Текст книги "Вычислить и обезвредить"

Автор книги: Светлана Бестужева-Лада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7. Друзья встречаются вновь

Как присноизвестный чеховский персонаж, кофе в то утро я пила «без всякого на то для себя удовольствия». Не потому, что у меня резко атрофировались вкусовые ощущения, а потому, что в тот конкретный исторический момент меня вполне можно было напоить вместо кофе касторкой или даже керосином и я вряд ли заметила бы разницу. Думать надо о том, что делаешь, а не о пережитых незабываемых минутах. Я же с упорством, достойным лучшего применения, то и дело мысленно возвращалась к событиям последних двенадцати часов. И не могу сказать, чтобы эти воспоминания были неприятны, но дать им какое-то точное определение я бы все-таки затруднилась.

Резко зазвонил телефон, я непроизвольно подскочила на стуле, и недопитый кофе пролился на голые колени. Поэтому мое «алло» напоминало скорее шипение разъяренной кошки, чем нормальную человеческую речь. И поэтому же, наверное, ответом мне было недоуменное молчание, повисшее на том конце телефонного провода.

– Я слушаю, – повторила я уже более спокойно. – Говорите, если позвонили.

– У тебя все в порядке? – услышала я голос Владимира Николаевича.

На сей раз в нем не было и тени насмешки. А мое бестолковое сердце замерло, дернулось и застучало так, что знаменитый ленинградский метроном рядом с ним просто отдыхал: что такое его шестьдесят ударов в минуту по сравнению с моими двумястами? Это – как минимум.

– Привет! – отозвалась я, изо всей силы пытаясь скрыть обуревавшие меня чувства. – А что у меня может быть не в порядке?

– Голос, например. Ты случайно не плачешь?

– Случайно не плачу. Все хорошо. А что, в лучших домах теперь принято уходить, не прощаясь?

– Ты так сладко спала, котенок. Я и так ждал два часа прежде, чем позвонить. Но сейчас, по-моему, уже можно просыпаться.

Я посмотрела на будильник и ахнула: одиннадцать часов! Я опоздала на работу! Что же теперь будет?

– По-моему, просыпаться как бы и незачем, – мрачно сообщила я Владимиру Николаевичу. – Меня уже час как уволили. Так что, спи спокойно, дорогой товарищ. Это я себе говорю.

– А разве ты по субботам работаешь? – изумился мой собеседник.

Елки-палки, сегодня же действительно суббота, если верить календарю! Так, дожила. Счастливые, конечно, часов не наблюдают, но вот за днями проследить было бы неплохо. А то так очень быстро можно докатиться до вопроса: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

– Я забыла, что сегодня суббота, – честно призналась я.

– А как тебя зовут, помнишь?

В голосе Владимира Николаевича снова послышались иронические нотки. Разговаривать по-другому он просто не умел – во всяком случае с дамами. Хотя что, собственно, я знаю о его манере разговаривать с дамами, равно как и о нем самом? Все мои познания в этой области вполне могли уместиться в одно короткое слово – ничего.

– Представьте себе, помню, – со всей доступной мне в тот момент сухостью сообщила я.

– Не уверен. Ты, судя по всему, забыла, что мы вчера перешли на «ты». Впрочем, это ведь и называется девичьей памятью. Если, конечно, память не изменяет мне.

Нашел тоже девицу! Уж скорее у него с возрастом память начинает сбоить. Воистину с больной головы – на здоровую.

– Вы… ты звонишь мне, чтобы упрекнуть в раннем склерозе? – приторно-сладким голосом поинтересовалась я.

– Нет. Во-первых, хочу знать, как ты там. А во-вторых, договориться о сегодняшней встрече. Если у тебя, конечно, нет более увлекательных планов.

В этот момент я затруднилась бы определить свое состояние. Радость? Да, конечно, но… Но к этому светлому и жизнеутверждающему чувству примешивалось ещё что-то неуловимое, мешавшее мне целиком отдаться ликованию.

Этому человеку сопливая и наивная девчонка могла понадобиться по двум причинам. Первая – из области ненаучной фантастики – внезапно вспыхнувшее большое и светлое чувство. Ну, пусть не очень большое, но вспыхнувшее и потому светлое. Вторая – куда более реальная – я нужна ему как помощница в каком-то деле. Лестно, конечно, но романтикой тут и не пахнет. Потому что в любом случае серьезное дело и я – это как гений и злодейство: две вещи несовместные. Кто-то неизбежно должен пострадать в этом союзе, причем нетрудно догадаться – кто именно.

– Ты что там притихла? – услышала я и сообразила, что слишком увлеклась собственными умными мыслями и забыла поддерживать разговор.

– Пыталась вспомнить, что должно сегодня сделать, – покривила я душой. – Но ничего такого вроде бы нет. Так что я свободна.

– Отлично! Через час я за тобой заеду, у нас ещё есть один вопрос, который нужно решить, а потом будем отдыхать.

– Творчески? – поинтересовалась я.

– И творчески тоже. Надень что-нибудь не очень легкомысленное, если можно. Ну, пока.

– Пока, – отозвалась я, мучительно раздумывая над тем, какой, собственно, вопрос мы должны решить, да ещё вместе, да ещё в субботу.

Понимаю, что это меня не красит, но должна признаться: единственный вариант, который мне пришел в прелестную голову, – это посещение ЗАГСа. Глупость, разумеется, но, положа руку на сердце, кто из представительниц прекрасного пола подумал бы о другом варианте? Хотя бы в первую очередь. Да ещё пожелание одеться не слишком легкомысленно. Любая бы на моем месте сделала совершенно однозначный вывод.

Правда, первый же взгляд в зеркало несколько остудил мои романтические порывы. Ничего принципиально нового я там, разумеется, не увидела, но именно это и сыграло свою роль. За ночь я не стала ни красавицей, ни хотя бы интересной женщиной: те же веснушки, те же круглые, не разбери-поймешь какого цвета глаза: то ли карие, то ли желтые, короче – кошачьи. И те же самые непокорные, нахально-рыжие волосы, из которых просто невозможно было соорудить мало-мальски пристойную куафюру. Н-да, до ЗАГСа мне ещё расти и расти. Ни один нормальный человек с таким чучелом в это заведение не пойдет. Да и в любое другое – тоже.

Следующие полчаса я посвятила тому, что пыталась одновременно прибраться в квартире и привести себя в божеский вид. Первое мне почти удалось, второе – почти нет. С прической я обошлась просто: стянула волосы со лба и висков на макушку, прихватила там аптечной резинкой, а сверху водрузила бант, чтобы все это убожество хоть как-то прикрыть. Вместо майки надела блузку – хотя серьезности мне это, видит Бог, не добавило. И уже совсем было собралась поставить над собой смелый эксперимент – подвести глаза и подкрасить губы – как снова зазвонил телефон.

«Свидание, надо полагать, отменяется, – со свойственным мне оптимизмом подумала я. – Что и требовалось доказать».

Но, сняв трубку, я поняла, что не только ошиблась, но вообще поступила крайне опрометчиво. Звонил… ну, конечно же, Севочка, про которого я, если честно, и думать забыла. Он остался где-то там, в совершенно другой жизни, и интересовал меня ненамного больше прошлогоднего снега. Прошу прощения за банальность.

– Пришла в себя? – ледяным тоном поинтересовался он.

– То есть? – оторопела я.

Первой и последней посетившей меня в эту минуту мыслью было то, что он каким-то образом узнал о том, как я провела минувшие вечер и ночь. Непринужденно же беседовать с ним как-то не хотелось. А принужденно – тем более, до любых разговоров на подобные темы я явно ещё не доросла.

– Что – то есть? Я русским языком спрашиваю: пришла в себя? Нагулялась? Могу принять обратно с испытательным сроком. В первый раз прощается.

– А если будет второй? – как можно более мягко поинтересовалась я. – Тогда что?

Из трубки донеслись какие-то булькающие звуки, похоже, Белоконь в полном смысле слова захлебнулся от негодования. И я его понимала, но извиняться, а тем более кардинально менять разговор не собиралась. Да и вообще не собиралась с ним долго беседовать, если честно.

– Ты совершенно обнаглела! – мой экс-жених сумел наконец произнести связную фразу.

– Ага! – охотно согласилась я. – Почему бы тебе по этому поводу не послать меня далеко и надолго? Я знаю как минимум десять кандидаток на мое вакантное место. Спорим, ты знаешь больше?

– Да ты ревнуешь! – с радостным облегчением завопил Белоконь. – Как я сразу не допер?! Слушай, рыжая, клянусь, кроме тебя, у меня никого не было и не будет. Если, конечно, ты не…

Мне вдруг стало нестерпимо скучно.

– Врешь ты все, – скучным голосом отозвалась я. – И даже не как сивый мерин, а вот именно как настоящий Белоконь. Были у тебя другие женщины, есть и будут. Что выросло, то выросло, точнее, что удобряли… Не ревную я тебя и никогда не ревновала, больше мне делать нечего. Уж лучше сразу удавиться или застрелиться из кривого ружья.

– Как это – не ревнуешь? Когда любят, всегда ревнуют. Постой-постой, а почему из кривого?

– Так это когда любят… И вообще, откуда ты нахватался таких старомодных словечек? Любит – не любит. Сам говорил, что это все – литература, а в жизни гораздо проще.

– Мало ли что я тебе говорил.

– Вот тут ты прав, – устало вздохнула я. – Говорил ты много, но обычно не по делу. Все, Белоконь, мы с тобой разошлись, как в море корабли. И больше мне тебе сказать нечего. Да и времени нет.

– Чем, интересно, ты так занята?

– Делами, солнце мое, делами. Я работаю, ты не забыл? Ну, все, сеанс связи закончен. И не звони мне больше, ладно? Не унижайся.

– И не подумаю!

– Что именно, звонить или унижаться? Кстати, именно из кривого ружья мне и нужно стрелять, чтобы не промахнуться. Моя меткость тебе известна.

– Стерва! – с каким-то мазохистским сладострастием выдохнула трубка, и из неё понеслись короткие гудки отбоя.

Ну, понятное дело, кто бы спорил? Говори мужику правду в глаза – или хотя бы в ухо, по телефону, – и почетное звание стервы гарантировано автоматом. А вот если только мурлыкать приятности, то ещё кое-как можно сойти за порядочную девушку. Надоело мне это – сил нет. Три года, прожитых под одной крышей с Белоконем, хоть кого заставят остервениться. И зачем теперь звонит? Ведь наверняка не страдает от одиночества. Единственное объяснение: готовлю я все-таки лучше большинства девушек. И квартиру убираю тщательнее. И с дурацкими вопросами типа «Куда идешь?» и «Когда вернешься?» не пристаю. Не так мало, кстати, если вдуматься. А вот с огнестрельным оружием…

Вообще-то и с ним, и со стрельбой у меня всегда была напряженка. В тире из пневматической винтовки у меня получалось совсем недурно, особенно если я предварительно зажмуривалась. Но когда нас всех скопом повезли на полигон, выдали по револьверу и предложили «поразить неподвижные мишени», я несколько минут добросовестно пыталась нажать на курок. Безрезультатно – сил не хватало. Тогда я повернулась к начальнику военной кафедры, стоявшему как раз позади меня, и довольно-таки кокетливо пожаловалась:

– Товарищ полковник, не стреляет!

Моментально передо мной не оказалось ни полковника, ни сопровождавших его офицеров. В жизни не видела, чтобы люди так стремительно принимали горизонтальное положение. И, лежа на животе в осенней грязи, несчастный полковник прохрипел:

– Дура, положи пистолет на землю и отойди от него подальше!

Зачет по военной подготовке мне тогда все-таки поставили: видно, побоялись ещё раз привозить на полигон. Сильное же впечатление от пережитого так и осталось на всю жизнь, причем думаю не только у меня.

В этот момент раздался звонок в дверь. Я успела только подумать, что из-за вредного Белоконя так и не успела хоть чуть-чуть подкраситься, а ноги уже сами несли меня из кухни в коридор. Распахнула дверь – и обмерла: такого букета я никогда в своей жизни не видела. А уж в собственной квартире – тем более. В нем было никак не меньше дюжины роскошных, ярко-красных гвоздик, букет обрамляла красивая бумага с бантиками.

Все это великолепие держал в руках Владимир Николаевич и с интересом наблюдал за моей реакцией, то есть я так предполагаю, что с интересом, потому что глаза его были опять надежно закрыты темными очками, а по выражению остального лица догадаться о каких-либо эмоциях было, мягко говоря, проблематично.

– Господи, Боже ты мой, – только и смогла я из себя выдавить.

Как говаривала в таких случаях моя бабушка: умереть, уснуть и проснуться, рыдая…

– Нет, это я, лично, – не без удовольствия констатировал Владимир Николаевич. – Войти-то можно?

Я, как сомнамбула, посторонилась, пропуская его в квартиру. Но он почему-то не торопился войти, а так и стоял на пороге, глядя на меня.

– Ну, входи… те, – попыталась я взять инициативу в свои руки.

Никак я не могла начать говорить ему «ты» средь бела дня. Ночью было как-то проще.

Вместо ответа он вдруг как-то странно хмыкнул, а потом залился неудержимым смехом. Первый раз я наблюдала у него это функциональное явление: прямо скажу, впечатляюще. Непонятно было только, что могло вызвать этот приступ гомерического хохота. Мне тоже хотелось порадоваться, но чему?

– Прости, котенок, – наконец выдавил он из себя и вошел-таки в квартиру. – Не обижайся. Но эта твоя прическа… Тебе сколько лет?

– Ты же знаешь – двадцать два, – обиделась я, отбросив в сторону всякие церемонии. – Что тут смешного? Прическа как прическа. Ты же просил: не легкомысленно.

– Просил. Но представить себе не мог, что ты завяжешь бант на макушке. Майечка, мы сейчас поедем к человеку, который устроит тебя в «Труд». Это не то учреждение, куда стоит приходить в таком виде, поверь мне. Ладно, сейчас что-нибудь придумаем, а пока возьми цветы. Я их тебе нес, между прочим.

– Спасибо, – пробормотала я, охваченная целым вихрем противоречивых чувств.

Никакого ЗАГСа, стало быть, не планируется. Размечталась, как говорится. Новая работа, оказывается, не просто вчерашний застольный треп, а действительно серьезные намерения. Значит, возникает все тот же сакраментальный вопрос: зачем? И ответа на него опять-таки пока нет.

А цветы, конечно, шикарные, что и говорить. Куда бы их поставить? В ту единственную вазочку, которая была у меня дома, мог в лучшем случае поместиться букетик фиалок или ландышей. А более изысканных цветов у меня отродясь не водилось. В квартире у Белоконя был целый набор роскошных хрустальных ваз, но Севочке и в голову не приходило подарить мне хоть один лютик.

У него вообще была очень серьезная теория относительно того, что дарить можно и нужно, а что – глупо. Цветы, например, в перечень нужного не входили, потому что имели странную особенность со временем увядать. Деньги, уплаченные за них, оказывались выброшенными на ветер. А на день рождения и на Новый год я обычно получала что-нибудь сугубо хозяйственное, типа сковородки или набора ножей. Практично, конечно, но… Впрочем, Бог с ним совсем, с Севочкой-то.

Я достала из шкафчика трехлитровую пустую банку и поставила туда гвоздики. Ничего, хуже они от этого не станут. Разбогатею – куплю надлежащую емкость.

– Иди сюда, – услышала я голос Владимира Николаевича. – Займемся твоей прической.

Фирма «Заря», выезд на дом к клиенту. Очень интересно, как это он будет заниматься моей прической. Мне почему-то казалось, что у него совсем другая профессия. Но спорить не стала и послушно вышла в коридор, где висело единственное в квартире зеркало, порядком потемневшее от времени.

– Убери этот бант, – приказал Владимир Николаевич.

– Лучше не будет, – честно предупредила я, но бант все-таки сняла.

Спорить с начальством – плевать против ветра, не мною первой подмечено. Тем более что бант скрывал вульгарную черную резинку, и мой наставник и благодетель должен был сразу же понять, что бант лучше было не трогать. Он и понял.

– Н-да, неизвестно, что хуже. А снять эту ерунду вообще нельзя?

– Можно, – пожала я плечами, – но тогда в серьезное учреждение лучше вообще не ходить. Может, мне косу заплести?

Я хотела сострить, но меня восприняли на полном серьезе и пришлось приниматься за дело. Косу я заплетаю обычно только тогда, когда сижу дома, уж очень она меня молодит, просто до неприличия. По уму нужно было бы коротко постричься и покончить с этой проблемой, но останавливала здравая мысль, что придется проделывать эту процедуру достаточно регулярно, на что просто не было ни денег, ни времени.

– Ну вот, совсем другое дело, – с удовлетворением заметил Владимир Николаевич, оглядывая результаты моего самоотверженного труда. – Теперь и поздороваться можно по-человечески. А то полное ощущение того, что имеешь дело с несовершеннолетней. Даже страшно. Здравствуй, котенок.

Он взял меня сзади за плечи и повернул к себе. Я не успела не то что сказать что-нибудь связное, но даже о чем-то подумать, как уже оказалась в его объятиях, и время для меня остановилось. Правда, как потом выяснилось, ненадолго.

– Давай собираться, ребенок, – сказал он, вернув меня с небес на грешную землю. – Не все сразу. Еще не вечер.

Возразить против этого справедливого замечания было нечего. Делу время, потехе – час. И он, судя по всему, ещё не настал. Я надела туфли, взяла сумку и совсем было собралась выходить, как меня опять притормозили и опять по совершенно неожиданному для меня поводу.

– Ты что, собираешься идти без чулок? На деловую встречу?

Я ошарашенно посмотрела на свои ноги. Да, без чулок, а что? По такой жаре только ненормальная будет надевать колготки и закрытые туфли, а я пока ещё в здравом уме.

– Жарко же…

– Господи! Запомни, пожалуйста, на будущее – развлекаться и приятно проводить время ты можешь в чем угодно, это твое личное дело. Но по делам ходят в приличном виде. Мужчины – в костюмах и галстуках, женщины – в чулках и без экстравагантных деталей туалета типа декольте и босоножек. В Америке тебя бы просто уволили, явись ты на службу в таком, с позволения сказать, одеянии.

– Мы не в Америке! – беспомощно огрызнулась я.

Мне отчаянно хотелось разреветься. В любом случае – перестать играть роль мисс Дулитлл из «Пигмалиона». Хотя ситуация действительно была похожей до неприличия, если быть объективной.

А как все хорошо начиналось! Цветы, поцелуй… Но в глубине души я все-таки понимала, что совет мне дают правильный, поэтому дискуссию благоразумно прекратила и отправилась в комнату дополнить свой туалет, поражаясь про себя собственной кротости и смирению. Попробовал бы кто-нибудь ещё так мною покомандовать! Даже не знаю, что бы с этим камикадзе стало. Как минимум – расчленила бы с особой изощренностью и жестокостью.

Но в данном случае манипулировать – в полном смысле этого слова – начали мною, а я, похоже, даже находила в этом определенное удовольствие. Что явно граничило с извращением. Не манипуляции, конечно, а то чувство, которое я испытывала.

Чулки и туфли, как выяснилось, были только цветочками. Ягодками я в полной мере насладилась чуть позже, когда попала в кабинет кадровика одной из самых респектабельных и престижных газет страны. Там нас ждали – это в субботу-то!

Хозяин кабинета даже не вышел – выскочил нам навстречу из-за необъятного письменного стола, и я, при всей моей наивности, поняла, что эта радость вызвана отнюдь не моим появлением, а тем, что меня сопровождал Владимир Николаевич. Именно ему адресовались улыбки и все остальное, меня же замечали постольку поскольку. С таким же успехом мой спутник мог бы взять с собой собаку – ей бы оказали не менее радушный прием. Уверена на все сто процентов.

– Так вот эту девицу нужно принять в штат? – благодушно осведомился кадровик. – Знаю, знаю, мне звонили. Зачем же вы сами-то, Владимир Николаевич, беспокоились? Оформили бы все в лучшем виде. Чай, кофе, ещё что-нибудь?

– Не сомневаюсь, что оформили бы, – усмехнулся краем губ Владимир Николаевич, как бы не услышав последнюю фразу.

Ох как мне не понравилась эта усмешка! Таким жестким и недобрым я своего недавно обретенного кумира ещё ни разу не видела. Не дай Бог, чтобы подобное обращение было когда-нибудь адресовано непосредственно мне! Под ложечкой у меня неприятно заныло, и я готова была одновременно провалиться сквозь землю, точнее, сквозь паркетный пол, и вывалиться где-нибудь на свободе, на свежем воздухе или элементарно развернуться на сто восемьдесят градусов и просто сбежать из этого кабинета, куда глаза глядят. Мне, впрочем, не дали даже самостоятельно шевельнуться.

– Майя Павловна будет работать у вас фотокорреспондентом, – сухо сказал Владимир Николаевич, почти силком усаживая меня в кресло для посетителей возле письменного стола. – И думаю, принесет газете много пользы. Вы согласны? Тогда приступим к делу.

Кадровик был согласен с чем угодно: по-моему, он и главным редактором бы меня оформил, не моргнув глазом. Я, как во сне, заполнила обязательную анкету с автобиографией – наверное, самой короткой и скудной из всех тех, которые когда-либо читали в этом кабинете, – написала заявление о приеме на работу с окладом «согласно штатному расписанию», подписала ещё какие-то бумажки. Все это отняло у меня столько сил и энергии, что под конец процедуры я чувствовала себя выжатым лимоном и выглядела наверняка соответственно, в том числе и в смысле цвета лица.

Ко всему прочему я в очередной раз опозорилась: подбирая нужное слово, машинально взяла в рот кончик косы и принялась её грызть. Привычка – вторая натура. Кадровик и бровью не повел, словно все сотрудники газеты именно так себя всегда и вели, зато Владимир Николаевич чуть-чуть поморщился и покачал головой. Я чуть не подавилась собственной шевелюрой и из бледно-желтой мгновенно стала ярко-малиновой.

– Когда сможете приступить к работе, Майя Павловна? – сладким голосом осведомился кадровик.

Если честно, меня впервые в жизни звали по имени и отчеству, и поэтому захотелось обернуться и посмотреть, к кому же на самом деле обращаются. Не привыкла я к таким церемониям и привыкать не собиралась. Еще успею – какие мои годы! Но мое мнение, равно как и мои планы, похоже, опять-таки никого не интересовали.

– В понедельник, – ответил за меня Владимир Николаевич. – Прямо в понедельник с утра и приступит. А вы, уважаемый, обеспечьте её перевод с прежнего места работы, чтобы не тратить на это лишнего времени. Договорились?

Надо думать! Судя по всему, не только мне хотелось поскорее удрать: кадровику тоже не терпелось избавиться от «дорогих гостей», свалившихся на его отягощенную ответственными мыслями голову. И я его понимала, как никто. Будь наша с ним воля, никогда бы в жизни нам не встречаться, даже случайно на улице.

При всей моей неискушенности кое-что я в жизни все-таки успела повидать: во всяком случае о манере обращения номенклатурных работников с простыми смертными знала не понаслышке. Сиятельные родственники блаженной памяти Белоконя в свое время преподали мне достаточно наглядные уроки высокомерной снисходительности, густо замешанной на презрении «элиты» к «быдлу», хотя сами, по-моему, были интеллигенцией, что называется, «в первом поколении».

И кадровик, занимавший в табели о рангах наверняка не менее – если не более – заметное место, чем мои несостоявшиеся родственники, переигрывал и перебарщивал в своей медоточивости так, что ему не поверил бы не только великий и бессмертный Станиславский, но даже самый последний рабочий сцены.

– Да, – продолжил Владимир Николаевич, – предупредите ответственного секретаря, что Майя Павловна будет освещать от вашей газеты визит Рейгана. Чтобы без накладок и конкуренции. Можно на это рассчитывать?

Кадровик с ужасом замахал руками:

– Какие накладки, какая конкуренция! Если вы считаете нужным…

– Считаю, – отрезал Владимир Николаевич. – И не только я. За сим – благодарю за прием и позвольте откланяться.

Вне всякой логики я с неподдельной тоской вспомнила в этот момент кадровичку на моем прежнем – уже прежнем! – месте работы, буквально изводившую наш небольшой коллектив требованиями о всевозможных справках и бумажках, которую мы все дружно ненавидели и боялись. По сравнению с хозяином кабинета она показалась мне милой, доброй тетенькой, с которой вполне можно жить дружно, если не лезть на рожон, конечно.

Но прежняя работа осталась за крутым поворотом, под колесами черной «Волги». Как и прежняя жизнь, судя по всему. И отныне мне предстояло иметь дело совсем с другими людьми и совсем на другом уровне, где мои профессиональные качества вообще, похоже, не имели никакого значения. На мое место вполне можно было устроить любую дрессированную зверюшку – никто и ухом бы не повел.

Интересно, а что со мной будет, если покровительство Владимира Николаевича по какой-либо причине закончится? Высоко забираешься – больнее будет шлепаться, не мною первой подмечено. Если закончится… Почему оно должно закончиться? Почему оно вообще началось?

Я тряхнула головой, чтобы отогнать совершенно некстати пришедшее сомнение. Почему, почему? Потому что кончается на «у», говаривали мы в детстве. Все ещё только начинается, до времени, когда закончится, ещё дожить надо. И Владимир Николаевич обещал…

«Ничего он тебе не обещал, идиотка, – хмыкнул трезвый внутренний голос. – Пошевели извилинами, вспомни. Он сказал, что хочет помочь тебе встать на ноги – не более того. В задачке не сказано, что эта помощь будет продолжаться неопределенно долго. То есть она вообще может закончиться после сегодняшнего мероприятия».

Ненавижу я этот внутренний голос! Вечно он портит мне немногие приятные минуты в жизни. Пусть пока заткнется, я сама разберусь, кого куда девать…

«Вот-вот, разберись, – не унимался противный резонер. – Заодно подумай, почему тебя не просто устраивают в престижную газету, но и ставят при этом условия, что именно ты будешь там делать. Освещать визит американского президента, не угодно ли? Да сотни куда более заслуженных, чем ты, людей босиком побегут в очередь за таким заданием. А тебе его преподносят на пресловутом блюдечке с голубой каемочкой. За прекрасные глаза? Не смеши меня, умоляю!»

– О чем так глубоко задумалась, котенок? – вернул меня к реальности голос Владимира Николаевича. – И почему такой мрачный вид, просто даже труаурный? Кажется, все хорошо.

– Слишком хорошо! – выпалила я. – Так хорошо на самом деле просто не бывает. Со мной, во всяком случае. Вот и думаю, какой гадости теперь ожидать в качестве компенсации. Той самой гадости, без которой не было бы никакой радости.

– Что это ещё за пессимизм? – изумился мой собеседник. – Ты с понедельника будешь работать фотокорреспондентом в солидном издании, ежедневно заниматься интересным делом и, между прочим, получать за это нормальные деньги.

– Нормальные – это как? – заинтересовалась я, отвлекаясь от мрачных предчувствий.

Действительно ведь в солидных изданиях и платят куда лучше, чем в обычных. Интересно, на сколько?

– Не знаю, как насчет этой газеты, – удовлетворил мое любопытство Владимир Николаевич, – но думаю, что не меньше, чем в АПН. Там машинописная страница стоит, кажется, десять рублей, а фотоснимок – ещё дороже. Это не считая зарплаты, разумеется.

Сказать, что для меня это был очередной шок – значит ничего не сказать. Допустим, с арифметикой у меня плохо ещё со школы, равно как и со всеми остальными точными науками, но все-таки не настолько плохо, чтобы не понять – скорбный труд журналистов там, куда я дуриком попала, оценивается раз в десять выше, чем обычно. То есть я, совсем безо всяких усилий с моей стороны, становлюсь как бы миллионершей. Ну, пусть не миллионершей, но богатой женщиной – это уж точно. На рубль в день, судя по всему, существовать мне больше не придется.

– Пообедать не хочешь? – поинтересовался Владимир Николаевич. – А то ты какая-то зеленая. Ты вообще сегодня ела?

– Кофе пила… – неопределенно ответила я, пытаясь вспомнить, было ли это. – Наверное, можно и пообедать.

– Не слышу энтузиазма в голосе! В твоем возрасте…

– Слушай, давай оставим в покое мой возраст, – почти спокойно попросила я. – Эту тему ты уже затрепал, как щенок зубную щетку…

– По-моему, ты начинаешь хамить.

От внезапно сделавшегося ледяным голоса Владимира Николаевича у меня по коже побежали настоящие мурашки. Похоже, я действительно зарвалась, во всяком случае, на данном этапе наших отношений. Забыла, что имею дело не с ровесником и даже не с коллегой.

– Извини, пожалуйста, больше не буду, но мне действительно как-то не по себе. Я боюсь.

– Чего, господи? – несколько смягчился Владимир Николаевич. – Ладно, давай я тебя покормлю, поговорим в процессе. У меня ровно час свободного времени.

«Счастливые часов не наблюдают, – ехидно шепнул внутренний голос. – ты-то, голубушка, точно забыла о времени. А это тебе не Белоконь, у которого все время – свободное, если не от дела, то от досуга. Привыкай».

«Оставь меня в покое! – мысленно возмутилась я. – Ты меня достал! Почему нужно все время намекать на какие-то гадости?»

«Потому, что без них не обойтись, и ты сама все понимаешь. Спроси, в чем будут заключаться твои обязанности фотокорреспондента. Слабо спросить? Боишься услышать, что по совместительству придется на работе заниматься ещё чем-нибудь? Помимо второй древнейшей профессии, осваивать ещё и первую?»

Так, это становилось уже интересным. Сколько себя помню, внутренний голос существовал и время от времени давал о себе знать, но в диалог с ним, да ещё в такой развернутый, я, кажется, вступила впервые. Раздвоение личности, классический симптом шизофрении. Тихо сам с собою я веду беседу. Нормально. Следующим номером программы будут, наверное, чертики зеленые или пауки. Что там ещё входит в стандартный набор для психов? Здравствуй, паранойя, я твой тонкий колосок…

Жизнь между тем продолжалась. На сей раз Владимир Николаевич не стал потрясать мое воображение изысканными заведениями, а выбрал обыкновенное кафе, ну – почти обыкновенное – под названием «Арагви» при одноименном ресторане. Я машинально глянула в подсунутое официанткой меню и тут же непроизвольно зажмурилась. Нет, вот к этому я никогда не привыкну. И не стану привыкать, не дождутся. Точно ведь потом отвыкать придется, а это окажется посложнее.

– Ты неподражаема! – усмехнулся Владимир Николаевич. – Смотри не на цифры, а на буквы. Там написано, что можно заказать, остальное тебя волновать не должно. Если, конечно, ты находишься в обществе настоящего мужчины.

Будь я постарше и поопытнее, меня бы позабавило такое подчеркивание половой принадлежности. Или – разозлило бы. Тогда же я все восприняла совершенно спокойно, тем более что мысли мои были очень далеки от подобных проблем.

– Знаешь, меня сейчас волнует совсем другое, а не гастрономические радости, – пожала я плечами. – Пожалуйста, закажи на свой вкус, мне совершенно все равно, что есть. Вот покурю я с удовольствием, а то мне просто плохо станет.

– Плохо тебе станет, если ты не бросишь курить, – проворчал Владимир Николаевич, пододвигая ко мне пепельницу. – Откуда в таком молодом существе столько пороков, ума не приложу.

Опять мы начали съезжать на тему моего возраста! Точно пластинку заело, ей-богу! А сейчас ещё Минздрав предупреждает… Я вовремя прикусила язык, чтобы не нахамить на антиникотиновую тему, а как-то продолжить разговор. Но огрызнуться, конечно, огрызнулась: