Текст книги "Попутного ветра!"
Автор книги: Светлана Дильдина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Ночью можно было увидеть цепи огней, с ревом несущихся по обводной вокруг Лаверты. «Пчелы» были противовесом любителям яхт… правда, в нашем заливе море было чаще спокойным, волнам не хватало сил и терпения забираться вглубь. Но за городом яхты плавали, выходя в открытое море.
А в городе дорогой правили огни и скорость, хоть спортивный клуб – единственный – поглядывал на нас свысока.
Желающие особо отличиться «пчелы» носили знак «розы ветров», пестрые косынки, многие делали временные татуировки, красно-зеленые. Ребята были хорошие, хоть и выпендривались. Я не помню за ними ни одного серьезного дела, разве что стекло какой-то витрины разбили однажды – то ли перебрав, то ли случайно. Те же, с кем я общался, ничего особого не надевали, и не слишком отличали себя от прочих жителей города. Скорость любили, но разве это повод считать себя избранным?
У меня были друзья среди «пчел», хоть ездить я предпочитал в одиночку. Но самыми близкими оставались Най и Айшан.
А швали всегда хватало.
Глава 3
Сообщает газета «Городской обозреватель»
15 апреля в 6 часов вечера группа молодых людей, состоявшая из 10 человек, появилась на площадке близ Аана Хэльо, между двумя кафе. Молодые люди, с синими и алыми головными повязками, вели себя шумно, вскорости начали задирать прохожих, потом учинили разгром в кафе «Радуга», нанесли травмы средней степени тяжести двоим посетителям и охраннику.
При появлении наряда успели скрыться.
По свидетельствам очевидцев, из оружия у нападавших были ножи, пояса из цепей и кастеты. Огнестрельного или пневматического оружия замечено не было.
Загорелась красная кнопка, звонок прожурчал голоском влюбленной канарейки:
– Слушаю.
– Мы опять его упустили. При выезде из города он как сквозь землю провалился.
– Это не оправдание.
– Можно перехватить его в следующий раз. Он наверняка появится…
– Погодите пока. Нужды особой нет, а опасность спугнуть стоящих за ним – довольно высокая. Просто следите, и не надо мистики – провалился… О чем они говорили?
– Просто… трепались. Потом камера вышла из строя. Не исключено, что мальчишки ее нашли.
– Превосходно…
– Каковы дальнейшие указания? Ставить новую?
– Да. И постарайтесь объяснить своим подручным, что работать нужно качественно, не так, чтобы любой пацан… вы меня поняли.
Отдавший приказ отсоединился и пробормотал:
– Иногда у меня чувство, что мы гоняемся за кроликом, тогда как волк сидит у нас за спиной и смеется.
* * *
Мики
На сей раз на трассе было пусто. Даже ферильи попрятались… тьфу ты, никак не привыкну – они не появятся, когда никого нет. Разве что случайно одна пробежит. Но как хорошо, когда трасса пуста…
Проехав около семи верст, получил приятный сюрприз.
У обочины стояла Юла, улыбалась, кокетливо помахивая рукой. Именно меня ведь ждала, вредина. Я затормозил, кивнул: садись!
Она мгновенно оседлала Ромашку, потрепав его по боку, словно коня.
– Промокнешь, – усмехнулся я, протягивая ей сигареты. Таскаю с собой на всякий случай… она берет – изредка.
Кстати, я так и не узнал, как ее зовут. Юла – это прозвище, которое я придумал. Девчонка не возражает.
Сейчас она курит с видом настолько глубокомысленным, что мне смешно. Окурок летит в траву, я жму на газ:
– Поехали!
Юла прижимается ко мне сзади.
Она поджидает всегда в одном и том же месте, садится сзади на Ромашку, обхватывает меня за пояс. Это такая игра – на самом деле Юлу никуда подвозить не нужно, но нам приятно так ехать.
Познакомились мы довольно давно и совсем обыкновенно – только не по здешним меркам. Она вот так же стояла у обочины, подняв руку – будто ловила попутку. Я остановил Ромашку, слегка сбитый с толку, даже не слегка: никогда народ не появлялся на середине трассы, только у верстового столба, иногда раньше – тогда шли или ехали мимо меня. На миг мне почудилось, что я в Лаверте, к тому же девчонка улыбалась хитро и очень приятельски.
– Привет.
– Привет, – сказал я растерянно, и прибавил совсем уж глупо: – Тебе куда?
Она хихикнула:
– Мне всегда вперед!
Эту фразу я запомнил накрепко.
Сейчас девчонка была совсем уж в ударе. Глазками стреляла – прямо ракетная установка.
– Я Алого гонщика видела, – сказала Юла, отлепляя от носа мокрые пряди.
– Да ладно тебе. Может, просто похожий кто?
На трассе много разного народа отмечается так или иначе. Но про Алого рассказывают и в Лаверте, и в других городах… и встреченные на этой дороге, если пристать с расспросами. Говорят, он во всем алом, и мотоцикл его, «Тайвер», тоже как кровь. И носится он со скоростью сумасшедшей, туда и обратно.
Я очень хочу его встретить, но про него не знает даже Адамант. Если уж этот не знает…
Юла кажется очень родной, когда вот так сидит рядом. Руки горячие всегда, и в холод, и в дождь.
– Тебя можно вместо печки использовать! – ворчу я. Даже сквозь куртку чувствуется ее тепло.
Странно. Считай, в обнимку ездим, а никогда не было даже поцелуя – только пальцы соприкасаются, когда передаю ей сигареты или иную мелочь, баночку газированного кофе, например. Иногда сжимаю ее ладони, вроде как грею, на деле греюсь сам. Она девчонка понятливая.
Раньше хотелось спросить, почему она не ушла. Но как-то неловко, будто совсем об интимном. Адаманта зато спросил – тот не знает. Другое ведомство…
Она слезает всегда в одном и том же месте, дальше не хочет – боится. Я стараюсь – из ложной вежливости – не смотреть ей вслед. Хотя расстояние смешное – шагов пятнадцать в ложбинку. Там скат крутой с правой стороны… Там и нашли.
Я бы убил тех, кто это сделал, честное слово, хоть даже таракана для меня прихлопнуть всегда было мукой.
Памятник придорожный… видел, подходил близко один раз. Не слишком похожа. Носик вздернутый тот же, а лицо застывшее, и глаза испуганные. Никогда не видел у Юлы испуганных глаз. Я спросил – фотограф, что ли, был такой страшный? Или вместо «птички» крокодил вылетел? Смеется…
А имя забыл прочитать. Или просто забыл. Ну и ладно.
Когда возвращался, пошел мелкий снегодождь. Я поднял воротник, чтобы ветер не касался шеи – холода не боюсь, но не слишком приятно.
А ездить туда и сюда пришлось часто – когда много работы, я испытываю непонятное спокойствие. А когда нужно подвезти одного-двоих за день – долго не могу придти в себя.
Из сегодняшних пассажиров я запомнил мужчину с перебинтованной рукой. Он оберегал ее, будто рука была хрустальной, да еще и надтреснутой. Я знал, что он не может теперь чувствовать боль, но велика сила памяти… или инерции.
– Ты не устаешь тут? – спросил он. Я едва не подскочил вместе с Ромашкой.
Обычно со мной не заговаривали первыми – казалось, они воспринимают меня как транспортное средство, не более. Ну, кому в голову придет разговаривать, скажем, с автобусом?
А если и говорили, то о себе. Жаловались, или вспоминали, или хлопотали о ком-то оставшемся.
Этот – смотрел на меня, улыбаясь одними глазами:
– Я тебя помню. Ведь ты с отчимом был у нас на раскопках?
– Был…
– Помню тебя. Не слишком изменился, разве что подрос…
Лучше бы он молчал. А то… будто старый знакомый. Я все вспоминал, каким же он был семь лет назад, и не обратил внимание на слова. Иначе бы на «подрос» мог и ответить.
– Скажи отчиму – пускай передаст, чтобы прекращали. Не стоит оно того. Мы ничего не знаем, а ведем себя так, будто и впрямь – венец творения.
– Что прекращали? – я растерялся. Потом сообразил – тот не успел ничего понять… бывает. Это всегда царапает, больно, и невозможно привыкнуть, когда – не понимают…
– Он сам знает, – человек вздохнул, прищурился, растер ладонью грудь слева. Пожаловался:
– Сердце болит. Жаль помирать… Может, и впрямь виноваты сами. А отчиму передай, я теперь нескоро его увижу.
Поздняя осень в Лаверте – тяжелое небо, мокрые листья, летящие под колеса, а то и в лицо, мокрое седло, брызги грязи на штанах и колесах.
В проливной дождь ездить не стоит – может, кому-то и нравится, когда в лицо бьет моток воды из-под встречного грузовика, когда веером водяным накрывает с головой.
С моря дует мокрый ветер – не холодно, но для приезжих довольно-таки противно.
Зима – неглубокий снег, порой тает совсем, морось снежная, белая крошка на рукавах, на плечах – повсюду. И марево туманное. Сыро…
А сейчас в Лаверте весна.
Сухо, только слепой дождик иногда подкрадется. Ребята из яхтклуба счастливы – соревнования на носу… И те, что летают, счастливы.
И я, когда возвращаюсь в город.
Глава 4
Лаверта
В занавеске запуталась пчела. Девушка с серебристыми волосами аккуратно освободила жужжащую пленницу, избегнув жала. Присев на краешек стола, покосилась на ветки акации – те покачивались под самым окном, на светлой зелени вспыхивало и подрагивало солнце.
Перевела взгляд на письменный стол, вздрогнула, увидев карточку. Юноша лет семнадцати, с чуть острым, нервным лицом, наклонился, немного виновато улыбаясь. В его руке был моток бечевки – делали заграждение, русые волосы нуждались в стрижке. На плечо падала тень – будто невидимка положил руку.
Девушка прикусила губу, отвернулась и уставилась во двор, принуждая улыбку вернуться на лицо.
Телефонная трель – мелодия, подобранная специально, причудливая партия флейты.
– Нет, он не звонил… Да, я слышала… он был в городе. Я по-прежнему ничего не знаю. И какой мне смысл врать? Можете не верить. Значит, не так уж замечательно… – голос девушки стал напряженным, в нем появился металл. Не отлитый в прочной форме, готовый перенести любые передряги и смены климата, скорее, металл – напряжение перетянутой струны. Еще чуть-чуть, и струна не выдержит.
– Да, разумеется, я сразу дам знать!
– И оставьте меня в покое! – выкрикнула девушка, глядя на замолчавший телефон.
Резко стерла слезу, будто ударила себя по лицу.
– Дура…
Это не помогло, где-то в глубине глаз работали слезные помпы, и зрачки постоянно заволакивало соленой влагой.
Подруги опасались девушки – после попытки утешить, заявив, что все парни, даже самые лучшие, по сути сволочи, самовлюбленные эгоисты. Тогда она бросила сквозь зубы несколько едких фраз, она умела бить по самому слабому месту, хоть старалась не сделать этого даже случайно… и не на подругах она вымещала свою боль, а на плоских и правильных утешениях, в правдивость которых не верила до сих пор.
– Дура…
Смирившись, она побрела на кухню варить себе кофе, уже понимая, что в очередной раз не выдержала, не смогла сохранить для самой себя личину гордой и независимой.
Грань, которая в былое время так явно отделяла для нее понятия «гордость» и «унижение» ныне была размыта. Попытаться снова, не желая расстаться с верой, нарваться на пренебрежение – или оттолкнуть былое и тем предать себя и другого?
– Почему я не могу просто верить или уж просто не верить? – спросила она голосом, надломленным и горчащим. И знала уже, что совершит еще попытку… неизвестно, последнюю ли.
* * *
Кресла, обтянутые коричневым плюшем, казались обманчиво мягкими. А на деле довольно-таки твердые сиденья, не для того предназначены, чтобы лентяи просиживали штаны. Так и мы сами, подумал похожий на легкоатлета брюнет с глазами, под которыми залегли тени усталости. Он задумчиво помешивал ложечкой сахар в чашке с очень крепким кофе. Собеседник, сухопарый седой мужчина с ястребиным носом и тусклым взглядом, покосился на чашку с кофе неодобрительно – такое пить, только если мечтаешь посадить сердце.
Брюнет говорил, а рука с ложечкой двигалась будто совсем независимо:
– Я все же не думаю, что молодежь стравливают сознательно. Горячие головы всегда найдутся, очень горячие… а вот остыть им никак не дают.
Покосившись на вторую, уже пустую чашку кофе, вынул из папки листок, протянул собеседнику.
– Это…
Седой скользнул глазами по странице, перевернул, обнаружил вложенные фотографии. Внимательно рассмотрев, кивнул.
– Значит, они наконец что-то сообразили. Никогда не думал, что от древностей может быть польза.
– Польза? – брюнет, фамилией Войта, глотком выпил содержимое чашки, продел палец в ее ручку, всмотрелся в дно, будто решил погадать на кофейной гуще. – Я бы предпочел водородную бомбу. Вот-вот будет взрыв, прости за каламбур. Мы не одни умники, чтобы следить за «Рубином». Такие вот гении сначала изобретут что-нибудь изобретут, потом радостно раззвонят об этом на весь мир, а потом будут растерянно плакаться – как же так, мы хотели всего-то осчастливить человечество! Если слух просочится в прессу, то в городе поднимется паника, а помахивая перед окружающими такой вот колбой с изобретением, или не колбой, а что там у них, особо сообразительные смогут диктовать свою волю. Люди же склонны к панике даже по пустякам. Лучше пусть я прослыву параноиком, чем Лаверта превратится в кладбище или взлетит на воздух.
Ему ответом был шорох тонкого картона.
– А, вот. Отчим этого пацана. Обычный археолог, не связан с лабораторией Лойзы, но все-таки эти двое товарищи, долго были коллегами по раскопкам. – Седой всмотрелся в фотографии. – Нет, все же не думаю, что эта ниточка куда-нибудь выведет.
– А все-таки сам-то ты как думаешь? Его мальчишка исчезает едва ли не из операционной и в дальнейшем ведет себя будто курьер или маячок? Больно уж подозрительное совпадение.
– Мальчишка всегда был прямо-таки паинькой. Ни приводов, ни сомнительной дружбы. С «пчелами» общался, среди них есть несколько человек с судимостями, но все мотоциклисты так или иначе пересекаются.
– Как и филателисты, и любители аквариумных рыбок. И все же?
– Не знаю. Они сами тревожатся. Если мальчишку увез кто-то, полагаю, отчим к этому непричастен.
– Почему ты так думаешь?
– Он искал Микеле. Кстати, ты же видел медицинское свидетельство? На мальчишке живого места не было после аварии. Не знаю, куда его увезли, но явно в очень хорошую клинику. Все частные в Лаверте и окрестностях ни при чем… вот тут начинаешь понимать, как легко водить нас за нос.
– Я прикидывал – пасынка могли забрать как заложника. Если возникнет нужда припугнуть, очень удобно. Но мальчишка-то, похоже, сейчас свободен, вот в чем штука. А домой носу не кажет. И эти его «пульсации»… а как иначе назвать, скажи на милость? Появился, исчез…
– В мистику я не верю. – Он отложил папку. – Микеле тоже могли чем-нибудь пригрозить. Запретить видеться с родней.
– И отпустить в город, где его может перехватить кто угодно?
– А еще он частенько наведывается к Натаниэлю Хайма. А Усто Хайма, дальний родственник Натаниэля, одно время работал курьером в лаборатории Лойзы…
– Не нравится мне это всё, – помолчав, сказал брюнет. – Сегодня я добьюсь ордера на ее закрытие. Хватит, поизучали и будет. Предупреди своих – не должно остаться ничего. Ни клеточки, ни буквы.
* * *
У матери Микеле были красивые руки – с длинными сильными пальцами, будто у пианистки или скрипачки. На ее руках не сказались ни годы, ни тревоги за сына и мужа. С идеальным маникюром и неизменным серебряным витым кольцом, они казались живыми и молодыми – а остальное будто скрывалось в тени. Она и говорила полушепотом, будто на громкую четкую речь не хватало сил. И почти никогда не заговаривала первой. Новостями поделился муж:
– Встретил сегодня этого… белобрысого, еще одного приятеля твоего сыночка. Ладно хоть поздоровался.
– Айшан. Он всегда здоровается. Жаль, что так и не сумел повлиять на Мики…
– Да все они одинаковые, – нервно скривился ее муж. – В наше время… а, ладно.
Не глядя, он щелкнул пультом и уставился в экран телевизора. Шли новости.
В пятницу вечером поступили сведения о подготовке несанкционированного митинга на одной из городских площадей, сообщает управление безопасности города. Если верить источнику, затевалась провокация, могущая повлечь за собой человеческие жертвы.
С утра субботы преимущественно молодые люди начали стекаться к площади. По одну сторону парка расположились сторонники Пламенной, повязавшие багряные косынки на головы. По другую сторону – сторонники округа Юта. Было отмечено некоторое количество «наблюдателей», принадлежащих, судя по виду, к различным молодежным группировкам – и просто зевак.
Встревоженные местные жители звонили в редакции и службы порядка, одни настаивали на срочном введении на площадь службы порядка, другие, напротив, опасались, что это приведет к кровопролитию.
Как потом выяснилось, не менее пятнадцати человек среди собравшихся имели при себе огнестрельное оружие.
Драка началась в 11 часов утра сразу в нескольких точках.
Силами городского патруля удалось разогнать собравшихся и перегородить примыкающие к площади улицы, закрывая проход.
По итогам дня в больницы города попали двадцать два человека, с колото-резаными ранами и черепно-мозговыми травмами.
Жители города выражают возмущение как бездействием властей, так и жестоким, по их мнению, действиями патруля.
* * *
Айшан пристроился на подоконнике; вроде как рассматривал солнечного зайчика на стене, чуть улыбаясь, но краем глаза следил за Рысью. Най мучил гитару – колок шестой струны никак не желал повернуться насколько нужно. Струна обиженно басила.
– Хорошо, что тебя не слышит Мики. Взвыл бы… да оставь ее, сколько можно!
– Сам на такой играй, – Най кисло глянул на гриф. – А у Мики никогда не было слуха…
– Ты видишься с ним.
– А? – недоуменно вскинув глаза, Рысь случайно повернул колок – струна зазвучала правильно.
– Я про Мики. Ты же с ним опять виделся?
– Ну и что? – насупился Най. Спроси кто другой, ощетинился бы, но Айшану привык доверять. Хоть и пожимал плечами, слыша имя старшего товарища. Наю, добровольному отшельнику, трудно было понять Айшана, у которого в знакомых ходила половина молодежи, который считал своим долгом быть в курсе событий – и был ведь. И само собой получалось, что повсюду Айшана принимали с улыбкой. Его не трогали даже сомнительные типы, жаждущие ссоры; а прицепившись, быстро отпускали с миром, расставаясь едва ли не по-приятельски.
Сказать по чести, Най порою завидовал.
Рысь откинул голову назад и заголосил, страдальчески сдвинув брови; гитара зазвенела испуганно и все же ритмично:
Ломтик месяца – хлебом на блюде,
Свет, как бусины, на нити нанизан.
А в траве высокой – спящие люди,
Небо – сверху, отражение – снизу…
Гитара залихватски тренькнула и смолкла, замерли прижатые ладонью Ная струны:
– Ну как?
– Отвратительно! У тебя какой-то сдвиг на потустороннем…
– Ну и пёс с ним…
– Может, все-таки запишешь десяток песен? Ты не выносишь разрушения. Так создай хоть что-то!
– Не надо мне ничего. И вам ничего от меня не надо. И вообще… – Най сердито дернул басовую струну.
– Послушай, мне давным-давно известно, что ты не желаешь впутываться ни во что. Но хоть иногда вылезай из своей раковины! – не сдержался Айшан.
– На кой? Постоять у магистрата и поорать? Или идти бить машины? Все равно от нас ничего не зависит! – Рысь отложил гитару, исподлобья глянул на приятеля.
– От нас очень много зависит.
– Ну как же, будущее страны! Скажи на милость, какой? – Най оперся подбородком на сцепленные руки. – Ну, чья Лаверта? Юты, Пламенной или своя собственная? Пока эти придурошные не могут договориться, нам дозволяется делать что угодно. Чем больше бардака, тем лучше! А потом придет дядя со взводом солдат, и не пикнешь. Ты этого хочешь? Или тебе хаос нравится? А мне так не нравится ничего, и пошли они все!
Най плеснул в стакан ежевичной наливки и выпил залпом. Снова потянулся к гитаре и заиграл нечто дикое и заунывное.
– Ну хорошо, ты видишь бои в песочнице и не желаешь выбирать. Но хоть ради Мики скажи, где он болтается!
– Не знаю я! Отцепись.
– Послушай. Его отчим… Айшан замялся, помотал головой, будто пытаясь загнать обратно готовые сорваться слова. Закончил: – Ну хорошо… Скажи ему, пусть свяжется со мной обязательно.
– Я не почтовая станция.
– Най, ты…
– Ну? Давай, разок обзови как следует? – оживился Натаниэль.
– Да ну тебя. Безразличие тоже хорошо в меру. А если-таки будет война?
– И пёс с ней.
– Тебе так хочется идти воевать за то, к чему не испытываешь ни малейшего уважения?
– Мне фиолетово… Если смогу – смоюсь куда-нибудь. Нет – пусть. Все равно, где сдохнуть.
Айшан недоверчиво усмехнулся.
– Это даже для тебя перебор. Ладно.
Замолчал. Только Най слышал, оказывается, о чем его самого попросили только что. Соизволил уточнить:
– И что с его отчимом?
– Ты же помнишь про Тара-Куино, – неохотно сказал Айшан. Наю показалось – тот тщательно сортирует слова, прежде чем выпустить их на волю. – До меня дошли слухи, что нечто из прошлого может серьезно повредить как семье Мики, так и ему самому. Так что поработай, пожалуйста, почтовой станцией!
– Гонорар вперед, – пробурчал Най.
– Оплата, Рысь. Гонорары получают, к примеру, артисты, – с ехидцей заметил Айшан. – Или ты намерен сплясать перед Мики, чтобы заманить его ко мне? – Он вроде совсем успокоился, и лишь в уголках глаз и складке губ затаились отметинки тревоги.
* * *
На синем экране – белые буквы. Не самое удобное сочетание, но Айшана устраивало. Напоминало небо и облака. Он не касался крыла, хоть давно вокруг царила весна – чувствовал, что не имеет права. Но совсем отказаться от неба не мог, хоть таким, нелепым способом.
Бросил взгляд на окно, заметив небольшую тень. Комнатные цветы на окне – питомцы сестры. Сейчас она живет отдельно, а половина цветов осталась. А, вот. По балкону гуляет белоснежный соседский котяра – как по своей вотчине.
– Брысь, – ласково сказал Айшан. Кот потерся мордой о косяк балконной двери.
Молодой человек сдержал улыбку, перевел взгляд на экран.
Что Службы заинтересовались Мики, Айшан узнал случайно, и постарался предупредить. Думал – мало ли что от друга хотят, или, как водится, не от него, а через него…
После странного исчезновения из больницы, а потом не менее странного появления Мики в городе, Айшана вызвали и расспрашивали всерьез. Отпустили быстро, поняв, что он ничего не знает.
Тогда, верный привычке подбирать крохи информации и сопоставлять, Айшан начал собственный поиск. Поначалу был удивлен – ну, какое дело Службам до мальчишки, едва закончившего общую школу? Потом призадумался.
Похоже, что поначалу целью был не Микеле, а его отчим.
Археолог с трудным характером и безупречным прошлым, тот мало подходил на роль объекта слежения – пока не стали всплывать любопытные факты, ведущие в одно место – Тара-Куино.
Под наблюдением, судя по всему, находился не только отчим Мики, но и все археологи, бывшие на раскопках накануне конфликта Юты и Пламенной.
Айшан смотрел на фамилии, по прежнему понимая мало. Никакого научного открытия та экспедиция не сделала. Никакого редкого предмета не привезла… или он был тщательно скрыт от общественности.
Микеле ничего не рассказывал, а ведь поделился бы обязательно…
Стоп.
Мики болел после Тара-Куино, неясно чем, но достаточно серьезно – его даже отправили к тетке, пожить вдалеке от города.
Спустя три года умерли двое археологов, точная причина смерти не обнародовалась. В том же году погиб известный в Лаверте специалист по бактериям. С отчимом Микеле он поддерживал приятельские отношения… причина смерти опять же, покрыта мраком.
Айшан оглянулся – холодок пробежал по спине, будто от чужого взгляда. Выдумки. Но фантазии могут далеко завести… и все-таки последствия похожи на те, что бывают после вскрытия древних гробниц.
Но Мики остался жив. И едва не погиб совсем от другого… после совета быть осторожным.
Потом он так и не объявился, и не позвонил. В чужие дела Айшан не лез без нужды, но все больше казалось – тут нужда есть. Знал прекрасно, что сейчас Мики общается только с Рысью, и тот цербером стоит на страже благополучия их общего друга.
Пусть. Можно договориться и с цербером.
