по крайней мере, о чём вспомнить… Н-да… Весело было. А настоящий-то страх, он другой. Совсем другой… Больше всего я тогда боялся, что однажды приду – а дома всё в порядке…
Посмеиваясь, он встает из-за стола. Потягивается, хрустя суставами. Бормочет с иронией, растягивая слова:
– В полном порядке. Тишь да гладь. Как у людей…
Замолкает. Перекатывается с пятки на носок. Говорит уже совершенно серьёзно:
– Вот ведь ужас-то…
*
смена кадра
*
Глава 12
Приглушённо звучат тамтамы, их ритм то нарастает, приближаясь, то откатывает, становясь еле различимым.
У Ромы голос человека, доведённого до отчаяния:
– … Просто мужские разговоры!!!
Опираясь огромными ручищами о крышку стола, он нависает над сидящей на стуле Воображалой, но выглядеть при этом умудряется вовсе не угрожающе. Скорее жалко. Рядом с ним – Сеня-студент, и он уже не смеётся.
Воображала сидит на стуле с неприступным и гордым видом, губы её презрительно поджаты, подбородок вздёрнут, руки скрещены перед грудью в демонстративном жесте отрицания. Вместо пижамки и слюнявчика на ней бежевая рубашка с тёмным геометрическим узором и кожаной шнуровкой на груди, вдоль спины и по рукавам до локтей – длинная кожаная бахрома. Время от времени всполохом прорывается яркая расцветка, и одновременно возникает над рыжими волосами индейский головной убор из перьев, а на непроницаемом лице проступает боевая раскраска. Отдалённо звучат тамтамы.
– Понимаешь, – говорит Рома, чуть не плача, – есть такие анекдоты, которых не рассказывают девочкам… не только маленьким девочкам, нет! Что ты! Даже очень взрослым девочкам. Просто не принято. И вовсе это не означает, что над ними смеются… А даже если и смеются – то это не над ними, понимаешь?! Просто это такие анекдоты… А над анекдотами все всегда смеются, понимаешь?..
Не меняя позы, Воображала меряет его презрительным взглядом. Раскраска проступает ярче, отдалённая дробь тамтамов приближается. На голове Сени появляется ковбойская шляпа с воткнутой в неё индейской стрелой, на шее – красный платок. Бряцая шпорами огромных ботфорт, Рома отступает от Воображалы, подходит к Сене – тот с отвращением пытается развязать сложный узел шейного платка, говорит с тихой паникой:
– Если крокодил застанет её в таком состоянии – нам труба. Он не будет разбираться, кто виноват.
Рома кивает, вид у него затравленный:
– У тебя есть идеи? Я спёкся. Она ничего не желает слушать, как об стенку горох.
Сеня хмурится, вытаскивает из-за пояса два старинных шестизарядных кольта, решительно сдирает с шеи платок, сбрасывает на пол проткнутую стрелой ковбойскую шляпу. Ромал смотрит на две одинаковые шляпы с отвращением, тянет просительно:
– Может, я всё-таки глушак врублю? Ну, на всякий пожарный.
– Только на самой малой.
Рома обрадованно щёлкает переключателем.
Антураж Дикого Запада пропадает, смолкают тамтамы. Теперь сидящая на диване с ногами Воображала похожа не на попавшего в плен индейского вождя, а просто на смертельно обиженного ребёнка. Сеня смотрит на неё задумчиво, говорит Роме:
– Ты прав, в таком состоянии её не прошибить, слушать не станет. Нужно встряхнуть как следует, пусть выкричится… хорошо бы, чтобы заплакала, тогда вообще всё сработает. Ладно, с богом…
И – Воображале, громко и агрессивно:
– Да, чёрт возьми, мы говорили о ногах! Не о твоих кривых макаронинах, разумеется! У тебя не такие ноги, чтобы о них хотелось говорить! Мы говорили о Юлькиных ногах, ясно?! И я не обязан перед тобою отчитываться! И разрешения у тебя спрашивать, о чём мне можно говорить, а о чём нельзя, тоже не намерен! Ясно?!
Воображала оскорблённо фыркает, прерывая молчание:
– Враньё! Все враньё! У меня ноги не кривые! А вы и вчера замолкали! И раньше! Не могли же вы всегда обсуждать её жирные ляжки!
– Не твоё собачье дело! – кричит Сеня обрадованно, – Имею полное право обсуждать любые ноги, когда хочу!
– А вчера с самой Юлькой чьи ноги ты обсуждал? – Воображала тоже переходит на крик.
– Не твоё собачье дело! Есть у тебя твои игрушки – вот в них и играй! А во взрослые игры не лезь! Ясно?!..
– Игрушки?! – Воображала вскакивает. – Мне предлагают играть в игрушки?! И когда?! Сейчас! Когда дорога каждая пара рук, каждая минута, когда под угрозой существование самого человечества – они спокойно обсуждают женские ляжки, а мне предлагают играть в игрушки!!! Знаете, кто вы? Вы вредители! Враги человечества! Я выведу вас на чистую воду!!!
Она потрясает перед лицом ошарашенного Сени маленьким кулачком, лицо фанатичное, глаза безумные. Сеня резво отпрыгивает за стол, шипит сквозь зубы, обречённо:
– Вот влипли! Ну, крокодил! Ну, сволочь! Не мог масонами ограничиться!
Воображала пытается дотянуться до него через стол, её пальцы хищно скрючиваются, руки становятся похожи на лапы стервятника, зубы оскаливаются (клыки заметно увеличены). Но Сеня старается перемещаться так, чтобы между ним и Воображалой всегда находился стол, а стол этот слишком широк, и дотянуться через него ей не под силу. На замершего у мониторов очень бледного Рому Воображала вообще не обращает внимания. Вся её ярость направлена на Сеню, зайцем прыгающего вокруг стола. Она кружит за ним, как тень, смотрит ненавидяще, тянет скрюченные пальцы с загнутыми когтями, шипит:
– Наймиты инопланетных монстров! Я до вас доберусь! Я сразу вас раскусила! Вы не случайно отстраняли меня от работы! Пытались усыпить бдительность при помощи мороженого! Не выйдет, господа хорошие! Распечатки, да?! Никаких больше распечаток!!!
Сеня истерично смеётся. Всхлипывает, опять смеётся. Говорит Роме (голос высокий, нервный):
– Узнаешь лексикончик?! Старая задница!..
У Ромы белые даже глаза. Он что-то шепчет одними губами, потом повторяет немного громче:
– Сеня, она свихнулась… Окончательно. Я видел, я знаю, работал с такими… Чёрт, Алика же предупреждали насчёт ЛСД…
Воображала делает в его сторону быструю отмашку когтистой лапой. Рома взвизгивает уже в полный голос, отпрыгивая за край стола:
– Она свихнулась, Сеня, сделай что-нибудь!
Воображала резко оборачивается, вид озадаченный. Замирает и всё остальное, словно на стоп-кадре – прячущийся за столом Сеня, Рома в нелепой позе и с открытым ртом. Упавший со стола пластиковый стаканчик неподвижно завис в воздухе, выплеснувшийся кофе застыл амебообразной резиновой кляксой. В движении остается одна Воображала. Вернее – уже не одна. Она раздваивается – одна ускользает за кадр, а вторая начинает корчить дикие рожи, волосы её встают дыбом, из ушей валит дым, глаза дико вытаращиваются и начинают вращаться каждый сам по себе, уши удлиняются, заостряясь, из угла перекошенного рта вываливается полуметровый язык…
– Не верю! – говорит совершенно спокойно первая Воображала.
Рыжее чудище, уже совершенно ни на что не похожее, начинает трястись и визжать, одновременно отращивая десятисантиметровые клыки и такие же когти, быстро суёт руки а-ля Фреди Крюгер Воображале прямо в лицо. Жест не угрожающий, а, скорее, заискивающий, почти детский – глянь, что у меня есть.
Воображала смотрит скептически. Монстр вопросительно повизгивает. Воображала обходит его вокруг, осматривая со всех сторон критическим взглядом, трёт в задумчивости подбородок. Монстр следит за ней с опаской, вывернув голову на 180*, и пытается вилять свежеотрощенным хвостом. Хвост рыжий и очень лохматый, упруго загнутый кверху, как у длинношерстной борзой (всё это время Рома и Сеня находятся в застывшем состоянии, неподвижными отпечатками на заднем плане, а стаканчик с кофе так и не долетел до пола).
Воображала двумя пальцами брезгливо поднимает рыжий хвост за кончик, качает головой, отряхивает руки, роняет неодобрительно:
– Чушь собачья…
Монстр поскуливает, нерешительно виляет хвостом. И тут же отчаянно взвизгивает – Воображала безжалостно отрывает этот хвост. Срывает с монстрообразного дубля рыжий косматый парик, кусками сдирает слоистую маску с лица, обламывает когти, выдирает вставную челюсть. Одёргивает рубашку, поправляет волосы, говорит удовлетворённо:
– Обойдёмся без лишней экзотики. Внимание! МОТОР!
(Закадровая суета, женский голос:» Кадр бырбырбыр, дубль бырбырбыр». Щелчок. Мужской голос: «Поехали!»).
– Она свихнулась! – взвизгивает Рома, отпрыгивая за край стола.
Воображала оборачивается. Никаких клыков-когтей, личико обиженного ангелочка: бровки домиком, губки бантиком, глаза сиротки Марыси.
– Я поняла… – говорит она тихо, – Это не вы… Это я… То есть, это вы думаете, что я… Вы меня считаете ихней шпионкой, правда? Потому и не доверяете.
Огромные глаза переполняются слезами, крупные капли градом катятся по щекам. Воображала садится на пол, скорбно покачивая головой:
– Злые вы. Уйду я от вас…
– Это я отсюда уйду! – говорит Сеня с тоской. – В спецназе – и то спокойнее было!..
*
смена кадра
*
Воображала, танцуя, идёт по коридору. Лицо сияющее, голова запрокинута, глаза закрыты. Звучит бравурный марш, синий плащ вьётся за спиной как крылья (на ней костюм «леди Вольт»). Продолжая кружиться и не открывая глаз, плавным и точным движением заныривает в свою комнату (марш теперь звучит приглушённо).
От двери пункта слежения ей вслед смотрят истерзанные Сеня и Рома. Грязные и мокрые халаты висят тряпками, на шее у Ромы – обрывок ковбойского платка, у Сени из оторванного с мясом кармана торчит сломанная стрела. Он пытается закурить, но ломает третью сигарету подряд. Глаза дикие.
– А не слишком ли? – спрашивает Рома неуверенно. Сеня опять пытается прикурить, на этот раз роняет зажигалку. Руки у него дрожат. Голос хриплый:
– Там двенадцатый уровень сложности. Что она сможет понять?..
– А… вдруг?
– Не глупи. Пусть побалуется… или ты что – хочешь, чтобы она – опять?!
Рома содрогается всем телом. По его лицу видно, что он совсем этого не хочет.
*
смена кадра
*
Дежурная часть.
За столом теперь Михалыч, по уныло-терпеливому лицу видно, что дежурство не относится к числу его любимых занятий. Лейтенант на этот раз выглядит гораздо веселее, удобно устроившись на краю стола. Разгневанный человечек потрясает перед ними стопкой отпечатанных листов:
– …это нельзя даже назвать просто хулиганством!.. Это же форменная дискредитация! И что характерно – намёк на мою профессиональную несостоятельность! Злостная порча оборудования! Пришлось вызывать бригаду специалистов… Что характерно – они до сих пор не смогли устранить! Форменный бандитизм! Да если бы только этот вирус! Что характерно – повсеместно ведь, понимаете?! Повсеместно!
Михалыч смотрит страдальчески, говорит успокаивающе:
– Хорошо, хорошо, я понял… но от нас-то вы чего хотите? Поймать этих хакеров? Хорошо, мы будем их ловить… Заявление вы написали, мы его приняли. Теперь несколько стандартных вопросов. Подумайте, кто из ваших коллег мог бы сотворить эту грубую шутку? Не торопитесь, хорошенько подумайте.
– Коллеги! – человечек презрительно фыркает. – Сказали бы уж лучше – завистники. Было бы правильнее! Что характерно, любой бы из них был бы только рад! Но вряд ли. Кишка тонка. А эти гадёныши будут безнаказанно…
– Хорошо, хорошо, – Михалыч успокаивающе поднимает ладони. – Мы обязательно проверим. И, если окажется…
