Текст книги "Дыра"
Автор книги: Светлана Шипунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой жена хочет шубу, а дочь – замуж
Дома первого зама Козлова ждал тяжелый разговор с женой. Едва он переступил порог, жена набросилась на него с кучей вопросов, ответа на которые он и сам толком не знал.
– Вася! – закричала жена. – Что творится в городе? Все только и говорят о конце света. Я тебя умоляю, скажи мне правду! Ты можешь людям не говорить, но мне ты должен сказать! Что, действительно есть такая угроза?
– Не исключено, – мрачно сказал Козлов, переобуваясь в тапочки.
Жена упала на диван и залилась слезами.
– А как же… я ведь к маме хотела съездить, шубу хотела купить новую, я ведь хорошей шубы в жизни своей так и не поносила.
– Какая шуба? Что ты, Нина, плетешь такое…ты соображаешь? Тут, можно сказать, Земля с оси вот-вот слетит, а она – шубу!
Нина на секунду замолчала, подумала и разразилась новой порцией рыданий.
– Васенька, миленький, дорогой, давай срочно уедем куда-нибудь, все продадим и уедем, помнишь, в прошлом году ты сам говорил, что хорошо бы за границу, а?
– Нина, ты дура. Тебе говорят, Земля, понимаешь такое слово – Зем-ля! – полетит к такой матери, куда ты уедешь? Везде то же самое! Ты что ж думаешь, у нас в Пропащенске конец света, а в ка-ком-нибудь Гондурасе нету? В том-то и дело…
– Так говорят, что именно с нас первых и начнется.
– Ну, тем более. Если у нас рванет – нигде мало не покажется.
Нина затихла и смотрела полными ужаса глазами на мужа.
– Васенька, а что же нам теперь делать?
– Ничего не делать. Жить, как жили, и ждать, может, еще пронесет, может, наврал все этот француз поганый…
– А сколько времени нужно ждать, Вася?
– А я знаю? Может, месяц, а может, год. Дай лучше пожрать чего-нибудь.
Хлюпая носом, Нина двинулась на кухню. Козлов еще посидел в кресле, посмотрел на книжный шкаф, в котором плотно, один к одному стояли нетронутые человеческой рукой тома подписных изданий «Огонька» и «Дружбы народов», на люстру, отблескивающую в полумраке хрустальными подвесками, на большую картину на стене, изображавшую охотников на привале и, сказав самому себе «Хрен знает что творится…», пошел ужинать.
Они уже допивали чай, когда в квартиру ворвалась вся растрепанная, в курточке нараспашку дочь их Вероника и с порога затарахтела:
– Я все знаю, у нас в школе даже уроки отменили, потому что все учителя ходили на митинг к вашей, папочка, мэрии, и мы с девчонками тоже ходили, а там та-а-акое говорили! Наш учитель по ОБЖ…
– Что еще за ОБЖ? – перебил Козлов.
– Основы безопасности жизни. Так вот, наш учитель по ОБЖ сказал, что никакие противогазы, никакие бомбоубежища, ничего не поможет, если ЭТО начнется.
– Паникер чертов, его поставили детей учить, а он, как старая бабка, сплетни разводит! – плюнул Козлов.
– А что, скажешь, неправда, да? В Библии тоже написано!
– В Библии! – передразнил Козлов. – Ты хоть ее читала?
– А у нас она есть?
– Василий! Вероника! – прикрикнула на обоих Нина. – Не ругайтесь! В такой ситуации надо, наоборот, быть ближе друг к другу, в церковь идти, молиться и свечки ставить, хуже не будет!
– Да ну вас, достали! – Козлов хотел было уйти, но дочка схватила его за рукав и усадила назад.
– Папа, мама, послушайте меня, только не перебивайте. Раз такое дело, что конец света наступает, то я тоже хочу успеть пожить. Вот. Поэтому… В общем, я выхожу замуж, пока не поздно. Спокойно! Я еще не все вам сказала. Свадьбы мне никакой не надо, я просто завтра, нет, даже сегодня перейду жить к нему и все.
Нина упала головой на стол и завыла дурным голосом, а Козлов схватился было за вилку, потом бросил ее с размаху в мойку, так что все там загремело, и спросил как можно спокойнее:
– К кому это к нему?
– К нашему учителю по ОБЖ. Я его люблю.
– Я тебе сейчас такого ремня всыплю, что ты у меня не только ОБЖ забудешь, но и весь остальной алфавит!
– Папа! – совершенно спокойно сказала Вероника. – Что ты говоришь, подумай сам! Да может нас сегодня ночью всех накроет этим… я не знаю, чем там должно накрыть – и все. Понимаешь ты, все! Ни тебя, ни меня, ни мамы, ни Вовки, никого не будет! Так какая тебе разница, как я, твоя дочь, проживу эту свою последнюю в жизни ночь! – При этих словах слезы заблестели у нее в глазах. – Вы-то с мамочкой успели пожить, а нам за что так не повезло, почему это я должна умирать, не узнав радостей любви? Тем более, что я их все равно уже немножко попробовала, но это не считается, я хочу нормально и как следует, а не… в спортзале на матах. (Последние слова она произнесла почти шепотом, себе под нос.)
__ Что ты сказала, паршивка такая? – подняла голову от стола Нина. – Повтори!
– Что слышала!
– А об отце ты подумала? Отец на такой должности, не сегодня – завтра станет мэром города, а ты…
– Кто мэром? Папочка? Счас! Их сегодня всех оттуда выкинули!
– Как выкинули? Кого выкинули? – не поняла Нина. – Вася, тебя что, опять в отставку?
Козлов с ненавистью посмотрел на дочь и сказал:
– Мелет, сама не знает что. Никого ниоткуда не выкинули. Хотели, да не смогли, кишка тонка.
– Кто хотел?
– Кто-кто… Дуры вот такие же, как ты! Хлебом не корми, только дай на площади поорать! Они думают, что это так просто – городом руководить в наше время! Пускай попробуют, я на них посмотрю!
Заметив, что жена схватилась за сердце, как она всегда хваталась, когда дело оборачивалось не в ее пользу, Козлов сказал примирительно:
– Ну, ладно, ладно, только без истерик. У нас выпить есть?
Вероника метнулась к шкафчику и достала «мерзавчика». В это время у входной двери послышалось шевеление ключа и тихо, крадучись, вошел сын Козловых Вовка. Он думал, что все уже спят, но застал своих в довольно возбужденном состоянии.
– Чего это вы такие? О! А пьете по какому поводу?
– Повод еще тот, – сказал Козлов. – Сестричка твоя замуж собралась, да хоть бы еще замуж, а то так, пойду, говорит, к нему жить и все.
– К этому, что ли?
– Так. Значит, тут все в курсе, кроме меня.
– Не переживай, пап, он нормальный мужик, староват, конечно, для нашей Верки, но любовь, как известно, зла…
– Э! Подожди-ка! А сколько ему лет? – спохватился Козлов.
– Тридцать шесть, – буркнула Вероника и выскочила из кухни.
Мать пошла за ней и слышно было, как они сначала громко кричали, а потом стали говорить все тише, тише и наконец зашептались.
Вовка прикрыл дверь и подсел к столу. Отец налил ему полрюмочки.
– Пап, – сказал Вовка, когда выпили. – Тебя достали, да?
– Ничего, мне не привыкать, – гордо сказал Козлов, закусывая соленым грибком.
– Ну, если ничего, тогда я тоже хотел сказать тебе одну вещь…
Козлов вздрогнул:
– Что еще? Тоже жениться?
– Да прямо! У меня проблема посерьезнее немножко. – Он посидел, покатал хлебный шарик, искоса поглядывая на отца, тот молчал, готовый, кажется, ко всему. – Понимаешь, пап, я тут деньги должен одному человеку. Он мне еще в позапрошлом году давал, под проценты, а вчера услышал про все эти дела и говорит: «Извини, брат, но мне деньги сейчас нужны». Конца света испугался, придурок, представляешь?
– Сколько? – спросил отец.
– Тысячу.
– Чего?
– Ну не рублей же!
Козлов с интересом уставился на сына:
– А куда это ты дел такую сумму?
– Пап, ну ты пойми, если бы не все эти дурацкие сплетни, которые распространяются, между прочим, во вверенном тебе городе, ничего бы сейчас отдавать не надо было, а через год я бы сам раскрутился и тебя даже не беспокоил бы.
– Куда ты потратил такую сумму, я тебя спрашиваю.
– Пап, ну давай не будем про это, а? Куда потратил, туда потратил, факт тот, что денег нет.
– У меня тоже нет.
Вовка еще налил самогона – отцу и себе:
– Слушай, пап, а что, это серьезно насчет конца света? Ты сам веришь или нет?
– Серьезно. Так что можешь долг не отдавать, они ему все равно не понадобятся, – сказал Козлов и вышел из кухни.
Вовка допил и тихо выругался. Номер не прошел.
А в детской Нина сидела на диване и рыдала, наблюдая, как Вероника достает из шкафа и кидает в школьную сумку свои юбки и кофты. Козлов заглянул, сказал: «Да успокойся ты, пусть эта дура идет!» – и пошел спать.
Засыпая, он думал о том, что завтра надо будет срочно собрать политсовет партии и обсудить сложившуюся ситуацию – кто виноват и что делать. Пока инициативу не перехватил Нетерпыщев.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой героя предают друзья, жена и собственная телекомпания
В Москве тем временем стали постепенно забывать про Гогу. Поначалу много говорили о нем по телевидению, строя догадки одна другой ужаснее. То говорили, что он, вероятно, похищен чеченскими террористами с целью получения выкупа и все ждали, когда сумма выкупа будет названа и начнется обычная торговля. Но из Грозного шли сообщения о том, что никакого Гоги в Чечне нет, никто его не захватывал, тамошние власти валили все на российские спецслужбы, а те, в свою очередь, хранили гордое молчание. Потом появилась версия, что он удрал за границу и спокойно проживает где-то на Мальдивских островах, в собственном, заранее купленном доме, при всех своих миллионах. По этому поводу Госдума даже сделала запрос в Генеральную прокуратуру, но ответа никакого не получила, там было не до Гоги – в очередной раз менялся генеральный прокурор. Что касается семьи и нескольких близких человек из окружения пропавшего, то они были уверены, что произошло заказное убийство, что это дело рук его политических врагов и конкурентов по бизнесу, и молчали, опасаясь теперь за свою собственную жизнь. Партия, к которой он формально принадлежал, на своем очередном съезде обвинила в «трагическом исчезновении с политической сцены такого выдающегося деятеля демократического движения, каким был…» – коммунистов и пообещала, что не простит им этого никогда. «Нас хотят запугать, – высоко задирая голову и раздувая ноздри, говорил, словно у гроба товарища, один из лидеров партии, хотя на самом деле стоял в этот момент на трибуне, – но мы не из робкого десятка! Нас не запугаешь!» За спиной у него маячили при этом четыре охранника и еще трое сидели в первом ряду в зале.
Шло время, и другие важные события оттеснили на задний план историю с пропавшим полити-ком-миллионером, а вскоре о нем и вовсе перестали вспоминать и что-либо говорить.
И вдруг в конце сентября в дирекции одной из телевизионных компаний, где Гоге принадлежал основной пакет акций, раздался звонок, и голос самого Гоги произнес как будто с того света (такая плохая была слышимость):
– Это я.
Далее опешивший и не сразу поверивший своим ушам генеральный директор канала, успевший за это время прибрать к рукам оставшееся бесхозным телевизионное хозяйство, узнал, что настоящий хозяин жив-здоров, был действительно похищен, но никакими не чеченцами, а самым настоящим НЛО (в этом месте разговора гендиректор решил, что Гога звонит из сумасшедшего дома) и теперь находится в городе Тихо-Пропащенске…
– Где-где? – переспросил гендиректор.
– В Тихо-Пропащенске.
– Где это? – с ужасом спросил гендиректор.
Произошла пауза, видимо, говоривший сверялся с картой, после чего сообщил:
– Примерно 45 градусов восточной долготы.
«Одно из двух, – подумал гендиректор, – или он действительно звонит из психушки, или кто-то нас разыгрывает». Но голос был Гогин, и интонация неподражаемая. Гендиректор решил дослушать этот бред до конца, а там уж решить, как реагировать.
Еще в течение нескольких минут голос с того света требовал немедленно прислать за ним самолет, в противном случае грозил крупными неприятностями лично гендиректору, всей телевизионной компании и еще кое-кому в Москве. Не успел гендиректор ответить, как на том конце провода послышались щелчки, шорохи и протяжное гудение, похожее на вой ветра в трубе. Гендиректор сообразил не класть трубку на рычаг, связался с телефонной станцией и поинтересовался, откуда был звонок. На станции долго выясняли и сказали, что точно сказать не могут, но откуда-то издалека, предположительно из Дальневосточного региона.
Гендиректор посидел, подумал и решил, что если все это правда, то можно раскрутить из этой истории неплохую сенсацию. А если неправда, – тем хуже для Гоги и лучше для всех остальных, но сенсацию все равно можно раскрутить. Подумав так, он вызвал к себе ведущего обозревателя канала и шефа новостных передач.
Уже вечером в эфир пошло сенсационное сообщение о том, что пропавший несколько месяцев назад Гога, возможно, жив-здоров и не исключено, что скоро вернется в Москву. В следующие дни эта новость звучала на всех каналах в числе первых, час от часу обрастая новыми подробностями. Сообщалось, например, что возвращение его связано с намерением выставить свою кандидатуру на предстоящих в 2000 году выборах президента, что вызвало в свою очередь шквал негативных комментариев со стороны других претендентов на этот пост. Кое-кто из них грозил Гоге в случае появления в Москве немедленным разоблачением его прошлых «грязных делишек в правительстве». Другие намекали на имеющиеся у них видеозаписи, якобы сделанные в свое время в известном столичном клубе, где собираются мужчины нетрадиционной ориентации.
Третьи обещали обнародовать данные о его связях с преступным миром. А из недр Генеральной прокуратуры произошла утечка информации о будто бы давно уже возбужденном против него уголовном деле сразу по нескольким статьям, из чего ведущий новостей, озвучивший утечку, сделал вывод, что Гога может быть арестован прямо у трапа самолета.
Неожиданную позицию заняли и лидеры партии, еще недавно клявшиеся памятью друга и публично о нем горевавшие. Они срочно собрали пресс-конференцию, где решительно опровергли всю информацию, связанную с якобы возвращением их бывшего товарища, назвали ее провокацией коммунистов и пообещали подать в суд на телеканал, первым распространивший скандальную новость. Дело в том, что на последнем съезде партии с большим трудом, но была проголосована тройка лидеров, которой предстояло возглавить список партии на парламентских выборах. Чудесное воскрешение и возвращение Гоги сильно осложнило бы внутрипартийную ситуацию, так как пришлось бы состав тройки пересматривать. Не слишком обрадовалась хорошей новости и жена Гоги Марина, успевшая к тому времени близко сойтись с одним его другом (у Гоги был с ним общий бизнес) и как раз собиравшаяся ехать с ним отдыхать на Мальдивские острова.
Когда через пару дней Гога-Гоша снова вышел на связь с Москвой (на этот раз он позвонил президенту банка, в котором состоял соучредителем и вице-президентом), банкир, явно недовольный тем, что он звонит именно ему, сказал:
– Послушайте, Гога, зачем вам все это нужно? Зачем вам сюда возвращаться сейчас? Вы не представляете, что тут творится. Это просто конец света какой-то.
Услышав про конец света, Гога страшно заволновался и хотел было сказать, что и тут, в Тихо-Пропащенске, все ждут этого самого конца света, и неужели действительно есть такой прогноз, но сдержался и только спросил:
– А что такое?
– Ну вы же телевизор смотрите там, сами должны знать.
– Ничего я не смотрю, здесь света нет.
– Ах, вон что. Так вы и в самом деле ничего не знаете?
– Говорю же вам – нет.
– Так вы счастливый человек, Гога. Я вам серьезно советую оставаться пока там, где вы находитесь. Целее будете. И нам спокойнее. Представляю, что тут начнется, если вы появитесь.
– Да не желаю я здесь оставаться! – крикнул Гога, но в трубке уже загудело, и связь отключилась.
Оба раза Гога-Гоша звонил из одного закрытого за ненадобностью учреждения, где сохранилась в целости и сохранности некая специальная связь, про которую, конечно, и Христофор Иванович знал, но держал про запас, на самый уж крайний случай, его даже устраивало, что нет ни с кем связи, так ему было спокойнее. Приводили же Гогу-Гошу в это закрытое учреждение под покровом ночи Дулин и Волобуев, когда-то сами в этом учреждении служившие и знавшие там все ходы и выходы. Во все время разговора Гоги-Гоши с Москвой они находились рядом и услужливо светили ему спичками.
– Ну что? – спрашивали они Гогу-Гошу. – Пришлют самолет?
Тот злился и не отвечал.
В первые дни своего пребывания в Тихо-Пропащенске больше всего он переживал из-за того, что все дела в Москве вершатся теперь без него, что вот уже 99-й кончается и 2000-й на носу, а он совершенно не в курсе, что происходит, какая на данный момент обстановка в Кремле, кто командует в Белом доме, что с выборами в Думу (ведь должны были отменить, но смогли ли?), в каком состоянии президент (по осени у него обычно хандра и нездоровье) и что с главными выборами, удалось провести тот план, о котором договаривались еще весной, или нет? Какой, наконец, курс доллара на сегодня, что с акциями и зарубежными вкладами? Уже продолжительное время он ровным счетом ничего не знает. Оказывается, самое страшное для такого человека, как он, остаться без информации. Если бы кто-то всерьез решил «изъять» его из оборота, ничем при этом не рискуя, то лучшего способа и придумать невозможно, как забросить его в эту дыру. Конечно, случайность – дурацкая, нелепая, хуже не придумаешь. Нашли кого похищать! Мало им простых, никому не нужных людей, ничего для государства не значащих, – ловите, похищайте! Так нет же, они хватают посреди дороги того, от которого столько зависит в России, без которого ни одно крупное дело до сих пор не делалось. Да еще калечат ему память, столько дней прошло, а до сих пор: тут помню, тут не помню… Негодяи, подонки, ничтожества!
Только однажды ему вдруг пришла в голову, но тут же показалась чересчур уж фантастической мысль о том, что все это подстроено специально. Но кем? Неужели у левых сохранились такие позиции в ВПК и космической отрасли, что они могут… Могут – что? Нет, ну были же у них какие-то секретные программы, возможно, и контакты были с «этими» (он уже называл их про себя так, как все здесь называли), кто это теперь знает? Конечно, программы законсервированы, институты закрыты, людей практически не осталось, но кто может поручиться, что где-нибудь не сидит фанатик, псих, знающий некий ключ, код… Нет, фантастика, бред. Все, что с ним произошло, – чистой воды случайность. Возможно, он слишком часто мелькал в телевизоре, вот его и засекли. Надо во что бы то ни стало вернуться в Москву и восстановить свои позиции. Время уходит, утекает, как вода сквозь пальцы, еще немного – и будет поздно, другие решат судьбу России после 2000 года без него. И тогда, если он даже сумеет вернуться, места ему уже не будет, потому что свято место в России пусто не бывает.
После двух неудачных попыток связи с Москвой он, наконец, испугался по-настоящему. А ведь так, думал он теперь, можно и на всю оставшуюся жизнь здесь застрять. И никогда больше не увидеть Москву, не промчаться по ней с мигалками и сиреной, боковым зрением отмечая на каждом перекрестке, как козыряют тебе гаишники; не заехать на часок в Кремль – просто так, поболтать; не ощутить этого приятного щекотания в груди, когда в коридорах Белого дома с тобой раскланиваются министры; не услышать, сидя где-нибудь в сауне, своего голоса в телевизоре и не сказать устало: «Опять меня показывают? Пятый раз за сегодня!» Лишиться всего этого и жить как обыкновенный человек? Не жить, потому что все другое – не жизнь, а прозябать, влачить существование, как еще это называется? – коптеть, пропадать… Ну да, Тихо-Пропащенск. Вот именно.
Еще через пару дней он предпринял последнюю попытку договориться с кем-нибудь в Москве и позвонил человеку, которого считал своим другом. Тот был в курсе исходящих от Гоги в последние дни сигналов «SOS», но не очень верил в них, считая, что все это придумали для каких-то своих целей журналисты. Даже услышав в трубке знакомый голос, он не стал себя разубеждать и решил, что ему лучше и дальше продолжать не верить. Тем более, что билеты в Шри-Ланку, а оттуда на Мальдивские острова уже у него в кармане, и Марина, соломенная вдова Гоги, вот она, рядом, ластится к нему и воркует: «Ну кто там опять? Ты можешь не брать трубку?»
– Послушай, – взмолился Гога-Гоша. – У меня только один вопрос, последний, это очень важно для меня, я тебе потом все объясню. Напомни, пожалуйста, как моя фамилия?
– А! – сказал друг. – Вот с этого надо было и начинать.
И с легким сердцем повесил трубку.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой жители Тихо-Пропащенска встречают Новый 2000 год
Всю осень Гога-Гоша предпринимал отчаянные попытки вырваться из своего заточения. Звонить ему больше не позволяли, объясняя это тем, что оставленный на случай чрезвычайной ситуации резерв спецсвязи уже использован и притом впустую. «Если теперь что случится – землетрясение или еще что, – говорил Ду-лин, – никто этого не узнает, погибнем тут в полной неизвестности». И очень просил Гогу-Гошу не рассказывать Христофору Ивановичу про их ночные сеансы связи. «Мы ж тебе поверили как человеку, – добавлял Волобуев, – а ты оказался трепло!» Гога-Гоша глотал унижение, которое прежде не простил бы никому, и молчал. Но про себя строил все новые планы спасения. Он даже написал несколько отчаянных записок, начинавшихся обращением: «Люди мира!..». Одну из них, свернув трубочкой, он засунул в выпрошенную у Антонины Васильевны пустую бутылку и бросил в речку Пропащенку, предварительно выяснив, что через несколько километров она впадает в океан. Другую привязал на шею небольшому сизому голубю, которого поймали для него мальчишки. При отправке присутствовал сам начальник почтамта Жмулюкин, собственно и подсказавший Гоге-Гоше эту идею.
– Как думаете, долетит? – спрашивал Гога-Гоша, глядя в небо, где в недоумении кружил отпущенный им голубь.
– Долетит, – отвечал начальник почтамта. – Если, конечно, ПВО не собьет где-нибудь под Хабаровском.
Постепенно к Гоге-Гоше все в городе привыкли и многие ему даже сочувствовали, особенно женщины. Особенно одна женщина – Люба. Стало уже холодно, и она связала ему теплые носки и пуловер. В этом пуловере Гога-Гоша сел однажды на велосипед, правда, небольшой, подростковый, взятый им у мальчишек якобы прокатиться, и рванул на нем по дороге, ведущей, как он заранее вычислил, на запад. Но велосипед был старый, через пару километров у него лопнула ось и заднее колесо отлетело, а сам Гога-Гоша свалился в кювет. Некоторое время он лежал там, не шевелясь, потому что страшно устал крутить педали, и был даже рад, что велосипед сломался. Бросив его на обочине, он еще немного посидел рядом, отдохнул и пешком вернулся в город.
Между тем закончилась осень, и настала зима. Зимой в квартирах было холодно, как на улице, спали в одежде, наваливая сверху все, что было в доме – одеяла, пальто, шубы, даже ковры поснимали со стен и укрывались ими. Воду берегли, расходовали экономно, зимой на родник не находишься – скользко. Несешь, несешь ведро, поскользнулся, упал, всю воду пролил, да и замерзала она на ходу. Спать ложились рано, с наступлением темноты, чтобы не жечь свечи и керосиновые лампы; керосин (у кого еще был) экономили для готовки, другие (большинство) варили еду на кострах, которые разжигали теперь прямо в подъездах, защищаясь таким образом от ветра и снега.
Гога-Гоша жил теперь у Любы, которая очень о нем заботилась и была бы, пожалуй, идеальной женой, если бы хоть немного ему нравилась. В тот день, после штурма мэрии, Люба долго стояла на площади, ожидая, что, может быть, кто-то или даже сам Гога-Гоша выйдет наружу. Но никто не выходил. Тогда она сама прошла через разгромленный двор, по которому ветер гонял обрывки плакатов и пустые коробки из-под консервов, и постучалась в дверь мэрии. Никто не открыл ей и даже не отозвался. Она стала обходить здание по периметру и заглядывать в окна, часть которых была разбита. И в одном окне увидела того, кого искала. В глубине кабинета, на диване сидел Гога-Гоша. Голова у него была перевязана, лицо бледное и, как показалось Любе, злое.
– Гоша! – окликнула его Люба.
Он вздрогнул и посмотрел в окно.
– А я за вами, – просто сказала Люба, как будто договаривалась с ним об этом или как будто он ее об этом просил. – Пойдемте ко мне, я вас молочком попою, отдохнете.
Ни слова не говоря, Гога-Гоша встал, открыл окно (при этом осколки стекла посыпались на пол), осторожно влез на подоконник и спрыгнул к Любе. Дома она спросила его:
– Зачем вы ножницы унесли тогда?
– Ножницы? Какие ножницы? – не сразу понял Гога-Гоша. – А, ножницы… Это машинально. Вырезал страницу и сунул в карман. Дурацкая привычка. Они в КПЗ остались.
– Ну и бог с ними, – сказала Люба.
В первую ночь она постелила ему на топчане, а сама легла в кухне на раскладушке. Гога-Гоша ничего по этому поводу не сказал, вроде как и не заметил. Так продолжалось несколько дней. Но однажды он так замерз ночью, что, проснувшись от холода, позвал Любу. Она пришла из кухни и села на топчан, с краю.
– Послушайте, Люба, – сказал Гога-Гоша, не видя ее, а только слыша в темноте ее дыхание. – Мы с вами взрослые люди. Давайте спать вместе. Холод собачий.
У Любы заколотилось сердце, она ничего не ответила и молча влезла под два одеяла и шубу, которыми был укрыт Гога-Гоша (чем сама она укрывалась на своей раскладушке, он ни разу не видел, так как Люба всегда ложилась позже, а вставала раньше).
Каждое утро он как на работу ходил в мэрию. С Христофором Ивановичем у них установились особого рода отношения, наблюдая которые со стороны, можно было подумать, что мэр здесь – Гога-Гоша, а Христофор Иванович при нем так, вроде помощника, во всяком случае лицо подчиненное. Он теперь и шагу не делал без консультации со своим молодым, как он думал, другом (на самом деле глубоко презиравшим Христофора Ивановича). Мэр считал Гогу-Гошу очень умным и часами говорил с ним о политике, о судьбах России и мира, чем вызывал неудовольствие и ревность чиновников, полагавших, что лучше бы эта парочка придумала, как увеличить натуральный налог на дрова – зима наступала суровая, и дров в мэрии уже не хватало. Чиновники называли Гогу-Гошу «этот».
– Кто у Христофора Ивановича?
– Да «этот» опять сидит.
Его настоящее имя, фамилия и должность в Москве никого уже не интересовали. Все ждали наступления Нового года, веря, что что-то должно случиться – или уж совсем конец, как твердят бабки, или – во что хотелось верить больше – дадут свет и воду. Одно из двух. Но больше всех ждал Нового года Гога-Гоша, сам себя убедивший в том, что именно в новогоднюю ночь каким-то чудесным образом окончится его плен. Он ни с кем не говорил об этом, даже с Любой, и по ночам, лежа рядом с ней на тесном топчане, пытался представить, как это будет. Больше всего он надеялся почему-то на телекомпанию, которой нужны же будут для ночного новогоднего эфира какие-то оригинальные съемки. Когда он еще в самый первый раз говорил с генеральным директором канала, прося его прислать самолет, а тот не соглашался, Гога-Гоша, желая вызвать у него профессиональный интерес, сказал:
– Между прочим, Новый год здесь встречают на девять часов раньше, чем в Москве. Можно сделать классный прямой эфир, опередить всех.
– Дорогое удовольствие, – ответил тогда гендиректор.
И теперь Гога-Гоша надеялся на то, что ближе к Новому году, когда в генеральной дирекции начнется череда совещаний на тему: из чего делать праздничный эфир, чтобы переплюнуть другие каналы, о его предложении вспомнят и все-таки пошлют самолет со съемочной группой, который заодно заберет отсюда и его, Гогу-Гошу.
Наконец, наступил день 31 декабря 1999 года.
Несмотря ни на что, «Комитет-2000» объявил об устройстве городского бала-маскарада. Мэрия неожиданно легко согласилась (после сентябрьского штурма там вообще стали гораздо сговорчивее) и даже разрешила открыть для этих целей вестибюль кинотеатра «Космос», в котором, правда, было еще холоднее, чем на улице. Мало того, некоторые чиновники выразили желание лично поучаствовать в, маскараде и в последние перед наступлением праздника дни вели интенсивные консультации с писа-телем-фантастом Тюдчевым.
Готовясь к новогоднему балу, Люба долго думала, в какой бы персонаж ей нарядиться. Установка «Комитета-2000» была на этот счет очень четкая: в карнавальных костюмах должны были угадываться – хотя бы по небольшим деталям – самые известные люди XX столетия. Люба мысленно перебрала известных ей знаменитых женщин и пришла к выводу, что все они представляют собой фигуры совсем не карнавальные. Летчицы, партизанки, трактористки, космонавт Валентина Терешкова… Хотелось представить образ женщины счастливой, а все известные ей героини под него не очень-то подходили. Конечно, Люба могла бы нарядиться в кинозвезду 30-х годов Любовь Орлову, но для этого у нее не было необходимых внешних данных, только имя и фамилия. Тогда она решила взять литературный персонаж и стала мысленно перебирать разных главных героинь, но скоро обнаружила, что и они все какие-то несчастные, для карнавала совсем не подходящие.
– А можно Татьяну Ларину? – спросила она у Тюдчева.
– Но это же XIX век, а мы уже XX провожаем.
– Нет, – сказала Люба. – Это не XIX век и не XX, это вечное.
– Ладно, – сказал 1юдчев. – В порядке исключения. Но в конкурсе ты не участвуешь.
Что касается Гоги-Гоши, то он категорически отказался от самой идеи напяливать на себя какую бы то ни было маску, заявив, что в детские игры давно не играет. На самом деле причина была в другом. Он тоже не смог найти подходящий для себя персонаж, а советоваться об этом с кем-то ему не позволяла гордость. Мысленно, как и Люба, перебрав всех известных ему живых и литературных героев XX столетия, он сделал для себя неприятное открытие. Оказывается, все они принадлежали к тому периоду, который лично он считал исторически ошибочным и недостойным'прославления хотя бы даже и в карнавальных костюмах. Ну не наряжаться же ему, действительно, в какого-нибудь летчика Чкалова или поэта Маяковского! Но в той жизни, с которой он только и мог себя идентифицировать, героев – при ближайшем рассмотрении – не оказалось вообще. Ну кто? Паша Грачев?
– Я, наверное, вообще не пойду, – сказал он Любе.
– Если вы из-за маскарадного костюма, – сказала Люба (она продолжала говорить ему «вы»), – то можно пойти и без него. Вы у нас и так персонаж экзотический.
Начало карнавала назначено было на десять вечера, но уже за час до того по вестибюлю кинотеатра «Космос» с важным видом прохаживались в шубах, тулупах и валенках разные интересные личности, загримированные головы которых существовали как бы отдельно от шуб и тулупов. Тут были: император Николай Второй в вырезанной из картона короне (поскольку никакой другой отличительной царской приметы бывший директор музея Антиппов придумать не смог); генералиссимус Сталин с трубкой; трое лысых, ходивших гуськом, друг за другом: один, судя по старательному прищуру, – Ильич, другой – с початком кукурузы в руке – Никита, третий – с грубо намалеванным на лысине пятном – Горбачев. Соревновались усами Чапаев в папахе и Буденный с саблей. Причем и сабля, и папаха были настоящие, взятые заядлым рыбаком Колей для себя и друга своего Санька у родного деда Кости.
