355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Букина » Неоднажды в Америке » Текст книги (страница 4)
Неоднажды в Америке
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 21:27

Текст книги "Неоднажды в Америке"


Автор книги: Светлана Букина


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В Москве у нас с Борей установился следующий режим: днём мы вместе гуляли по городу, а вечером разбегались по друзьям, знакомым и родственникам. Делать это вдвоём мы не могли: не уложились бы в отмерянные дни, слишком многих людей надо было увидеть. Вечерние встречи с друзьями, родственниками, бывшими одноклассниками и читателями моего блога оказались лучшей частью нашего визита. Я была глубоко тронута проявленным к моей персоне вниманием. Люди бросали важные дела, перекраивали расписания, меняли планы, даже отменяли поездки за город и ехали к чёрту на рога, чтобы увидеть меня. В этом городе живут чудесные люди – надо только места знать. Московские дни и вечера при всей их непохожести объединяло одно: я плыла по волнам своей памяти, то мило покачиваясь, то изо всех сил работая руками и ногами, то расслабляясь, то глотая солёную воду.

Вот такой город – не родной, но и не чужой; не любимый, но дорогой; знакомый, но непривычный; быстро надоевший, но неотпускающий. Москва занимает совершенно уникальное место в моём сознании. В Москве я была не дома, но и не в гостях. В Москве я была в детстве и юности, увиденных сквозь призму… а чёрт его знает чего. Всего. Все обломалось в доме Смешальских. Я уже не помнила, что было тогда, а чего не было. То я видела себя ребёнком в сегодняшней Москве, то взрослой в тогдашней, то вперемешку. Меня мучала ностальгия по чему-то утерянному, возможно, по наивности, невинности, незнанию других миров, по тому хорошему, что было там тогда и тогда во мне, а может, просто по той, кем я могла бы стать. Это было королевство кривых зеркал восприятия, и я в нём заблудилась, безуспешно пытаясь понять, почему мне так хорошо и одновременно так плохо в этой стране и в этом городе, почему так хочется уехать, удрать отсюда, но протянуть ниточку через океан и держаться за неё… или за себя… или за…

Одну вещь я поняла в Москве чётко. Я очень не хочу, чтобы моим детям пришлось куда-то эмигрировать. Ну её к чёрту, эту раздвоенность восприятия и миопию третьего глаза. На мир лучше смотреть с одной колокольни. А то голова начинает кружиться.

Впрочем, вопроса, где дом, не возникало. Домой, домой, пора домой. Увлекательное путешествие на машине времени подходило к концу, качаться на волнах памяти поднадоело. Но сначала был Питер.

Питер встретил нас свиной головой. Нарочно не придумаешь: в центре города, в десяти-пятнадцати шагах от двери гостиницы «Ринальди Олимпия» посреди бела дня лежала полуразложившаяся, гниющая, облепленная мухами свиная голова и воняла так, что лучше бы она курила. В гостинице милые девушки пожали плечами и сказали, что улицу убирает дворник. Мы тоже пожали плечами и пошли наверх в свой номер, надеясь, что когда мы через пару-тройку часов выползем обратно на улицу, головы уже не будет.

Нам нужно было отдохнуть. Поезд опоздал на три часа, и мы замаялись. Но вы не подумайте, я не критикую, я в восхищении. За 24 часа до нашего отъезда из Москвы ровно такой же поезд Москва – Питер сошёл с взорванных рельсов. Между прочим, мы запросто могли на нём оказаться (подумывали уехать на день раньше). Терроризм, куча раненых, развороченные пути… и через полдня поезда уже ходят по тому же маршруту.

Я читала газету на кухне (ах, рекламы московских газет!) и слушала, как Боря обсуждал этот вопрос с хозяином квартиры. Как же так, спрашивал муж, как можно восстановить пути за несколько часов? У нас бы это как минимум пару недель отняло. Ведь там нужно насыпь специально градировать, сначала такой грунт сыпать, потом эдакий, потом выравнивать, потом… Короче, учёба в МАДИ ему даром не прошла, но вас я утомлять инженерными деталями не буду, тем более что сама ничего не поняла, кроме того, что нормальную железную дорогу за пару часов не построишь. «А кто говорит о нормальной?» – удивился его друг. Это ж трасса Москва – Санкт-Петербург, это вотчина Владимир Владимировича, все нарушения графика на этой дороге он воспринимает как личное оскорбление. Там поставили на уши всех и вся. Они не то что пятилетку за три дня – они БАМ за сутки отгрохают. Насыпят, чтоб держалось, а сверху рельсы-рельсы, шпалы-шпалы-шпалы-шпалы. Доложат, что дорога готова и пути восстановлены, а потом потихоньку будут кусками латать. Был бы это маршрут Рязань – Калуга, поезда ещё полгода ходили бы через Мурманскую область. Про Мурманскую область я, конечно, шучу, но идею вы поняли.

Но я что, я не жалуюсь. Я как раз очень рада была, что Владимир Владимирович родом из Питера, а не из Калуги. В Мурманскую область совсем не хотелось. Опоздание на три часа через сутки после теракта – это ж тьфу, это ж курам на смех. Отделались не просто легко – легчайше. Тем не менее мы приехали в бывшую столицу не утром, как собирались, а днём, и хотели расслабиться и принять душик. Когда через четыре часа мы вышли, наконец, из гостиницы на предмет прогуляться, свинья была на месте и благоухала на всю 6-ю Красноармейскую улицу. Подавив рвотный рефлекс, мы свернули на Московский проспект и потопали к Фонтанке. Прогулка далась нелегко: было трудно дышать. В Москве, кстати, дышалось совершенно нормально. Если мимо не проезжал грузовик или какой-нибудь доисторический «жигуль», воздух был вполне приемлем. В Питере воздух драл горло, щипал глаза и откровенно вонял выхлопными газами. Особенно остро мы это почувствовали, когда сошли с катера после путешествия в Петергоф. Там дышалось прекрасно, на Неве – тоже. Но как только мы ступили на берег… Вообще пребывание в России доставило массу приятных моментов моим органам зрения и вкуса, слух тоже не пострадал, а вот обоняние ушло в запой, объявило забастовку и долго вопило, что так не играет и нехорошо издеваться над маленьким, ни в чём не повинным ольфакторным нервом.

Мы вернулись домой поздно и привычно отвернулись и зажали нос, проходя мимо ставшей почти родной свиной головы. Свинью убрали на следующий день. Только мы, понимаешь, привыкли… Если честно, впечатление о городе было испорчено. Не пошёл Питер. И два дня не шёл. Город как будто специально пытался меня отторгнуть. Например, в нашем номере не было кондиционера. Казалось бы, в Северной столице кондиционер не самое главное, но мы попали туда в чуть ли не самую жаркую неделю года, на улице было 30 с гаком плюс влажность, вентилятор не помогал, спать было невозможно. Мы открыли окна, и всю оставшуюся ночь я вела неравный бой с комарами. В отсутствие сна организм пошёл вразнос: болела голова, были стёрты ноги, от смога покраснела и воспалилась кожа вокруг глаз, а Боря ворчал, что он тут всё уже видел, родственников и друзей в городе нет, так что могли бы и не переться… Мама, я домой хочу. За что люди любят этот город? Любовь зла…

Оставалось два дня – пятница и суббота. В пятницу мы должны были встретиться с подругой моей сестры. Подругу звали Юля, и я никогда раньше её не видела. Мы договорились встретиться в одиннадцать утра и погулять часа четыре. Вечером у меня была встреча с питерскими читателями, поэтому я ещё собиралась зайти в гостиницу, принять душ и переодеться.

Сестра обещала, что Юля поводит нас по городу. Она, мол, хорошо это делает. Ну что ж, пусть поводит. Хуже уже точно не будет, может, будет лучше. Вот памятник такому-то. Воздвигнут в тысяча каком-нибудь году, в честь ля-ля-ля, скульптор с итальянской фамилией. А вот собор очередного святого, покровителя царя Имярека первого. Или второго. Строили столько-то лет, высота купола чёрт знает сколько метров, вес каждой колонны офигеть сколько тонн, мрамор завозили из бог-знает-откуда, каждую икону расписывали…надцать человек в течение всей своей жизни, а решётку лили итальянцы из эдакой знаменитой мастерской. И если этот узор растянуть в одну линию, он достанет до Луны. Ну и так далее. Экскурсий я за свою жизнь наслушалась много.

Но такой не слышала ни разу. С первых минут было ясно, что тоннажем крестов на куполах и длиной решёток нас тут развлекать не будут. Экскурсия по Петербургу превратилась в увлекательнейшее путешествие, а история города – в приключенческий роман. Здания оживали; тут из-за угла вышел Гоголь, там из окна улыбнулся нам Пушкин, на один сад мы смотрели глазами Ахматовой, а на другой – глазами Екатерины II. Площади превращались в коровьи пастбища, потом покрывались деревянными зданиями, горели, отстраивались, по ним бегал, размахивая руками, Растрелли и что-то кричал, на глазах появлялся фундамент очередного дворца, потом дворец рос, приобретал современные формы, его красили, перекрашивали, он ветшал, реставрировался, вокруг ходили степенные купцы, носились институтки и революционные матросы, и куда-то спешили, прижав мобильники к ушам, бизнесмены. Нева выходила из берегов, город горел, восстанавливался, в нём разводили мосты, его белые ночи привечали влюблённых, по его тёмным улицам плелись блокадники, на булыжной мостовой слышен был цокот копыт, а на фасадах сверкала неоновая реклама. Фавориты цариц, немецкие принцессы, кавалергарды, чей век недолог, народовольцы, тираны, святые, юродивые, гении, реакционеры, проститутки. И над всем этим – тяжёлое серое небо.

Жара спала, закапал дождик. Мы поёжились: не взяли с собой зонт. Юля же улыбнулась и подставила лицо воде. «Дождь! Обожаю питерский дождь! Тут нельзя жить и не любить влагу».

Там вообще нельзя жить не любя. Юля рассказала, что к юбилею города какие-то учёные (психологи, социологи, климатологи и прочая) опубликовали результаты совместных исследований, где было чётко написано, что город к жизни непригоден. Слишком мало солнца, слишком много воды, вредно для лёгких, опасно (наводнения), дети болеют, качество воздуха ни к чёрту и т. п. Дворцы и фонтаны надо восстанавливать и реставрировать чуть ли не каждые пять лет. От этой влажности и смога расползаются даже здания, причём в рекордные сроки, что уж тут говорить о людях? Но жители любят этот город так… Наверное, так любят больного ребёнка. До дрожи.

В конце девяностых Юля уехала из Питера. Там, где она поселилась, у неё было всё замечательно: ребёнок расцветал, карьера шла в гору, светило солнце и пели соловьи. Через три года она взвыла, бросила всё это благополучие и солнце к чёрту и вернулась в свой-город-знакомый-до-слёз.

Мы стояли на стрелке Васильевского острова, и эта петербурженка в шестом поколении с её рафинированным, богатейшим русским языком, с её феноменальными познаниями в истории, архитектуре и много в чём ещё смотрела улыбаясь на свинцовое протекающее небо и рассказывала нам о том, как вернулась.

– Я готова была припасть к каждой набережной и целовать камни. На некоторых я так и делала. Я стояла вот тут, на этом месте, под дождём, раскинув руки, любуясь Невой, и кричала: «Я охуеваю

Мы забыли о времени, о смоге, о стёртых ногах, о планах на вечер. Мы хотели обойти как можно больше и увидеть её глазами всё. Мы смеялись у памятника Крылову. «Создан самой известной лошадиной фамилией России – Клодтом. Любил лепить коней. А не людей. Но Николай поручил ему увековечить Крылова, а приказ государя надо выполнять. Посмотрите на этот памятник. На постаменте десятки героев басен – удивительно выполненные зверюшки, каждая шерстиночка видна, каждый коготок, у каждого своё выражение лица, то есть морды. Потрясающе сделано. А сверху сидит эдакий Собакевич – кое-как сварганенный мужик, весьма отдалённо похожий на баснописца. Да и кому он интересен, когда такие зайчики и лисички внизу? Клодт остался собой».

Юля успокоила меня по поводу «кремового торта», пардон, храма «развесистой клюквы», пардон, Спаса на Крови. Со времени моего последнего визита в город (18 лет назад) с него сняли леса. Лучше бы они этого не делали! Может, у меня что-то со вкусом или я просто всё критикующая иностранка? Я нескромно порадовалась, когда до дикого блеска в глазах влюблённая в этот город патриотка (в лучшем смысле этого слова) назвала храм аляповатым уёжищем. Приятно быть в хорошей компании. Так и редкое уёжище, и мой американский паспорт тут ни при чём.

Через семь часов мы поняли, что опаздываем на встречу. К чёрту душ и переодевалки – вот как были, так и потопали. Время с Юлей оказалось дороже. Но ничего, меня простили.

В субботу я пошла смотреть Смольный собор. Боря на тот момент устал и вернулся в гостиницу, а мне хотелось напоследок полюбоваться парящим чудом, моим любимым в Петербурге зданием. У собора стоял лимузин, из которого торчали красавица-невеста и полный розовощёкий жених. Вокруг толпились японцы, фотографировали пару. Потом залезли в свой автобус и уехали. Интересно, собор они пофотографировали? Забавный зверь – японский турист. Наконец уехал и лимузин, а я осталась наедине с золотом на голубом.

Небо покрылось тучами, надо было возвращаться. До метро идти было минут двадцать, откуда-то подул сильный ветер, закапал дождик. Мне почему-то было хорошо. Навстречу шёл средних лет мужчина и катил перед собой инвалидную коляску, в которой лежала парализованная женщина. Издалека я могла разглядеть только худые скрюченные ноги с атрофированными мускулами. Кресло было откинуто назад, и туловища видно не было. Я решила, что сын выгуливает больную старушку мать. Однако поравнявшись с парой, я с удивлением обнаружила, что женщина довольно молода, не больше сорока, да и то вряд ли. Её бледность и общее состояние указывали на то, что на улице она появляется редко. Молодое, без единой морщины лицо было закинуто вверх, она смотрела на мрачное тёмно-серое небо и улыбалась. Периодически на её лицо падали дождевые капли, и тогда она улыбалась ещё шире. Точно так же, как Юля на Васильевском. Казалось, ей хотелось обхватить это недружелюбное небо, этот жестокий мокрый город, этот режущий горло и глаза воздух и закричать: «Я охуеваю!»

Пока мы гуляли с Юлей по Питеру, я думала о том, что так и не собрала обрывки впечатлений в единое целое. Как это ни смешно звучит, меня мучал вопрос о проблемах России. Все вокруг повторяли заезженную до скрипа на поворотах фразу про дураков и дороги. Не то чтобы это не было актуально, но дураков везде хватает. Я не обнаружила принципиальную разницу в количестве дураков между Америкой и Россией. Подозреваю, что жители других стран подтвердят мою гипотезу. Количество дураков на душу населения от географической широты зависит мало. А дороги плохие почти везде, кроме сравнительно небольших участков Западной Европы, Америки (той и другой) и Австралии. Однако никто не говорит, что проблема Колумбии или Албании – плохие дороги. Можно подумать, что, проложи завтра Россия по всей стране супершикарные автобаны по немецкому образцу, всё сразу станет на свои места. В Бостоне одно время строили новый highway (тоннель) через весь город, так на пару лет дороги превратились в неописуемый кошмар, через город невозможно было проехать. При этом Бостон остался Бостоном и на Раменское похож не стал.

Я обещала себе не сравнивать и не сравнивала. Периодически что-то вырывалось помимо воли, как после рассказов о больницах, где медсёстрам надо платить, чтобы они вкололи нужное лекарство, да ещё самим это лекарство покупать. Или после рассказа подруги детства о том, как после инсульта матери они с братом собирали по всем друзьям и знакомым пару тысяч долларов, необходимых для удаления гематомы, которая давила матери на мозг. В таких случаях я теряла самообладание и восклицала: «Да это же кошмар, да у нас!..» А потом и это перестала делать. Кому, в конце концов, какая разница, что там у нас? Об Америке старалась говорить, только если спрашивали. И даже в уме перестала проводить параллели и перпендикуляры. Уже на второй или на третий день пребывания в стране я нутром почувствовала, что это другой мир. Дело тут не в том, лучше или хуже, просто что-то настолько принципиально отличалось, что все сравнения были неуместны. Я только никак не могла поймать это что-то, хотя очень хотелось. Я оказалась к этой стране неравнодушна, мне страсть как хотелось дойти до самой сути. Суть не давалась.

Глаз ловил детали. Вот женщины, одетые так, как у нас одеваются только на выпускной вечер или чью-то свадьбу, бредущие по жаркому пыльному городу в узких юбках и на высоченных каблуках. Вот поливальные машины поздним вечером на Красной площади, едущие по заранее предусмотренному маршруту, плевать хотевшие на гуляющих москвичей и гостей столицы, разбегающихся во все стороны от мощных струй воды. Нас чуть не обдало, мы вовремя отскочили. Вот organ donors (доноры органов) – сумашедшие мотоциклисты без шлемов. Шлем на мотоциклисте я за две недели пребывания в России видела один раз. Хочется надеяться, что очереди на органы в стране нет. Если, конечно, нужное на пересадку количество тысяч собрать по всем сусекам. Вот демографический кризис в действии: молодые симпатичные девушки с немолодыми несимпатичными «папиками» в дорогих ресторанах, красивые невесты с некрасивыми женихами (все пары, которые мы видели, кроме одной), на редкость непривлекательные типы, обнимающие изящных прелестных женщин, и т. д. Курящие люди везде, причём я бы сказала: гордо курящие, бросающие полупрезрительно: «Ну, вы там, в Америке, все здоровый образ жизни ведёте». Типа, вот козлы-то, здоровый образ жизни ведут. Вот проводник в спальном вагоне, жалующийся, что от него требуют улыбаться пассажирам: «А чего я им буду улыбаться за десять тысяч зарплаты?» Непристёгнутые, прыгающие по быстро едущей машине дети. Водители, наглотавшиеся озверина. Меня два раза чуть не задавили, при этом по сторонам я смотрела и куда попало не лезла – предупредили, и не раз. Патологически неизвиняющиеся люди в метро; толкнут вас и пойдут дальше. Вечером везде пьяные с бутылками пива в руках. Во всех магазинах охранники, разгуливающие с мрачным видом по рядам. Все эти истории про «возраст сохранения»; мужчинам и женщинам после 60—65 вежливо говорят: «Что там лечить, в вашем возрасте катаракта – дело такое… А высокое давление, так куда ж без него, в семьдесят пять-то?» Девяностолетних вообще лечить смешно. И инвалида без ног можно занести в мамину квартиру на пятом этаже, в доме без лифта и там оставить.

Всё это частности. На всё это можно найти ответ. Выбрать нужное:

1. Это не совсем так, и не всегда, и вообще у тебя неверная информация.

2. Да у вас в Америке тоже то и сё.

3. Тебе не повезло.

Возможно, не совсем так, и не всегда, и не повезло. Америка вообще ни при чём. Просто меня не покидало ощущение, что всё это как-то связано между собой, что у всех проблем один корень. Общее впечатление портили не столько мелкие «детали интерьера» (тем более что большая их часть меня впрямую вообще не касалась), сколько ускользающая «инакость» мира, в котором я находилась. Мы с Борей много рассуждали про homo soveticus, но почему-то история двадцатого века помогала мне понять Россию не больше, чем «дураки и дороги».

Так вот, гуляем мы, значит, по Питеру и слушаем истории про Петра Первого. Про то, как он пытал людей, как был подозрителен во всём, как уничтожал врагов и их семьи. Про царевича Алексея, который и не бунтовал против него, а лишь разговоры разговаривал, но которого, тем не менее, тоже страшно пытали, пока не сознался в несуществующих грехах. Про то, как Пётр «шутил», как заставил человека из свиты, которому стало плохо в анатомическом театре, вырывать у трупа мышцы и сухожилия ртом. Про то, как строили Петербург, все и так знают. Гибли не только и не столько от болота, сколько от цинги; строителям элементарно не поставляли продовольствие. Да и отогреться и высушиться им было негде – в том-то климате. Сдохнут – новых подвезём. Это был фактически концентрационный лагерь: выжил – значит повезло. Когда Пётру нужны были деньги для бесконечной войны со шведами, он их печатал. Обесценил рубль в несколько раз. Прорубая окно в Европу, существующую древнюю культуру душил на корню, обычаи отменял, обряды запрещал. Пётр заморил четверть (а согласно другому экскурсоводу, вообще треть) тогдашнего населения России.

И он далеко не был самым крупным реформатором России XVII—XIX веков. После Петра страна отходила лет пятьдесят. В какой-то мере героя из Петра сделал Пушкин, а до этого отношение к нему было несколько иное. Тем не менее сейчас он гордо гарцует на бронзовом коне – великий россиянин, символ чего угодно.

Интересно, как через триста лет будут говорить о Сталине? Ведь СССР в двадцатые и пятидесятые – это дистанция огромного размера. Страна из аграрной превращена в индустриальную, сколько построено, сколько проложено, прорыто, открыто. Фашизм опять же победили, а какой ценой – да не волнует это никого через энное количество лет. Можно ведь выморить четверть населения и остаться в памяти народа героем, это доказано. Вся российская история – это история летящих при вырубке леса щепок. Мы гуляли по Исаакиевскому собору, восхищались его красотой и величием, нам сообщали массу интересного о материалах, интерьере, постройке и как бы между прочим сказали, что храм строили 500 тысяч человек на протяжении сорока лет (не все одновременно, естественно). Треть погибло на месте в результате несчастных случаев или, позже, от болезней. А кому сейчас до этого дело? Кто помнит вообще? Вон храм какой стоит, город украшает. Строили, кстати, в XIX веке, Пётр ни при чём.

Экскурсия продолжалась. Тут вам и Анна Иоанновна с Бироном, и Екатерина II с её разгулом абсолютного рабовладения – то, во что при ней превратилось крепостничество; и такая война, и сякое строительство… И всё это до революции, до Гражданской войны, до тридцать седьмого года, до, до, до… Хотя вот интересный факт: за последние сто лет население Питера полностью сменилось четыре раза. ОК, один раз спишем на Гитлера, на блокаду. А остальные три? Трупы в истории России складываются штабелями, и по штабелям оставшиеся в живых ползут к следующей великой цели. Полное неуважение к человеческой жизни и достоинству – не новшество, не проблема homo soveticus; это восходит к Ивану Грозному, а то и раньше. Гуманизм как уважение к каждому инивидууму, как принятие абсолютной ценности человека и неприятие массовых жертв ради идеологических целей в России как-то не прижился. Разве что среди тонких слоёв интеллигенции, страшно далёких от народа. Понятно, что абсолютного гуманизма не существует. Мне сейчас начнут приводить в пример другие войны в других странах и будут правы, но дело в масштабах, в выученных уроках, в исторической последовательности. Тут же век за веком – одно и то же. И это норма.

Германия во второй половине прошлого века целенаправленно прошла через очень трудный и болезненный процесс покаяния. А Россия – нет. Все те же советские номенклатурщики и кагэбэшники кругом, никто им ничего не сделал. Процветают. В храм зашли, три раза перекрестились, и ладушки. Все прекрасно знают, что советский лозунг «Всё во имя человека, всё на благо человека» был неудачной шуткой. Она ею остаётся. Обществом человеческая жизнь не ценится. В армии народ убивают и калечат (и не на войне, а просто так), в бесплатных больницах ненамного лучше, клятва Гиппократа – бред для бедных, а инвалиды и пенсионеры – вообще бесполезный хлам. Если уж медсёстры… Во всём мире медсёстры – символ сострадания, альтруизма, гуманизма. В медсёстры идут люди, желающие помочь больным, облегчить их страдания. Мне страшно представить себе страну, где медсёстры не вкалывают орущим от боли людям лекарства, пока им за это не заплатят, или часами не меняют пелёнки младенцам. И не одна, не две, не от чрезмерной усталости из-за кризиса дома или после тяжёлого рабочего дня, а повсеместно.

Другая историческая тенденция – людей унижают. И это тоже не от советской власти, а куда раньше. Уж как цари да бояре отрывались… Судя по рассказам людей, в девяностые годы прошлого века через десять кругов унижений прошли почти все. В результате обесценилась не только человеческая жизнь, но и человеческое достоинство. Если я не наступлю тебе на горло, ты наступишь на горло мне. Улыбка стоит денег; за десять тысяч рублей, извините, не улыбаются. Преступность только частично объясняется жаждой наживы. Полно историй про людей, травящих кого-то собаками, или про поджог домов неугодных соседей. У тещи Бориного друга, которая хотела играть по правилам и оформить какие-то документы официально, а не из-под полы, соседи по дачному кооперативу отравили кошку и вытоптали огород. Мы лично слышали, как два мента у метро «Партизанская» объясняли молодому парню восточного вида, как они его будут бить. Мимо шли люди и никак не реагировали.

Воруют, наверное, много. Статистики не знаю, лично не сталкивалась, но охрана везде такая, что не по себе становится. В каждом продмаге или книжном магазинчике. У большинства какие-то «серые» доходы, там коррупция, тут взятки, менты собирают подати (все привыкли, это вроде наших толлов на мостах, только толлы идут на улучшение дорог, а не кому-то в карман), и во всём действует презумпция виновности. Новое «Вольво»? А бабки где взял? Спёр, небось. У меня, небось. Сразу вспоминается фразочка из детства «хочешь жить – умей вертеться». А вы говорите – всё изменилось.

Живём однова, пока дают. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт. И как же комичны эти помешанные на своём здоровье американцы! Шлемы на мотоциклах, ремни в машинах, специальные сиденья для детей, нигде не курят, в общественных местах алкогольные напитки не распивают, а вечером – о ужас! – спать идут. Живут долго. Тоска. А в России – весело, обхохочешься. И жуткая нехватка мужиков, потому что уровень ДТП на душу населения – один из самых высоких в мире, а тут ещё армия, преступность, система здравоохранения, которая на большей части территории страны описанию не поддаётся, и в результате к сорока годам на десять женщин сколько там мужчин приходится? Шесть? И половина спилась. Я читала недавно книгу, называется «Lust in Translation» (не путать с «Lost in Translation»). Автор исследовала отношение к супружеским изменам в разных странах. Из всех западных стран в России к изменам самое терпимое отношение. Потому как трезвые, нормально зарабатывающие мужики есть большая ценность.

Женщина, одетая как типичная американка, т. е. для собственного комфорта, для себя, в России шансов практически не имеет. Тут надо распушить крылья, встать на каблуки, надеть узкое платье. У зверей и птиц всегда хорошо видно, какой пол должен больше стараться, чтобы привлечь противоположный; у них оперение, краски, гривы, хвосты, что хочешь. А те, кого они своим плюмажем завлекают, неприметные такие, как правило, неинтересные. Как самка павлина – смотреть не на что. Чего им пыхтеть, это за ними охотятся. Поэтому ходят вокруг пары вроде той, что я видела в метро, – низенький коренастый парень, некрасивый, покрытый жуткими прыщами, рядом с очень привлекательной девушкой. Нигде больше я подобного не видела.

Впрочем, это не динственная причина, почему в России одеваются именно так. Я другой такой страны не знаю, где так «лопни, но держи фасон». Жизнь напоказ – национальный феномен, охватывающий все слои общества. Кто где отдыхает, у кого какая тачка, у кого какой фирмы костюм… почти Силиконовая долина конца 90-х, только хуже. И пропорции другие. Те, кто в Калифорнии ходит в костюмах от Армани и ездит на «мерседесах», имеют соответствующие дома, вложения и прочие атрибуты дохода. А тут можно жить в хрущёвке, а сумки покупать у модных дизайнеров. Так или иначе, одеваются люди не для себя, а для других.

И живут зачастую так же. Я не говорю, что это плохо, просто совершенно иная психология.

В свой последний день в Питере я поняла, что дураки – норма жизни, а дороги, туалеты и старые дома рано или поздно приведут в порядок. Дай бог этой стране всяческого экономического процветания на многие годы. Проблема России в том, что отряд не заметил потери бойца и песенку эту допел до конца. А может, кстати, кто и заметил. Но не обрывать же из-за этого песню.

Все там будем. Нет, ну вот лично вы, возможно, хотите, чтобы вас заморозили, как какого-нибудь миллиардера, съехавшего с катушек на старости лет, или наоборот, предпочитаете, чтобы вас сожгли, а пепел развеяли по просторам Индийского океана. И пусть родственники помучаются, осуществляя сей гениальный план. Но большинство из нас рано или поздно окажется на кладбище. А на каком? Есть пожелания?

Я вот хочу, чтобы меня похоронили в Америке, а навещали как в России. Не уверена, что это возможно. Тут слишком чисто и аккуратно, не надо ухаживать за могилами, да и дети чаще всего оказываются в других городах. Там тоже не хочу. Не люблю крапиву и бардак. Может, развеять себя по какому-нибудь водному или воздушному пространству?

Из списка «сделать, сходить и увидеть в Москве» не удалось выполнить всего один пункт, но очень важный. Я не нашла могилу деда. Мама дала мне номер участка и ценные указания из серии «на кладбище дедушке, как войдёшь налево». Участок № 43, Востряковка. В архивах кроме номера участка никакой информации не выдают. Иди и ищи, могилы не пронумерованы. Участок – один из двух-трёх самых больших на кладбище, размером с приличный квартал. Нас было четверо. Мы разбились по рядам и пошли искать дедушку. Рядов как таковых нет. Люди ставят ограды вокруг «своих» памятников, перегораживая проход. Неухоженные могилы зарастают бурьяном, памятники оседают, тут и там кучи веток, гнилых листьев и просто мусора. А тут ещё я со своим американским менталитетом, отвыкшая от российских реалий, пришла на кладбище в короткой (чуть выше колен) юбке и в сандалиях. Уже через час ноги были исцарапаны, перебиты и исхлёстаны крапивой. Но я хоть молодая да резвая, Боря тоже ничего, а тётя моя – человек пожилой, не слишком худой и не слишком здоровый. По половине рядов она просто не могла пройти. Через три часа, прочесав весь 43-й участок, а какие-то куски по нескольку раз, злые, испечённые солнцем и проклинающие всё на свете, мы ретировались. Потом другая тётя сказала мне, что уже несколько раз пыталась найти дедушкину могилу, но безуспешно. Памятник уже в середине девяностых покосился. Скорее всего он осел или просто упал. И зарос.

Папе повезло больше. Лежит он, правда, на богом забытом Салтыковском кладбище, расположенном в конце никак не помеченной улочки, прямо за высоковольтными проводами. Никто из прохожих понятия не имел, где оно. Они даже не знали, что в Салтыковке есть еврейское кладбище. Мы его чудом нашли, покрутившись полчаса вокруг пятачка размером в пару квадратных километров. Зато там мне могилу показали сразу. Это потому, что мы пришли в рабочие часы. Работают они хорошо: по воскресеньям с 11 до 5 или что-то вроде того. Шесть часов в неделю. Ну да кто бы жаловался. За папиной могилой ухаживают – деньги уплочены. Мне, правда, всё равно пришлось её мыть и стаскивать с камней какие-то загнившие цветы, но это мелочи. Вокруг полно настолько запущенных памятников, что тоска берёт. Половина территории заросла крапивой и прочими сорняками по пояс. Кто эти люди? Почему никому нет до них дела? Ах, ну да, евреи же… Родственники уехали.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю