Текст книги "Звездные судьбы (Исторические миниатюры)"

Автор книги: Светлана Бестужева-Лада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Князь Алексей Григорьевич Долгорукий, человек невеликого ума, но колоссальных амбиций, решил повторить опасный путь Меньшикова и стать императорским тестем. Рассчитывал он на то, что красота и отсутствие предрассудков у его старшей дочери, княжны Екатерины, заставят Петра потерять голову и сделать решительный шаг. А уж "покрыть грех" после можно будет только свадьбой. Как-никак Долгорукие по происхождению считали себя выше императора – Романова, да и старый обычай: жениться на русской боярышне, а не на "иноземке", ещё не был забыт. К тому же княжна Екатерина была не менее честолюбива, чем её батюшка, и ради царской короны готова была пожертвовать всем, включая любовь.

Красавица была почти официально обручена с австрийским посланником, графом Миллезимо, и по скандальной хронике того времени отношения между ними были куда ближе, нежели приличествовало жениху и невесте. Когда Екатерина стала почти все время проводить в обществе юного императора, австрийцу быстро указали на дверь, даже не объясняя причины. Последовал громкий скандал, Остерману пришлось улаживать отношения чуть ли не со всем дипломатическим корпусом в России. Тут и Петр начал понимать, что всего лишь сменил опекуна, и вместо одной нелюбимой невесты ему подсовывают другую такую же. Но было уже поздно.

Когда император стал проявлять явные признаки охлаждения к той, кого уже негласно считали будущей царицей, Долгорукие уже зашли слишком далеко, чтобы отступать. Пришлось заманить Петра в довольно примитивную ловушку: напоить и доставить прямиком в опочивальню к княжне. По свидетельству современников, даже молодой князь Иван, не отличавшийся чрезмерной щепетильностью и высокой моралью, был шокирован поведением своих родственников и в тот же вечер покинул родительскую усадьбу. Протрезвевший Петр хмуро подтвердил свое обязательство жениться на княжне Екатерине и... ускакал вслед за своим любимцем в Москву. Но в день своего рождения, который праздновался в Туле, император объявил о свадьбе и повелел начать все необходимые приготовления. Ни он, ни невеста не выглядели счастливыми, и многочисленным гостям невольно приходило в голову, что и вторая царская невеста может последовать за первой, благо березовские ссыльные уже доживали последние недели.

Обручение Петра Второго и Екатерины Долгорукой было отпраздновано в Москве 30 ноября 1729 года. Невеста уже получила титул Императорского Высочества, но, в отличие от Марии Меньшиковой, равнодушно принимавшей лесть и почести, была просто опьянена сознанием своего нового величия. Первым её распоряжением было – изобразить царский герб на всем её белье, а иное носить она наотрез отказалась. Когда Екатерина ехала на церемонию обручения, её роскошные косы украшала крохотная бриллиантовая корона, а вторая – хрустальная – сверкала на крыше кареты. Именно эта корона зацепилась за перекладину триумфальной арки, воздвигнутой на пути царской невесты, и обратилась в пыль под копытами коней. Народ, толпившийся на пути шествия так и ахнул: примета была более чем зловещей. Но Екатерина сохранила абсолютное спокойствие и величественно вошла в парадную залу, где её уже ждал император и придворные.

Вторую ложку дегтя в бочку меда добавил один из Долгоруких – дядя невесты Василий Владимирович. Человек весьма прямолинейный и, в отличие от других своих родственников, здравомыслящий, он крайне неприязненно относился к предстоящему браку, предвидя от него сплошные неприятности "фамилии". Он пожелал сказать напутственную речь и его пожелания племяннице звучали следующим образом:

"Вчера я был твоим дядей, нынче ты моя государыня, а я буду твоим верным слугой. Позволь дать тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на супруга только, но как на государя, и занимайся только тем, что может быть ему приятно. Твоя фамилия многочисленна, но, благодаря Богу, не терпит недостатка ни в чем, и члены её занимают хорошие места, и так если тебя будут просить о милости кому-нибудь, хлопочи не в пользу имени, но в пользу заслуг и добродетели, это будет настоящее средство быть счастливою, чего тебе желаю."

Будущая царица ничего не ответила. Зато на следующий же день почти все Долгорукие получили, согласно царскому указу, высокие должности и немалые денежные подарки. Так что добрый совет дядюшки пропал втуне, зато московская аристократия зачесала в затылках: с таким трудом избавились от Меньшикова, теперь Долгорукие в силу входят. Да в какую! А боярские распри на Руси длились столетиями и у многих не менее знатных семейств накопились к нынешним счастливчикам обиды и претензии. Если бы ещё Екатерина вела себя, как приличествует старомосковской боярышне, глядишь, и обошлось бы. Но невеста уже вела себя как венчанная жена и царица, хотя самого Петра ещё не короновали – недосуг был за многочисленными развлечениями.

Некоронованный император день ото дня становился все мрачнее и мрачнее. Рядом с ним уже не было любимой сестры, а тетку Елизавету те же Долгорукие постарались держать как можно дальше от двора и от непостоянного племянника. Петр и Елизавета виделись украдкой, причем горько жаловались друг другу на самоуправство Долгоруких. Невеста от прежней неприличной развязности в обращении вдруг перешла к абсолютной холодности и неприступности, чем, конечно, не могла привлечь жениха. Единственное, что её заботило, это бриллианты покойной княжны Натальи, якобы обещанные ей Петром. Возможно, император и отдал бы постылой нареченной эти побрякушки, но неожиданно вмешался князь Иван, не слишком одобрявший интриги своей "фамилии", и наотрез отказал родной сестре. А поскольку Иван пользовался неизменной благосклонностью своего царственного друга, княжна Екатерина бриллиантов не получила, зато затаила против брата смертельную ненависть, которую утолила много позже – в ссылке.

6 января 1730 года происходило водосвятие. Вопреки своим привычкам, Петр показался на этом торжестве вместе с невестой. Несмотря на небывалые морозы, пара выехала в открытых санях и несколько часов провела на глазах у народа в абсолютной неподвижности. Вернувшись домой, император почувствовал озноб и на следующий день врачи объявили, что он болен оспой. В тот же день по Москве прошел слух, что государева невеста в тягости. С тех пор Екатерину за глаза иначе как "порушенной царицей" и не называли.

12 января болезнь государя приняла критический оборот и Долгорукие собрались на семейный совет, дабы решить: кого определить в наследники престола. Если после Петра Первого императрицей стала его жена, то почему бы после Петра Второго не отдать трон его невесте? Подразумевалось, что впоследствии на трон возведут то дитя, которое Екатерина носила под сердцем. Но и тут Долгорукие не могли прийти к общему мнению: одни считали это безумной авантюрой, другие – само собой разумеющимся шагом на пути к престолу. Следует сказать, что впоследствии и те, и другие были наказаны с одинаковой жестокостью.

Наконец, решили составить завещание, по которому император назначал Екатерину Долгорукую, свою обрученную невесту, наследницей престола. Оставалось только получить подпись умирающего Петра, но тут Долгоруких ожидало новое неожиданное препятствие. У постели своего воспитанника неотступно находился Остерман, который не мог допустить триумфа своих давних врагов. Правда, князь Иван давно наловчился мастерски подделывать подпись императора, но в данном случае нужен был подлинный автограф. 18 января Петр пришел в сознание, но лишь для того, чтобы произнести странную фразу:

– Запрягайте сани, еду к сестрице.

Несколько минут спустя последний представитель дома Романовых по мужской линии скончался. Сомнительное завещание так и осталось неподписанным.

Есть глухие сведения о том, что "порушенная царица" спустя три месяца разрешилась от бремени девочкой. Судьба этого младенца неизвестна, но в ссылку Екатерина Долгорукая отправилась просто как "девка Катерина, Долгорукова дочь". Пройдя через все ужасы жизни в Березове, принудительного пострига в монастырь, она сохранила свою невероятную надменность и презрение к окружающим её людям. Когда у неё попытались отобрать обручальное кольцо, она вытянула вперед руку и бросила караульному офицеру:

– Руби с перстом!

Кольцо так и осталось при ней. Спустя десять лет перед смертью она приказала сжечь все свои платья, чтобы никто после неё не мог надеть то, что облекало несостоявшуюся русскую императрицу.

Никогда и никого в своей короткой жизни не любивший, внук Петра Первого, тем не менее, стал причиной преждевременной смерти двух своих невест: княжны Марии Александровны Меньшиковой и княжны Екатерины Григорьевны Долгорукой. Дважды обрученный, он умер, так и не вступив в законный брак...

Умер, не дожив до пятнадцати лет.

ГРИГОРИЙ ПОТЕМКИН

Современники называли его "Князем тьмы" и "Избранником Божьим". Женщины сходили с ума от любви к нему, мужчины – от зависти. Он считался одним из красивейших мужчин России, будучи калекой. Рожденный в деревенской бане, он стал фактическим правителем империи, но умер на проезжей дороге... О судьбы, судьбы людские, кто вас придумывает?

Родился в 1739 году в селе Чижеве Смоленской губернии. Отец его Александр Васильевич, несмотря на пожилые лета, был человеком гордым и необузданным, женившимся при живой первой жене на молоденькой вдовушке Дарье Васильевне Скуратовой, а первую супругу, с которой детей нажить не успел, заставил постричься в монахини. Впоследствии Григорий Александрович не раз говаривал о том, что грех его батюшки лег на него самого, посему супружеская жизнь ему заказана. Лукавил, конечно, ибо под венцом побывал, но об этом – много позже.

Рано потеряв отца, отставного майора и мелкопоместного дворянина, мучившего свою жену безумной и беспричинной ревностью вплоть до того, что хотел утопить новорожденного Грица как "приблудного" и только счастливый случай спас будущего "светлейшего" от такой участи, Потемкин был воспитан матерью, женщиной малообразованной и насмерть запуганной самодуром-мужем. В семье было ещё пятеро дочерей, только только прокормиться с усадебки...

До пяти лет мальчик вообще не разговаривал, причинив этим немало беспокойства маменьке, а потом заговорил здраво и связно, но проявлял невероятную неохоту овладевать какими бы то ни было знаниями. Любимыми занятиями юного Грица было: лазить по деревьям, плескаться в реке, опустошать родительский погреб и... бодаться с козлятами и телятами.

В десятилетнем возрасте был отдан в Смоленскую семинарию, так как светских учебных заведений в городе тогда не было. Там пристрастился к церковным службам и пению, а в двенадцатилетнем возрасте был послан в Москву к богатым родственникам, где завершил начальное образование, а также начал увлекаться к женщинами – в число его жертв были даже монахини. Поступил в Московский университет и в 1757 году – восемнадцатилетним! – в числе лучших двенадцати студентов был представлен императрице Елизавете, но затем был исключен "за леность и нехождение в классы". Потемкин же вдруг принялся усердно посещать монастыри, беседовать с духовными лицами и вообще – готовился к принятию монашеского сана.

– Хочу быть архиреем или министром! – такова была ещё в семинарские годы "программа-максимум" Потемкина.

Но для пострижения необходимо было получить благословение кого-нибудь из высшего духовенства – и будущий инок и подвижник явился к архиепископу Московскому и Калужскому Амвросию, который благословил его... на десятилетнюю службу в армии и уж потом, если желание надеть клобук не пройдет – на постриг в монахи Чудова монастыря. На дорогу и первое время Амвросий дал юному Потемкину пятьсот рублей – сумму по тем временам громадную, но только не для жизни при дворе, куда волею судьбы он очень скоро угодил.

Записанный в рейтары конной гвардии ещё в 1755 года ( поздновато для дворянина), Потемкин в 1761 году, во время недолгого правления императора Петра III, был вахмистром. Сблизился с братьями Орловыми – исключительно на почве общих интересов в проведении досуга: и братья, и Потемкин отличались невероятной физической силой, выносливостью в потреблении горячительных напитков и стратью к азартным играм. Неожиданно для самого себя молодой вахмистр оказался втянутым в дворцовые интриги, принял довольно-таки деятельное участие в свержении императора Петра III и возведении на престол его супруги – Екатерины. Участие в дворцовом перевороте обратило на него внимание императрицы Екатерины II, которая и будучи Великой княгиней заглядывалась на красавца-кавалериста: в 1762 году Потемкин был пожалован чином камер-юнкера и 400 душ крестьян.

В 1763 году – помощник обер-прокурора Синода, не покидая военной службы. Дружба-соперничество с Орловыми продолжалась, в результате чего Потемкин был не просто допущен ко двору, но и получил приглашение на так называемые "малые приемы", где императрица поощряла простоту и непринужденность общения. Тут-то Григорий Александрович немного перестарался, пытаясь обратить на себя более пристальное внимание императрицы. Как-то Екатерина обратилась к нему с вопросом на французском языке, но камер-юнкер Потемкин рассудил за благо ответить ей по-русски. Один из присутствовавших при этом сановников, заметил:

– Сие есть неуважение к государыне, ибо подданный обязан отвечать монархине на том языке, на коем был задан вопрос.

– А я, напротив, думаю, что подданный должен отвествовть своей государыне на том языке, на котором вернее может свои мысли объяснить: русский же язык я учу с малолетства, – не замедлил сдерзить в ответ Потемкин. Хотя с малолетства русский язык отнюдь не изучал, а до поступления в университет говорил на смоленском диалекте, сильно "замусоренном" украинскими и польскими словечками и выражениями.

Дерзость, впрочем, пришлась по вкусу Екатерине, тем более, что её очень забавляла ещё одна способность молодого придворного – умение мастерски подделываться под чужой голос. Этой способностью немало развлекался официальный фаворит Екатерины того времени, Григорий Орлов, он же придумал потешить этим государыню. Спрошенный ею о чем-то Потемкин ответил ей её же голосом, безукоризненно имитируя и выговор, и неистребимый немецкий акцент. Екатерина хохотала до слез, Потемкин радовался вместе с нею, но... хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Когда атлетическая фигура Григория Александровича стала все чаще появляться подле императрицы во время карточных забав и игры на бильярде, Орловы забеспокоились. Их благополучие, казавшееся незыблемым, могло быть поколеблено очередной прихотью влюбчивой Екатерины. Та же подчеркивала, что молодой красавец ей нравится. В результате братья Орловы, не мудрствуя лукаво, затащили Григория Александровича в одно из пустующих дворцовых помещений и там впятером избили будущую гордость России до полусмерти. Забили бы и до смерти, да богатырский организм Потемкина выдюжил. Памятью об этом побоище остались приступы дикой головной боли, мучавшие Григория Александровича всю оставшуюся жизнь, да слепота в одном глазу – последствия не столько избиения, сколько неумелого лечения какого-то шарлатана.

На несколько лет после этого Потемкин отошел от светской жизни: читал священные книги сутками напролет, отрастил окладистую бороду, не стригся. Слепой глаз небрежно завязывал тряпицей, сам ходил чуть ли не в рубище. Екатерина, казалось, довольно быстро забыла его, тем более, что Орловы преподнели исчезновение Потемкина как очередную блажь "смоленского увальня" и черную неблагодарность с его стороны по отношению к матушке-государыне. Но не забыла красавца-великана подруга и наперсница Екатерины – графиня Прасковья Брюс – и как-то ночью добровольный затворник был разбужен жаркими женскими поцелуями и ласками, которые отнюдь не отверг.

"Брюсша" донесла обо всем Екатерине – "Като". Та послала забывшему свои обязанности камер-юнкеру и поручику суровое письмо, с требованием вернуться ко двору и на службу. Ослушаться Потемкин не посмел, и Екатерина встретила его довольно-таки прохладно:

– Наконец-то я снова вижу вас. Из подпоручиков жалую в поручики гвардии. Кажется, ничего более не должна я вам.

В 1768 году Потемкин был отчислен от конной гвардии и пожалован в камергеры, как состоящий при дворе. Его переписка с Екатериной возобновилась и в одном из писем Григорий Александрович обратился к своей монархине с просьбой такого содержания:

"Беспримерные вашего величества попечения о пользе общей учиняет отечество наше для нас любезным. Долг подданической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям вашим.Я ваши милости видел, с признанием вникал в премудрые указания ваши и старался быть добрым гражданином. Но высочайшая милость, которою я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне вашего величества усердием. Я обязан служить государыне и моей благодетельнице, и так благодарность моя тогда только изъявится во всей своей силе, когда мне, для славы вашего величества, удастся кровь пролить.

Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе вашей наградит недостатки моих способностей, и вы не будете иметь раскаяния в выборе вашем..."

В 1769 году из камергеров Потемкин был "переименован" в генерал-майоры и отправился "волонтиром" на турецкую войну, где отличился под Хотином, успешно участвовал в битвах при Фокшанах, Ларге и Кагуле. За распорядительность и личную храбрость получил чин генерал-поручика и ордена Святой Анны I степени и Святого Георгия III степени. В конце 1770 года именно его отправил главнокомандующий русской армией граф Румянцев-Задунайский с донесениями к императрице в Петербург, снабдив тридцатилетнего генерал-майора следующим рекомендательным письмом:

"Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверены ему для донесения вам многие обстоятельства к пользе службы и славе империи относящиеся..."

Потемкин появился при дворе, но его время ещё не наступило. Озабоченная не столько государственными делами, сколько неуклонным ухудшением отношений с Григорием Орловым, возымевшим безумную и тщеславную идею обвенчаться со своей царственной любовницей, Екатерина приняла его боевого тезку более чем прохладно. На большом придворном выходе, миновав вначале Потемкина, будто пустое место, Екатерина вдруг резко повернулась к нему:

– Генерал! Коли война идет, вам следует о подвигах помышлять, а вы без моего соизволения ко двору явились. Повелеваю вам вернуться к делам батальным!

– Отныне и навеки я в этом доме не слуга! – заявил Потемкин графине Брюс, вздумавшей его удерживать. И уехал снова в армию. Но там, в декабре 1773 года им было вдруг получено необычное послание от Екатерины:

"Господин генерал-поручик и кавалер!

Вы, я чаю, столь упражнены глазением на Силистрию, что вам некогда письма читать, и хотя по сию пору не знаю, преуспела ли ваша бомбардировка, но тем не менее я уверена, что все то, что вы сами приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию и ко мне персонально, и вообще к любезному отечеству, которое вы горячо любите. Но как, с моей стороны, я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то прошу вас по-пустому не вдаваться в опасности.

Прочитав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие имею вам ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей о вас, ибо я всегда к вам доброжелательна."

Потемкин не знал, какие огромные перемены произошли при дворе. Григорий Орлов, спасший Москву от чумной эпидемии, был отставлен от государственных дел и выдворен из царской спальни. Его место – только в алькове! – ненадолго занял красивый, но робкий и недалекий Александр Васильчиков, первый из бесчисленных впоследствии молодых фаворитов Екатерины. Придворные глядели на неё так, словно она подхватила какую-то смертельную болезнь. Но императрицу меньше всего волновали плотские утехи, нового любовника она завела исключительно для того, чтобы надежнее отгородиться от попыток Орлова вернуть утраченное положение. И отзыв о Васильчикове, который она дала подруге – графине Брюс – не оставлял места каким-то иллюзиям:

– Плохо, если много усердия и очень мало фантазии.

Какая уж там фантазия, если молодой корнет буквально каменел в присутствии своей повелительницы и без её разрешения шагу не смел ступить из раззолоченных дворцовых покоев! К выполнению обязанностей его призывали звонком – не тогда, когда он хотел, а когда ей было надобно. А императрицу между тем одолевали совсем иные заботы...

В России вспыхнул пугачевский бунт, и Екатерина как никогда нуждалась в сильной поддержке умного и энергичного человека. Глубокая личная симпатия к Потемкину решила вопрос окончательно: императрица недвусмысленно предложила Григорию Александровичу место подле себя и в своем сердце.

Зато хорошо знал придворную жизнь вообще и императрицу в частности главнокомандующий граф Румянцев, который, ознакомившись с посланием, громыхнул:

– Какое ж это письмо? Это, братец мой, подорожная до Петербурга!

1 февраля Потемкин прибыл в столицу, но ко двору – в Царское Село – не поехал, отсиживался у родственников. Боялся? Размышлял? Или... ревновал? Не хотел быть очередным "случаем"?

Наконец, Екатерине удалось залучить его в Царскосельский дворец. Там, на лестнице, встретился ему Григорий Орлов, у которого Потемкин простодушно спросил:

– Что нового, князь?

– Новость одна, – не без иронии хмыкнул отставной фаворит, – я спускаюсь, ты – поднимаешься.

Екатерина встретила Потемкина приветливо, но с какой-то неловкостью, попросила помочь с "маркизом Пугачевым" управиться – вроде бы только за этим и звала. Наконец, Григория Александровича прорвало: выплеснул все обиды – и за то, что был обойден наградою за военные действия, и за то, что поздно спохватилась:

"У тебя, матушка, перебывало уже пятнадцать кобелей, – написал дерзкий подданный своей государыне, – а мне честь дороже, и шестнадцатым быть никак не желаю."

Невиданная дерзость и... невиданная на неё реакция. 1 марта 1774 года Потемкин назначен был генерал-адъютантом, подполковником Преображенского полка (где полковниками традиционно были лишь императоры и императрицы), вице-президентом военной коллегии, кавалером орденов Святого Александра Невского, Святой Анны и Святого апостола Андрея, прусского ордена Черного Орла, датского ордена Слона и шведского Серафима, польских орденов Святого Станислава и Белого Орла, и стал, по отзывам иностранных послов, "самым влиятельным лицом в России". И ещё получил... "Чистосердечную исповедь" Екатерины, где она, жестко проанализировав все свои романы, извиняла себя лишь страстью, бороться с которой была не в силах, и женским одиночеством. Усиленно доказывала, что было у неё лишь пятеро мужчин, включая неспособного мужа. Сошлись на том, что Потемкин будет не шестым, а – раз уж никак не может быть первым – будет последним мужчиной Екатерины.

Сохранились письма императрицы к её "последнему", написанные совсем не по-царски: "Все пройдет в мире, кроме страсти к тебе... Сердце зовет: куда делся ты, зачем спишь? Бесценные минуты проходят... Ласками все свечки в комнатах загашу... Что хочешь делай, только не уйди от меня без этого!"

Он и без писем делал, что хотел. Сам не заметил, как в его руках сосредоточились все нити власти. Потемкино кружило днем в делах государственных, а по ночам укачивало в объятиях Екатерины. Только с его богатырским здоровьем можно было выдержать такую жизнь. Впрочем, и сама императрица казалась железной: спала мало, работала много, страсти предавалась безмерно.

К лету 1774 года всем стало ясно, что одноглазый великан, сутками не вылезающий из халата, это не случайный "прохожий" в царской спальне. Первый биограф Потемкина А.Н.Самойлов об этом времени написал так:

"В предыдущих главах объяснено было, как Григорий Александрович, ещё достигая возмужалости, строил мысленно чертежи о возвышении своем через заслуги Отечеству и для того, чтобы некогда быть способным к делам государственным, прилагал великое прилежание... Судьба и счастье благоприятствовали его предначертаниям!"

У судьбы, впрочем, было конкретное имя. Она звалась Екатериной. В 1775 году у любовников родилась дочь, которую, дав ей фамилию Темкина, быстренько спихнули куда-то на воспитание – обычная судьба внебрачных детей коронованных особ. Старшему сыну Екатерины, наследнику престола Павлу было уже тридцать, сыну, рожденному от Григория Орлова – тринадцать. Потемкина же она уверяла:

– Последнее мое дитя, от тебя – последнего...

И в то же время подарила перстень со своим шифром новому кабинет-секретарю Петру Завадовскому, молодому красавцу, которому Потемкин учинил строгий выговор:

– Беря подарки у матушки, ты спросил бы у батюшки...

Но влияние Григоря Александровича на императрицу оставалось незыблемым. По утверждению английского посла в Санкт-Петербурге, оно было даже "еще сильнее, чем когда-либо". Теперь фавор Потемкина во вногом зависел от реакции европейских дворов и она не замедлила проявиться.В 1776 году австрийский император Иосиф II, желая угодить Екатерине, возвел Потемкина в княжеское достоинство Священноримской империи. Маленькая, но интересная деталь: незадолго перед этим событием тот же император отказался дать этот титул двум собственным министрам, за которых, кроме того, просила его собственная мать – вдовствующая императрица Мария-Терезия. Одновременно Григорий Александрович был назначен новороссийским генерал-губернатором. И... венчанным мужем Екатерины. Тайное бракосочетание состоялось в Москве в самом начале 1775 года, причем об этом писали многие историки, как зарубежные, так и российские. Венчание происходило в храме Вознесения на Большой Никитской улице. В связи с этим понятны бесконечные хлопоты Потемкина, который с помощью архитектора Василия Баженова хотел перестроить церковь в величественный собор. Смерть светлейшего помешала этим планам собор достраивался уже при императоре Николае I. Доказательства брака имелись в архиве Энгельгардтов – потомков любимых племянниц Потемкина – и до революции хранились в Казанском университете. Другие документы были уничтожены Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой – дочерью Александры Энгельгардт, в замужестве – княгиней Браницкой.

Ровно через год после этого события Григорий Александрович, не без раздражения наблюдавший за восходившей звездой Завадовского, испросил у императрицы разрешения на неопределенное время покинуть двор. И почти немедленно получил его, причем Екатерина проявила великолепную выдержку:

– Ты уж надолго-то не покидай нас, – сказала при всех на прощание.

Потемкин уехал, а новый фаворит спешно стал обживать его дворцовые апартаменты и искать поддержку у многочисленных врагов светлейшего. Одним из немногих, отвергнувших эти авансы, был... Григорий Орлов:

– Рано радуешься, – предупредил он Завадовского. – Думаешь, тебе замены не найдут? Ошибаешься: где взвод побывал, там и батальону место сыщется.

Обиженный Потемкин, отъехав от двора, сообразил, что от Екатерины-то он уйти может, но кто же без него задуманные дела совершать будет. И с ролдороги вернулся. С грохотом растворил двери в парадную залу во время "Большого приема" и появился перед императрицей и придворными во всем блеске своих регалий. Непобедимый. Незаменимый.

– Ты звала, матушка? – обратился к Екатерине. – Так вот я, приказывай.

Императрица молча сошла со ступенек трона и, подав Потемкину руку, удалилась с ним в свои покои. И там обняла:

– Вернулся, единственный мой...

Что правда, то правда: первым быть не мог, последним – не стал, единственным – остался. И, прервав интимные отношения с Екатериной, достиг таких высот, каких в истории немного примеров сыщется. Даже фаворитов императрица заводила с одобрения светлейшего, который отныне ревностно относился лишь к делам государственным, предоставив дела любовные молодым "охотникам". Только последний, Платон Зубов, был избран лично Екатериной. И вот это уже означало окончательное падение светлейшего. Но произошло это лишь пятнадцать лет спустя.

Сознавая свои заслуги, Потемкин понимал, что раболепствующая перед ним толпа придворных не имела даже отдаленного представления о его деятельности и низкопоклонничала лишь перед силой его блеска и богатства. Он для них был всего лишь "вельможей в случае", каковыми были и Васильчиков и Завадовский. Никого не интересовало, почему Потемкин "попал в случай", каждый судил об этом в меру своего воображения.

Потомки недалеко ушли от его современников, и большинство из них отмечало и отмечает лишь пятна, бывшие на этом солнце, тем более, что официальная историография, вплоть до событий 1917 года, всячески старалась обойти вопрос о фаворитах великой императрицы, как бы их вовсе и не было, и посему до небес превозносила заслуги всех, кто попадал к ней "в случай". С тем большим наслаждением историки и литераторы кинулись оповещать публику о "шалостях" матушки-Екатерины и о том, что все её фавориты – без исключения! – были лишь пустоголовыми призовыми жеребцами-производителями. Хотя известно, что, шарахаясь из крайности в крайность, правды не получить, и все же...

Так вот, Потемкин был прирожденным государственным человеком и достаточно много сделал для блага России (не забывая, впрочем, и себя, и своих близких – так когда на Руси было иначе?). Как видно из его докладов императрице, его особенно занимал вопрос о южных границах России и в связи с этим – судьба Турции. В особой записке он начертал целый план, как овладеть Крымом: программа эта, начатая в 1776 году, была выполнена в действительности. Именно Потемкину принадлежал так называемый "греческий проект", предполагавший уничтожить Турцию вообще, разделив её между Россией и Австрией, и возложить корону нового византийского императора на одного из внуков Екатерины. Именно поэтому второй внук монархини был назван Константином и его кормилицей стала гречанка. Больше, увы, ничего осуществлено так и не было, но зато какой размах!

"Это будет не простая война, – писал Потемкин своей августейшей подруге, – а новый российский крестовый поход, борьба креста и луны, Христа и Магомета. Чего не сделали, не довершили крестоносцы, должна сделать, довершить Россия с Великой Екатериной. Я здесь, в груди моей, ношу уже давно уверенность, что Россия должна совершить это великое и богоугодное дело – взять и перекинуть луну через Босфор, с одного берега на другой, в Азию."