Текст книги "Сказки мышонка Сухарика"

Автор книги: Светлана Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ДОЖДИК ДУДАРИК

На задворках, в сарае, где крыша худая, семь братьев-дождиков жили. Исправно все семеро людям служили. Первый брат – Проливень – наливал в бочки воду, второй брат – Косой – поливал огороды, третий – Ситничек – грибы ситом сеял, четвертого звали Окатный. Окатывал он ребят с головы и до пят. Пятый брат – Спорый – бегал в леса и горы, приносил прохлады жбаны полные. Дождик Бусый по капле поил птенцов желтопузых.

Седьмой брат, самый маленький, на дудке играл. Его звали Дударик. Спрячется Дударик под дырявым кувшином и играет на дудке камышиной. Все его слушают, а кто играет – не знают. Знают только ребята, что засыпают под его песенку. А еще знают скворчата в скворечнике. Горох, морковка да репа на грядках, да огурцы в огуречнике.

Но вот скворчата превратились в скворцов. На огородах полно огурцов, репы, морковки. То-то ребятам раздолье!

Взрослые говорят:

– Не уродилось бы ничего, если бы не было дождя.

Вот и пришли ребята к старому сараю.

– Братья-дожди, мы вас приглашаем. Хотим угостить вас киселем.

На пир братья пришли всемером. Растерялись ребята:

– Где мы столько посуды добудем?

– Ничего, – отвечают братья-дожди, – мы со своей посудой.

Стали гости кисель хлебать: Проливень из бочки, Косой дождь из ведра с лейкой.

Просит Спорый дождик:

– Мне полный жбан налейте!

Дождик Окатный не отстает от брата:

– Вот мой ушат. Я пью кисель ушатами.

Братец Ситник наливает ситом. Ест и хвалит:

– До чего же сытно!

Дождику Бусому поднесли кисель в кувшине. А младшему – Дударику – налили в дудку камышиную, а больше киселя не осталось…

Прошел август месяц. Стали братья-дожди собираться в дорогу.

– Пора нам уезжать вместе с дядей Громом.

Запряг телегу дядя Гром. Уселись в нее дожди со своим добром. Ситник – с ситом. Спорый – с ушатом, Проливень – с бочкой большой, с лейкой – дождик Косой, Бусый – с кувшином, Окатный – с ведром. Тронул телегу дядя Гром.

Бежит, догоняет ее Дударик:

– Меня забыли! Меня не позвали!

Заворчал дядя Гром:

– И этот не пустой, а с добром! Для твоей дудки нет на телеге места. Кони с места не сдвинутся. Но! Едем!

Сколько ехал, столько и плакал по дороге Дударик. Только вдруг догоняет телегу Журавлик, а в клюве – дудочка камышовая.

– Я до теплых краев ее донесу. Она не тяжелая.

…Весной, когда из теплых краев домой собирались, не взяли с собой Дударика.

– Для тебя на телеге нет места.

Братья домой не одни собираются: каждый – с невестой. А невесты у братьев – радуги. И у каждой сундук с нарядами.

Вернулись домой братья-дожди, за работу принялись. Льют ушатами, бочками, лейками воду, да только ничего не растет в огородах. Вот незадача! Ни гороха с морковкой, ни репки… Хоть плачь. Приуныли ребята, галдят целый день голодные скворчата в скворечнике. Не алеют среди гряд маки, пусто в гряде огуречной…

Братья-дожди чешут в затылках, наряды жен-радуг их не веселят.

– Эх, не видать нам нынче киселя!

Собрались и пошли к журавлям.

– Где тут у вас журавлик, что с нашим младшим дружил? Он летел за нами следом с его дудкой камышиной.

Вышел журавлик.

– Это я. Я за Дудариком слетаю.

Неделю не было его. А через неделю все увидели: летит верхом на журавле маленький Дударик. Обнял руками шею журавлиную, лежит и дудит в дудку камышиную.

Морковка, горох, что в земле крепко спали, сразу проснулись:

– Слышите, Дударик!

Опустил на землю Дударика Журавлик. Хотел тот спрятаться под кувшин, да кувшин занят. Дождик Бусый из него поит скворчат. Сел Дударик играть в палисаднике, все его и увидали.

– Так вот кто на дудке играл! Играй, играй, пусть братья твои пока помолчат!

Вот и играл Дударик, когда его просили. Под песенки дневные горох, морковь да репка росли. Под песенки ночные – ребята и огурцы.

Август пришел. В старом сарае братья-дожди на пир собрались с женами-радугами вместе. Малыша Дударика посадили на почетное место. Таз киселя ему налили, дудку-камышинку цветами перевили.

КОНЕК КОВЫЛЕК

Жил в деревне пастушонок Тимоша. Кнут да пастушья сумка – ничего у него больше не было. А коров ему дали пасти целое стадо. Бегает за ними Тимоша с утра и до поздней ночи. И мечтает он:

– Был бы у меня конь! То ли дело! Не надо вязнуть по колено в грязи и по жаре плестись. Когда б захотел, всегда искупался. А пешком не дойти до речки, не добраться.

Однажды в жаркий полдень брел Тимоша за своими коровами и так ему искупаться захотелось – нет мочи! Оставил он коров в березняке, в лесочке, а сам направился к речке. Шел сначала лесной дорогой, потом полевой тропинкой. Она его на луг и вывела. А на лугу, куда ни взгляни, ходит под ветром серебристый ковыль. И жара! Хуже, чем на дороге.

Сморило Тимошу. Только сквозь сон слышит он чьи-то голоса и звон. Глаза открыл – слышно отчетливей прежнего:

 
Бом-Бом!
Железо куем. Железо.
Огонь в кузне жарок.
Искры горячи.
Скуют кузнецы
Замки и ключи.
Выйдет и крыша
Покрыть новый дом.
Бом! Бом!
 

А другие молоточки бьют потоньше и позвонче.

 
Бом! По золоту бьем!
Куем, в шнуры вяжем
Золотую пряжу.
Плющим и тянем,
Пока не устанем.
Нам вовсе не лень
Золотую витую
Тянуть канитель.
 

Присмотрелся Тимоша: в ковыле кузни дымят, каждая не больше гриба. В открытые двери видать: кузнецы машут молотами, огонь пылает в горнах. Ага! Вот почему здесь такая жара.

Встал Тимоша, пригладил волосы, рубашку одернул.

– Здравствуйте, добрые люди! Вы кто будете?

Отвечает ему чумазый кузнец:

– Здесь город Ковыли. А мы ковали. Кузнецы, по-вашему. Наша улица зовется Кузнечная. А рядом Горшечная. Там гончары лепят горшки да обжигают. За ней Стекольная. Там тоже, как водится, без печей не обходится. Потому и жарища. А ты как, пастушок, сюда забрел? Корову ищешь?

– Искупаться хотел.

– Искупаться бы не мешало. Да невпроворот работы. То куешь кочергу, то навес на ворота. А нашим швеям иголки давай – шить золотой канителью.

– А на что она, канитель?

– Расшивать закаты да рассветы.

Кузнец снова взялся за молот.

Тимоша приметил: рубаха у него мокра от пота.

– Да, – говорит, – тяжелая у вас работа.

Кузнец отхлебнул из кувшина квасу.

– У нас что? У стеклодувов вот жара так жара – нету спасу. Работы не меньше, и она труднее, потому что мельче.

– А что они делают?

– Росу выдувают. Из радуг. Каждый день подавай новую, да две перемены, утреннюю и вечернюю. А если помочь мне хочешь, – принеси воды с речки – умыться.

Дал кузнец ведро. А оно с наперсток. Вздохнул Тимоша:

– Не привык я ходить с таким ведром.

И в свою деревню пошел. Обратно с ведром еле добрел.

Хороша водица в речке. Да не пришлось Тимоше долго купаться. У кузницы весь ковыльный народ собрался. Здесь и чумазые кузнецы, и гончары, их не чище, стекольщики, и лудильщики, и веселые золотошвеи с косами, будто из золотой канители. Все просят:

– Полей из ведра, Тимоша! До речки нам долго идти, очень уж мы мелки.

Наклонил Тимоша ведро, все встали под него, смеются, толкаются:

– В такую жарищу дождик – золота дороже. Очень нам твой дождик нравится!

Оставили пастушонка обедать. Тимоша холодной простокваши отведал, выпил пять кувшинов квасу.

Да вдруг засобирался:

– Коровы разбредутся – потом не собрать.

Хозяева приглашают:

– Приходи опять!

– Не обещаю. Очень уж далеко. Вот если б был у меня конь…

– Сюда нельзя на коне! – заволновались хозяева. – Стопчет тут он у нас все. Конь большой, а мы маленькие.

А кузнецы друг дружку толкнули:

– Ничего. Был бы конь, мы его, как надо, подкуем.

…Приходит Тимоша в березняк – а коров-то и нет! Только глубокой ночью собрал он стадо, когда в деревне все уже спали.

А ему не спится. Месяц смотрит в окно из-за туч. Протянулся от месяца серебряный луч. А по лучу бежит конек. Мал, да видно, на ногу легок, серебристой масти. Вместе с лучом и вошел в окно:

– Тимоша, здравствуй! Ты хотел коня? Вот и я, конек Ковылек. Подкован ветром, легче меня нету. И по лунному лучу пробегу, коль захочу.

Вздохнул Тимоша:

– Не вышел ты ростом.

– Исправить это просто. Видишь, у меня – дудка поперек седла. Это наш кузнец сковал. Попробуй, сыграй.

Поднес пастушок дудку к губам. Заиграла она. Каждое слово выговаривает ясно:

 
Малиновый, зеленый, синий,
Желтый, красный.
 

Только кончил играть, взмахнул конек длинной гривой и большим конем стал, Тимоше под стать. Говорит он Тимоше:

– Приходи в березняк на зорьке. Там я буду тебя ждать.

– Лучше ты, Ковылек, прибегай сюда.

Отвечает Ковылек:

– А вот это нельзя. Запомни: никто видеть меня, никто знать про меня не должен.

Распахнул Тимоша ему двери, вышел конек неслышно, легко. Видел его только месяц серебряный. Стал Ковылек пастушонку служить. Не вязнет больше Тимоша в грязи, не изнывает от зноя. И с коровами нет больше горя. Слушаются они дудки. Самые бедовые от стада и шагу не сделают в сторону. Не житье, а приволье! И в Ковылях гостит Тимоша, и в речке купается, сколько угодно.

И был бы пастушок совсем счастлив, да вот хочется ему на коньке Ковыльке по деревне промчаться. Думает он об этом днем и ночью, уговаривает конька. Но тот даже слышать не хочет:

– Нельзя никак. Никто меня видеть не должен. Никто не должен про меня знать.

– Почему?

– Позарятся люди, уговорят тебя: продашь меня, променяешь…

Тимоша обиделся:

– Вот ты обо мне думаешь как!

И не пришел в условленное место в березняк. Ждал Ковылек, ждал. Не стерпел, сам к Тимошиному дому прибежал. Вскочил на конька Тимоша, вихрем промчался по деревне. Люди смотрят, глазам не верят, качают головами:

– Хорош конь! Масти такой мы и в глаза не видали!

Прослышали про конька цыгане. Приступают:

– Продай коня!

Сердится Тимоша:

– Не продам и не сменяю. Конек – мой!

Тогда ночной порой скараулили коня цыгане, увели и закрыли в сарае. Спит Тимоша и беды своей не знает. Вдруг слышит: дудка его заиграла. Знакомую песенку выговаривает, только слова переставила:

 
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый…
 

Услыхал эти слова Ковылек, тряхнул длинной гривой и опять стал маленьким. Вместе с лучом месяца вышел в щель сарая. Дудка помолчала и опять сначала:

 
Малиновый, зеленый, синий,
Желтый, красный.
 

Ковылек тряхнул гривой, опять стал Тимоше под стать и вернулся к нему. А цыгане его искали напрасно: пуст сарай и на мокрой траве – ни следа. Диву дался старый цыган-лошадник. На базаре в городе цирковому Дрессировщику рассказывает:

– Что твои кони! Ну барьеры берут, ну умеют танцевать. А я вот видел коня – сквозь стену проходит, на траве не оставляет следа!

Разыскал Дрессировщик в деревне Тимошу.

– Цыган говорит, конь твой сквозь стену проходит, травы не примнет копытом, так на ногу легок.

– Есть у меня такой конек, правду говорит цыган.

– Выступи с ним в моем цирке. А выручка – пополам.

Тимоша головой качает.

– Ну, значит, все это пустые слова.

Поднес Тимоша дудку к губам: конек Ковылек услыхал, прибежал.

Дрессировщик так и обмер: не болтали цыгане! Стал Тимошу уговаривать:

– Уезжай из деревни! Каждый вечер будешь с коньком на арене. Наряжу тебя в сапоги-ботфорты. На плечи накинешь плащ шелковый, в руки – хлыст с лакированной ручкой. Забудешь житье пастушье.

Конек Ковылек смотрит грустно:

– Останемся дома, Тимоша. Боюсь – будет беда.

– Не бойся, – утешает конька Тимоша. – Я тебя не сменяю и никому не продам. Мы всегда будем вместе.

В тот день не найти было в цирке свободного места. Сначала выступали лошади Дрессировщика, брали барьеры, танцевали вальсы. Вдруг конек Ковылек по арене вихрем промчался.

– Внимание! – вышел Дрессировщик. – Вы увидите чудеса ловкости и легкости! Конек Ковылек подкован ветром! Легче его на свете нету!

Под куполом цирка натянули канат. Вышел Тимоша – его не узнать: высокие сапоги-ботфорты, на плечи наброшен плащ шелковый. Хлыст звонко выстрелил: щелк! Вскочил на канат конек. Бежит легко по канату, как по ковыльному лугу когда-то, волнистая грива колышется. Зрители смотрят, не дышат: а вдруг сорвется?

– Это еще не все! – объявил Дрессировщик, когда Ковылек спрыгнул вниз. – Номер на бис! Бег по лучу прожектора! Погасите свет! Лампы погасли одна за другой. Только луч прожектора, тонкий, неверный, протянулся через арену. Для Ковылька, подкованного ветром, опора и это. Бежит по тонкому лучику, не споткнется, не оступится.

– Бис! – кричали зрители. – Браво, Конек, подкованный ветром!

Но Дрессировщик вдруг скомандовал:

– Долой и прожектор!

Прожектор погас. Музыка смолкла. Стало темно, и зрители не видали, как, сорвавшись, упал Ковылек. Ведь не было теперь под его ногами даже тонкого лучика. И вдруг в темноте заиграла пастушья дудочка. С ней Тимоша никогда не расставался.

 
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый.
 

Дудочка пропела, и от нее протянулась к коньку Ковыльку золотая нить канители. Пробежал по ней конек и исчез, как растаял.

…Потом долго спорили зрители, одни явственно видели, как пробежал по золотой нитке конек. Взмахнул гривой и, став совсем маленьким, спрятался в дудочке, в самой ее середине. Другие ничего не заметили. Вспыхнул свет.

– Где конек? – спрашивали дети.

– Это все цирковые фокусы, – объясняли взрослые.

Чувствуя себя виноватым, Дрессировщик сказал:

– Я от своего слова не отказываюсь. Оставайся, Тимоша, у меня.

Но Тимоше не хотелось возвращаться домой без коня. Он стал жить в цирке и ходить за лошадьми. Чистит их, выгуливает. А когда останется один, в пастушью дудочку дует.

Все ту же песенку дудка поет, простую, недлинную:

 
Красный, желтый, синий,
Зеленый, малиновый…
 

Но конек Ковылек не выходит. Все напрасно.

БЕРЕСТЯНОЙ КОРОБОК

Это было в давние времена. Тогда сам дедушка Наум Грамотник учил детей грамоте. Приходил к ним с полотняной сумкой, с гусиным пером и костяной указкой, учил читать и буквы показывал.

Так выучил он и Агашу. Подрос у Агаши Ваня, братец. Стала она его буквам учить. Капризничает Ваня, упрямится:

– Не хочу! Не буду! Непонятно! Трудно!

И как хлопнет по азбуке рукой! Рассыпалась она, да так, что и не собрать. Как сквозь землю провалилась. Искала ее Агаша, ни одной буквы не нашла.

Погоревала она, повязалась платочком и пошла белье полоскать на речку. Вынырнула со дна большая щука. Нос крючком. Голова поросла мхом, в жабры продеты сережки! Ухватила Агашу за одежку и утащила к себе на дно. В щучьей заводи ни мелко, ни глубоко. Поднесли раки, прислужники щучьи, Агаше питье. Оно было из травы, которую называют щучьим языком. Не знала Агаша, какое питье в чашке, выпила и онемела сразу. Ни крикнуть, ни позвать на помощь не может.

А дома ждет ее братец Ваня. Ждал он, ждал. Вдруг в дверь постучали. Входит старик – седые усы и борода. Глаза из-под лохматых бровей сердито глядят. Холщовая сумка через плечо, из нее торчит костяная указка.

– Не дождешься ты сестры своей Агаши, пока не наполнишь доверху берестяной короб.

Только хотел Ваня рот открыть, чтобы спросить, что он должен туда положить, как исчез старик. Что делать? Вышел Ваня из дому. Ходят гуси по двору. Подошел к Ване гусак:

– Далеко ли идешь с коробом?

– А тебе что за дело?

– Ишь ты, какой гордый! – обиделся гусь. – Тоже мне птица! Вот мне, гусаку, есть чем гордиться. Сам Наум Грамотник пером пишет гусиным.

– Кто такой? Я о нем не слышал.

– Вот тебе раз! – разинул клюв гусак. – Он только что от тебя вышел. Да такой нахмуренный. Видно, ты его рассердил. Надо тебе перед ним повиниться. Пойди, поклонись ему низко и скажи: «Прости, дедушка Наум, и наставь меня на ум!» Сделай так!

Пошел Ваня туда, куда повел его гусак, и пришел к беленому дому. Стоит на пороге старик знакомый. Поклонился мальчик ему:

– Прости, дедушка Наум, и наставь меня на ум!

Глаза у старика стали добрее, заголубели.

– Ладно, так и быть, наставлю. Иди, куда ведут тебя башмаки. А кого встретишь на пути, загадай тому загадку: «Что сильнее всего? Что всех выше и к небу ближе?» Да не забывай наполнять короб.

Скрылся Наум Грамотник в доме. А Ваня пошел туда, куда башмаки его повели. Привели они его в темный лес. Вышел из чащи огромный медведь.

– Далеко идешь с коробом?

– Иду туда, куда дедушка Наум идти велел. Отгадай загадку, медведь: «Что сильнее всего? Что всего выше и к небу ближе?»

– Я всех сильней! – зарычал медведь.

Обхватил лапами дерево и вырвал его с корнем.

Слетела с дерева синица.

– Я всех выше и к небу ближе!

И скрылась в облаках.

– Неправильно. Не так! – раздался вдруг голос. Раздвинулся древесный полог, и вышел Наум Грамотник. Увидел его медведь, сконфузился, закрывает морду лапой. А дедушка Наум сказал тихо так:

– Стыдно, косолапый. Вкопай дерево в землю снова.

И послушался его медведь огромный.

– Я знаю, что сильнее всего! – крикнул Ваня. – Ты сказал слово, и медведь все исполнил. Слово – сильнее всего!

Заголубели глаза под седыми бровями.

– Правильно! А сейчас я помолюсь Богу, чтобы дерево снова стало свежим и зеленым.

Дедушка Наум помолился. Зашумело дерево молодыми листьями, потекла по стволу смола душистая.

– Видишь, слово всех выше и к небу всего ближе!

– Да, это так! – пропела синица. И все птицы подхватили ее пение.

А деревья протянули Ване орехи и ягоды.

– Складывай все в короб, – сказал Наум Грамотник. – И дальше иди.

Сказал и исчез.

Поредел дремучий лес, и вышел Ваня к реке. Гуси плавают невдалеке. Подплыл к нему знакомый гусь.

– Сделай, Ваня, вот как. Я видел, лежит в камышах невод. Закинь его в щучьей заводи у самого берега.

Ваня так и сделал. Вытянул невод щуку. Глянул Ваня, и стало ему страшно. Открывает щука пасть зубастую, голова поросла мхом, бьет хвостом, как бревном.

– Дедушка Наум, наставь меня на ум! – взмолился мальчик.

И тут словно с неба упала знакомая костяная указка. На глазах у Вани превратилась в копье, ударила щуку и пронзила ее. Ухнуло чудовище в воду неживой корягой. А в берестяном коробе что-то заговорило. Открыл Ваня короб, а там пропавшая азбука. Удивился Ваня.

– Как вы, буквы, сюда попали?

– Нас Наум Грамотник спрятал в орехи и ягоды.

– От кого он вас прятал?

– От колдуньи чернокнижницы. В черной ее книге – черные слова. Мы буквы добрые. Мы мешали ей колдовать. Когда же ты, Ваня, по неразумению своему, ударил по азбуке, черные слова в черной книге колдуньи видны стали. Обратилась она в щуку, Агашу на дно утащила, щучьей травой ее опоила, чтобы она навек замолчала.

– А сейчас она где? – повесил Ваня голову. И услышал голос звонкий, знакомый:

– Я здесь!

Из камышей вышел Наум Грамотник. Он вел Агашу за руку. Взял он свою указку, что была копьем. Положил в полотняную сумку ее. Заглянул в берестяной короб, улыбнулся:

– Все мои буквы вместе снова. Потеряло силу черное слово.

– Дедушка, – Ваня сказал. – Ты меня буквы послал собирать. Значит, ты раньше знал, что так будет? Откуда?

Голубые глаза засмеялись:

– А я вам, ребятки, отвечу загадкой: «Кому на земле все известно: что будет, что есть и что раньше было?» Что это такое?

И Агаша с Ваней ответили:

– Книга!

ЛЕСНАЯ СКРИПКА

В дупле старой разлапистой ели когда-то жил лесной мальчик по имени Смолка. Дупло – его дом. Там сухо, тепло, пахнет древесной трухой и хвоей. А выглянешь наружу – небо меж еловых веток голубое-голубое. Утром солнце будило Смолку, гладя его по золотым, точно еловая смола, волосам.

Смолка открывал глаза, и начинался веселый день. Прилетали птицы и учили его пению. Пестрый дрозд свистел, заливался-щелкал соловей, свиристель названивала в колокольчики. А когда улетали птицы, Смолка слушал, как звенит ручей, что струился меж еловых корней. Подпевал ветру, что шумел над лесом.

Но вот приходил вечер, замолкали птицы и с ними Смолка. Он укладывался в свою, сделанную из птичьего пуха, постель, и Старая Ель пела ему колыбельную.

– Спи, зеленоглазый мальчик Смолка.

Но однажды он не спал долго. Все смотрел в небо и увидал, как вспыхнула между веток Зеленая Звезда. Она мерцала, искрилась. Звезда была такой красивой! В груди у Смолки что-то громко забилось.

– Что там такое? – спросил мальчик у Старой Ели.

– Это твое сердце, малыш.

– Сердце? А оно какое?

– Какое? Наверное, оно похоже на бабочку. Слышишь, трепещет, как бабочка под ладонью.

…Смолка привык обо всем спрашивать Старую Ель.

– Скажи мне, Ель, далеко до Зеленой Звезды? И можно ли ее достать?

Старая Ель вздохнула:

– Зачем она тебе? Она высоко в небе, а я на земле. И тебе у меня хорошо.

Не знала Старая Ель, что недолго осталось ей жить на земле. Грозовой ночью налетел ураган, сверкнула молния, расколола ель пополам. Горько плакал Смолка над поваленной елью:

– Прощай, Старая Ель! Кто будет петь мне колыбельные? И куда мне идти теперь? Куда деться?

Сквозь тучи блеснула Зеленая Звезда. И Смолка услыхал тихий шепот:

– Иди за своим сердцем.

Зеленый луч сверкнул из туч, коснулся Смолкиной груди, и оттуда, где сердце билось, не замолкая, бабочка выпорхнула золотая. Полетела она впереди Смолки, петляя. Но только стало рассветать, бабочка сложила крылья и прошептала:

– Я засыпаю… Не нужно больше идти за мной. Ведь там, где мой дом, всегда темно. Я – бабочка ночная.

И уснула у Смолки на ладони.

Мальчик стоял под высокой сосной. На сосне был беличий дом. Из окошка показалась усатая морда. Белка крикнула Смолке:

– Что думаешь долго? Полезай сюда, я тебе работу дам – орехи щелкать да складывать в горки. Я зубы все стерла, а у тебя крепкие.

Сосна высока. Смолка устал, пока залез в дом белки. Отдохнул, за орехи взялся. Щелкает да складывает. В одну кучку – крупные, в другую – мелкие. Вечер настал. Белка закрыла дом на засов, задернула занавески. Душно, темно в беличьем доме, тесно. Смолка просит:

– Можно раздвинуть занавески? Скоро Зеленая Звезда встанет в небе. Нет ее прекрасней.

Белка рассердилась:

– Рассказывай басни. Я долго прожила на свете. Никаких звезд на небе нету. Там только птицы да ветки.

– Вы, белки, рано ложитесь спать. А она скоро встанет, Зеленая Звезда.

– Тому, чего не видала, никогда не поверю.

Встал Смолка, открыл засов и вышел за двери. Ночь темна, сосна высока. Затрепетала крыльями бабочка у Смолки на ладони.

– Смолка, может, останемся в доме? Темно. Даже я не вижу тропки.

– Не стану я тебя слушать, бабочка робкая.

Смолка спрыгнул с сосны. Затрещал валежник. Смотрит – а на ладони вместо бабочки – золоченый орешек. Скатился с ладони, стукнул о тропку, сказал Смолке звонко:

– Иди, куда я тебя поведу.

Долго шли они, остановились в саду. Загляделся Смолка на дерево, грушами да яблоками увешанное.

– Не останавливайся, – шепчет ему орешек. – Здесь хозяйка – Гусеница.

Но уж очень заманчивы яблоки-груши. И Смолка не послушался. В халате пестром, пушистом и длинном, качается Гусеница в гамаке из паутины. Говорит Смолке голосом тягучим:

– Хочешь груши и яблоки кушать? Иди в работники ко мне. Толста я стала. Не доползу до верхних веток, не достану.

Остался Смолка. Лазит по дереву, рвет яблоки да груши. Носит Гусенице те, что получше, себе – похуже. Вечером лег спать в такой же, как у Гусеницы, гамак. Зеленая Звезда встала над садом.

– Она совсем близко! – шепчет орешек. – Заберись на вершину и будешь с ней рядом.

Хотел Смолка встать, да не смог. Облепила его паутина, опутала с головы до ног.

– Развяжите! – кричит Смолка Гусенице. – Мне надо туда, где Зеленая Звезда.

– Звезда? – бормочет спросонья Гусеница. – А ее можно съесть? Нельзя? Тогда не приставай ко мне со своими глупостями.

Долго барахтался мальчик в паутине, пока не услышал вдруг: тук-тук-тук. Кто-то в орешке бьет молоточком. Словно кузнечик. И точно. Раскрылся вдруг золоченый орешек, и выпрыгнул из него зеленый кузнечик.

– Кузнечик, кузнечик, есть у тебя молот и наковальня?

– Есть.

– Скуй мне, кузнечик, меч.

Сковал кузнечик меч настоящий, острый, блестящий, только маленький. Разрубил Смолка мечом паутину и на дерево взобрался, на самую вершину. Зеленая Звезда была совсем близко. Руку протяни – и достанешь. Но так только казалось. Она была далеко, как прежде.

– Мальчик, что ты здесь делаешь? – спросил Смолку Скворец, выглянув из скворечника.

– Я иду туда, где Зеленая Звезда.

– Путь до нее – бесконечен. И достать ее можно только взглядом.

– Но она ведь совсем рядом…

– Эх ты, глупыш, – покачал Скворец головой. – И ты взялся спорить со мной? Я – ученый скворец. Я сто книг прочитал и все про звезды знаю.

Ученый скворец оказался добрым малым. Он пригласил Смолку к себе в скворечник. Скворец то ученые книги читал, то насвистывал. А Смолка молчал. Он забыл все лесные песни. А ведь он знал их так много!

Однажды Скворец с ученым видом сказал:

– Скоро в этом полушарии похолодает и наступит осень. Я это точно знаю. Летим на юг. Ты там никогда не был.

– А восходит ли там Зеленая Звезда?

– Нет. Там другие звезды. Там сверкает Южный Крест.

– Тогда я останусь здесь.

Пошли дожди. Тучи закрыли небо. Зеленая Звезда не показывалась, как будто ее и не было. Ученый скворец все звал Смолку с собой и, жалея мальчика, решил его напугать.

– Летим. Она никогда не появится больше, твоя Зеленая Звезда.

– Никогда?!

– Никогда!

И Смолкино сердце, золоченый орешек, раскололось пополам. Осталась в груди одна половинка, а другая стала маленькой скрипкой. Пропела скрипка, пол-орешка:

– В путь отправляйся, не мешкая, Смолка. Иди и играй. Остановишься там, где я смолкну.

Вылез Смолка из скворечника. И пошел, играя грустную песенку. Пела скрипка, пол-орешка, долго. А когда она смолкла, мальчик увидел старый дом.

Вошел. В комнате никого. Только скрипка на столе. Так и светится! Как будто глядят на нее сразу и солнце, и месяц. От скрипки еловыми лапами пахнет. Вздрогнул Смолка от знакомого запаха: вспомнил Старую Ель. Сбоку у скрипки была маленькая дверца. Открыл он ее и словно очутился в знакомом дупле: сухо, тепло, пахнет трухой еловой и хвоей.

И тотчас же вспомнил Смолка все песни елового леса. Запела в руках его скрипочка, пол-орешка. Пела, как соловей, звенела, как свиристель, тенькала, как синица. И журчала, как тот прозрачный ручей, что под Старой Елью струился. И повторяла песни, что распевал ветер в вершинах леса.

…В комнату вошли Старик и мальчик. Мальчик воскликнул:

– Сама запела скрипка! Слышишь, как поет чудесно!

Старик нисколько не удивился. Ведь он был скрипичный мастер. Он погладил скрипку и ответил мальчику:

– В скрипке всегда кто-то живет, если она настоящая. И в этой кто-то живет. Когда-то его домом была старая елка. Из нее я эту скрипку и смастерил.

Старый мастер скрипку внуку подарил. И когда мальчик на ней вечерами играл, на смычок ее опускалась и мерцала-искрилась Зеленая Звезда.