Текст книги "Продается дом с кошмарами"
Автор книги: Светлана Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Он подёргал плечами, чтобы ледяные мурашки не бегали вдоль стены. Но они всё бегали и бегали!
Костя вздохнул: «Совсем я расклеился. Может, я в этом жутком месте просто одичал? Сошёл-таки с ума, как боялся? И теперь галлюцинирую? Вампиры бывают теперь только в Голливуде, а это отсюда далеко. Но пропадали же куда-то любители пикников! Нет, я совсем запутался… Сейчас надо успокоиться, а главное, пережить эту ночь. Она длинной не будет – всё-таки лето ещё не кончилось. У шептух я видел кур. Стало быть, как только запоёт петух, нечисть сгинет, и я смогу расслабиться, а до той поры надо быть начеку».
Он воинственно прошёлся по веранде, пыхтя, высоко поднимая ноги и размахивая чесночными головками. Так, наверное, подбадривали себя первобытные люди, которые боялись зверей и злых духов.
Иногда он косился в сад. Там было всё спокойно, но в пестроте лунных зайчиков, мелькавших в листве, ему чудились пятна вампирского одеяния. Он несколько раз промаршировал с веранды на кухню и обратно. Понемногу страх улёгся.
«Чеснок при мне, значит, всё в порядке, – сказал себе Костя. – Буду выходить на веранду каждые полчаса, пугать охранника и таким образом скоротаю ночь».
Он настолько осмелел, что даже бодро затянул «Летящей походкой ты вышла из мая».
Будто в ответ на его пение раздался новый стук в стекло. Костино сердце тут же ледяным комом скатилось прямо в низ живота.
Стук повторился. Был он лёгонький, тихий и слегка отзванивал по всей раме. Костя вооружился чесноком и вышел на веранду. Сквозь синеватое лунное стекло увидел он то, чего больше всего опасался: снаружи стояла Инесса.
Для почти осеннего вечера одета она была слишком легко, в открытое белое платьице. Подняв точёные голые руки и домиком сложив ладони, она прижалась к стеклу и вглядывалась в глубины дома.
Костя отступил назад. Он даже закрыл лицо чесноком, но она его заметила.
– Эй! – сказала она и улыбнулась. – Я тебя ждала, а ты не пришёл.
Не было в ней сейчас ничего страшного или сверхъестественного. Чёрные кудри она заплела в две смешные косички. Сегодня она казалась моложе и нежнее, чем обычно, и даже не такой полногрудой.
– Открой, – сказала она почти робко и повела голыми плечами. – Мне холодно. Пусти!
Костя горько усмехнулся:
– Никогда! Вы все тут нечисть.
– А ты теперь тоже нечисть, потому что спал со мной. Хорошо тебе было? То-то! И знай: с обычными женщинами больше никогда у тебя ничего не получится. Так что лучше уж пусти меня или сам ко мне выходи!
– Так и вышел! Чтоб меня ваш Владик угробил?
– Владика не бойся, ведь ты мой. Выходи!
Костя собрал все силы, чтобы вообразить её дряхлой старухой, но не смог. Переминаясь с ноги на ногу, стояла перед ним совсем юная Инесса – до последней реснички реальная, прелестная, тихая. Её пронзительный взгляд смягчала темнота, пухлые губы звали:
– Иди ко мне! Никто никогда тебя так, как я, не любил и не полюбит.
«А ведь это правда! Что же делать? Пустить? – засомневался Костя. – Вон она какая: сроду никого красивее не видел. Да и клыков у неё не заметно… Но, может, они в нужный момент вылезут, как у Владика?»
Он стоял, вцепившись в подоконник. Голова у него шла кругом. От этого Инесса, белая, нежная, чудесная, чуть колебалась перед ним, как струйка дыма. Она то отступала в темноту, то придвигалась почти вплотную и касалась губами того места стекла, где видела, должно быть, его губы.
Костя отступил ещё дальше. Он вдруг испугался, что Инесса может просочиться сквозь стекло или сам он ринется к ней, вышибая лбом раму.
– Выходи! – позвала она ещё раз и отбежала на лужайку, к садовому фонарю.
Фонарь этот, из которого рваные провода всё так же висели пучком, вдруг засиял неярким светом. Трава под ним стала голубой и блестящей.
Инесса ловко ухватилась за фонарную стойку и прокрутилась вокруг неё несколько раз. Потом она вдруг скользнула в такой шпагат, что Костя охнул. Владик и Дудкин (они действительно никуда не ушли), разом выскочили из яблоневой тени. Засвистели они нестройно, но одобрительно.
«Стриптиз она собралась устроить, что ли?» – удивился Костя.
Он не ошибся: Инесса в самом деле оказалась мастерицей этого продвинутого искусства. Она настолько завела публику, что Владик принялся восторженно молотить палкой по жестяной лейке, которую Костя забыл на газоне. Дудкин, очень музыкальный от природы, завыл что-то, как показалось Косте, по-английски. «Точно, I ain't never seen ass like that – поразился Костя. – Откуда он это знает? Колчак научил, что ли?»
Между тем разгулявшаяся Инесса не без усилий расстегнула на спине платьице, стащила его через голову и, пританцовывая, швырнула в сторону. Дудкин высоко подпрыгнул и поймал трофей, за что получил от Владика
подзатыльник.
Под платьицем у Инессы было знакомое Косте тугое бельё. Она продолжила раскачивать фонарь и гнулась так, что Костя снова вспомнил о белом дыме. Её косички расплелись, растрепались и почти закрыли лицо, только отчаянная улыбка мелькала иногда.
«Я люблю её безумно. Но ведь это смерть! – думал Костя.– И всё это неправда, наваждение. Ведь если это мне не снится, то этого не может быть!»
Так он уговаривал себя, но видел, что есть и луна, и сад, который тоже вдруг ожил и стал шумом и скрипом поддерживать вопли Дудкина. Ещё он знал, что неправдоподобно белая Инесса тоже существует на самом деле. Она танцует именно для него!
Теперь Костя видел, как Инесса силится расстегнуть лифчик. Из-за тесноты любимого ею белья это всегда ей давалось нелегко. Пока она маялась, из тьмы, шевелясь, собирались всё новые и новые тени. Костя различил всех трёх шептух, кого-то длинного, носатого в бейсболке, большую тощую собаку (уж не пса ли Тольки-Ноги?). Всё это подпевало, пищало, ухало в такт Инессиным выходкам.
Наконец застёжка поддалась. Зрители захлопали и заулюлюкали. Костя, не мигая, глядел на Инессу, а она всё усмехалась через плечо и манила его тонким пальчиком. На такую мелюзгу, как Владик или Дудкин, обращать внимание Костя совсем перестал.
Пользуясь этим, Владик из тени вылез на газон. Он, видимо, разрывался между завлекательным зрелищем и верандой, на которой маячил Костя. Наконец он решился: подобрал яблоко поувесистей и швырнул в сторону дачи. Брызнуло и зазвенело стекло. Зрители заверещали ещё веселей. Инесса замерла с заломленными руками, обвив ногой фонарь. Её глаза округлились от ужаса.
А Владик времени не терял. В один прыжок он достиг веранды и засунул обе руки в прореху в стекле. Торчащие острые осколки ничуть его не испугали, хотя чёрная кровь так и полилась по его локтям. Он лез в дом, ломая раму и треща стёклами. Неожиданно он оказался тонким и гибким, как подросток-домушник, и скоро уже по пояс протиснулся на веранду.
Кости на веранде уже не было. Он, правда, потерял целую минуту, соображая, что случилось, да и от пляски Инессы не сразу смог оторваться. Только когда приблизилась к окну пустоглазая физиономия Владика и забелели длинные клыки, Костя побежал прочь.
Сначала он кинулся на кухню. Там он задерживаться не стал – кухонная дверь тоже была стеклянной и ненадёжной. Бежать наверх? Владик вполне может нагнать на лестнице. Оставалась английская гостиная. Вот это настоящее убежище: на окнах кованые решётки, дверь наверняка дубовая, а возле камина кочерга с совком!
Костя ворвался в гостиную. Когда он закрывал дверь, то с ужасом обнаружил, что у неё нет никакой задвижки. Да и ручка пижонская, стильная, в виде львиной головы – в такую не просунешь кочергу или швабру.
Костя огляделся. Комод выглядел слишком тяжеловесным, но делать было ничего. Напрягаясь изо всех сил и обливаясь потом, Костя подтащил комод к двери, за которой уже чудились Владиковы шаги. В панике на комод Костя взгромоздил ещё и три стула с высокими спинками, а потом добавил пудовый журнальный столик. Диван он тоже подкатил поближе к двери. Теперь врагу не прорваться!
Закончив оборонительные работы, Костя перевёл дух. Он поправил на шее чесночную гирлянду и прислушался. К его удивлению, гам на лужайке, англоязычное пение и удары по лейке смолкли. Зато сад расшумелся не на шутку. Вихри гуляли в нём с посвистом. Все ветки, которые за лето разрослись и могли теперь коснуться стен дачи, стучали и скребли, будто просились на ночлег.
Костя подошёл к окну и осторожно раздвинул портьеры. Из гостиной ни лужайка перед домом, ни фонарь видны не были. Лишь кусты качались под окном, мучимые ветром. Полная луна со всеми своими морями и кратерами заметно спустилась к горизонту.
«Никого нет! Это был просто кошмар, – робко предположил Костя. – Наверное, после «Альбукерке» во мне до сих пор отрава бродит».
Он устало рухнул в кресло. Его глаза уже привыкли в темноте и различали не только очертания шкафов, но и гнутые рожки подсвечников на камине, и раму с «Девятым валом». Рядом с креслом стоял теперь стол для покера, а на нём лежал ноутбук. «Откуда? Неужели мой? – удивился Костя. – Не помню, чтоб я его сюда приносил».
Он открыл ноутбук и включил без всякой надежды – заряд, конечно, давно кончился, а электричества в доме не было несколько дней. Но монитор послушно заголубел, и нарисовались на нём знакомые иконки.
Костя привычно кликнул «Амулет вечности». Он приготовился увидеть свою коронную фразу про сапоги Баррекра и, пожалуй, новый спам от негодяя Спрана.
Но вместо всего этого перед ним возник зыбкий сине-зелёный образ Инессы. Она улыбалась и медленно моргала непомерными ресницами. «Почему ты не пришёл? Я так люблю тебя и жду, – сказала Инесса грустно, чужим скрипучим голосом; движения её губ не совпадали со словами. – Приходи скорей, тебе без меня не жить. А мне без тебя. Это страшно, но хорошо, потому что редко бывает. Чаще не совпадает! Ты ещё очень мало видел и этого не знаешь. Но ты мне верь! Я жду»…
«Ну уж нет, – огрызнулся Костя. – Хватит с меня! Никто из вас ко мне сюда не проберётся. Чеснок со мной! Досижу здесь до петухов, а там поминай, как звали. Конечно, спать всё равно нельзя, зато можно наконец заняться творчеством».
Он попробовал согнать со страницы зелёную Инессу, но та продолжала расплывчато улыбаться. Её лицо и скрипучие зовы заполнили все закоулки памяти ноутбука. Даже вместо игры «Колобок» являлась всё та же картинка!
В сердцах Костя ноутбук выключил, но Инесса всё не унималась. Лишь минут через десять, плача, она постепенно растаяла в глухой темноте монитора. Сколько Костя потом не пытался вернуть ноутбук к жизни, ничего у него не вышло.
Шёл второй час заточения в английской гостиной.
Костя сидел всё в том же кресле и рассеянно шелушил чеснок на шее. Буря в саду разыгралась не на шутку. Луна давно пропала, но снаружи что-то мелькало и скреблось – то ли непогода, то ли нечисть. В окна Костя решил больше не выглядывать и ждал, что вот-вот забрезжит рассвет. Однако темнота с каждой минутой становилась только гуще.
Бездействие всегда обостряет ненужные желания. Косте вдруг сильно захотелось есть. В своё время он лишь мельком обследовал содержимое шкафов в английской гостиной. Что в них лежит, он уже забыл. Вот почему его воображение живо нарисовало всякую съедобную ерунду, которую он найдёт, если постарается. Банка огурчиков или яблочного повидла вполне могла заваляться на какой-нибудь дальней полке!
Он встал и на ощупь принялся за поиски. Его трофеи оказались никчёмны: пыльный обеденный сервиз на двенадцать персон; корзинка, полная клубков шерсти; махровые полотенца с фамильным логотипом «Кнопка и скрепка», ярко горевшим даже во тьме; бутылочки клея и бытового бензина; толстенные женские журналы; глыба гранита, к которой, как к надгробию, была привинчена табличка «Саньке от корешей. Екатеринбург».
Лишь выдвинув последний ящик, Костя нашёл настоящее сокровище.
Целая груда колбасно-толстых свечей лежала тут рядом с большим подарочным коробком спичек. «1 000 штук» было написано на его аляповатой этикетке, а чуть ниже красным – «Спички детям не игрушки!»
– Вот подлость! – возмутился Костя. – Сколько я страдал без спичек, сколько их покупал и терял, а тут всё время лежал этот чёртов коробок!
Костя смутно помнил, что тот же ящик он выдвигал прежде, и ничегошеньки в нём не было. «Аберрация памяти, фантом! – сказал Костя сам себе. – Или это был другой ящик. Нет, спички – настоящий подарок судьбы! Наконец-то последний вечер я проведу здесь, как человек. То есть, как собирался. То есть, как Бунин!»
Первым делом Костя подпалил берёзовые поленья в камине. Он очень боялся, что дрова отсырели в дождливые дни. Ничего подобного! Огонь получился таким чистым и ярким, такие весёлые оранжевые волны забегали и задрожали в каминной пасти, что Костя только крякал и потирал руки. Ровное тепло задышало в промозглую темь.
«Теперь можно и помещение осветить, – решил Костя. – Будет окончательно по-английски».
Он взял с каминной полки рогатый подсвечник и, плавя спичкой толстые концы свеч, поставил целых шесть. Ближнее пространство наконец озарилось, а свечи заплакали длинными струями. От них тоже запахло теплом.
Сразу стало уютно и хорошо. Рыжий свет не мог захватить многого и лежал лишь на большом кресле да на столике для покера. По столику Костя в сердцах разбросал хлам, который нашёл в шкафах.
Костя снова развалился в кресле. Он уставился на огонь и всё ждал, что в такой располагающей обстановке придут к нему какие-нибудь оригинальные мысли. Однако, как назло, в голову лезли глупости – банка с огурчиками, которая так и не нашлась, копчёная колбаса, лейка на газоне, недосягаемый альманах «Нетские увалы», голая Инесса. «Бунин и другие, наверное, на грудь что-нибудь принимали для вдохновения», – догадался Костя.
И без принятого глаза у него то и дело слипались: кресло оказалось слишком удобным. Наплывал сон, тем более привязчивый, что его приходилось отгонять, дрыгая ногами и таращась из последних сил.
А за окнами никак не кончалась ночь. Буря в саду окончательно разгулялась и теперь выла в голос, трещала ветками. Она казалась нестрашной и уютной, потому что в комнате горел огонь.
Вдали, кажется, первый раз ухнуло.
«До чего надоели грозы, – сквозь сон ворчал Костя. – Ещё развезёт дорогу, и утренний автобус где-нибудь застрянет… А петухи всё дрыхнут, сволочи! Как только первый крикнет, можно будет расслабиться и поспать до полседьмого»…
Но заснул он тотчас же, без всяких петухов. Легко заснул: поплыл, как щепка, в сладкую темноту, перестал и шевелиться, и слышать, и думать. Только когда над самой головой треснуло небо, а кресло даже слегка подпрыгнуло, он с трудом приоткрыл глаза.
Буря трясла и ломила деревянные стены дачи. За портьерами вспыхнула белая молния, и Костя из своего кресла увидел «Девятый вал».
«Опять!» – простонал он.
Снова раздался оглушительный треск, и что-то тяжёлое, громадное, живое рухнуло под самым окном – должно быть, молния угодила в яблоню. Спросонья Косте показалось, что бревно на картине в этот миг круто взмыло в мутной волне, причём вместе с его креслом.
Тут и гром тряхнул землю. Ему в ответ в шкафу глухо, беспорядочно чокнулись друг о друга рюмки, сервизная супница поехала вбок по полке, а с потолка заструилась какая-то труха. Испуганно порхнули и замигали свечи.
Шестирогий подсвечник, который стоял на столе ближе к Косте, медленно накренился и рухнул плашмя. Какие-то из шести огней тут же погасли, сгинули. Однако самый зловредный огонёк живо перекинулся на стопку женских журналов. Он подпалил верхнюю страницу, которая тут же вздыбилась торчком.
В одно мгновение бумажный лист взялся тысячей острых беглых язычков, которые быстро проели в странице овальную дыру. Края дыры расползлись чёрными кружевами, скрутились и опали, зато другие страницы поднимались одна за другой, пылая.
Только тогда Костя окончательно проснулся. Он вскочил и оглянулся, чем бы залить или забить огонь, но, как назло, вокруг было всё ненужное, глупое, горючее. Воды ни капли! Ни ковров, ни покрывал, ни простыней! Английский стиль!
Костя начал стаскивать с себя куртку, но в эту минуту огненным столбом ахнула бутылка с бензином. Весь стол разнообразно, дымно и вонюче вспыхнул. Треснул и занялся драгоценный Костин ноутбук.
Костя бросился к портьере и стал отдирать её, чтобы накрыть пламя. Портьера была намертво прикреплена к какой-то резной деревяшке – Костя даже повис на ней, но плотная ткань не прорвалась.
«Вот так я и сберёг имущество Колдобиных, – с ужасом подумал Костя. – Этот стол и всё это барахло кучу денег стоят! А как спасать?»
В камине до сих пор мирно мерцали поленья, но гостиную заволокло чёрным, сплошным дымом, глухим, как войлок. Что-то громко трещало и разгоралось уже на полу.
Вдруг Костя забыл про столик и колдобинские ценности. Он понял, что оказался в западне: дверь наглухо забаррикадирована, а окна забраны коваными решётками. Он попробовал эти решётки расшатать, но куда там! Даже если б был у него перстень с алмазом (сдуру вдруг подумалось о таком счастье), то работы всё равно хватило бы на пару недель. Оставалось одно: разобрать баррикаду.
Задыхаясь и слабея от ужаса, Костя сдвинул диван, спихнул с комода стулья и журнальный столик. Сам же комод упёрся и ни в какую не желал сходить с места. Костя совсем выбился из сил. «Как глупо приходится умирать – в борьбе с комодом», – подумал он и снова навалился на врага. Никакого результата.
Наконец Костя сообразил, что из комода надо вытащить тяжёлые ящики. Полетели из них в огонь какие-то тряпки, кипы папок с колдобинскими архивами и даже набор тяжеленных колёсоподобных гирь, какими орудуют, продавая картошку мешками.
Лишённый нутра, комод подался. Костя протиснулся к двери. Даже проклятая её ручка в виде львиной головы долго артачилась, прежде чем выпустить пленника!
Вслед за Костей в приоткрытую дверь ринулся чёрный трескучий жар. Едва видимое в дыму, пламя в гостиной уже гудело. Костя побежал по коридору, а тот всё никак не кончался, хотя был всего-то метров восемь. Наконец подалась входная дверь. Костя вывалился в ночь.
Он ожидал, что с грозой пришёл и дождь, но было сухо и пыльно. Ветер крутил и гнул деревья, как траву, а у крыльца в самом деле лежала, высоко воздев поверженные ветки, старая яблоня. На ней было полно яблок, ещё больше валялось вокруг на земле. Её листья ещё шелестели и со свистом рвались вслед за вихрями, но яблоня была мертва. Высокий слом её ствола белел в темноте на том месте, где она прежде стояла – остроугольный, как обелиск.
«Пропал! Пропал!» – повторял Костя.
Он боялся оглянуться на дом, но знал, что там скверно: оттуда веяло жаром и палёной вонью. Лопались стёкла. Ветер гудел и выл особым густым голосом, какой бывает только на пожарах.
«Надо бежать к будке и звать на помощь, – соображал Костя. – Только что может сделать вурдалак? Разве не их компашка всё это затеяла? А может, если б я пошёл нынче к Инессе, ничего бы и не случилось? Теперь же всё пропало. Нет, уж лучше к Шнурковым – предупредить, чтоб хоть они не пострадали».
Костя побежал к калитке, но не смог, как жена Лота, не оглянуться. Оба этажа колдобинской дачи уже горели. Ветер трепал пламя. Дом походил на громадный бешеный фонарь, освещавший рыжим огнём дальние деревья. А ближние уже и сами пылали.
Странно было одно: до сих пор никто не прибежал на пожар. Пусть не помочь, так хотя бы поглазеть! Но улица Мичурина оставалась тихой и безлюдной.
Костя забарабанил в калитку Шнурковых. Никто к нему не вышел. Тогда он подтянулся на кованой загогулине ворот и влез во двор.
Дом Шнурковых стоял тёмный, неживой. Костя стукнул в дверь, затем приложил к ней ухо и услышал такое полное безмятежное эхо, что сразу сообразил: дом пуст. «Не может этого быть! Куда они все подевались? Разве со Шнуркова сняли подписку?» – бормотал Костя.
Он ещё раз постучал в дверь. Та вдруг подалась, отворилась с тихим скрипом. В сенях было темно. «Эй!» – крикнул Костя. На этот крик эхо ответило ещё яснее и многогласнее, чем на стук. «Зря я спички с собой не взял, посветил бы,– пожалел Костя. – Теперь они сгорели, весь коробок. А Шнурковых нет как нет. Куда мне теперь? В деревню, к людям? А может, все они мне приснились?»
Садом он всё-таки пробрался к тропинке, которая вела в деревню, и ещё раз оглянулся. Колдобинская дача сияла розовым заревом, из стороны в сторону мотались в саду огненные деревья. Ветер неистово свистел листвой, скрипел стволами, зажигал новые факелы.
Идти было недалеко. Первый дом был Каймаковых, но он всё никак не показывался. Вокруг шумели только какие-то деревья, видимые в темноте очень смутно, лезли навстречу кусты, норовили хлестнуть по лицу.
«Что же это? Не в ту сторону я пошёл, что ли? – испугался Костя. – Быть не может: тропинка тут одна. Или нет уже никакой тропинки? И я в лесу?»
Ничего нельзя было понять в темноте и шуме.
Костя прибавил шаг, думая, что он просто ослаб и притормозил со страху, однако никакой деревни ему так и не встретилось.
Он остановился. «Эй! Эй! Где я?»– закричал он изо всех сил, но комарино слабо в сравнении с шумом бури. Ему в ответ в полнеба нарисовалась ветвистая белая молния, длинная, как Амазонка. В её свете проступили незнакомые деревья, громадные и беспокойные. Конца лесу не было до самого горизонта. Не было видно и пожара.
«Так и есть, заблудился! – понял Костя. – Двинул, должно быть, в противоположном направлении. Надо возвращаться – тропинка-то вот она».
Он повернул обратно и пошел быстрей, потому что ветер дул теперь в спину. Зловредные кусты, которые недавно хотели остановить его, задержать, подхлёстывали сзади. Костя перешёл на бег.
Бежать почему-то было легко, как младенцу в ходунках, только от темноты устали глаза. Деревни не было и в помине.
Скоро Костя стал различать за собой нестройный гул. Сначала он решил, что это шумит у него в ушах. Он знал: когда бежишь, часто кажется, что сзади кто-то топочет и тебя нагоняет. Но когда к шуму и стуку присоединилось гиканье, Костя всё-таки оглянулся через плечо. Темнота ничуть не разредилась, но в её сплошной гуще прыгали и суетились тени то чернее её, то почти серые.
«Это кусты, только и всего! А кричат обыкновенные совы», – сам себя успокаивал Костя.
Остановиться и рассмотреть преследователей он не мог, но был уверен, что видел очертания головы Владика с его растопыренными ушами. Рядом с Владиком ещё кто-то скакал и попискивал. «Наверное, чёртовы бабы с кошёлками, – ужаснулся Костя. – Или бандит с нечеловеческой ногой? Или аптекарша с селёдочным хвостом? Никому не дамся! Быстрее, быстрее!»
Он мчался, как никогда в жизни, и совсем перестал замечать, что цепкие ветки колют его и рвут.
Да и не было больше никаких зарослей – бежал он по мягкой палой листве в совершенно голом лесу. Ветер стал холодным, жёстким, пустым. Лишь изредка запоздалый листок попадался навстречу и издевательски лепился ко лбу. Топот сзади стал глуше, зато крики и визги истошнее. Костя даже оглядываться теперь не хотел. Он поймал дыхание и бежал ровно, выдыхая через правильные промежутки времени морозный парок. Несколько капель ткнулись в его лицо и сладко охолодили. «Дождь, что ли? Скорее снег, – подумал он. – В августе? Ерунда!»
Но снежинки замелькали, зачастили, ноги стали скользить по тонкому снегу, который лёг поверх сырой листвы. Ветер присвистнул. Те, что бежали сзади, заулюлюкали в ответ. «Только вперёд, – решил Костя. – Всё равно прорвусь либо к Конопееву, либо к шоссе. Так ведь со мной уже бывало!»
Бежал он уже по щиколотку в снегу. Пурга несла перед ним волнистые белые струи, сзади погоня скрипела сугробами и визжала. Костя отмахивался от назойливых холодных хлопьев, но они заполнили весь свет, и ничего не было, кроме них.
Скоро и бежать стало невозможно. Костя завяз в глубоком снегу: тащить ноги по сугробу или высоко их поднимать, чтоб ступить сверху, было одинаково трудно. Но он не останавливался, потому что те, кто был сзади, тоже не отставали. Увидеть их в снежной пестроте было нельзя, зато голоса верещали и ухали совсем близко.
Когда снегу нанесло по грудь, Костя больше не мог двигать ногами, дышать и соображать. «Спички детям не игрушки», – зачем-то сказал он снежной трухе, которая сыпалась перед ним. Потом он замахал руками, пытаясь раздвинуть метель, но та из невесомого крошева быстро слагалась в плотные сугробы и грозила засыпать с головой. Темнота шуршала и кололась.
Костя качнулся вперёд без всякой надежды. Он еле-еле всплеснул руками и вдруг странным образом освободился от снежных вериг. Густое тепло приняло и охватило его. «Кажется, теперь и руками, и ногами двигать можно, – удивился Костя. – Что же это такое?»
Он дёрнулся ещё раз, широко открыл глаза и тут же зажмурился – оказывается, он плавал в чёрной воде. Вода слегка курилась теплом, в ней быстро гибли летящие с небес снежинки. Коряги и щепки, что плавали тут же, успело занести, и они походили на белые острова. Со всех сторон чёрную чашу воды обступил белый берег. Деревья на нём так заснежило, что, казалось, их накрыли простынями и бумагой, как мебель перед побелкой потолка. Ни луны, ни звёзд, ни огонька – но от снега, как всегда бывает зимой, сделалось светло.
«Копытино озеро! – узнал Костя этот правильный чёрный круг, эту ровную белую раму. – Вот она, погибель – отсюда не выбраться!»
Спасительная темнота расплылась перед глазами. Больше ничего не нужно делать. Не надо никуда бежать. Не надо писать роман. Не надо дышать. Зачем?
Часть третья
УТРО
Самый весёлый день в году бывает в конце мая, когда цветут все яблони, трава невыносимо зелёная, а по ней густо насыпаны цыплята-одуванчики.
Именно в такой день автобус прибыл в Копытин Лог – точно по расписанию прибыл, в восемь пятнадцать. Из него высыпало на солнышко довольно много народу. Больше всего попадалось чужаков в такой облезлой одёжке, какую не всякий наденет даже туда, где никто его не увидит. То была ежегодная напасть – сборщики черемши. Они запаслись корзинами и пустыми картофельными мешками, и водкой от них пахло даже в ранний час.
Знакомой тропинкой черемшатники побрели к лесу. Никто не знал, сколько их приезжает каждый день и сколько возвращается назад. Три древние старухи, что шли с кошёлками мимо остановки, на них даже не посмотрели. А вот коренастую девицу, которая покинула автобус последней, они приметили, тем более что та вежливо поздоровалась.
– Глянь! Никак, Афанасьевна, это Ника приехала, Шнурковых работница, – предположила одна из старух.
Она щурилась на солнце блестящим глазом, спрятанным в мелких складках древнего века, тогда как её другой глаз был неподвижен и навсегда прикрыт.
–Да я это, я, бабушки, – заулыбалась Ника и поставила на землю потрёпанную сумку. – Вот с осени у вас не была. Как ваше здоровье?
Старухи тоже остановились.
– Какое в наши годы здоровье! – ответили они хором, как в опере. – Ты-то как? Сглаз прошёл?
– А как же, прошёл! Спасибо Матрёне Трофимовне, зашептала. И ячменей больше не было, и запоров, – радостно отчиталась Ника.
– А веснух-то вон сколь на носу! Как мухи засидели, – заметила самая бестактная из старух, одетая в ватник, несмотря на жару.
Ника скуксилась:
– Правда ваша! Такая беда – ничего не помогает. Четыре раз в салоне пилинг делала, а веснушки всё пуще лезут.
– Пили не пили, толку не будет, только чирьев наживёшь, – пообещала старуха в ватнике. – Приходи-ка лучше ко мне, я тебя травками помою. Ты у меня, как яичко, беленькая станешь! И не накладно выйдет – три помывки всего, каждая по пятьдесят.
– Евро? – спросила Ника.
– Нет, зелёных. Они сейчас растут – каженный день на полтора процента. Что ж ты, в городу живёшь, а самого простого не знаешь!
Старухи и Ника двинулись вдоль по улице.
– Дачники-то твои что, снова к нам на лето собираются? – спросила Нику кривая шептуха.
– Нет, они теперь в Испании загорают – там, говорят, дешевле. А на здешнюю дачу покупателей наконец нашли. Вот позвонили мне из своей Торревьехи, прибраться послали, помещение привести в товарный вид.
– Заросло там всё у вас, – сообщила сгорбленная старуха в спортивных брюках с тройными лампасами. – Коли почистить двор захочешь, приходи, девка, ко мне – косу тебе дам. Нынче прёт сорняк, как перед пропастью. А дед-то у Клевцовых третьего дня преставился.
– Ой, и правда, – оживилась Ника. – Чего у вас тут нового? Кто живой, кто помер?
Старухи философски вздохнули.
– Ничего, живём, – начала кривая шептуха. – Всё ладком. Пирогов Толька уже сидит. Сама знаешь, хорошо ему дали за смертоубийства – ему и дружкам его. Поделом! Вашего Артурку он, изверг, кончил, тёщу Смыковых, а за что? Где те червонцы? Так никто и не видал.
Старуха с лампасами добавила:
– В прошлом годе, под осень, наши копытинские перерыли все огороды и пол-леса. Рыли-рыли, да ничего не нашли. Нету червончиков! То ли Толька спрятал, то ли тот мертвяк, которого последним в овраге нашли. Страшное дело! Бабая-то из участковых согнали, другого прислали. Ничего мужчина, только не такой осанистый и с лица красивый.
– Бабая согнали? За что?
– Как за что? За несоответствие. Недоглядел он за Толькой. И то сказать: всё лето Толька с дружками сарайку Бабаю ставил да к веранде пристройку. Какая уж тут строгость!
– И что теперь Бабай?
– Огородом живёт. Поедет в город с луком, с редиской, что наторгует, то в лотерею и просадит. Всё миллион выиграть хочет – с ума съехал без службы. Да тут чего-то многие у нас разумом тронулись. Та же Ленка-аптекарша, Шапкина. Как дача у Колдобиных загорелась, она таблеток каких-то наглоталась – и в колодец. Хорошо, дачник дед Безносов случился…
– Какое случился! – возразила старуха в ватнике. – Он её караулил! Такой срамник, завсегда за бабами подглядывает. Ленка к нему ближе всех живёт, вот он и тёрся у неё под окнами. Как она в колодец прыганула, он тут как тут – вытащил, откачал. Только Ленка так и не отошла, на инвалидности теперь. Видно, что не жилица. А этот греховодник всё свои поганки ей носит, всё выходить думает, старый дурак. Доброго утра, Леопольдович!
Все три старухи и Ника, проходя мимо, кивнули профессору Безносову, который сидел на лавочке возле своего жилища. Увидев проходящих дам, он встал и вежливо раскланялся, приподняв знаменитую капроновую шляпу. Наверное, после зимнего хранения где-то под спудом профессор достал шляпу недавно, потому что она ещё плохо надевалась на голову, а роза слежалась в лепёшку.
Рядом с профессором сидел старый пьяница и танцор Дудкин. Этот здороваться не стал. Вряд ли он вообще что-то замечал вокруг – его слезящиеся глазки таращились в разные стороны.
Между Дудкиным и профессором на лавке лежал толстый засаленный том без переплёта, издали похожий на блинчатый пирог. Фолиант венчала кучка ранних грибков-кукишей и пара ломтей целинного хлеба. Рядом стояла бутылка. Несмотря на этикетку «Столичная», темнело в бутылке что-то мутное, таинственное. Дудкин отхлебнул из горлышка и зажмурился.
