Текст книги "Дыра"
Автор книги: Светлана Шипунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
– Бабуля, а бабуля? – спрашивала девочка.
– Что, моя унучечка? – ласково отвечала бабушка.
– А что это такое – конец света?
– Конец света – это конец усему, – отвечала баба Гаша.
– Но как же это будет, бабушка? Разве все люди умрут разом, в одно и то же мгновение? И что – никого, никого не останется? Что, и собачки все умрут, и кошечки? Но как они будут умирать – ночью, что ли, во сне, или днем, на улице? (Прыг, прыг со скамейки на землю, проскакала на одной ножке и стала перед бабушкой.) А я знаю! Где кого застанет ЭТО – тот там и умрет! Как в игре «Замри!». А что же, деревья, дома… это все останется, что ли, и будут такие пустые города стоять? Все вещи на своих местах, а людей-то нет! (Прыг, скок, покопалась прутиком в земле.) А знаешь, бабуля, что? Ведь к нам могут инопланетяне прилететь и всех деток на небо забрать. А знаешь, зачем? Чтобы детки там выросли, а они потом привезут их обратно на землю. И будут на земле все люди новые, хо-ро-о-шие! Потому что детки же плохие не бывают. И я там буду, правда, бабушка?
Бабушка слушает и плачет.
В это время в подъезд заходят две молодые женщины и, поднимаясь по лестнице, негромко переговариваются.
– Но что надо делать, как ты думаешь?
– Надо на всякий случай покаяться в грехах. Ты когда-нибудь каялась?
– Ни разу в жизни. А как это вообще делается, ты знаешь?
– Ну… Идут в церковь и… просят батюшку…
– Это, значит, все ему про себя рассказать, да? Батюшке… чужому человеку…
– Ты не должна думать, что он человек, он – священник.
– Ты его видела?
– Нашего-то? Отца Валентина? Видела пару раз.
– Он слишком молодой, тебе не кажется? Если ему сбрить бороду и переодеть, он, наверное, нашего возраста.
– Ну и что? Ничего страшного. Ты не должна его воспринимать как простого человека. К гинекологу же мы ходим, это гораздо хуже, между прочим…
– Ой, не напоминай!
Женщины, уже дошедшие до дверей квартиры, прыскают со смеху.
– А правда, что он стал гинекологом, потому что с ним в классе ни одна девчонка дружить не хотела, потому что он был самый маленький, самый плюгавый и все такое?
Они заходят в квартиру.
– Да он в моем классе учился! Записочки мне всё писал: «Давай дружить», но потом оказалось, что он и другим девчонкам то же самое писал. Мы его «шибздиком» называли.
– А потом что?
– А потом что? Лет через пять после школы прихожу за направлением на аборт, смотрю и глазам своим не верю – сидит наш «шибздик» в белом халате, смотрит на меня и улыбается. «Раздевайтесь!» – говорит.
– Ну и ты?
– А что я сделаю? У меня срок поджимает, другого гинеколога в поликлинике нет. Разделась, легла на кресло, глаза только закрыла, чтоб его не видеть.
Они смеются, потом спохватываются.
– А про что мы говорили до этого?
– Про конец света.
Воцаряется молчание, потом обе, как по команде, начинают всхлипывать.
В это время раздается стук в дверь, одна из женщин идет открывать и в квартиру вваливаются двое молодых подвыпивших мужчин.
– О! Явились голуби! Вот кому хорошо! Глаза залили – и никаких проблем.
– Вы что, идиоты, решили напоследок все, что в городе осталось, выжрать?
Мужики ухмыляются и заваливаются на диван.
– Девочки, не ругайтесь! Мы вам новость принесли.
– Что еще?
– А то, что вот это самый звездец, про который вы нам утром мозги парили, наступит, знаете, когда?
– Не говори им, пусть помучаются.
– Саня, Коля! Говорите немедленно!
– Ладно, скажем. В последнюю новогоднюю ночь этого тысячелетия! Поняли? Как 12 часов пробьет, так – раз! И звездец. И ни хрена мы в третье тысячелетие не попадаем, потому что недостойны!
– Как в новогоднюю? Кто вам это сказал?
– А вы на рынок сходите, там все говорят.
Женщины перестают ругаться и испуганно смотрят на мужчин, ожидая еще каких-нибудь подробностей.
– Но тут есть одна тонкость, – неожиданно трезвым голосом говорит Санёк. – Все дело в том, что считать последней новогодней ночью. По моим личным подсчетам она наступит только 31 декабря 2000 года. Так что у нас еще целый год и три месяца в запасе! А кому хочется подохнуть пораньше, тот пусть отмечает это дело 31 декабря этого года. Лично я никуда не тороплюсь.
Женщины недоверчиво смотрят на Санька, потом – вопросительно – на Колю. Тот пожимает плечами.
– Вы что пили-то сегодня?
– Не верите, – говорит Санёк обиженно. – Ну, как хотите. Доживем – увидим, кто прав.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой герою препарируют череп и прочищают мозги
Диван в мэрии, конечно, не то, что голый матрас в КПЗ. Стоило Гоге-Гоше прикоснуться щекой к мягкой подушке, как глаза его сами собой закрылись, и он провалился в горячий сладкий сон. И сразу увидел Москву, Садовое кольцо, и как он мчится в своем джипе-«мер-седесе» и хочет повернуть в сторону Кремля, но тут в машине раздается звонок, он снимает трубку и слышит: «Ваша встреча с президентом отменяется, вы нам больше не понадобитесь». Тогда он поворачивает в противоположную от Кремля сторону, чтобы ехать в офис компании, но на подъезде видит, что улица перекрыта ОМОНом, а у входа в офис маячат люди из спецназа, в черных масках и с автоматами. Он резко сворачивает в боковую улицу и решает ехать в банк, чтобы срочно оформить перевод счета, но тут снова раздается звонок, на этот раз на мобильник, и неприятно дрожащий голос управляющего банком сообщает: «Ваши счета только что арестованы». Он опять сворачивает в боковую улицу и долго петляет по центру города, поглядывая в зеркало заднего вида, но никакой погони за собой не обнаруживает. И вот уже его квадратный темно-синий джип стремительно вырывается за пределы Садового кольца и уходит из города на кольцевую дорогу и там мчится на предельной скорости в сторону Шереметьева-2, но на полпути он различает сверху какой-то лишний звук и догадывается, что его, видимо, преследует вертолет. Тогда он съезжает с трассы и ныряет в лесной массив. Последнее, что возникает в памяти, это лесная дорога, перебегающий ее прямо под колесами заяц, дальше – вспышка света в глазах, потом провал, темнота, полное отсутствие картинки и только ощущение тесноты, замкнутого пространства и присутствия рядом кого-то невидимого, но будто впившегося в его мозг и высасывающего оттуда все наличное серое вещество…
…ЭТО не имело внешних очертаний и признаков. Нельзя было назвать ЭТО «помещением», поскольку там не было ни стен, ни дверей, ни окон – ничего такого. Но «открытой местностью» это также нельзя было назвать, у местности все-таки есть кое-какие приметы – хотя бы почва под ногами, хотя бы скудный ландшафт в виде окрестных холмов и оврагов. Ничего такого ТАМ не было. Вообще ничего. ЭТО было как провал в бездну, в темное, не имеющее видимых границ пространство, где перестали ощущаться тяжесть собственного тела, его параметры и оболочка. Словно плоть его мгновенно втянулась в воронку, обращенную внутрь себя и сжалась до микроскопической точки, горошины. И все, что составляло до сих пор его «Я», полностью сконцентрировалось и уместилось в этой точке, в этой горошине и, освобожденное от внешней оболочки, от обременительных телесных подробностей, пребывало во взвешенном состоянии, колеблясь в темноте пространства, или в пространстве темноты, что в данном случае было одно и то же.
– Это что, уже Страшный суд?
Он не спросил, а только подумал спросить, но в мозгу его сам собой прозвучал ответ:
– Нет, Страшный суд выше.
Кто говорил с ним таким образом – он поначалу не видел. Пространство вокруг казалось ему совершенно пустым и беспредметным. Но постепенно из мрака стали проступать какие-то силуэты, они то приближались к нему, то удалялись, то окружали его плотным кольцом и вращались вокруг него словно по орбите… Кто придумал, что они зеленые? Они бесцветные, даже прозрачные, что-то вроде морских медуз, только плоские и сильно вытянутые по вертикали. Сначала они не собирались его препарировать. Просто окружили и рассматривали.
– Это именно тот, кто нам нужен?
– Один из них во всяком случае.
– И он знает ответ?
– Насколько у них вообще кто-нибудь его знает.
– Они что, действуют без всякой программы, наугад?
– Похоже на то.
В какой-то момент он стал видеть все как будто со стороны. Вот они склонились над некой плоскостью, на которой лежит (на самом деле горизонтально висит в пространстве)… Хм, да это же его собственная оболочка, жалкая телесная оболочка, совершенно пустая и никчемная. Что они с ней делают, интересно? Похоже, они прочищают ему мозги. А может, вставляют новые?
– Эй вы! Что вы там делаете?
– Виси и помалкивай.
– Что значит помалкивай? Это все-таки мои мозги! Я не хочу, чтобы в них копались посторонние!
Он не почувствовал, а только увидел со стороны, что черепная его коробка сжалась, словно ее взяли в тиски, что-то в ней щелкнуло, хрустнуло, открылось и закрылось.
– У-у-у! Да тут мозгов-то… На один анализ не хватит.
Потом – полное отключение от ощущений, полное отсутствие всякого присутствия, неизвестно сколько продолжавшееся. Потом снова какие-то слабые ощущения и мысленный вопрос самому себе:
– Я еще жив?
И ответ, отдающийся в мозгу гулко, словно в пустой комнате:
– Еще нет.
Он снова увидел со стороны свою взвешенную в пространстве жалкую телесную оболочку, вокруг которой продолжалось копошение узких и длинных силуэтов.
– Удалось что-нибудь выудить?
– Ничего определенного. У них это называется «каша в голове».
– Значит, они не владеют своим будущим?
– Они не владеют даже своим настоящим.
– Довольно странный результат. Прежде в этом регионе Земли нам попадались более четко спрограм-мированные особи.
Последнее, что он различил, было:
– Работа с объектом закончена.
– Вернуть его назад или пусть болтается здесь?
– Зачем он здесь нужен?
– Но вернуть назад не получится – следующая экспедиция летит в другое полушарие.
– Ничего страшного, сбросите по пути.
Подонки, негодяи, ничтожества! Они ничего от него не добились. Он не выдал им «военной тайны». Прямо Мальчиш-Кибальчиш. Надо будет рассказать Гайдару при случае.
– А чего они хотели от тебя? – спросит Гайдар.
– А хрен их знает! – ответит Гога-Гоша.
И они посмеются и хлопнут друг друга по ладошкам – жест, означающий: «Ай да мы!».
Он не знал, что спит уже целые сутки, просто устал лежать на животе, захотелось перевернуться на спину, но, как только он попытался это сделать, собачьи укусы напомнили о себе, он застонал, вернулся в исходное положение и тут только обнаружил, что лежит на диване в комнате, больше похожей на служебный кабинет, а радом с диваном сидит на стуле и внимательно смотрит на него какой-то пожилой человек.
– А я вас сразу узнал! – сказал Христофор Иванович, натолкнувшись на холодный, недоуменный взгляд гостя. – Да-а… История. Это ж надо! Сроду тут у нас никого не бывало, уж не чаяли дождаться, и вот – на тебе, какой человек к нам залетел, из самой Москвы! Встретили вас, конечно, не того… Но это по недоразумению. Виновные уже наказаны.
– Я не в претензии, – сдержанно заметил на это Гога-Гоша. – Мне бы только с Москвой связаться как-нибудь, а больше ничего.
– Да-а, Москва… Бывал когда-то и я в Москве, в молодые еще годы, студенческие. Как она сейчас? Стоит?
– Стоит, – отвечал Гога-Гоша, нетерпеливо оглядываясь в поисках телефона.
После долгого сна лицо его разгладилось, порозовело, выглядело отдохнувшим, но по-прежнему неприветливым, настороженным.
– Ну и как там, в Москве? Власть нынче какая там? Прежняя еще или уже новая?
– Вы что имеете в виду? – похолодел Гога-Гоша.
– Ваших еще не скинули? – подмигнул ему Христофор Иванович.
– А! Нет, нет, что вы!
Он вдруг подумал, что сам давно уже оттуда и точно знать ничего не может, но решил на эту тему не распространяться.
– А что, построили уже в Москве капитализьм?
– Не вполне, не вполне… – отвечал Гога-Гоша, начиная испытывать неудобство от того, что его расспрашивают о таких вещах.
– А деньги какие сейчас? У вас нет при себе случайно? Посмотреть охота.
Гога-Гоша вспомнил о своей пластиковой карточке, но тут же решил, что она, как и все бывшие при нем документы, наверняка пропала, и лишь на всякий случай потянулся к пиджаку, висевшему в изголовье на стуле. К большому его удивлению, карточка целая и невредимая лежала в одном из карманов. Он вынул и протянул ее мэру. Тот бережно взял в руки, повертел, качая головой и дивясь невиданной штуковине:
– Это что ж, вместо денег теперь такие выдают? Ты смотри, как при коммунизьме. А сколько ж здесь, к примеру?
– Точно не помню. Тысяч двести-триста.
– Рублей? – удивился мэр.
– Нет, что вы! Долларов, конечно.
– А! – зауважал Христофор Иванович. – А рубли, значит, не ходят уже?
– Почему? Ходят где-то…
Христофор Иванович еще поспрашивал – про то, про сё, Гога-Гоша рассеянно отвечал, все время думая только об одном, как ему связаться с Москвой.
– Скажите, уважаемый… как вас? Христофор Иванович? Очень приятно. Я так понял, что вы здешний мэр, да? У меня к вам маленькая просьба. Мне срочно надо бы в Москву позвонить.
– Вот чего не могу, того не могу, – развел руками Христофор Иванович. – Связи нет, отключены мы от связи.
– Ну вот здрасьте… Связи у вас нет, транспорта тоже нет! Это правда, что от вас никакого транспорта нет?
– Чистая правда!
– Послушайте, уважаемый. Вы с какого года мэром?
– Я? Мэром? Так с самого начала. С 1991 года.
– А до этого кем были?
– Я? Директором городского рынка.
– Примерно так я и думал. – Гога-Гоша встал, походил рассерженно по кабинету, зашел сзади и чуть ли не крикнул в ухо порядком напуганному последними вопросами Христофору Ивановичу:
– Плохо руководите!
– Да уж как можем, – обиженно засопел носом Христофор Иванович.
Лежит тут, понимаешь, на его диване целые сутки, да еще недоволен чем-то. Небось, в кутузке бы не так разговаривал. Но – похож, похож, гад, на кого-то, волосы эти рыжеватые, лицо розовое, глаза злые, быстрые… Вспомнить бы, кто он в точности, а тогда уж решать, как с ним лучше разговаривать.
– Что же мне делать прикажете? – продолжал напирать гость. – Не могу же я здесь оставаться в самом деле!
– Отчего же и не остаться? – пожал плечами Христофор Иванович. – Места у нас хорошие, красивые – лес, речка… Пару часов езды – океан. А там такие острова! Мы тут первыми восход солнца видим, Новый год первыми встречаем. Оставайтесь с нами!
Гога-Гоша с презрением посмотрел на мэра и в сильном раздражении плюхнулся на диван. Но тут же вскочил, держась за зад и подвывая от боли. Христофор Иванович подождал, пока гость успокоится, и продолжал гнуть свое:
– Мне вас сам Бог послал. Скажу вам честно: тут все против меня. Только и ждут, чтобы я ушел. А ведь стоит мне уйти – горло друг другу перегрызут. Такое начнется! Мне бы годика два еще продержаться, а там…
– Знакомая песня, – буркнул про себя Гога-Гоша.
– Что вы говорите? – наклонился к нему Христофор Иванович.
– Так, ничего. Что вы от меня хотите, собственно?
– Хочу, чтобы вы сделали официальное заявление. Мол, уполномочен центром, лично президентом, продлить полномочия мэра еще на два… нет, лучше на три года. В порядке исключения, в связи с чрезвычайной ситуацией.
Гога-Гоша пожал плечами:
– За кого вы меня принимаете?
– Как же! Вы ведь… – Тут он запнулся, не зная, как лучше сказать. – У вас сейчас какая должность, я что-то запамятовал?
– У меня много должностей, – важно сказал Гога-Гоша. – Вице-президент, к примеру. Вас устроит?
Мэр даже руками всплеснул. Такой удачи он никак не ожидал. Но, видя, что гость продолжает оставаться не в духе, решил на первый раз ограничиться общим знакомством. «Куда он денется!» – думал про себя Христофор Иванович, на цыпочках выходя за дверь, где с нетерпением поджидала его Антонина Васильевна.
– Ну, Тоня, – сказал он ей. – Ухаживай за ним получше. Большая птица. Глядишь, и на четвертый срок останемся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой герой ищет выход из положения
Немного оклемавшись, Гога-Гоша заявил, что хочет дать пресс-конференцию и сделать важное сообщение для российской и мировой общественности. Он всегда в трудные моменты своей жизни прибегал к содействию прессы. И всегда пресса здорово его выручала. Главное – успеть вбросить информацию первым. Потом ее могут интерпретировать, опровергать, хоть в суд подавать – дело сделано. Первое слово дороже второго. Детская присказка, которая очень даже срабатывает во взрослых политических играх. Но сейчас не до игр, сейчас речь идет о жизни и смерти (разумеется, политической). Или погибать тут, в этой дыре, среди темных, невежественных людей, которые (он это понял) даже не в состоянии его узнать. Или – трубить на весь свет, звонить во все колокола, поднимать на ноги всех, всех! В конце концов выгоду можно извлечь из любого, даже самого паршивого положения, и он уже представлял, как вернется в столицу триумфатором, как журналисты будут ходить за ним по пятам, вымаливая интервью, как телевизионные каналы наперебой будут зазывать его в свои студии, как все его враги полопаются от зависти, потому что лучшей рекламы в предвыборный год и придумать нельзя. Он побывал там, где не только ни один из политиков, но и вообще никто никогда не бывал и не побывает. Теперь он смело может говорить, что у него особый взгляд на все происходящее, что он видал все это с такой неземной высоты, откуда только и может открыться настоящая истина. Конечно, «видал» – это сильно сказано, ничего такого особенного он там не видел, а если и видел, то не запомнил, а если и запомнил, так все его впечатления эти негодяи, подонки у него из сознания аккуратненько стерли. Но это уже неважно, он найдет, что рассказать, проверить все равно невозможно.
Услыхав про пресс-конференцию, Христофор Иванович растерялся и стал говорить, что у них это не принято и никогда сроду не проводили, тем более в здании мэрии. Но поскольку гость стоял на своем и ни о чем другом просто не хотел разговаривать, пришлось пойти на компромисс. Журналистов пригласили, но не в здание, а во двор мэрии, предварительно заперев в гараже собак, а Гоге-Гоше предложили выйти на крыльцо и оттуда сделать свое заявление. В назначенный час пришли два человека – редактор газеты «Вперед» Боря Олейнер и пожилой диктор местного вещания Кузмиди, которого разыскали на рынке, где он торговал кассетами с записями концертов «В рабочий полдень». Журналисты, давненько не забредавшие на суверенную территорию городской мэрии, с любопытством озирались по сторонам, переминались с ноги на ногу и не понимали, зачем их сюда позвали. В свою очередь Гога-Гоша, привыкший к целым толпам журналистов с микрофонами и телекамерами, не ожидал такого жалкого зрелища, усугублявшего ся внешним видом приглашенных: на обоих были довольно драные джинсы и сандалеты на босу ногу. Однако выбирать не приходилось.
– Господа, – сказал Гога-Гоша, преодолевая унижение, – я имею сообщить вам информацию чрезвычайной важности. Но прежде хотелось бы уточнить, есть ли у вас каналы связи с информационными агентствами в Москве и заграницей?
Журналисты удивленно переглянулись.
– А вы сами кто будете? – строго спросил Куз-миди.
– Как? – воскликнул Гога-Гоша вполне искренне. – Меня уверили, что вы – журналисты! Как же вы можете меня не знать?
Те пригляделись получше, и Боря Олейнер сказал:
– Нет, ну вы похожи, конечно, на…одного из политиков. Но, знаете, сейчас так много двойников развелось, наша газета несколько лет назад даже конкурс проводила, я сам участвовал, Бориса Немцова изображал, вы не находите, что мы с ним похожи?
Гога-Гоша глянул и покачал головой:
– Да нет, у вас лицо интеллигентное.
– Спасибо, – сказал Боря Олейнер. – У вас… тоже. А вы случайно в 78-м году на Свердловском журфаке не учились?
Гога-Гоша обхватил голову руками, сел на крыльцо и заскулил, как собака. Из гаража тотчас ответили ему запертые на задвижку сторожевые псы. Журналисты пожали плечами, немного постояли и ушли.
«Ну должен же быть хоть кто-то, хоть один человек, который меня узнает! – думал Гога-Гоша и тут же сам себя перебивал: – Ну, узнает, а дальше что? Если у них ни связи, ни транспорта, так признай они тебя хоть самим Клинтоном – толку-то что? Как выбираться отсюда?» Он решил не спешить и как следует разобраться в обстановке. Не может такого быть, чтобы не было выхода. И, улучив момент, когда Христофор Иванович задремал в своем кресле, Гога-Гоша двинулся по кабинетам мэрии.
Первая дверь, которую он открыл, оказалась дверью в буфет. Это была крошечная комната со стойкой, за которой обычно орудовала сама Антонина Васильевна, никому не доверявшая распоряжаться собранным Паксюткиным натуральным налогом. На полках буфета стояли у нее баночки с грибами, малосольной рыбой, перетертой брусникой, тарелка с маленькими, рябыми перепелиными яйцами, высилась пирамидка консервов (давно просроченных) и другая – из пачек с галетами. Но сейчас Антонины Васильевны в буфете не было, а у окна, за столиком, накрытым липкой клеенкой, сидели Козлов с Нетерпыщевым и пили жидкий чай. Заметив гостя, они резво поднялись и стали зазывать его за свой стол.
– Разрешите представиться, – сказали они, когда Гога-Гоша присел. – Первые заместители мэра Козлов и Нетерпыщев.
– Очень приятно, – искусственно улыбнулся Гога-Гоша, на самом деле никаких приятных чувств не испытывавший. Он еще не разобрался в отношениях внутри мэрии, кто тут с кем и против кого, поэтому на всякий случай решил держать ухо востро. Не хватает еще, чтобы втянули его в свои разборки, этого удовольствия ему в Москве хватает.
– Как вам у нас? Не скучаете? – спросил Козлов. – Сожалею, что все так получилось, это все мэр наш…
– По нему самому давно тюрьма плачет, – добавил Нетерпыщев. – Никак не хочет в отставку уходить, ни по-плохому, ни по-хорошему, сидит, как пень.
Тут на голову Гоги-Гоши обрушился такой шквал застарелых обид, претензий и обвинений в адрес Христофора Ивановича, что он даже рукой замахал, прося остановиться.
– Нам нужен новый мэр! Молодой, энергичный! Вот как вы, например.
– Если вы решите у нас баллотироваться, мы вас выставим единым кандидатом от РПО и РПП.
– Вы с ума сошли! – сказал Гога-Гоша. – Да знаете ли вы, с кем имеете дело?
– Ну… мы догадываемся…
– Да нет, вы, я вижу, даже не догадываетесь! Перед вами, господа хорошие, политик федерального уровня! Понимаете? Фе-де-раль-но-го! Я вам больше скажу, был такой момент – президент в ЦКБ, премьер в Сочи, оба спикера за границей, один я на месте и три дня фактически руководил страной! Между прочим, ничего особенного. Всех, кого надо, принял, все, какие надо, бумаги подписал – все четко, быстро. И после этого вы предлагаете мне идти в мэры какого-то Тихо-П-п-пр…
– Ну, извините, – сказал Нетерпыщев, нехорошо улыбаясь. – Мы ничего, нам просто важно было знать вашу позицию.
– Значит, вы не будете у нас баллотироваться? – на всякий случай переспросил Козлов.
– Сказал же – нет.
Козлов с Нетерпыщевым удовлетворенно переглянулись.
– Но тогда вам надо как можно скорее определиться, кого из кандидатов вы будете поддерживать.
– Не собираюсь я никого тут поддерживать, я вообще не намерен у вас задерживаться.
– А куда ж вы денетесь? – искренне удивился Козлов.
– Как куда? Мне в Москву надо, у меня своих дел невпроворот.
– Да вы не переживайте, с вашим-то опытом вам и здесь дело найдется. Нам бы денег раздобыть хоть немного на выборы – взаймы, конечно… Как только у нас тут жизнь наладится, мы все отдадим, еще и с процентами.
– Все кредиты берутся на Западе, – машинально сказал Гога-Гоша, думая о своем.
– К нам вообще-то ближе Восток.
– Я не специалист по Востоку. Я специалист по Западу. Передо мной на Западе все двери открыты.
– Да нам один черт, хоть и на Западе. Поможете?
– Давайте так. Сначала вы мне поможете отсюда выбраться, а я, вернувшись в Москву, подумаю, что можно для вас сделать.
– Отсюда не выберешься, – сказал Нетерпыщев. – Тихо-Пропащенск – это судьба.
– Ну тогда и говорить не о чем.
Гога-Гоша встал и, не попрощавшись, вышел из буфета.
Пройдясь по коридору туда-сюда и немного успокоившись, он остановился перед чуть приоткрытой дверью, за которой кто-то негромко, красивым голосом напевал «Снова замерло все до рассвета…». Гога-Гоша заглянул и увидел сидящего за столом человека богатырского роста, который пел, подперев кулаком щеку и глядя с тоской в окно. Больше никого в кабинете не было.
– Поете хорошо, – похвалил Гога-Гоша. – А служите кем?
– Начальник департамента по борьбе с хаосом Бесфамильный, – перестав петь, сказал человек. – Заходите!
– А что, есть такой департамент? – удивился, входя, Гога-Гоша.
– Представьте себе.
– И чем же вы тут занимаетесь?
– Докладываю. Сначала у нас было, как положено, управление экономики и финансов. Потом, значит, в соответствии с рекомендацией из Центра переделали его в департамент по экономической и финансовой реформе. Через год пришлось срочно создавать на его базе департамент по борьбе с экономическими и финансовыми преступлениями. Ну а потом, сами понимаете, экономика приказала долго жить, финансы спели романсы, остался один хаос. Вот боремся.
– Надо же! – удивился Гога-Гоша. – Я ничего этого не знал. Даже спросить хотел у кого-нибудь, что ж это у вас так все запущено в городе? Ни уехать от вас, ни позвонить. Люди какие-то одичавшие, коз в квартирах держат, в мэрии вместо нормальной охраны – собаки… Как это вы дошли до жизни такой?
– Так это ж вы нам такую жизнь устроили, – спокойно сказал Бесфамильный.
– Я? – удивленно переспросил Гога-Гоша. – При чем тут я? Я в вашем городе никогда прежде не бывал и даже не знал, что он вообще существует.
– Надо было знать, – мрачно заметил на это начальник депхаоса. – Вы думаете, вас сюда случайно забросили? А я так думаю, что совсем не случайно. А для того как раз, чтобы вы своими, так сказать, теориями (тут он покрутил пальцем у виска) на практике полюбовались. Вот и любуйтесь. А как надоест, то, может, «эти» вас назад заберут, они тут часто летают. А нет – придется вам ждать, когда в наших краях опять все заработает – поезда пойдут, пароходы поплывут и полетят самолеты. Тогда и уедете. Только, боюсь, ждать вам долго придется.
Гога-Гоша молчал и сидел тихо, опасаясь, что Бесфамильный, чего доброго, встанет из-за стола и сунет ему в морду, слишком уж он разошелся отче– го-то. Но тот неожиданно улыбнулся, хлопнул Гогу-Гошу по плечу и сказал:
– Чайку не хотите? Кишочки прополоскать? (Видимо, чай тут пили с утра до вечера.) Нет, спасибо, я столько чая не пью, – сказал Гога-Гоша и поспешил убраться из кабинета.
Выйдя от Бесфамильного, он почувствовал, что в животе у него сделалось нехорошо, и срочно отправился искать туалет. Выяснилось, что это во дворе. Двое чиновников, оказавшиеся начальником отдела взаимозачетов Дулиным и начальником отдела по учету безработных Волобуевым, вызвались его проводить. Туалет находился в дальнем углу обнесенного «кремлевской стеной» двора и представлял из себя известное деревянное строение с окошком в виде сердечка в верхней части двери. Гога– Гоша с опаской открыл дверь и отпрянул. Стоявшие на почтительном расстоянии Дулин с Волобуевым изобразили на лицах виноватое сочувствие и руками развели, как бы говоря: «А что поделаешь?» Эти вообще вели себя вежливо и даже несколько подобострастно, расспрашивали о самочувствии и о том, не надо ли ему еще чего-нибудь.
– Мне бы только с Москвой связаться, – сказал Гога-Гоша уже без всякой надежды. А что, собственно, вы хотите сообщить в Москву? – вкрадчиво спросил Дулин, когда вернулись в помещение и затащили гостя в свой кабинет (он у них был один на двоих).
– Как же! Во-первых, о своем местонахождении. Во-вторых, чтобы прислали за мной самолет какой-нибудь.
– Самолет? К нам? А что, действительно могут прислать?
– Только бы дозвониться!
Тут оба чиновника сильно возбудились и стали между собой шептаться, потом Дулин кашлянул и спросил еще более вкрадчиво:
– А скажите, если мы вам организуем такой звонок, могли бы мы рассчитывать на некоторую взаимную услугу с вашей стороны?
– Сколько?
– Чего сколько? А, нет-нет, вы нас не так поняли. У вас в самолете найдется пара свободных мест до Москвы?
Гога-Гоша внимательно на них посмотрел и сказал:
– Договоримся.
…Ночью опять пригрезился ему остров в океане, весь в огнях, с огромной светящейся аркой посередине, на которой разноцветными лампочками написано: «Добро пожаловать на остров Миллениум!». Слева от арки – тоже весь светящийся – отель, справа – целый городок развлечений, под аркой – многометровая, украшенная огнями и гирляндами елка. На острове много людей, они веселятся, играют в снежки и катаются на санках с «Русских горок», Дед Мороз и Снегурочка дарят всем подарки, а ближе к 12 часам все подтягиваются на берег и смотрят в глубокую, непроницаемую темноту океана и неба и ждут – вот сейчас пробьет двенадцать и откуда-то оттуда, с востока придет новый век и с ним новое тысячелетие.
– Ура! – кричат люди. – Ура! С Новым годом! – и целуются, и смеются, и плачут. А над островом взлетает великолепный фейерверк и выписывает в небе цифры – 2000. – Ура! С Новым годом! С Новым веком! С Новым тысячелетием!
Потом все гости идут в отель, там в огромном зале накрыты столы, все садятся и кто-то невидимый объявляет:
– Дамы и господа! Имею честь поздравить всех присутствующих с тем, что вы первыми в России встретили новое тысячелетие на нашем замечательном острове. А теперь именно отсюда 2000 год начинает шагать дальше – вглубь нашей страны. Ура! С Новым веком вас! С Новым тысячелетием!
Оказывается, это он сам, Гога-Гоша, во фраке и в бабочке, обходит гостей с бокалом шампанского, и все улыбаются ему и благодарят за прекрасную идею и прекрасное ее воплощение.
– Ах, это незабываемо! – говорит, чокаясь с ним бокалом, знаменитая эстрадная дива. – Я никогда еще не встречала Новый год так экзотически! Как это вам пришло в голову?
– Да, океан, экзотика! – подхватывает известный писатель, лауреат Букера и Антибукера сразу. – И надо же было вычислить это место, откуда все начинается! Потрясающе, грандиозно! Вы не будете возражать, если я вставлю это в свой новый роман?
– Договоримся, – отвечает Гога-Гоша и хлопает писателя по хилой спине.
– Поздравляю, коллега! – лицемерно растягивает в улыбке огромный рот вальяжный господин с двумя совсем юными девицами, его вечный конкурент в бизнесе и политике. – Проект гениальный! Это стоит денег. Но что вы потом будете делать с этим отелем? Ждать следующего столетия?
– Я уступлю его вам под «Ориент-Банк», если хотите. Недорого.
Он всем улыбается одинаково ровной улыбкой и ищет глазами свою спутницу. Но вместо нее рядом оказывается женщина Люба со своей козой. Коза смотрит на него строго и спрашивает:
– Так как, вы говорите, ваша фамилия?
