Текст книги "Сказки мышонка Сухарика"

Автор книги: Светлана Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

ЗИМНЯЯ ЛАСТОЧКА

Был конец октября, но Ласточке, молодой и беспечной, месяц назад отставшей от стаи, казалось, что на дворе еще лето. Над рекой, в теплом столбе света, толклась мошкара, а речка так молодо голубела! По резвым ее волнам ходко шла берестянка. В лодке сидели лесник и дочка его Ульяша. Она первой заметила ласточку.

– Ласточка! Ласточка!

– Где? – поднял голову отец. И сказал хмуро: – Нечему тут радоваться. Неизвестно, что с ней будет завтра.

Лесник показал рукой на серые горы-гольцы. Там между двумя каменными головами клубилась лиловая туча. И все набухала, грозясь.

– Непогода идет, – сказал лесник. – Давай-ка к берегу поворачивать.

– А как же ласточка? – встревожилась Ульяша.

Ничего не ответил отец, только сильней налег на весла. И вовремя! Туча медленно выползла из своей берлоги и уже заполонила полнеба. Ледяной ветер мчал за ней следом. Он растрепал тучу, и она просыпалась колючим мелким снегом. Ласточка, почуяв неладное, заметалась, разыскивая убежище. Но злой ветер не давал ей опомниться. Он кружил ее, гнал, пятнал белым снегом и, наконец, сбил, обессиленную, на землю.

А Ульяша с отцом уже были дома. В сторожке пахло печным теплом, донником и отцовским табаком. «Хорошо дома», – думала Ульяша, глядя в окошко на непогоду. И вдруг вздрогнула, вспомнив о ласточке… Что с ней будет?

И стала Ульяша шептать молитву, просить Бога помочь бездомной птице. Она молилась так, как учила ее бабушка. Она шептала:

– Господи, помоги птичке малой! Не дай ей замерзнуть, Господи!

Скребли по стеклу голые ветки черемухи, лупила в стекло снежная крошка. Ульяшу позвали к столу. И она не видала, как мимо окошка в снежных вихрях пролетел белый Ангел с узкими, длинными ласточьими крылами.

Все в тайге спрятались от нежданной метели. И никто, кроме Старой Ели, не видел, как Ангел, склонясь, разгреб наметенный холмик, поднял ласточку с земли и трижды ее перекрестил. И исчезла ласточка. Из-под Ангелова крыла вышла девочка в теплом платке, перевязанном крест-накрест. Тотчас улеглась метель. Белый Ангел, исчез, как не был. Но уже все ожило в тайге.

Свесилась с ветки любопытная Белка.

– Девочка, как тебя зовут?

– Ласточка.

– Ласточка, пойдем со мной!

Улыбнулась грустно девочка в теплом платке:

– Твой дом высоко над землей. Мне теперь не достать до него.

– Тогда я отведу тебя к Выдре. Она – ух, добытчица! Будешь жить сытно.

Выдра только что отужинала.

– Что ж, – сказала она, – мне нужна помощница.

Целыми днями, вернувшись с рыбалки, Выдра варила, солила и вялила рыбу.

– Зачем столько? – морщила Ласточка носик.

– Запас никогда не бывает лишним. Вот придут морозы, из дома и носа не высунешь.

Выдра заставила Ласточку рыбу жарить.

– Как тут душно, темно! – вздыхала Ласточка, отворачиваясь от кипящего масла.

Дождалась, когда хозяйка уйдет на рыбалку, и стала одеваться. А Выдра вдруг вернулась:

– Куда это ты собралась?

– Не нравится мне в твоей норе, темно, даже окон нет.

– А зачем они?

– Чтобы смотреть на небо.

– Не нравится – уходи. Может, замерзнешь где-нибудь, – зашипела Выдра. И выгнала девочку за порог.

Но Ласточка не замерзла. Белка снова ее в беде не оставила:

– Я тебе дом повыше и почище найду.

И отвела девочку к Горностаю.

У Горностая дом на горе. С окошками дом, со ставнями. Все комнаты у Горностая заставлены.

– В сундуках – меха, – похвастал хозяин. Каждую зиму горностай шубу на новую меняет, а старые сохраняет. – Их надо чистить, проветривать, пересыпать. Возьмешься мне помогать? Будешь стараться, и тебе шубу справлю к весне.

Собрался Горностай на охоту. Ласточке наказывает:

– Без меня не открывай в доме ставни. Неровен час, кто заглянет. А ведь в сундуках – столько добра!

День-два Ласточка терпела. А потом пожаловалась:

– Не могу я без неба. Без неба жить скучно.

– Скучно ей! Ай, ай! – передразнил девочку Горностай. – Скучно в стужу, если твоя шуба всех хуже. А у тебя и вовсе никакой нет.

– Ничего, – отвечает Ласточка. – Широк белый свет.

Снова Белка девочку пригрела. Хотя и сердилась:

– А ты привередница!

Но весел, отходчив нрав беличий. Взяла она Ласточку за руку.

– Отведу тебя к самому таежному Деду Уреме. Ух! У него богатые хоромы! Там все честь по чести. Высоко, просторно, и окошки есть.

Посмотрел на девочку таежный Дед.

– Зовут, значит, Ласточкой. Ишь, глазастая! Будет мне внучка на старость лет. Выращу, взлелею, будто царевну. Да как топнет ногой:

– Просыпайтесь, медведи! Валите деревья! Буду строить для внучки терем. А вы, горностаи, в горы бегите – за горными хрусталями.

Созвал дед Урема плотников-бобров. Не прошло и недели – терем готов. Красуется высоким крылечком, витыми лесенками, изразцовыми печками.

В окошках – хрусталь граненый, горный. Глаз радует. Ночью в нем месяц мерцает, днем солнце играет радугами. Служит хозяйке маленькой Белка. Орехи ей щелкает крупные и мелкие. А нащелкает – сказки говорит без умолку. Дед таежный Урема сам не прочь послушать те сказки, побегать с внучкой по лесенкам взапуски. Отрадно ему с Ласточкой, весело. Но всего лишь месяц прошел, и вдруг жалуется внучка:

– Приелись мне орешки. Сказки наскучили.

Встревожился Дед:

– Чем тебя порадовать? Хочешь, велю испечь шанежек? Медвежонка подарю, крошечного – с варежку!

– Без птиц мне скучно. Хочу их пение послушать.

Вышел Дед на крыльцо. Хлопнул в рукавицы. Слетелись к нему птицы зимние: снегири, свиристели, зимородки, синицы.

– Пусть сюда летят, в терем! – кричит Ласточка.

Расселись птицы по лавочкам, по дверным косякам, по перильцам. Тенькают, в колокольцы звенят, свищут. Повеселела хозяйка терема, угощает рябиной снегирей да свиристелей. Крошит зябликам медовые пряники. А как птиц на волю отпустит, и сидит в своем тереме грустная. А Дед таежный вздыхает ночами:

– С каждым днем моя внучка бледней да печальней. Пожалела девочку Старая Ель. Украдкой шепнула ей:

– Все устроится. Жди Рождества.

И вот засияла в небе Рождественская Звезда. Разбудил Ласточку свет небесной вестницы. Она быстро оделась, сбежала по лестнице…

Все птицы ее уже были там, где сияла, сверкала Звезда. А она венчала макушку Старой Ели. Снегири, зяблики, синицы, свиристели окружили ель и пели ей:

 
Елка – лестница до неба,
Елка – лестница до звезд.
Елку всюду ставят люди
В день, когда рожден Христос!
 

Смолкла песня. Стало слышно, как звезды потрескивают, будто свечи. Все повернули головы туда, где шел по мерцающим снегам Ангел с ласточьими крыльями. Подошел он и стал с ласточкой рядом:

– Узнала ли ты меня? Я тот Ангел, которого Господь послал, чтобы тебя спасти. Воздадим ему благодарность, хвалу возвестим.

Голосок Ласточки робко льнул к струнному голосу Ангела. Он поднялся за ним до еловой вершины и, набравши вдруг крепости и силы, взмыл туда, где сияла над всем белым миром Рождественская Звезда. Коснувшись ее луча, как радостно он звучал:

– Рождественская Звезда, ты прекрасна! Так высоко я не поднималась даже тогда, когда была ласточкой!

А под сосной невдалеке, не замеченная никем, стояла укутанная по самые глаза дочка лесника. Смотрела и слушала, затаив дыхание.

– Это Ульяша, – шепнул Ласточке Ангел. – Она молилась, чтобы ты осталась жива.

Еще раз прилетал к таежному терему Ангел. Уже наступила весна, и встречала земля светлый праздник Пасхи.

– Если хочешь, ты снова можешь стать ласточкой, – сказал хозяйке терема Ангел. Девочка не пожелала. Кругом все зеленело, шумело, пело. Но ей было жаль оставить навсегда своих зимних птиц и старого Деда. А теперь у нее еще была и названая сестра.

Ульяша часто прибегала к ней на поляну. Они вместе играли и тем славили Христа. Зимой со свиристелями и снегирями, а весной – с соловьями.

Цикл «Село Котоваськино»

ГОЛУБАЯ ПУГОВИЦА

Катя с бабушкой похожи. У Кати синие глаза. У бабушки тоже. Только Катины глаза бабушка называет синецветиками, а свои – куриной слепотой. Она на них сердита за то, что плохо они видеть стали. Даже очки им не помогают.

Как-то вечером решила бабушка Катино осеннее пальтецо подладить; порет старые нитки, вздыхает:

– Все-то ночами шила, все-то ночами. Вот и потеряла глаза.

Стала в иголку нитку вдергивать. Только время потеряла зря. Будит Катю.

– Внучка, помоги!

Катя подумала: уже утро. Занавеску отдернула: за окошком луна круглая, полная. Нитку в иголку вдернула и снова в кровать. Только заснуть не смогла.

– Бабушка, – заворчала она сердито, словно большая, – спать ложись, мне свет мешает.

Бабушка послушалась, свет погасила и скоро задышала по-сонному. А Кате не спится. Светло от луны. Видно всю комнату и спящую бабушку, худенькую, маленькую.

– Сделаю-ка я сама бабушкину работу. Она утром увидит – обрадуется.

Прокралась Катя к столу. Свет включать не стала. Подол у пальтишка распарывает, работает. Вдруг об пол что-то стукнуло. Катя нагнулась. Зеркальце круглое. Точно на солнце сияет. А другая сторона фарфоровая. На ней облачко и луна нарисованы. Катя вспомнила: год назад, по весне, когда стаял снег, она нашла это зеркальце. Положила в карман и забыла. Катя в зеркальце покосилась – два синих глаза в нем отразились. И вдруг чуть не выронила находку снова. Из зеркала на нее глянула чья-то усатая морда.

«Или мне мнится?»

На залитой луной половице стоял Заяц. В жилете. Длинные уши сквозь берет продеты. В лапах фонарик. Он осветил им зеркальце.

– Ага! Вот она, потеря королевская. Я его ищу, а оно в кармане лежит и хоть бы хны. Это зеркальце, Катя, упало с Луны.

– С Луны? Виданное ли это дело?

– Да. Это зеркальце лунной королевы. А мы, королевские гвардейцы, подбираем упавшие с Луны вещи.

– А, – сообразила Катя. – Понимаю. Они падают вниз, когда Луна убывает. Но неужели трудно переставить все на другой край?

Заяц лапой махнул:

– Я это знаю. Но королева наша – беспечная девчонка и говорить с ней без толку. Все вниз летит: шпильки, туфли, ключи. А мы, лунные зайцы, ищи. Одно только радует – за ценную вещь полагается награда. Зеркальце ты нашла, впрочем. Значит, награда и мне, и тебе. Чего ты хочешь?

Катя и минуты не размышляла:

– Хочу, чтобы глаза у моей бабушки молодыми стали.

– Тогда мне придется зеркальце на день оставить. Пусть бабушка посмотрит в него, – сказал Заяц. И пропал с этими словами.

Выслушав внучку, бабушка вдруг заплакала:

– Что же ты себе ничего не попросила, Катя?

Катя заторопила:

– Посмотри же скорее в зеркало. Видишь, не куриная слепота у тебя, а синецветики!

Бабушка в зеркало глянула, белый платочек поправила и вдруг заахала, заохала:

– Господи, как у нас побелено-то плохо! И паутина в углу повисла.

И давай они с Катей белить да чистить. Усталая бабушка спать легла рано. В чисто помытом окошке опять Луна встала. Опять не спит Катя. И вот вырос Заяц в лунном квадрате. Важный! Еще бы! На груди у него висел орден. Девчонка смотрела с голубой эмали. На короне две буквы сияли, «Л» и «К». Лунная Королева!

– Ну что? Получила, что хотела? – спросил Заяц. – Надеюсь, зеркальце тебе больше не понадобится? – И сунул его в карман жилета.

Промелькнула весна, прошло лето. Наступила осень. Достала бабушка Катино пальтецо, повертела:

– Чинено-перечинено, ношено-переношено. Надо садиться шить новое. Сейчас я с глазами, слава Богу!

Катя руками замахала:

– Не шей! Опять глаза потеряешь.

Бабушка ей кивает, а сама думает:

«Вот Катя уснет, я за шитье сяду».

Ждала, ждала да и уснула сама. Спит бабушка, ровно дышит во сне. За окошком месяц стоит узкий, как серп.

– Ну, – Катя думает, – на Луне совсем места мало. Как бы опять что не упало.

Только подумала, за окошком – плюх! Катя на улицу во весь дух. Возле дождевой бочки девчонка стоит, дрожит, как осиновый листочек. И волосы, и платье – мокрые. Глаза темные.

– Где-то я ее видела. На заячьем ордене. Точно! Сама королева упала с Луны в нашу бочку!

– Надо обсушиться. Идемте в дом, Ваше Величество.

Глаза девчонки сверкнули гневом.

– И шагу не сделаю без короны!

Откуда-то выскочил Заяц, снял с груди орден, в бочку нырнул и вынырнул с короной, похожей на наперсток. Бабушка сбилась с ног, принимая нежданную гостью.

– Вот, Ваше Величество, платье Катино, ситцевое. Оно хоть и старенькое, но чистое, сухое. Уж к весне нашью ей новых.

Катя опять за свое – прохожу в старом! Долго сидели за самоваром. Гостья вдруг вздохнула грустно:

– Пироги такие вкусные! Так только бабушки умеют печь.

– А у тебя разве бабушки нет? – спросила Катя.

И услыхала в ответ:

– На Луне живут дети, у которых бабушки не было и нету.

– А кто же вам варит?

– Сами.

– А кто шьет и чинит?

– Об этом ты скоро узнаешь, – вмешался в разговор Лунный Заяц. – Дай мне пуговицу от пальто твоего, – попросил он у Кати.

– Она всего одна осталась, бабушка ее в шкатулку спрятала.

Открыла бабушка шкатулку. Достала пуговицу голубую, лаковую.

– Да она тебе, Заяц, на что?

– Будет скоро Кате новое пальто.

Заяц не хвастал. Посадил пуговицу у себя на Луне. Поливал часто. Скоро вырос куст на грядке, набрал бутон. Показалась из бутона шелковая подкладка. Развернулась она. Потом долго росли рукава, воротник и полы. Наконец все покрылось пушистым сукном.

И вот пальтецо готово. Принес его Заяц Кате домой. В ряд пуговицы на нем – голубые, лаковые. А Заяц шкатулку открыл и запустил туда лапу. Нагреб пуговиц, что остались от летних платьев, ярких, прозрачных, точно леденцы. Платья не то, что пальто. Быстро растут. Распустились они на грядках, точно цветы: голубые, лиловые, сиреневого цвета.

Как раз к лету!

СЕЛО КОТОВАСЬКИНО

Стояло на горе село Котоваськино. Там жил кот по имени Васька. В доме у Васьки чисто: вымыты полы, вылизаны миски. Закончит Васька прибираться, сядет на крыльцо, станет умываться, лапу мусолит – гостей намывает. Приезжайте, гости!

Никто не приезжает.

Старается Васька, скребет под ухом. А от гостей – ни слуху ни духу. Трет лапой нос, чисто моет щеки.

– Гости не приедут! – дразнятся сороки.

Васька кот не унывает. Пошел на базар, купил умывальник. Повесил во дворе. Утром слышит – звенит умывальник: трень-брень! Вышел во двор: девчонка умывается – беленькая, маленькая.

– Как звать тебя?

– Катя. Я в гости к тебе.

– А надолго?

– Как будет гоститься.

Рад Васька кот. Ходит по одной половице. Кормит свою гостью шаньгами творожными. Наливает в умывальник воду чистую, колодезную.

Целый день у Васьки звон во дворе, бренчит умывальник: треньбрень!

– Мне, – вздыхает кот Васька, – носить воду не лень. Боязно мне: умываешься часто. Белей белого будешь – сороки утащат.

Уехал кот Васька в лес за дровами, налетели сороки и Катю утащили. Посадили в гнездо. Гнездо на сосне высоко-высоко. Погалдели и разлетелись.

Осталась Катя одна в лесу темном. Слезла с сосны, по лесу пошла и вышла к вороньему дому. Двери открыла – все у воронов черное, стены не белены, печка закопченная. Под потолком люлька, а в люльке лежит вороненок. Подошла Катя к люльке, агукает.

А вороненок из люльки:

– Зачем ты пришла сюда, глупая! Сейчас вернутся домой мои братья-вороны. Один брат – дровосек, охотник – второй, ну а третий – разбойник. Уходи скорее!

Катя к дверям, а вороны-братья уже у дверей. Все на конях. Дровосек – с топором, охотник – с ружьем, разбойник – с саблей. Увидали Катю:

– Будешь у нас хозяйкой. Печку истопишь, корову подоишь, напечешь калачей белых да сдобных. Да не вздумай убегать – все равно догоним.

Делать нечего, взялась Катя растапливать печку. А вороненок из люльки:

– Карр! Стараешься даром. Воронова печка с дымом, с угаром.

Задымила, закоптила печь, дым щиплет в горле, глаза Кате ест. А Катя тесто заводит. От едкого дыма не плачет: боится, что пересолит калачи.

Подал голос вороненок:

– Карр! Не выйдет белых калачей. У нас мука вся черная!

– Не беда, что черная. Я просею, как бабушка учила.

Десять раз просеяла – мука не побелела, просеяла сто раз – руки заболели.

Вороненок ей опять:

– Стараешься зря. Братья-вороны вернутся – выклюют тебе глаза.

Катя песни распевает, чтоб не было страшно. Сыплется мука, сито в руках пляшет.

Вороненок каркает:

– Тебе придется не сладко…

А из сита вдруг – снег, белая крупчатка! Стала Катя калач в печку сажать, ей под ноги кочерга, чумазая, вся в саже.

– Ишь, умытая какая! Сейчас тебя измажу!

– А как тебя, Кочерга, величают по отчеству?

– Кондратьевной звали.

– Пойдемте, Кондратьевна, я вас почищу песочком.

Заблестела, засияла Кочерга:

– Я и новая такая не была!

Печка увидала, так и ахнула:

– Как бы мне не закоптить вас, Кочерга Кондратьевна.

Перестала коптить да дымить. Жарко горит, ровно. Тепло в вороньем доме, пахнет сдобой.

А вороненок из люльки:

– Иди встречай корову. Да не сладишь ты с ней. Наша Ведьма с норовом.

Кочерга вздыхает:

– Ох и вредная…

Корова, и правда, глядит ведьма ведьмой. Наставила на Катю острые рога.

– Прут сломи да огрей-ка ее хорошенько! – из дому кричит Кочерга.

Повертела Катя прут в руках, повертела… Расцвел прут в руках барашками белыми. Корова на вербу глядит, бодаться забыла.

– Это вороны назвали меня Ведьмой. Верба мое имя.

Молока дала Верба полный подойник. Вернулись вороны-братья домой, всем остались довольны. Спать улеглись по лежанкам.

– Нам завтра вставать спозаранку. Всю ночь люльку качай, чтоб наш меньшой не кричал. А будет кричать, задай ему таску.

Катя:

– Лучше расскажу ему сказку.

До утра говорила, слушал, молчал вороненок. К утру у него выпало одно перо черное. Катя сожгла его в печке. Назавтра опять завела сказку с вечера.

Сказка за сказкой, ночь за ночью, черных перьев все меньше, белых все больше. А как выпало перо черное последнее, стал вороненок гусенком белым. Нашла Катя во дворе березовую чурку, запеленала ее, положила в люльку.

Ночь пришла, братья-вороны спят, сами слушают вполуха. Слышат они – качается люлька, сказка говорится. Только разбойнику-ворону что-то не спится. Встал он с лежанки. Вот тебе и на! Люльку-то качает Кочерга.

Вороны – в дверь. Не открывается дверь, ее корова Верба рогами приперла. Вороны-братья в окно, скорей на коней и за Катей в погоню. Скачет лесом Дровосек, мчит лугом Охотник, полем рыщет Разбойник.

А Катя по речке плыла на белом гусенке. Накрыла ее черемуха белым шатром. Не увидел ее Дровосек, не услышал Охотник, промчал мимо Разбойник на коне вороном…

И вот опять Катя в селе Котоваськино.

Сороки клювы разинули:

– Здрасьте! Опять тут девчонка да еще с гусенком!

Идут оба селом. Где пройдет гусенок белый, там чисто-светло. Яблони белы, будто облил их кто молоком. Трубы закопченные – как выбелили мелом. Закричали сороки:

– Вот напасть так напасть! Теперь не то что девчонку, иголки не украсть. На белом видать нас, пестрых.

Наливает кот Васька в умывальник воду, встречает гостью.

ПЕЧНЫЕ ДОМОВЫЕ

Хороша печка у кота Васьки – высокая, белая, занавески красные.

Помогают Ваське с печкой управляться печные домовые – три братца. Внизу старший живет – Поддувало, пузырями щеки. На самом верху, за маленькой дверцей, ютится младший.

Зовут его Вьюшка, чумазый, маленький, кудри, как стружки. Средний – Шесток на шестке живет, глаза кошачьи, зеленые, толстый живот.

У каждого брата есть дело. Шесток в горшках мешает, чтоб не подгорело. Поддувало дует в поддувало, его дело, чтоб в печке пылало. Маленький Вьюшка – тоже работяга, он вьюшку открывает, чтобы была тяга. Протопится печка – на боковую все трое.

А однажды случилось такое. Печь протопилась, Поддувало храпел на боку, легонький Вьюшка от скуки расхаживал по потолку. Толстый Шесток выскребал большой ложкой горшок с кашей.

В дверь кто-то поскребся.

– Кто там?

– Я, щенок Заплатка. Пустите погреться, замерзли лапы.

Проворчал Поддувало:

– Не лезь, косолапый.

Заплатка просунул в дверь нос. Шесток дверь захлопнул:

– Ишь, нашелся гость!

Вьюшка маленький просит:

– Братцы, пустим Заплатку!

Шесток заворчал:

– А вот мы в тебя поленом запустим!

Поджал Заплатка хвост – и в сени. Вдруг треск раздался и гром, пол заходил ходуном. Вся изба ходуном пошла – печь с места сошла. Прогудела в трубу басом:

– Я с вами жить не согласна!

Закачалась труба на крыше. Печь двери толкнула и вышла.

Ждали, ждали братья – не возвращается печка. Надо идти ее искать, делать нечего. Улицу прошли – ее и след простыл. Вышли на Протоку – и здесь печки нет. Дрожат печные на ветру, на морозе. Спрятались от ветра в роще березовой.

Потянул Поддувало носом:

– Откуда-то дым наносит.

Пошли туда, откуда дым, и к деревне Мышихе вышли. Стали стучаться в дома:

– Мы – печные домовые. Нам бы пообедать.

Не открывают мыши:

– А что вы умеете делать?

– Я дую в топку из поддувала.

– Я слежу, чтобы каша не пригорала.

– Я открываю и закрываю вьюшку.

Кривятся мыши:

– Работники вы никудышные. Нам таких не надо.

– Замерзнем теперь, – захныкал Поддувало.

Заохал Шесток:

– Плохо дело наше. Эх, не припас я на черный день каши!

А Вьюшка затянул пояс потуже:

– Нам плохо братцы, а коту Ваське еще хуже. Холодно и есть Ваське нечего. Надо сложить ему новую печку.

Поддувало надулся:

– Мне до кота Васьки мало дела. Вот себе бы я печку сложил, чтобы меня грела.

– А я бы такую, чтобы кормила меня хорошо, – размечтался пузатый Шесток.

Нашли они печника, рыжего Лисовина. Взял он их в ученики – месят глину, подают кирпичи. Лисовин всех троих мастерству обучил.

Сложил Поддувало печь большую, чтоб было где лечь. Бросил охапку березовых дров.

– Погреюсь, поваляюсь, сейчас будет тепло.

Ждет он, ждет. Да не тут-то было. То ли не нагрелась печка, то ли уже остыла. Холодным-холодна. Лисовин подошел, посмотрел, сказал:

– В хозяина печка. За дело ты брался зря.

Рассердился Поддувало и развалил печь на кирпичи.

Шесток свою печку ладил, каждый кирпичик гладил.

– Моя мастерица-печка будет кашу варить, ничего не выкипит, не подгорит.

Пузатая вышла печка. Сунул в нее Шесток котелок с кашей гречневой. Булькает каша, преет. Только каша поспела, печка – хвать! Весь горшок себе в пасть опрокинула. Что в нее ни поставят: калач ли, пирог ли – все обжора пузатая слопает. Схватил Шесток свой горшок и убежал.

И у Вьюшки вышла печка в хозяина, маленькая, чумазая, над трубой дымок кудрявый, собой неказистая. А разгорелась мигом и пошла в Котоваськино. Едва успел Вьюшка шмыгнуть в свою дверку. Шагает печка быстро, метет за ней метелица. Пришла она в село, вот и Васькин дом. А из трубы дым валит! Вьюшка свою дверку приоткрыл:

– Печка-то Васькина – дома! Вернулась. Ну ничего, моя и здесь пригодится, на улице. Вставай, печурка, на углу.

Печка встала. На всю Проточную запахло кашей, сухарями. Собаки набежали:

– Нам бы по сухарику.

Воробьи налетели, просят:

– А нам бы каши просовой.

Прибежал и щенок Заплатка:

– Я только погрею лапы.

Целый день подбрасывает Вьюшка в печку дрова. Всех накормил, всех обогрел. Дело к вечеру. Выгреб он золу, закрыл трубу. Видит, Шесток с Поддувалом выходят из Васькиных ворот.

– Не пустил нас кот Васька. Сказал – без нас управится.

– Что же, живите, шесток с поддувалом свободны.

Улегся Шесток на теплый шесток, в поддувале свернулся калачиком Поддувало. И захрапели, как бывало…