Текст книги "Звездные судьбы (Исторические миниатюры)"

Автор книги: Светлана Бестужева-Лада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Мечты так и остались мечтами, но даже попытки реализовать этот проект принесли России несомненную пользу: они расширили границы империи на западе и на юге, проложили дороги в Грецию и на Кавказ и позволили не только принять участие в разделе Польши, но даже извлечь при этом разделе максимальную для России выгоду. Это – не великодержавный шовинизм с моей стороны. Это – история.

В военном деле Потемкин провел некоторые рациональные реформы, особенно, когда стал фельдмаршалом в 1784 году. Он уничтожил пудру, косички и букли, ввел легкие полусапожки, шаровары и куртку, а также удобную и теплую шинель, и собственноручно перекроил нелепую шляпу немецкого образца в практичный и теплый треух, спасший немало солдатских ушей от обмораживания в суровые российские ночи. Ружья армии стали легче, её численность – увеличена. Сохранилась даже любопытная записка, собственноручно начертанная фельдмаршалом по части этих вопросов:

"Завиваться, пудриться, плесть косы – солдатское ль это дело? У них камердинеров нет, на что же им пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели обсыпать пудрой, салом, мукой и пришпиливать косы.

Туалет солдата должен быть таков

Что встал, то и готов!"

Невозможно переоценить и значение действий Потемкина для скорейшего усмирения восстания Пугачева. Без его выдержки, хладнокровия и правильно избранной тактики, восстание ещё долго бы бушевало на российских просторах, унося огромное количество бессмысленных и бесполезных человеческих жертв с обеих сторон. Тем, кто будет упрекать автора в приверженности монархизму и поощрении расправы над народным лидером, напомню, что Емельян Пугачев объявил себя чудесно спасшимся императором Петром III, а не кем-нибудь иным, и вовсе не собирался менять в России государственный строй.

При активном содействии Потемкина был заключен очень выгодный для России Кучук-Кайнарджийский мир с турками, закреплявший отказ Турции от верховных прав на Крым и признававший его независимость, а также давший стране некоторую передышку в военных действиях и возможность собраться с новыми силами для решающего сражения с Оттоманской империей, поскольку турки вовсе не намерены были навсегда отказываться от такого лакомого кусочка, как Крым, и борьба за него могла возобновиться в любое время. По заключении этого мира императрица издала следующий высочайший именной указ:

"Генерал-поручик Потемкин, непосредственно способствовавший своими советами к заключению выгодного мира, производится в генерал-аншефы и всемилостивейше жалуется графом Российской империи. В уважение же его храбрости и всех верных и отличных заслуг, оказанных им в продолжении сей последней войны, всемилостейшиво награждаем мы его, Потемкина, золотой саблей, украшенной бриллиантами и нашим портретом, и повелеваем носить их, яко знак особого нашего благоволения."

Впрочем, и самому Потемкину страстно хотелось покончить с псевдо-независимостью Крыма и раз и навсегда присоединить его к России.

"Крым положением своим разрывает наши границы, – писал он императрице, – нужна ли осторожность с турками по Бугу или со стороны Кубанской – во всех случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего крымский хан нынешний туркам неприятен: для того, что он не допустит их через Крым входить к нам, так сказать, в сердце. Положите-ка теперь, что Крым наш, и что нет уже сей бородавки на носу – тогда вдруг положение границ будет прекрасное: по Бугу турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами, а не под именем других. Всякий их шаг тут виден. Со стороны Кубанской, сверх частых крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово. Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда неусумнительно, мореплавание по Черному морю свободно, а то извольте рассудить, что кораблям нашим и выходить трудно, а входить ещё труднее. Еще вдобавок избавимся от трудного содержания крепостей, кои теперь в Крыму на отдаленных пунктах.

Всемилостивейшая государыня! Неограниченное мое усердие к вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кого оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику. Цесарцы без войны у турок в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки и Америки.

Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить вас не может, а только покой доставит. Удар сильный, но кому? Туркам: это вас ещё больше обязывает. Поверьте, что вы сим приобретением бессмертную славу получите, и такую, какой ни один ещё государь в России не имел. Сия слава проложит дорогу ещё к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство на Черном море, от вас зависеть будет закрыть ход туркам и кормить их или морить голодом. Хану пожалуйте в Персии что хотите – он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешнюю зиму, и жители охотно принесут и сами просьбу. Сколько славно приобретение, столько вам будет стыда и укоризны от потомства, которое при каждых хлопотах скажет: вот она могла, да не хотела или упустила..."

Знал бы Потемкин, какие штучки будет выкидывать потомство с этим самым Крымом, напрочь забыв о том, кем, когда и как был добыт для России этот полуостров!

В 1783 году последовал высочайший манифест, в котором Екатерина объявила, что Россия, желая положить конец беспорядкам и волнениям между крымскими татарами и сохранить мир с Турцией, присоединяет навсегда к своим владениям Крым, Тамань и всю Кубанскую сторону.

Турки стали спешно готовиться к новой войне, но вмешался австрийский император, который заявил, что в случае начала военных действий он соединит свои войска с русскими. Благоразумные действия дипломатов также принесли свои плоды. В самом концк 1783 года была подписана российско-турецкая конвенция, согласно которой статья Кучук-Кайнарджийского договора о независимости Крыма была уничтожена, и границей между обеими империями была назначена Кубань. За это светлейший князь Потемкин был произведен в фельдмаршалы, назначен президентом военной коллегии и генерал-губернатором Крыма, наименованного Таврической губернией. С того времени он уже официально звался Потемкиным-Таврическим.

Чрезвычайно важным делом Потемкина было сооружение флота на Черном море. создание его любимого детища – города-порта Севастополя, который почти сразу стал многолюдным и процветающим, закладка таких городов, как Херсон, Екатеринослав, Николаев. Можно сколько угодно смеяться над "потемкинскими деревнями", но они то ли были, то ли не были, а города стоят и поныне. Вот с Крымом только не совсем складно получилось... Зато соборный храм в Екатеринославе должен был быть, по проекту Григория Александровича, "на аршинчик" выше знаменитого собора святого Петра в Риме. Этот "аршинчик", так характерный вообще для русской натуры, свидетельствует о грандиозности проектов Потемкина, увы, далеко не осуществленных. Ему не хватило каких-нибудь двадцати лет... и очень мешал последний екатерининский фаворит. Но об этом – позже.

Пока же светлейший разделил Таврическую губернию на семь уездов, открыл порты для свободной торговли дружественных с Россией народов и заключил выгодные для этой торговли трактаты с Францией и Италией. Между тем, Екатерина выразила желание посетить свои новоприобретенные земли и Потемкин, привыкший все делать с размахом, стал готовить Тавриду к приезду монархини. Времени у него оказалось достаточно: Екатерина осуществила свое намерение лишь два года спустя и нашла полуостров цветущим, а жителей спокойными и довольными. В том числе, и татар, которые преспокойно жили на прежних местах и по прежним обычаям, благославляя Аллаха за то, что на их земле больше никто не воюет между собой.

О поездке Екатерины в Крым в 1787 году известно почти все, поскольку её сопровождал не только двор, но и многочисленные иностранные посланники. Почти все они оставили воспоминания об этом удивительном путешествии. И они же, кстати, пустили в свет выражение "потемкинские деревни", уверенные в том, что за время ночлега блестящей экспедиции строения на пути разбирались и переносились далее по пути следования. В России, конечно, все возможно. Только Севастополь, монументальные строения которого Екатерина видела собственными глазами, и по сей день стоит на своем месте, причем несмотря на многочисленные войны кое-что уцелело и с тех времен. Только днепровские пороги были впервые не уничтожены – а хотя бы выровнены – для этой поездки. Да и Екатеринослав, если уж на то пошло, какое-то время, пусть и незначительное, был столицей России, если не по статусу, так по духу. И все это – показуха? Воля ваша, только считать так было бы, мягко говоря, несправедливо по отношению к Григорию Александровичу Потемкину. Как и к тем, безвестным, людям, которые заложили основы городов, дорог и укрепили южгые рубежи России.

После этого путешествия Потемкин получил титул "князя Таврического", тут же воздвигнув в честь этого события дворец в Санкт-Петербурге. Таврический дворец, один из многочисленных памятников блестящего царствования Екатерины, был построен сообразно вкусам "Князя Тавриды", как тогда называли Потемкина не только в России, но и в Европе. Одноэтажный, дворец тем не менее представляется величественным, благодаря высокому куполу и прямоугольному саду, окруженному крытой колоннадой из шести поддерживающих фронтон колонн. Словом, дворец столь же своеобразен, сколь был и его хозяин, если верить, например, такому описанию современника:

"При великих свойствах Потемкина, нельзя не дивиться и противоположностям, кои имел знатный вельможе в нравственном своем поведении. Характер его с этой стороны был из самых странных, каковой едва ли можно в сравнении приискать в другом великом муже, поэтому нельзя почти верить, чтобы человек был в состоянии предаваться стольким непостоянным страстям, как Потемкин.

Люди, возраставшие с ним в молодости, обнадеживали, что он прихоти сии усвоил уже в совершенных летах, с приумножением его необычайного счастья, и что в молодости своей не оказывал он и следов такого нрава. Великое богатство, дозволявшее ему ежегодно издерживать свыше трех миллионов рублей, не в состоянии было доставить ему радость, чтобы он хотя один день в покое оным наслаждался. Он не щадил великих сумм для удовлетворения страстям своим, и прежде нежели что-либо доходило к его употреблению, он уже терял желание, побудившее его в первые мгновения сделать на то издержки.

Сколько странна была сия его перемена страстей, столько же быстро действовала и переменчивость его душевного состояния. Несколько раз в день можно было видеть его в полном веселии и удовольствии и столько же раз в совершенном унынии. Нередко случалось, что князь во время увеселений ясностью своего духа и радованием превосходил всех участвующих, но прежде нежели кто-либо мог вообразить, соделывался он столько унынен, как бы произошли с ним все несчастия в свете. Радость и огорчение с равномерной быстротой в нем действовать могли, и потому нельзя было воспринимать осторожности, чтобы заблаговременно избегать его гнева, поелику нрав его был вспыльчивый и действия оного следовали скорее, нежели можно себе представить.

Малость в состоянии была доставить ему несказанное удовольствие и опять малость могла на целый день повергнуть в несносную скуку. Он имел некоторые часы, в которые сердце его таяло, иногда от радости, иногда же от сострадания, ещё иные, в которые ему ничего не нравилось, не могло восстановить его понуренного духа. Он имел привычку непременно окусывать ногти, отчего всегда говорил сквозь пальцы и большею частью – наморщив лицо, а сие представляло в нем вид недовольный.

Чтобы не видеть уныние в лице других, Потемкин, особливо же в веселом духе, расточал свои сокровища, в другие же слезы невинности и бедности служили орудием к вящему раздражению его гнева. Но через несколько мгновений приходил он в состояние, в котором о поступке своем раскаивался. Вообще, кроме занятий по своей обязанности, ни к чему на свете примениться не мог."

Либо – все, либо – ничего. Либо место почти на троне, либо монастырская келья. А поскольку в келью уже не слишком тянуло, а место возле трона приходилось все чаще делить с молодыми любимцами императрицы, светлейший и "чудил", наживая себе все новых и новых врагов и теряя тех немногих друзей, которые ещё у него были. Самым верным другом была Екатерина, но и она...

Почти сразу по возвращении императрицы в Санкт-Петербург началась вторая война с Турцией. Турки предъявили России достаточно унизительные требования, придав им, к тому же, ультимативную форму. Османская империя требовала выдачи молдованского господаря Маврокордато, нашедшего, как бы теперь сказали, политическое убежище в России, Отозвания из Ясс, Бухареста и Александрии русских консулов, но зато допущение турецких консулов во все русские гавани и торговые города, признание вассалом Турции грузинского царя Ираклия, откровенно препочитавшего опеку Санкт-Петербурга, хотя бы потому, что северные соседи не воровали для своих гаремов и армии грузинских девушек и юношей.

Война, как ни странно, застала Россию врасплох. Кроме того, Потемкин посчитал, что удача отвернулась от него: во время морской бури был практически истреблен севастопольский флот – гордость и надежда светлейшего. К счастью, турки начали войну довольно вяло и ограничились неудачным нападением на крепость Кинбурн,хоть и с потерями, но отраженным русскими солдатами. Екатерина требовала взятия Очакова – Потемкин медлил. Только в августе 1788 года – спустя год после объявления войны! – начались активные приготовления к осаде Очакова.

Готовились, впрочем, странно. Потемкин расположился в военном лагере, как античный полководец: в шатре, с музыкантами, поварами и даже... гаремом, составленным не столько из турецких полонянок, сколько из российских аристократок. Одна из красавиц пообещала ему свою благосклонность лишь после того, как получит ключи от Очакова – это на какое-то время вывело светлейшего из состояния апатии и хандры, но решительный штурм крепости был предпринят лишь в декабре, когда кровь, лившаяся из ран сражавшихся, тут же застывала на морозе. И крепость... пала. Одного-единственного наступления оказалось достаточно для того, чтобы считавшийся неприступным Очаков сдался. Поговаривали, что причиной такого чуда оказалась любимая жена очаковского паши, гречанка по происхождению, сестра которой была среди потемкинских красавец. Сестрички и решили дело полюбовно, а мужчины сделали вид, что отчаянно сражаются. Сколько истины в этой легенде – сказать довольно трудно.

Зато чистая правда то, что за взятие Очакова Потемкин получил орден Святого великомученника и победоносца Георгия I степени и шпагу, украшенную алмазами. Красавица же, требовавшая за свою благосклонность взятия крепости, сдалась ещё раньше. К тому же из военной добычи на долю Потемкина достался великолепный изумруд, величиной с куриное яйцо, тут же посланный им в подарок государыне. А та устроила ему триумфальную встречу в Санкт-Петербурге, достойную любого античного героя. Празднества продолжались три месяца, после чего светлейший вновь отбыл к своей победоносной армии. Почти без боя была взята крепость Гаджи-бей (в недалеком будущем – Одесса), а крепость Аккерман вообще сдалась при довольно курьезных обстоятельствах.

Потемкин предложил паше Аккермана обойтись без кровопролития. Вскоре парламентарий принес ответное послание – написанное, естественно, по турецки. Переводчик что-то замешкался и светлейший рявкнул в нетерпении:

– Да говори же, сдаются они или нет?

– А как вашей светлости доложить? – довольно спокойно спросил переводчик. – Изволите видеть, в турецком языке есть слова, имеющие двойное значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, поставлена над ними точка или нет. Так вот если в этом письме над одним словом поставлена точка, то крепость не сдается, но если эту точку насидела муха, то...

– Ну, конечно, муха! – не дослушал переводчика Потемкин и тут же соскоблил точку с бумаги столовым ножом. Крепость действительно сдалась, но лишь через двое суток, после того, как её паше были обещаны ценные подарки.

Через месяц практически без боя – турки былм слишком напуганы рассказами об осаде Очакова – сдалась крепость Бендеры. Оставалось взять Измаил – последнюю турецкую цитадель на русской земле – и войну можно было считать законченной. Но ни русские, ни турки не хотели воевать зимой, к тому же Россия ввязалась в войну со Швецией, а прежние союзники – австрийцы – после смерти императора Иосифа поспешили заключить с Турцией мир. Россия осталась одна, окруженная врагами. А Измаил – и не без оснований – считался одной из самых неприступных крепостей в Европе. Во всяком случае, его паша, которому было сделано предложение о мирном исходе дела, надменно ответил:

– Скорее небо упадет на землю и Дунай потечет обратно, чем сдастся Измаил.

В ответ Потемкин послал... приказ Александру Васильевичу Суворову, вся армия которого составляла в то время около 30 тысяч человек:

"Взять Измаил во что бы то ни стало".

Солдат не рассуждает – Суворов стал готовиться к приступу, объявив своим подчиненным:

– Один день – Богу молиться, другой день – учиться, третий день славная смерть или победа. Чудо-богатыри, крепость непременно должна быть взята. Этог повелевает матушка-царица, а воля её святой закон.

Суворов и его солдаты сделали невозможное – 11 декабря 1790 года Измаил был взят. Русские потеряли 10 тысяч убитыми и ранеными, турки – 15 тысяч убитыми и 10 тысяч – пленными. Екатерина получила красткое, как всегда, донесение Суворова:

"Знамена вашего величества развеваются на стенах Измаила".

Личная жизнь Потемкина также всегда была предметом для сплетен и пересудов. Устав считать любовниц светлейшего, окружающие решили, что нежная забота его о племянницах скрывает за собой нечто большее. Шушкались об интимных отношениях, которые связывали Потемкина с Александрой, Варварой и Екатериной Энгельгардт. Под это шушуканье светлейший сыскал племянницам богатых и титулованных мужей. Александра вышла замуж за графа Браницкого, украинского магната, Варвара – за князя Голицына, отпрыска древнейшей русской фамилии, Екатерина – за графа Скавронского, родственника императорского дома.

Но звезда светлейшего уже закатывалась. С окончанием турецкой войны закончился и его пятнадцатилений фавор. Место любимца императрицы занял двадцатидвухлетний Платон Зубов, имевший на неё колоссальное влияние и, по слухам, отравивший "светлейшего" медленно действующим ядом. Хотя внешне Екатерина продолжала выражать своему старому другу чувства уважения и признательности за его заслуги, но уж кто-кто, а Потемкин, прекрасно знавший императрицу, понимал, что конец близок. И, верный себе, устроил 8 мая 1791 года праздник в Таврическом дворце, по роскоши затмевавший все придворные торжества вместе взятые. Три тысячи приглашенных съехались к назначенному часу и... два часа ждали Екатерину. Та появилась лишь на короткое время: в царском дворце её ждал молодой фаворит, не желавший и слышать имени Потемкина.

Они виделись в предпоследний раз и расстались трогательно: Потемкин на коленях облобызал руку Екатерины, та поцеловала его в лоб. Оба плакали. И оба знали – почему.

После праздника на Потемкина напала его обычная болезнь – хандра, то, что сейчас назвали бы тяжелой депрессией. Из этого состояния его вывел лишь суровый личный приказ императрицы немедленно возвратиться в действующую армию. Встреча их была сухой и официальной, ни о каких слезах уже и речи не было. Она повелевала, он покорялся, Платон Зубов прыгал на одной ножке от радости, что опасный соперник уезжает далеко и надолго и бог весть, вернется ли...

Потемкин на сей раз действительно больше не вернулся. Он скончался 5 октября 1791 года, в степи, в 40 километрах от одного из своих любимых городов – Николаева, на руках у своей любимой племянницы Александры, при чрезвычайно загадочных обстоятельствах. Несколько дней подряд светлейший жаловался на невыносимые боли в желудке и на то, что заключенный в его отсутствие мир с Турцией лишает его заветной мечты: войти победителем в Константинополь. Прибить свой щит к вратам Царьграда...

Григорию Александровичу исполнилось всего лишь пятьдесят два года, и он почти никогда и ничем не болел, разве что страдал в результате постоянного и гомерического обжорства... Глаза ему закрыл безвестный казак из его охраны.

Светлейший князь потемкин-Таврический, президент государственной военной коллегии, генерал-фельдмаршал, великий гетман казацких, екатеринославских и черноморских войск, главнокомандуюший Екатеринославскою армией, легкой конницей, регулярной и нерегулярной конницей, флотом Черноморским и другими сухопутными и морскими военными силами, сенатор, екатеринославский, таврический и харьковский генерал-губернатор. её императорского величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полка подполковник, шеф корпуса кавалергардов и полков Екатеринославского кирасирского, Екатеринославского гренадерского и Смоленского драгунского, мастерской Оружейной палаты главный начальник и орденов российских: Святого апостола Андрея Первозванного, Святого Александра Невского, Святого великомученника и победоносцв Георгия и Святого равноапостольного князя Владимира больших крестов и Святой Анны, иностранных: прусского – Черного Орла, датского Слона, шведского – Серафима, польского – Белого Орла и Станислава кавалер отошел в вечность.

Императрица велела похоронить Потемкина с почти царскими почестями и великолепием, но – в Херсоне и поставить ему там мраморный памятник. Тело выносили генералы, балдахин несли гвардейские офицеры, кисти поддерживали полковники. Траурное шествие происходило в следующем порядке:

Эскадрон конвойных гусар усопшего фельдмаршала.

Кирасирский полк князя Потемкина.

Сто двадцать человек солдат с факелами и в траурных одеяниях.

Двенадцать штаб-офицеров в трауре со свечами.

Бояре княжества Молдавского, князья и посланники черкесские.

Духовенство.

Знаки отличия: ордена, камергерский ключ, гетманская булава, золотая сабля, жалованная императрицей шпага, венец золотой с бриллиантами, бант от портрета императрицы, фельдмаршальский жезл, гетманское знамя, княжеская корона.

Гроб на черных дрогах, запряженных восьмью вороными лошадьми.

Родственники покойного.

Эскадрон конвойных гусар, казачий полк гетмана и донской казачий полк князя Потемкина.

23 ноября 1791 года тело Потемкина было положено в херсонской крепостной соборной церкви во имя Святой Екатерины в особом склепе. Императрица пережила своего друга-подданного на шесть лет. И все эти годы с ужасом ждала, что на юге страны появится самозванец под именем светлейшего. Но его так и не было, потому что выдавать себя за легендарного и неповторимого князя Таврического ни у кого бы не хватило ни сил, ни таланта, даже если бы сыскался некто, внешне схожий со светлейшим.

Прижизненные враги оплакивали смерть Потемкина. Никогда не ладивший с ним Суворов, впал в тяжкое уныние и сказал:

– Великий человек был! Велик умом и ростом велик...

Суровый и сдержанный адмирал Ушаков, никогда особо не любюивший Потемкина, прослезился:

– Словно в бурю сломались мачты, и не знаю теперь, на какой берег нас, сирот, выкинет.

Граф Румянцев-Задунайский, вечный соперник и гонитель Потемкина, при известии о его смерти встал с кресла и вытер глаза. Потом сказал присутствовавшим при сем:

– Не дивитесь слезам моим. Потемкин не врагом мне был, лишь соперником. Но мать-Россия лишилась в нем великого мужа, а Отечество потряло усерднейшего сына своего...

Зато будущий император Александр I был краток:

– Сдох! Одним негодяем на Руси меньше стало.

В первый же год по воцарении его отца, императора Павла, херсонский губернатор получил приказ зарыть тело светлейшего в особую яму, а поверх засыпать землей и пригладить так, чтобы следов захоронения не осталось. Памятник – снести. Все, разумеется, было исполнено немедленно и беспрекословно.

Впрочем, сам Потемкин при жизни о памятниках себе отзывался так:

– Лучше уж пусть люди гадают, отчего нет памятника Потемкину, нежели станут на всех углах судачить о том, за какие заслуги Потемкину памятники ставят...

Что ж, его желание исполнилось.

ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ

Величайиший русский военачальник Александр Васильевич Суворов (впоследствии князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус русской армии и генерал-фельдмаршал армии австрийской) родился в 1730 году в аристократической семье генерал-аншефа и сенатора Василия Ивановича Суворова, начинавшего свою службу денщиком у Петра I. "Фамилия Суворовых, – отмечала Екатерина Великая в своих "Записках", – давным-давно дворянская, спокон веков русская... Его отец был человеком неподкупной честности, весьма образованным..."

Екатерина, возможно, запамятовала, что "весьма образованный человек неподкупной честности" в царствование императрицы Анны Иоанновны, будучи прокурором полевых войск, был командирован вместе с капитаном Ушаковым ("великим российским инквизитором", – по отзывам современников) в Сибирь для производства следствия над находившимся в березовской ссылке семейством Долгоруких. Следствие привело к тому, что князь Иван Долгорукий был четвертован, его младшие братья – заточены в крепость, а сестра Екатерина, "порушенная государыня", обрученная в свое время с императором Петром II, насильственно пострижена в монахини. Василий Иванович Суворов за служебное рвение был удостоен повышения: назначен сенатором и генерал-губернатором завоеванной к тому времени части Пруссии.

Когда на трон взошел племянник императрицы Елизаветы, Петр III, Василий Иванович получил назначение в Сибирь губернатором. По каким-то одному ему известным причинам он туда не поехал, а принял самое активное участие в свержении Петра и возведении на трон Екатерины. А она, как известно, нс забывала тех, кому была хоть чем-то обязана.

Хилое телосложение единственного сына и наследника несколько огорчило Василия Ивановича, и он уже приготовился отправить Александра служить "по гражданской части". Но мальчика неотвратимо влекло к себе военное поприще. Для того чтобы его заветная мечта – стать солдатом – исполнилась, Александр придумал и неукоснительно выполнял целую систему тяжелейших физических упражнений, а также старался закалить свое тело, сделать его невосприимчивым ко всякого рода воздействиям. Ему это удалось, хотя ни высокого роста, ни атлетического телосложения будущий великий полководец не обрел. Зато мог сутки напролет шагать с тяжелым ранцем, забираться чуть ли не на отвесные стены, спать на голой земле и питаться самой простой пищей. Впоследствии это стало поводом для анекдотов, но так было на самом деле.

Самое удивительное заключалось в том, что Александр к тому же стал человеком не просто образованным – высококультурным. Сам он обмолвился однажды, что ежели бы не был военным, то стал бы писателем – настолько хорошо владел он пером. Писал в основном на великолепном русском языке, хотя в совершенстве знал латынь, польский, турецкий, свободно объяснялся по-французски и по-немецки. Сохранилось более двух тысяч его писем, и считается, что примерно столько же утрачено.

Вот, например, его суждение о том, каков должен быть военачальник: "Смел без запальчивости, быстр без опрометчивости, деятелен без суетности, подчиняется без низости, начальствует без фанфаронства, побеждает без гордости". Полная программа – и почти вся воплощена в жизнь самим её автором.

Двенадцати лет от роду Александр был зачислен солдатом в лейб-гвардии Семеновский полк. Жить продолжал дома – таковы были дворянские традиции тех времен. Через пять лет, ещё до явки в полк, получил звание капрала – и после этого началась его действительная служба. Ему исполнилось двадцать четыре года, когда он получил свои первый офицерский чин: по меркам того времени – очень поздно. Возможно, это объяснялось тем, что Суворов слишком отличался от остальных офицеров: не околачивался без толку при дворе, не искал покровителей, не цеплялся за женские юбки. Зато солдаты его любили: никаких несправедливостей, а тем более унижении он не допускал, и если чего-то требовал, то сам же и подавал пример исполнительности.

В 1762 году, после нескольких побед над прусской армией Суворов был назначен командиром Астраханского пехотного полка. На следующий год командиром Суздальского пехотного полка, который блестяще использовал опыт, накопленный Суворовым в боях против Фридриха Великого, и внес немалый вклад в разгром и первый раздел Польши.

По возвращении в Санкт-Петербург в 1773 году Суворов был произведен в генерал-майоры и отправлен на войну с турками в армию фельдмаршала Румянцева. Именно там произошли первые встречи будущего генералиссимуса с Григорием Потемкиным – будущим князем Таврическим. Два великих человека не испытали взаимной симпатии.

Роскошно-ленивый великан Потемкин и юркий, сухощавый, насмешливый Суворов могли прекрасно дополнять друг друга, но сблизиться никак не могли. Эта невозможность впоследствии стоила России нескольких лишних месяцев осады турецкой крепости Очаков: Потемкин, тогда уже всемогущий фаворит Екатерины, просто-напросто удалил Суворова с поля боевых действий, а сам добиться быстрой победы не смог. Этого, кстати, он тоже Суворову не простил и не забыл.

Вообще у Суворова был необычайный талант – допекать вышестоящее начальство. Когда он считал приказы сверху глупыми, то преспокойно пренебрегал ими и доводил начатое до конца, причем всегда успешно. На гневный вопрос того же Потемкина, чем он изволит заниматься, насмешливо ответил: "Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу". Однако жалобы на Суворова императрица, не слишком любя его сама, ни от кого не принимала. "Победителей не судят", – начертала она на одном из донесений об очередной выходке строптивого генерал-майора, и на том дело было закрыто.

Опоздал он к победе только один-единственный раз, но и это опоздание оказалось весьма кстати. После окончания первой турецкой кампании Суворов был направлен на Волгу, для усмирения пугачевского бунта, но поспел, что называется, "к шапочному разбору": Пугачева уже схватили и отправили в Москву, мятеж дотлевал. После этого Суворов не без гордости говорил, что нигде, кроме как на войне, не пролил ни капли человеческой крови. При подавлении отголосков пугачевского бунта "не чинил ни малейшей казни, кроме гражданской, но усмирял "человеколюбивой ласковостью...".