Текст книги "Продается дом с кошмарами"
Автор книги: Светлана Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
В проёме этой дыры стоял и улыбался странный старик. Одет он был в клетчатую рубашку (полвека назад такие считались ковбойскими) и заскорузлый комбинезон с надписями «Спецстрой» на груди и спине. На голове старик носил синтетическую женскую шляпу. Похоже, этот головной убор лет двадцать пролежал под какой-то кадушкой, потому что пожелтел и сплющился. Зато сохранилась на шляпе выцветшая роза, какие бывают на забытых могилах.
– Это Костя, мой друг, на нашей даче немного поживёт, – в очередной раз объявил Кирилл. – Он писатель.
Костя покраснел, а старик оживился. К сетке он приник так, что его маленький носик расплющился, а клочья пышной бороды влезли в ячейки, потеснив волчеягодник. У него были странные глаза – ярко-голубые, как у недорогой куклы, но с красными белками. Седина бороды и пышной шевелюры отливала зеленью, как шерсть у ленивца, и запутались в ней травинки, сухие листья и даже небольшие сучки.
– Надеюсь, вы пишете о родной природе? – заулыбался старик. – Лучших мест для фенологических наблюдений вам не найти до самого Чулыма! Я покажу вам изумительный пень, обросший с одной стороны мхом, а с другой…
– На опохмел не дадите? – вдруг послышалось из-за спины старика, из кустов.
Вынырнула из зелени голова. Была она тоже старая, плохо выбритая, в кепке и с бурым носом.
– Нехорошо, Владимир Фомич, – пристыдил эту голову старик в женской шляпе. – Не надо пропагандировать алкоголь молодым. Ведь спиться, скажем, этому вот юному писателю ничего не стоит.
– А мне плевать, – сказал Владимир Фомич и в самом деле плюнул в разнотравье. – Кирюха, дай на чекушку!
– Фу, стыд какой! Пошли ко мне, налью, – предложил старик в шляпе.
– Нет уж, профессор! Ты такого нальёшь, что завтра очнусь я на том свете вверх тормашками.
– Зачем ты так, Фомич? Клянусь честью, я заначил полбанки «Столичной». Неплохая штука, производства Оскуевского винзавода. Полина Пухначёва принесла – я ей видеоплеер наладил.
– А ты в «Столичную» своей дряни никакой не сунул?
– Никакой. Только пару соцветий мелиссы.
– Это что за хрень?
– Мята лимонная.
– Точно мята? Не гриб какой?
– Не гриб. Да у меня и сейчас с собой образчик есть. Сам понюхай – божественный аромат.
Старик в шляпе вынул из кармана какую-то скрюченную травку, растёр меж пальцев и поднёс эти пальцы к бурому носу собеседника. Тот боязливо втянул ноздрями запах, чихнул негромко, как кот, и решился:
– Ладно! Пошли, Леопольдович.
Когда странная пара скрылась в кустах, Кирилл заторопился:
– Всё, Костян, пора мне. Вот всегда приедешь сюда и завязнешь! А у меня вечером самолёт. Ещё надо вещи забрать и за Катькой заехать. Пока!
И он влез в свою бледно-зелёную машину.
Костя только успел спросить:
– А что, этот чудак с розой в самом деле профессор?
– Ну да, – ответил Кирилл уже из машины. – В универе что-то там преподавал. Оттуда его выперли, вот он и засел на даче. Конечно, одичал малость, но большого ума дедок! Дача его сразу за шлагбаумом. Только если выпить захочется, к нему не ходи! Лучше уж к бабке Разиной – дом у неё в деревне, с крыльцом. У Бабая классный товар, но дороговато всё-таки, а бабка совесть имеет. Всё, еду. Бай!
Машина тронулась. Шины прошуршали по асфальту мягко, будто были сделаны из теста.
Костя остался один.
Значит, это и есть свобода? Ни души кругом, листва шумит, и кричат в ней неведомые птицы. Яблоки, обещанные Бабаю, то и дело падают на землю: тум! тум! тум! Так сердце стучит. А облака перестроились в ватные замки и порозовели с одного боку. Красота!
Костя расставил руки и поймал струю ветра. Этот ветер оказался таким сильным, что если б были у Кости под мышками перепонки, как у летяги или у Бэтмена (или Бэтмен без перепонок обходится?), то можно было бы запросто спланировать с горы и сверху посмотреть на дачи, на деревеньку, на лес. Что там, за холмами, где всё голубое? Такая же дичь и глушь?
«Наконец-то! – сказал себе Костя. – Никто не достаёт, не дёргает, не лезет с советами. Бунина читать нарочно не буду – и без него вокруг вон такие дебри. Прямо начало кайнозойской эры. Да здесь я гениальное что-нибудь сотворю! Прямо сейчас!»
Широкой, свойственно гениям походкой Костя двинулся в дом. По дороге он старался дышать всей грудью, глубоко забирая в себя свежесть и дивные садовые запахи. Даже в носу от ароматов зачесалось, как от сильно газированного тоника.
В комнате с розовыми обоями (и чёрт с ними!) Костя уселся за стол. Открыл ноутбук. Быстро навалял крупный, заранее придуманный заголовок «Амулет вечности». Ниже меленьким вкусным курсивом уточнил – «Роман». Ещё ниже шли дежурные «Часть первая» и «Глава 1». Ахая и от удовольствия подскакивая на стуле, Костя всеми десятью пальцами отчебучил первую фразу: «Вечерело. В высоких сапогах Баррекра хлюпала зловонная жижа».
Именно зловонная! Когда сияет солнце, шумит за окном сад, пахнет яблоками и – этой, как её?.. мелиссой? – тогда писать хочется о чём-то жутком и зловонном.
Придумывая следующую фразу, Костя сощурился и поглядел в окно. Там мельтешили на ветру какие-то деревья. За ними стояла довольно уродливая дача в финском стиле – та самая, где никто не живёт.
Поскольку комната для гостей располагалась на втором этаже, покинутая дача была перед Костей как на ладони. Он видел: окна там плотно занавешены полосатыми шторами, двор зарос бурьяном, на крышу и балкон нанесло ветром сору. Сбоку на карнизе даже успело вытянуться нахальное деревце. А вокруг ни души…
Или нет?
Костя готов был поклясться, что полосатые шторы вдруг колыхнулись, и не от сквозняка. Сначала образовалась меж ними тёмная щель, а затем вполне реальная, с пятью пальцами рука штору задёрнула и щель ликвидировала.
В животе у Кости повеяло гнусной прохладой. Кто только что шевелил шторы? Вор? А может, в пустую дачу забралась целая шайка грабителей? Что они там делают? Жрут просроченные домашние заготовки? Или прячутся, совершив что-то ужасное?
Зловонная жижа в сапогах Баррекра тут же показалась Косте пустяком. А вот закрыл ли он входную дверь на задвижку – вопрос, на который мог быть и леденящий душу ответ.
Через три ступеньки Костя снёсся с лестницы и кинулся в прихожую. Амбарный засов на двери был в полном порядке. Нет, нельзя быть таким пугливым, иначе творческий процесс побоку!
Чтоб прийти в себя, Костя вышел на крыльцо. Он закрыл дачу Колдобиных на ключ и огляделся. Деревья в саду по-прежнему лопотали, облака розовели, но пахучий воздух свободы уже не так беспрепятственно лился в Костины ноздри и не достигал глубины души. Глаза Кости так и косили на заброшенную дачу. Там всё было тихо, неподвижно, мертво.
«Почудилось! Наверное, у меня галлюцинация была – от излишка кислорода, с непривычки, – решил Костя. – Я про такое слышал. Нельзя пугаться всякой ерунды! Лучше буду глядеть на Шнурковых: у них всегда полно народу и весело».
Однако у Шнурковых теперь тоже не было ни души – наверное, они пошли обедать. Лишь на газоне валялась, задрав ноги, голая, лысая, жалкая кукла Барби. От её вида стало ещё тошнее.
«Наплевать! Баба я, что ли? – разозлился Костя. – Надо для бодрости прошвырнуться по саду. Если не поможет, сделаю пятьдесят приседаний».
Костя постоял немного у фонаря и отправился в самую гущу сада. Он лихо отбрасывал ветки, которые осмеливались преградить ему дорогу, и отплёвывался от мелких тусклых мошек. Эти мошки, как и положено в августе, толклись на одном месте бессмысленными столбами. Один такой столб почему-то увязался за Костей, золотясь на солнце и норовя влезть в глаза и рот.
Костя энергично отбивался от глупых насекомых и потому не заметил, как добрался до границы владений Колдобиных. Он уткнулся в забор. Это был всё тот же бетонный забор, что, подобно китайской стене, отделял дачные угодья от прочего дикого мира. В заборе зияла пробоина. Была она такая широкая, что мог в неё не только вор пролезть, но и въехать мотоцикл с коляской.
Однако, похоже, мотоциклы тут не ездили и даже никто не ходил – бурьян у дыры стоял девственный, нетоптаный. Свою дыру Колдобины не стали заделывать сеткой, а просто прикрыли грязным листом ДВП.
Продравшись сквозь бурьян, Костя отодвинул ДВП и очутился в таком же бурьяне, только не принадлежащем Колдобиным. Оказалось, сад выходит к обрыву. Вид был отсюда потрясающий – внизу зелёной бездной темнел овраг, а его противоположная гряда казалась далёкой, лежащей за тридевять земель.
По краю обрыва, вдоль забора, шла под уклон тропинка. По ней Костя быстро сошёл к деревне. Здесь не так оглушительно лопотали деревья, и было, казалось, теплее. Пахло помидорной ботвой, курами и сдобным дымком. Деревенские заборы тоже заросли всякой зелёной нечистью (похоже, у копытинцев до них просто руки не доходили). Но всё-таки эти заборы были не так высоки и неприступны, как дачная ограда.
Костя медленно шёл задами огородов. Поверх заборов он разглядывал зелёные и пожухлые грядки. Страх перед пятернёй, что задёрнула полосатую штору, прошёл. Вздрогнуть пришлось лишь однажды – когда Косте под ноги упал и тут же скрылся в кустах кот, невероятно худой и крупный. В зубах кот нёс полный круг ливерной колбасы. Костя свистнул вслед. На душе стало легко и весело. Даже мошки-толкуны отстали. Костя был бы абсолютно счастлив, если бы в кеды ему не набились какие-то колючки, а к штанам не липли бы репьи.
– Кристинка! Это что же деется? Ещё утром у меня тут кабачок лежал!– услышал вдруг Костя пронзительный старческий голос.
Он заглянул через забор в ближайший огород. Там стояла маленькая старушонка в белом платочке. Несмотря на летнюю жару, поверх ситцевого платья старушонка надела такую же древнюю и ветхую, как она сама, жилетку из овчины мехом внутрь.
Гневные слова старухи не остались без ответа. Они подняли во весь богатырский рост молодку, которая до того возилась в соседнем огороде, стоя в традиционной позе труженика полей, то есть раком. Молодка была румяная, крепкая, загорелая, в бикини и напоминала сдобную, хорошо пропечённую булку.
Будучи толще и выше старухи раза в три, молодка тем не менее отвечала почтительно, тоненьким голоском:
– Да что вы, Марья Афанасьевна! Не видала я вашего кабачка! Я и в огород только что вышла – с утра помидоры закручивала.
– Врёшь, лихоманка тебя возьми, – не поверила старуха. – Лежал тут кабачок сорта Фромантен! Они у меня нынче что-то плохо взошли, я их всех наперечёт знаю. Лежал кабачок! Лежал!
– Лежал, ваша правда. Помню. Ой, неужто его спёрли? Вот жалко! Миленький такой был. Только не брала я его, ей Богу!– лепетала Кристинка
запредельно писклявым, срывающимся голосом.
По голосу ясно было – врёт.
– Это не я, Марья Афанасьевна, это дачники стащили! Они бесстыжие, они всё могут. Вот хоть бы тот бугай, у которого велосипед к веранде приделанный. Сидит он, педали крутит и думает, что едет. Полоротый! Такой стащит кабачок и не охнет!
Старуха возмутилась:
– Что ты несёшь? У этого бугая денег куры не клюют. Станет он по огородам шастать! Твоя это работа, Кристинка, уж я знаю!
Кристинка со страшной скоростью замотала головой и замельтешила руками, защищаясь от старухиных подозрений. Но та стояла на своём. Она сверлила несчастную крошечными птичьими глазками, блестевшими из-под стрехи небрежно повязанного платка.
– Гляди, и врёт ещё! – кипятилась старуха. – Что ж, есть в кого! И мать твоя врала, и бабка, и прабабка! Лежал у меня Фромантен пузатенький, а ты…
Старуха так разошлась, что даже топнула тощей ногой, обутой в башмак, каких теперь не делают.
Костя никогда не писал деревенской прозы и теперь не собирался. Однако он засмотрелся на огородную перепалку и не заметил, что всё вокруг переменилось. Делось куда-то лучезарное небо, полное розовых облаков – вместо него стояла теперь сплошная чернота. Исчез и ветер. Каждый листок, который до того беспечно болтался и производил неимоверный шум, теперь либо мертво повис, либо замер торчком, живой, но на вид железный. Овраг скрылся в рыжеватых потёмках.
Стало тихо, как в комнате. Костя даже подумал, что он оглох, и почесал пальцем в ухе. Шорох пальца был, к счастью, слышен, но более – ничего.
Вдруг где-то на горизонте, между небом и землёй, возник длинный столбик дыма. Вихляясь и приплясывая, он быстро приближался. Двигался он совершенно бесшумно и то ширился, то свивался наподобие песочных часов. Тишина давила уши.
«Что происходит?.. Да это же смерч!» – наконец догадался Костя.
Он видел смерчи по телевизору и тут же вообразил, как неумолимая сила вздымает его в воздух, несёт ввысь и бьёт головой о спутниковую тарелку ближайшего деревенского дома. Чтоб этого не случилось, он изо всех сил вцепился в какой-то куст.
Между тем смерч, вращаясь и немного клонясь набок, приблизился к огородам. Ботва под ним гнулась, укладывалась воронками и сочно хрустела. Костей вихрь погнушался, зато стал крутиться над Кристинкиным огородом. Он наломал подсолнухов, чуть изогнулся и вдруг слился с Кристинкой в один шевелящийся кокон.
– Ай-яй-яй! – донеслось из кокона.
Вопила теперь Кристинка непритворным, довольно грубым голосом.
Костя не верил своим глазам: смерч вдруг исчез, будто его никогда и не было. Зато посреди огорода осталась стоять Кристинка, с ног до головы облепленная мусором. Она едва шевелилась под грузом хвороста, сухих листьев, клочьев плёнки от парников. Помимо лесного и сельского, экологически чистого сора пристали к Кристинке какие-то пёстрые бумажки, мятые пластиковые стаканчики, куски упаковочного картона и множество окурков.
– У, ведьма проклятая! – хныкала Кристинка, сдирая и стряхивая с себя мусор и вытаскивая из мелких кудрей репьи, горелые спички и липкую жвачку. – За что? За какой-то долбанный кабачок! Да когда б я знала…
Старухи в огороде уже не было, зато снова сиял закат. Розовые облака стали перестраиваться в прощальную вереницу, а деревья опять зашумели, как сумасшедшие.
Глава 3
– А! За вдохновением отправились? Спросите-ка меня: с чего стоит начинать молодому дарованию? Отвечу без раздумий – с фенологических заметок. Без этюдов с натуры никуда!
Старик в битой женской шляпе имел привычку возникать внезапно и ниоткуда. Так появляются из-под земли черти в старых фильмах-сказках.
Например, вчера Костя засмотрелся себе под ноги, а старик тут как тут. Пришлось узнать, что зовут старика Федором Леопольдовичем Безносовым, а домишко его, аварийно покосившийся, без занавесок и, кажется, без всяких запоров, стоит между дачами и деревней. У калитки лавочка, в огороде непролазная дичь, за огородом избы, в которых живут сплошь старухи, одна из которых умеет притягивать смерчи.
Сегодня профессор Безносов материализовался из кустов бузины.
– А блокнотик ваш где? Впечатления куда записывать будете? – сходу пристал дотошный старик.
– У меня всегда всё в голове, – соврал Костя.
На самом деле у него в голове вместо свежих впечатлений крутилась навязчивая идея: он очень хотел посидеть вечерком у роскошного колдобинского камина.
Вчера, как только стемнело, он впервые попытался это сделать. Но в доме и во дворе не нашлось не только поленьев, которые нужны для подобных каминов, но и вообще никакого топлива. Упрямый Костя уселся-таки в кресло. Он спалил в камине комок туалетной бумаги, упаковку от корейской лапши и немного колбасных шкурок. Вся эта дребедень сгорела быстро и некрасиво, напустив в комнату вони. Костя решил завтра же поискать каких-нибудь дров.
Это оказалось делом нелёгким. Почему-то сад Колдобиных находился в отличном состоянии – ни лишних чурок в нём не нашлось, ни пней, ни сухостоя. Наверное, хозяева готовились к продаже и прибрались. Сунуться на соседний участок Костя не посмел – слишком помнилась страшная рука, задёрнувшая полосатую штору. Поэтому он, подобно героям братьев Гримм, отправился за хворостом в лес.
Тут-то и возник перед ним бывший профессор Безносов.
Старик, кажется, встреч не искал. Он просто собирал дары леса: в его оранжевом пластиковом ведре было полно грибов. Грибы все были какие-то странные, с ярко-зелёными шляпками и на тоненьких бледных ножках, сулящих верную смерть. Красные ягоды, очень похожие на искусственные, тоже среди них попадались.
– Вы всё это будете есть? – изумился Костя.
Профессор крякнул:
– А как же! С молочком и целинным хлебцем!
Вчера в местном магазинчике Костя видел караваи этого популярного сорта. Были он тёмные и так осыпаны зерновой шелухой и жёваной соломой, что напоминали коровьи неожиданности. Однако экономные копытинцы брали только такой хлеб. Белый дачники привозили из города.
– А это точно не поганка? – спросил Костя, показывая на бледный и тщедушный гриб, который венчал гору профессорских трофеев и робко выглядывал из ведра.
– Отнюдь нет, – усмехнулся Фёдор Леопольдович. – Это белоголовик ступенчатый. Он съедобен, правда, условно. Как утверждает справочник академика Амирханяна, белоголовик можно употреблять в пищу после восьмикратного вываривания в содовом растворе.
– И вы вывариваете?
– Нет, – признался профессор. – Недосуг! Плоховато, знаете ли, без женской руки. Думаю, вам знакома специфика холостяцкого быта – всегда зверски охота жрать. Вот, не помывши, и хрупаешь всё подряд.
– И белоголовик?
– И его. Я все грибы пробовал – естественно, кроме тропических видов, что произрастают в лесах Амазонии. Но тех и не достать! А вот собачницу зелёную я ел. И воняй слезоточивый, и чупу опрокинутую. У Амирханяна описано более тысячи видов отечественных грибов. Я практически все их видел тут у нас, в Копытином Логу. Видел, собирал и кушал с большим аппетитом!
– То есть вы ели съедобные? Хотя бы условно?
– Кушал и ядовитые. Под водочку и солома едома.
Костя вспомнил целинный хлеб и согласился. А если ещё самогону хлебнуть, в сравнении с которым кальвадос – чья-то моча…
– Ягоды эти волчьи, – опередил профессор Костин вопрос и выудил из ведра нарядную гроздь. – Я их на водке настаиваю, чтоб сильней пробирало. Бабки-то наши алчные самогон разбавляют до состояния нарзана. Противно!
– А я слышал, у них хороший можно купить.
– Кто это сказал? Охранник ваш дачный, Влад Ефимов? Так у него глисты, наверное, до того он бледный. Что такой понимать может? Слабак! Слабаки и от водки настоящей хиреют, и от грибов. Бывший инженер Шаблыкин у нас тут в прошлом году совсем помер, причём от обычных сыроежек. Дай такому почечуйницу крапчатую – от одного её запаха загнётся. А мне ничего. Вот!
И профессор выудил из своего ведра гриб с плоской, будто засиженной мухами шляпкой. Костя таких никогда не видел. И не нюхал (профессор сунул почечуйницу ему прямо в нос). Пах гриб не лучше, чем выглядел – душным подвалом.
– Грибы, милый писатель, это бесценные протеины, то есть белки, – назидательно сказал профессор, не отнимая гриб от Костиного носа. – То, чем мы живы, то, из чего мы с ног до головы состоим. И то, что мы едим. Такова великая цепь жизни. Надо только в неё встроиться!
В подтверждение своих слов профессор кинул в рот почечуйницу, даже не сняв с её шляпки прилипшего муравья. В лесу шуршала листва. Какая-то птица охнула совсем рядом скрипучим бабьим голосом. Божья коровка с профессорской щеки вскарабкалась в профессорские замусоренные патлы, проползла по краю шляпы и вдруг взлетела, раздвоив спинку и выпустив тоненькие рыжие крылышки. «Может, великая цепь жизни и в самом деле существует?» – подумал Костя.
– Ещё как! – подтвердил профессор, непонятным образом угадав Костины мысли. – А кто выпал из неё, тот пропал. Я вот прочно сижу – грибками сыт, болотным духом пьян. Ничем меня не возьмёшь, разве что топором по затылку. Так что учитесь! Хотите, я вам покажу красивейшие здешние места?
– Хочу…
Согласился Костя неуверенно: он подозревал, что у них с профессором разные представления о красоте. Поэтому он добавил:
– Только сперва мне надо дров набрать.
– А, зябнете! – ехидно усмехнулся Фёдор Леопольдович. – Это потому, что вы не знаете, какой грибок в водочку бросить! Поди, и пьёте-то прямо из магазинной бутылки, как все теперешние дачники? Чего ж тогда удивляетесь? С природой слиться не хотите, вот она и прячет от вас дрова и даже гнилые пеньки. Ладно, пойдёмте, покажу вам местечко, где хворосту полно.
Профессор зашагал прямо в чащу, неслышно ступая по траве своими фиолетовыми пляжными сланцами. Костя двинулся вслед. Он не переставал удивляться, как это почти босого, в распахнутой рубашке Фёдора Леопольдовича совсем не трогают комары. Древесные клопы и кусачие мошки тоже к профессору не лезли. Зато Костю всякие мелкие твари одолевали поминутно, а паутина вместе с пауками разных цветов и размеров норовила прилепиться к ноздре. Репьи покрыли штаны и куртку. Избавляться от этого добра не стоило – тут же всё пристанет заново.
Только в еловом лесу стало легче. Было здесь просторно, нежарко и тихо.
– Отсюда до Копытина озера всего километра два, – сказал профессор и показал неизвестно куда, так как во все четыре стороны совершенно одинаково маршировали неприветливые ели.
– Тут и озеро есть? – удивился Костя.
– Есть. Вам непременно следует там побывать. Место дивное – чащи, омуты. Озеро рыбное, но на вид страшноватое, чёрное.
– А почему оно Копытино? – спросил Костя.
– Да чёрт его знает! Согласен, название непоэтичное. Откуда такое, никто не знает. Одни говорят, что в этом озере утопился миллионер Копытин, а другие – что сам чёрт ступил копытом, и в том месте налилась вода. Озеро ведь совершенно круглое.
Костя устало оглянулся по сторонам:
– Странно! Что-то никакого хвороста не видно…
– Так идёмте дальше!
– Нет уж, я лучше тут шишек насобираю и домой пойду.
– Домой? Дорогу-то сами найдёте? – усмехнулся дикий профессор и впервые показался Косте не забавным добрячком, а довольно противным лешим. Леший бесцеремонно потребовал:
– Идём со мной! Вам надо напитаться яркими впечатлениями, и вы ими напитаетесь, обещаю! До печёнок напитаетесь! Главное, чтоб вы к дачникам-мичуринцам не пристали. Эти обыватели вдохновить не способны. Вы ведь лирик? Во всяком случае, не эстрадный сатирик, не кавээнщик? Я угадал? Конечно, угадал! Сужу по одухотворённости вашего лица.
Комплименту Костя не поверил: этой ночью комар укусил его в глаз – совсем как бабу Бабариху. Теперь одно веко сделалось толще другого и мешало любоваться природой.
– А почему вам дачники не нравятся? – спросил Костя.
– Мне на дачников плевать, – ответил Безносов. – Они нарушают экологическое равновесие – вот и все мои к ним претензии. Это у деревенских с пришлыми вечная война. Она, можно сказать, уже сто лет идёт.
– Неужели?
– У, это целая история! Хотите, расскажу?
Так Костя узнал, что деревушка Копытин Лог существовала с незапамятных времён, а вот дачный посёлок появился недавно. Вернее, он пытался в этих местах угнездиться не раз, но всегда без успеха. Почему так выходило, никто объяснить не мог.
Дачники из Нетска повадились в Копытин Лог ещё при царе-батюшке. Сначала в избах местных жителей снимала комнаты всякая интеллигентная шушера, но скоро в сторонке, там, где теперь улица Мичурина, появилось несколько богатых дач. Их строили в модных тогда стилях – готическом и мавританском.
Особенно поражал особняк нетских богатеев, торговцев кожами и мясом Копытиных. Краеведы до сих пор ломали копья, случайно ли совпадение этой фамилии с названием деревни. Многие считали, что миллионщики Копытины вышли именно из этих мест.
Может, они и вышли, да только кончили плохо – чересчур уж были склонны к буйству и чёрной меланхолии. В конце концов все они перевешались, перестрелялись, а двое даже насмерть удушили друг друга. Богатство пошло прахом. В Нетске их знаменитый сад выкупила и превратила в общественный городская Дума. Их роскошная дача в Копытином Логу – деревянная, но издали очень похожая на Колизей – сама собой сгорела в 1918 году. Впрочем, как и все остальные дачи.
Пепелище быстро затянулось тонконогим осиновым лесом. Это не мешало местным жителям утверждать, что на копытинской даче любил отдыхать адмирал Колчак. Какая нелёгкая могла занести Верховного правителя России в такую дичь и глушь, никто объяснить не мог. Зато показывали кривую сосну солидного вида, под которой якобы адмирал часто спал, подложив под голову аккуратно свёрнутый белоснежный китель.
Очевидцы этого спанья не переводились в Копытином Логу до сих пор. Вообще долгожителей в этих местах всегда было полно. Многие даже могли бы попасть в книгу рекордов Гиннеса, если бы не теряли так часто паспорта.
Те копытинцы, что застали Колчака под сосной, естественно, помнили и более поздние времена. Тогда здесь начали строить посёлок отдыха для деятелей культуры. Но скоро началась война, и стало не до дач.
Одну дачу таки доделали в 1948 году, и вселился в неё молоденький композитор Галактионов. Теперь он давно уже влился в ряды копытинских патриархов.
Следующий дачный натиск Копытин Лог отразил играючи. Было это уже при Хрущёве. Местные угодья нарезали горожанам по три сотки. Однако ржавые на вид копытинские почвы ни в какую не пожелали растить редиску и огурцы, насеянные чуждой рукой. Ничего съедобного у дачников не родило, зато громадные сорняки вырастали в одну ночь, как в тропиках Жуки и гусеницы пожирали огороды пришельцев с жестоким, издали слышным хрустом. Он напоминал звук столовской картофелерезки.
Скоро городских садоводов и огородников из Копытина Лога как ветром сдуло. Удивляло одно: огороды местных жителей были в полном порядке и давали рекордные урожаи. Особенно славилась копытинская морковь – огромная, сладчайшая, но всегда в виде человеческой фигурки с ручками, ножками и даже признаками пола.
Самое жестокое противостояние деревни и дач пришлось на роковые 90-е. Тогдашний дачный кооператив унаследовал он своих предшественников-неумех вполне вегетарианское название «Мичуринец». Только теперь прибыли в Копытин Лог не скромные огородники, а бесшабашные кооператоры, новодельные банкиры и даже кое-кто из братвы. Всё это был народ горячий, упрямый, не стесняющийся в средствах.
Поначалу перевес был на стороне чужаков. Дачи (в том числе и колдобинская) выросли, как грибы. Появился знаменитый бетонный забор, гладкая дорога и даже шашлычная.
Новые поселенцы почувствовали себя хозяевами. Они решили бревенчатую улочку, испокон веку составлявшую Копытин Лог, свести с лица земли – уж больно портила она красивый цивилизованный пейзаж. Только как это сделать? Старички и старухи, что составляли большинство в деревне, не хотели переселяться ни в ближайшее Конопеево, ни на тот свет. Дачники-скоробогаты пробовали их и споить, и купить, и пугнуть, но не вышло из этих затей ничего.
Напротив, на новой улице Мичурина стали твориться странные вещи: два особняка ни с того ни с сего вдруг сгорели, а в третьем обвалился потолок, чуть не насмерть придавив домработницу и йоркширского терьера. Дальше – больше. Некоторые дачники уходили в лес по грибы или жарить шашлыки и не возвращались уже никогда.
Началось следствие. Исчезновение дачников списали на криминальные разборки, которые бушевали в те лихие времена – как на грех, пропавшие грибники состояли во враждебных группировках.
Однако сами-то братки знали, что их разногласия не при чём. Дело было в чёртовой деревне! Какая-то неведомая сила вставляла здесь палки в колёса прогресса. И дачники-мичуринцы поклялись срыть ненавистную деревеньку под корень.
Начали с демонстрации силы. Средь бела дня убогие сараи трёх упрямых, но немощных бабок-шептух Пелагеи, Матрёны и Марьи были облиты бензином и подожжены. Огонь жадно набросился на лакомую поживу – сухое, веками выдубленное дерево, из которого были сложены старушечьи сараи. Но странное дело: через минуту пламя хлынуло прочь от сараев и, резвой струйкой пробежав вдоль бетонного забора, просочилось на улицу Мичурина. Там мигом выгорели четыре лучшие капитальные дачи. Аккуратно выгорели – без жертв, но дотла.
Тогда было решено проклятые сараи снести бульдозером. Обеспечить акцию взялся дачник Бурезин, строительный подрядчик.
Поглядеть на акт вандализма сбежался весь Копытин Лог. Главные зеваки и сплетники соседнего Конопеева тоже прибыли – кто на велосипедах, кто на мотоциклах с колясками. Некоторым конопеевцам пришлось тащиться пешком, но зрелище того стоило.
Ровно в полдень бешеным бугаем взревел мотор бульдозера. Громадная машина медленно двинулась к сараям, сминая в грязную кашу вековые копытинские бурьяны.
Когда до первого из обречённых строений оставалось метра два, толпа потрясённо ойкнула: какая-то плёвая серенькая птичка с жалобным писком заметалась перед чудовищной пастью бульдозера. «Давай, давай!» – нетерпеливо кричал дачник Бурезин, сизый от гнева.
Однако бульдозер ничего не дал. Он металлически лязгнул, будто рыгнул, закряхтел и смолк. Лишь струйка вонючего синего дыма изошла из его чрева.
На том дело и кончилось – сараи остались стоять на прежнем месте. Вернуть бульдозер к жизни не удалось ни в тот день, ни неделю спустя, ни вообще никогда. Только месяца через полтора Бурезин эвакуировал своё чудо техники из Копытина Лога. Понадобилось для этого два огромных тягача, которые, говорят, были списаны с Байконура.
После провала с сараями как-то ночью на одной даче, за глухими жалюзи, собрался актив дачного кооператива. Актив был крут. Мичуринцы, не на шутку перепуганные пожарами, исчезновениями и прочими страшными вещами, в новое правление избрали исключительно представителей криминальных кругов. Многие из правления теперь, правда, угомонились, расплылись и перешли к легальному бизнесу, однако старые связи и ухватки сохранили.
– Надо кого-нибудь из деревенских хрычей или хрычовок замочить, – предложил казначей мичуринцев Виктор Ильич Шаблыкин по кличке Клык. – Мокрое дело им мозги прочистит.
Члены правления проголосовали за прочистку мозгов единогласно – как одна поднялись восемь сильных рук с красноречивыми наколками и французским маникюром. Наметили и первую жертву – бабку Каймакову Клавдию Степановну. Каймакова была стара, как мир, одинока, но зловредна донельзя.
– Замётано. Сделаем, – подвёл черту председатель правления Сергей Афанасьевич Чузиков (ранее он был известен как Пыня и держал бригаду на Фокинском рынке).
Слово Пыни было твёрже алмаза. Правление облегчённо вздохнуло. Теперь можно было взяться и за пивко (решая наболевшие проблемы, мичуринцы совмещали приятное с полезным, и перед активистами всегда стояли кружки с пенным напитком и тарелки со всевозможными пивными вкусностями).
В тот раз Пыне лучше было бы взяться за воблу. Но был он сорви-головой, позёром и снобом. Привычным жестом, который некоторых женщин сводил с ума, он взял с тарелки солёную фисташку и забросил себе в глотку. Тут же он сипло заперхал, выкатил глаза и принялся хватать воздух громадным разинутым ртом.
