Текст книги "Королеву играет свита"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Еще при подлете к аэропорту пассажиры стали рыться в багаже, выискивая теплые вещи. Катя запоздало вспомнила, что сейчас декабрь, в России, стало быть, зима, а на ней только шорты и рубашка с коротким рукавом, на Ларе – тоненькие туфельки и легкое платьице. И у них нет ничего теплого!

Самолет вздрогнул, прокатился по асфальтовой дорожке, заметенной серебристой пылью, и наконец замер. В иллюминаторе под тяжелым неприветливым небом сколько хватало взгляда расстилалась белая целина с настороженным ежиком коричнево-серого леса у горизонта.

Стюардессы предусмотрительно облачились в синие драповые пальто с крошечными самолетиками в петлицах. Морозный воздух вихрем ворвался в открытый люк.

– Пойдем, Лара. – Катя осторожно тронула сонную дочь.

– Холодно, мам, – поежилась девочка. – Почему так холодно?

– Хоть и холодно, зато не стреляют, – оптимистически заметила их соседка, пожилая женщина из торгпредства. Она достала из сумки шорты и принялась натягивать их для тепла прямо под шелковое струящееся платье.

На трапе ледяной ветер пронизал насквозь дрожащие, избалованные африканским теплом тела.

– Что это, мама? – Лара подняла на ладони пригоршню пушистой сверкающей крупы.

– Это снег, доченька, – объяснила Катя, – Он холодный.

Закрываясь боком от ветра, они побежали к зданию аэропорта. Жидкая кучка встречающих бросилась навстречу пассажирам злополучного рейса из Луанги.

Катя знала, что ее некому встречать.

Перемены, случившиеся со страной за последние пять лет, здесь, в аэропорту, ощущались особенно остро.

– Такси! Такси! – шипели бравые молодчики с красными мордами, позвякивавшие ключами. – Кому такси?

Здание аэропорта было оккупировано кургузыми некрасивыми палатками, полными самого безобразного, самого отвратительного барахла по самым высоким ценам. Было очень много нищих. Стойкий запах мочи витал под высоким потолком аэровокзала, перебиваемый ароматом жареных пирожков.

– Мама, хочу есть! – сообщила Лара, плотоядно глядя на тележку, где торговка с грязными руками, кокетливо украшенными чумазыми нарукавниками, выдавала страждущим аппетитно пахнущие пирожки.

– Подожди, Лара. Нам еще нужно обменять доллары.

Услышав магическое слово «доллары», из воздуха соткался молодой, недурно одетый человек вороватого вида и предложил свои услуги.

Катя достала из кошелька единственную купюру. В спешке она захватила с собой только нгольские деньги, совершенно бесполезные фантики в любой стране, кроме самой Нголы. По счастью, у нее оказалась одна американская двадцатка. Что такое курс рубля к доллару, Катя представляла плохо. Об инфляции она, конечно, знала, отец писал в письмах, но одно дело знать в теории и совсем другое – на практике.

Молодчик сунул ей в ладонь целую горсть бумаги. Катя с удивлением смотрела на пачку смятых сторублевок. До ее отъезда, еще пять лет назад, на эти деньги можно было припеваючи жить целый месяц. Поначалу вырученные деньги казались огромными.

Катя накупила целую гору пирожков, по которым, честно говоря, соскучилась за пять лет, вручила их Ларе и отправилась на почту отбивать отцу телеграмму. Что делать дальше, она не знала.

Она присела на скамейке, жуя пирожок, огляделась. Люди в собачьих дохах, кургузых драповых пальто и огромных меховых шапках изумленно оглядывались на нее и дочку, одетых, точнее, раздетых по июльской моде.

К ним приблизился милиционер, попросил документы. Катя достала нгольский паспорт, объяснила ситуацию. Тот сочувственно хмыкнул, взял под козырек.

– Где можно переночевать с дочерью? – спросила она.

– Здесь! – Милиционер с усмешкой обвел рукой грязные скамейки, где вповалку спали плохо одетые люди.

– А гостиница здесь есть? – брезгливо поморщилась Катя.

– Есть, но там нужно на лапу дать, чтобы устроили. Лучше в город ехать.

Что же делать? Катя ни на что не могла решиться. Еще утром, в Луанге, ей казалось, что Москва – это земля обетованная. А оказалось, здесь еще хуже, чем там. Не стреляют, нет… Но они здесь никому не нужны. И этот ужасный, пронизывающий насквозь холод!

– Мамочка, у меня болит живот, – внезапно бледнея, произнесла Лара. Ее шоколадная кожа посерела. Несмотря на холод, на лбу выступила испарина. – Мне плохо!

Внезапно она застонала, вздрогнула, и ее вырвало. Катя металась возле дочери, не зная, что делать. Ей казалось, что девочка умирает.

Кто-то из догадливых пассажиров сбегал за врачом, и вскоре Катя с дочкой оказались в медпункте.

– Пирожки! – безапелляционно произнесла врач, глядя на девочку, и упрекнула:

– Что ж вы, мамаша, такой гадостью ребенка кормите, кооперативными пирожками?

– Я… я не знала, что нельзя, – пролепетала Катя. – В мое время было можно.

– В ваше время, – усмехнулась врачиха. Она начала делать промывание желудка Ларе. – А теперь нельзя. И одеть надо ребенка потеплее, простудится же.

– Нам не во что, – объяснила Катя.

– Да вот в зале ожидания ларьков полно. Из-за границы прилетели, небось денег полно.

Но денег было очень, очень мало…

Все же, послушавшись совета врача. Катя прошлась вдоль анфилады приветливо сверкавших огоньками киосков. Среди коробок с презервативами, порножурналов, заколок для волос и вызывающей расцветки бюстгальтеров она присмотрела для Лары драповое ношеное пальтишко и потрепанную куртку для себя.

Потом она все же отважилась на то, о чем думала все время. С трудом нашла единственный работающий телефон-автомат, выстояла возле него длиннющую очередь, набрала номер, который помнила наизусть.

– Алло, – ответила трубка ленивым молодым, знающим себе цену голосом.

Это, наверное, была Даша. – Кто это?

– Это я, Катя…

– Какая еще Катя?

Пришлось долго объяснять, какая именно.

– Я сейчас позову маму, – недовольно проговорила Даша. Видно, ей не очень-то хотелось поддерживать родственные связи;

Наконец в трубке прозвучал знакомый грудной голос, который вспоминался ей бессонными ночами.

– Мне не хотелось беспокоить вас, но я в безвыходном положении. Мы в аэропорту, без денег, без одежды… Да еще Лара чем-то отравилась, ей плохо…

– Не знаю, как я могу помочь, – удивленно-холодно отозвалась мать. – У нас сейчас у самих очень трудное положение. Мы сами перебиваемся с хлеба на воду. А что отец? А ты не попробовала устроиться в гостиницу? У тебя, наверное, есть валюта?

Катя швырнула трубку и отошла от телефона. На что она надеялась, чего ждала, дура!

В это время Ира с удивлением прислушивалась к разговору матери.

– Мама, кто это?

– Это опять она! – с тяжелым вздохом проговорила Нина Николаевна. – Опять она приехала меня мучить.

– А где она? – спросила Ира. Между темных бровей образовывалась упрямая складка.

– В аэропорту… О Боже, я уже опаздываю на вечер в Кремлевском дворце!

Лена, одеваться мне, быстрее! крикнула она Кутьковой. И вновь тяжело вздохнула. – Не знаю, как я буду теперь выглядеть, меня так взволновал этот звонок. Надо же, сколько лет она обо мне не вспоминала, а теперь появляется в самый неподходящий момент, чтобы опять попросить денег. – Она обескураженно покачала головой. – Ирочка, ты куда, солнце мое?

– По делам! – бросила Ира, вылетая из дому в небрежно накинутой дубленке.

Нина Николаевна продолжала жаловаться, гневно сметая пылинку с отглаженного брючного костюма:

– Прямо сердце разрывается, как подумаю о ней… Все могло бы быть по-другому, если бы ее тогда у меня не отняли. И вот теперь… За что боролись, на то и напоролись! Пусть теперь сами расхлебывают!

Таксист заломил до Внукова огромную цену. Ире пришлось согласиться.

В аэропорту она тщетно выглядывала в толпе пассажиров высокую белую женщину с чернокожей девочкой лет десяти.

В медпункте сказали, что да, была у них такая Сорокина-Жасинту с больным ребенком, но с полчаса назад она забрала дочь и куда-то уехала.

– А куда, не знаете? – спросила Ира с надеждой.

– Конечно нет, – ответили ей.

В это время Катя с сонной Ларой на руках тряслась в переполненном автобусе по дороге в город. Автобус был битком набит, и потому там оказалось сравнительно тепло. В толпе не так бросалась в глаза странная парочка, одетая совсем не по сезону.

После неудачного звонка матери, сморгнув обиженные слезы, Катя принялась вновь листать записную книжку. Книжка была старая, потрепанная, хранила массу адресов давно не нужных и давно забытых людей. Затуманенный влагой взгляд внезапно наткнулся на написанный красной пастой номер и надпись с завитушками: «Аля, Москва».

– Алька! – вспомнила Катя. Это была та самая Алевтина, с которой они отбывали наказание в Мордовии. Она москвичка. Может, приютит старую приятельницу, подругу по несчастью?

Лишь тот, кто сам побывал в адских условиях зоны, может понять ее ужасное положение. Куда им, этим сытым самодовольным москвичам, зажравшимся дефицитом, погруженным в свои суетные дела…

– Алю можно?

– Аля здесь больше не живет, – удивленно задребезжал старческий голос.

– Простите! – Катя уже хотела повесить трубку. Слезы вновь защипали глаза, отчаяние накатывало волнами.

– …Алечка сейчас живет у мужа. Хотите, продиктую телефон?

– Конечно хочу!

Кажется, ей наконец-то начало везти!

– Артистка, ты? – закричала в трубку удивленная подруга. – Ты в Москве?

Откуда?

– Из Африки, – проговорила Катя, улыбаясь сквозь слезы.

– Давай дуй немедленно ко мне! Встретить у. метро тебя не могу, я с маленьким сижу, а муж на работе.

Заснеженный многоэтажный дом тепло, по-домашнему светился окнами. В подъезде нахлынули знакомые, полузабытые запахи. Она давно забыла, как пахнут дома в России – горелой капустой, кошачьей мочой, прелой картофельной шелухой и еще чем-то таким родным, узнаваемым даже через годы и расстояния.

Катя вдавила кнопку звонка. Дверь долго не открывали. В квартире слышалось приглушенное бульканье голосов, испуганно мигнул глазок, а потом створка гостеприимно распахнулась и… – на пришедших радостно уставилась бeлозубая чернокожая физиономия, приветливо сверкая голубоватыми белками глаз.

– Папа? – удивленно проговорила Лара, потирая кулачками сонные глаза.

– Здравствуйте, я Даниель! – Невысокий улыбчивый негр отступил в прихожую, приглашая войти.

– Что, удивилась? – рассмеялась Алевтина, выходя из комнаты. На ее руках капризно сопел чернокожий курчавый мальчик с плоским носом и пухлыми губами. – Это он мой муж, мой Даньельчик. Он из Нигерии.

Даниель оказался милейшим человеком и отличным парнем. Он был совсем не против, чтобы Катя переночевала у них, и вообще отнесся к ее положению с пониманием. Ведь он на собственной шкуре испытал, как тяжело чернокожим в России, а дочка Кати тоже была черной, как и его сын. Он даже предложил ей деньги на дорогу.

– Даниель очень, очень хорошо зарабатывает, – лучась счастьем, шепнула Аля подруге. – Представь, я теперь бабки не считаю. Не имею такой привычки!

Действительно, обстановка квартиры для скудного пост-перестроечного времени выглядела шикарно – югославский гарнитур, польская кухня… Стол ломился от яств, хотя в магазинах, как успела узнать Катя, – или полный голяк, или жуткая дороговизна.

– Спасибо тебе, Даниель, и тебе, Аля! – Катя чуть не расплакалась.

Наконец-то после кровавых ужасов Нголы, после холода и отчуждения аэропорта она чувствовала себя почти как дома. – Если бы не вы…

– Пустяки! – белозубо просиял Даниель. – Я всегда помогаю землякам. Ты мне тоже, может, когда-нибудь поможешь.

В далекой холодной Москве любой африканец считался земляком.

Весь вечер женщины проговорили на кухне, вспоминая былое. Ведь они не виделись столько лет! Лара тихо спала в кроватке, разметавшись во сне, сын Алевтины громко сопел рядом с ней.

Однако разговор у них получился немного тревожным. Постоянно кто-то приходил или звонил. Даниель отвлекался, убегал к телефону, прикрыв трубку рукой, что-то говорил на незнакомом наречии, иногда повышал голос. Порой раздавался условный звонок в дверь – и он вскакивал, клал что-то в карманы и выбегал на лестничную площадку.

– Чем он у тебя занимается? – наконец не выдержала Катя.

– А, так… – Аля беззаботно отмахнулась. – Учится в Университете Патриса Лумумбы, пытается свой бизнес организовать.

Больше они об этом не заговаривали.

Вечером следующего дня Катя с Ларой должны были уезжать. Во время прощания Даниель как бы между прочим спросил у гостьи:

– Ты ведь из Киева, да? Мой земляк тоже учится в Киеве. Ты не могла бы передать ему привет с родины? – И он протянул ей небольшой, тщательно упакованный пакет.

– Конечно! – Катя обрадовалась, что может хоть чем-то отблагодарить Даниеля за его отзывчивость.

– В Киеве тебя встретят. А если не встретят, то потом мой земляк сам тебя найдет. А о деньгах даже не думай! Что это за деньги… Сегодня это деньги, а завтра – пшик.

Катя от души расцеловала его.

Как хорошо, что на свете еще остались настоящие бескорыстные друзья, подумала она и чуть было не прослезилась.

В суматохе приезда Катя как-то запамятовала про пакет для земляка.

Отец, мачеха и Славик встречали их на вокзале. Рыдания, причитания, возгласы «Ах, как Ларочка выросла!» слились в бестолковый взволнованный гул. Казалось, теперь, за давностью прошедших лет, все разногласия, споры, ссоры были навсегда забыты и прощены друг другу – теперь они казались мелкими, ненужными, попросту глупыми.

– А как же Нельсон, что с ним? – опрашивал отец.

– Не знаю. – Катя с трудом добавила:

– Скорее всего, его уже нет в живых. Повстанцы безжалостно расправляются с теми, кто бомбит их позиции.

Она мужественно задушила готовые пролиться слезы. С этого мгновения ощущение того, что жизнь ее безвозвратно закончена, что личное, такое короткое счастье ушло и дальше ее ждет только унылое убогое существование, уже не покидало ее.

Из сумочки шлепнулся на пол пакет. «Земляк» Даниеля так и не встретил ее. Разминуться они не могли – не так-то уж много на киевском вокзале чернокожих. Может, в пакете есть адрес? Она могла бы заехать и отдать сама «гостинец с родины».

Аккуратно вскрыв сверток. Катя развернула обертку и обнаружила внутри упакованный в полиэтилен белый порошок. И ни адреса, ни фамилии, кому этот пакет предназначался… Она слегка побледнела. Не такая уж она дурочка, чтобы в тридцать с хвостиком лет не понять, какого рода посылочку просил передать Даниель для друга. Теперь понятно, почему он легко простил ей долг – она расплатилась с ним перевозкой порошка. И понятно теперь, откуда у Алевтины столько дорогих вещей, хорошая еда…

«Интересно, а она знает?» – сочувственно подумала Катя о подруге и принялась аккуратно запаковывать порошок в бумагу.

Через неделю раздался долгожданный телефонный звонок. Голос с акцентом в трубке сообщил, что будет ждать ее в кафе возле памятника Шевченко.

В условленное время Катя передала пакет чернокожему земляку Даниеля и благополучно забыла об этом на несколько лет.

Глава 15

Настали смутные, суровые времена.

В 1993 году Украина наконец обрела чаемую триста лет независимость от старшего брата. «Жовтоблакитные» были в восторге. Каждый день на площадях Киева вспыхивали стихийные митинги, где пламенные ораторы превозносили героев украинского народа Ивана Петлюру и Степана Бандеру. Наполовину русский, наполовину украинский Киев стал не столько украинизироваться, сколько политизироваться. Было объявлено, что преподавание в школах и вузах должно вестись только на украинском языке, спешно снимались с фасадов домов русские вывески. Парламентарии, плохо знавшие «ридну мову», пытались произносить политические речи, нещадно коверкая язык, который только что провозгласили государственным.

Началась эра предпринимательства, расцвет спекуляции. Десять лет назад на суде Катю клеймили позором, когда она призналась, что собиралась продавать вещи с наценкой, но теперь спекуляция считалась доблестью. Казалось, мир перевернулся с ног на голову!

Угрюмый, темный Киев, по которому бродили плохо одетые, злые люди, по малейшему поводу вступавшие в ожесточенный спор, мрачное золото церквей, пустое убожество магазинов, уличные барахолки – как это было не похоже на теплую солнечную Африку! Там тоже была грязь и нищета, но там бедность и внешнее убожество компенсировались щедрым солнцем, изобильной тропической зеленью, пышностью богатой природы.

О Африка! Как солнечный зайчик, скользнувший по стене, ты ушла в прошлое – неужели навсегда? Ах, Нельсон, ее единственная любовь, бесконечно добрый, бесконечно красивый муж! Единственный мужчина в Катиной жизни, за которым ей хотелось пойти на край света.

Катя с дочерью поселились у отца – им больше некуда было податься.

Теткина двухкомнатная квартира, еще недавно казавшаяся довольно просторной, теперь была переполненной. В одной комнате сводный брат Кати, начинающий рок-музыкант, целыми днями бренчал на гитаре, а в другой Лара, демонстративно заткнув уши, учила уроки.

Девочка пошла учиться в ближайшую школу. Со своим живым, подвижным умом она быстро там стала звездой класса, отличницей и всеобщей любимицей. Особенно она преуспевала в языках и уже через каких-нибудь три месяца бойко шпарила на украинской мове стихи Тараса Григорьевича Шевченко, вызывая у учителей слезы умиления и запоздалые сожаления о безвременно почившей интернациональной дружбе.

Однако здоровье ребенка не выдержало перемены климата – Лара часто болела. Местная пища, слишком жирная и углеводистая, оказалась непереносимой для ее желудка, привыкшего с детства к овощному и фруктовому изобилию.

Нужны были деньги – на оплату квартиры, на еду, на одежду. Катя устроилась лаборанткой в конструкторское бюро, но вскоре уволилась – там платили гроши. Семья еле перебивалась с хлеба на воду, совместно зарабатываемых средств едва хватало на питание. Всеобщее раздражение и недовольство выливались в кухонные склоки – ершистый характер Кати не изменили ни жизнь в Африке, ни рождение ребенка, ни невзгоды, что выпали на ее долю. Вскоре опять между ней и мачехой, уже больной, сильно располневшей и оттого с трудом переставлявшей ноги, пробежала черная кошка.

Катя считала себя хозяйкой в доме и командовала Татьяной Александровной, как еще недавно командовала Нтамой. Естественно, замашки падчерицы пришлись не по вкусу мачехе.

Атмосфера в доме постепенно накалялась. Только Лара, всеобщая любимица, служила хрупким мостиком между враждующими сторонами. Катя угрожала, что уйдет из дома и заберет с собой дочь, а дед с бабкой рыдали при одной мысли об этом.

– Уходи сама! – кричала Татьяна Александровна. – Ребенка мы тебе не отдадим, ты его угробишь!

Катя фыркала и, громко шваркнув дверью, шла бродить по улицам. Прогулки по городу были ее единственной отдушиной – в доме не было тихого уголка, где она могла бы насладиться одиночеством.

Каждое утро ни свет ни заря Катя спешила к почтовому ящику, надеясь найти там голубоватый конверт, испещренный многочисленными международными штемпелями. Напрасно – ни Нельсон, ни его отец не подавали никаких вестей. В почтовом ящике лежала только тоненькая «Правда Украины», которую по привычке выписывал отец.

Еще в подъезде Катя разворачивала газету, надеясь увидеть там какие-нибудь новости из Нголы. Но события в далекой африканской стране мало кого интересовали в Киеве, тем более что поблизости происходили куда более грандиозные вещи – разрушение могущественной державы, бешеное строительство капитализма, ввод купонов на Украине, потом замена купонов гривнами, потом экономический кризис…

Включив радио, Катя с трепетом вслушивалась в западные «голоса».

Иностранные радиостанции теперь были слышны отчетливо и ясно, их наконец-то перестали глушить в эфире. «Голоса» про Нголу говорили мало и как-то отрывками.

Ясно было только одно: там по-прежнему неразбериха. Сначала к власти вновь пришло правительство Душ Картуша и объявило себя единственной легитимной властью в стране, потом опять верх взяли повстанцы, утверждая на все лады, что только их правительство является истинно законным и народным.

Три года прошли как в чаду: в семейных дрязгах, в поисках работы, в заботах о вечно болеющей дочери, в борьбе за каждую копейку. Постепенно стали забываться и Нгола, и погибший муж. Только смуглая Лара мешала навсегда похоронить Нельсона в пепле памяти.

Вскоре с родителями стало оставаться нестерпимо. Квартиру купить было невозможно, снимать – не на что. Катя теперь мечтала лишь об одном – о комнатке, где она бы могла тихо поскучать в одиночестве.

После долгих хождений по инстанциям отец Кати наконец выхлопотал для нее угол в общежитии киностудии Довженко. Для этого ему даже пришлось пойти на подлог. Он фиктивно развелся с женой, выписался из квартиры и получил таким образом право на койку в общежитии. Однако вместо него там поселилась Катя.

Лара осталась с бабушкой и дедушкой, чтобы не менять школу, к которой привыкла.

Надежды на возвращение в Африку были давно исчерпаны. Надо было устраивать свое существование здесь. Впереди вырисовывалась лишь беспросветная жизнь, полная бесконечных трудов и бесконечных лишений.

Катя решила устроиться продавцом на рынок – там сулили хорошие деньги.

В общежитии киностудии на одном этаже с ней жил некий Амир, армянин. Он-то и предложил ей работу.

Амир был беженцем из глухого карабахского села. Еще несколько лет назад, приехав с семьей в Киев, он был гол как сокол и плохо говорил по-русски.

Теперь он бойко, хоть и с акцентом, болтал и по-русски, и по-украински, пересыпая свою речь цветистыми восточными шутками, и владел на рынке несколькими точками.

Он торговал разными хозяйственными мелочами – стиральным порошком, ершиками для унитаза, мыльницами – товаром копеечным, но нужным и важным.

Товар закупался в Польше по бросовым ценам и привозился на автобусе в Киев. Сначала на рынке стояла жена Амира, смуглая чернявая армянка, верхнюю губу которой украшали небольшие юношеские усики, но потом Амир отправил жену домой следить за детьми и поставил на ее место Катю.

– Расторгуешься, сама поймешь, что к чему! – Лазоревыми цветами, не жалея красок, расписывал Амир ее будущее. – Сама свою точку заведешь, хозяйкой сядешь, будешь деньги считать. А пока что давай работай…

Катя согласилась. А что было делать? Пусть работа на рынке тяжелая, целый день на холоде, к вечеру ноги затекают, а руки, красные, как клешни, не шевелятся, но все же твердый заработок, не такой уж маленький по нынешним скудным временам.

Рабочий день на рынке начинался в семь утра – значит, нужно было вставать в пять. Зевая, Катя поднималась с пружинной койки, брела в замызганный туалет, единственный на весь этаж, брызгала в лицо ледяной водой. О горячем душе мечтать даже не приходилось.

Потом она вяло жевала бутерброды, пила кофе (но чаще – чай, он дешевле). Наливала полный термос кипятку, чтобы греться целый день. Амир уже грузил товар в машину, и еще затемно они вместе отправлялись на рынок. Не важно, какая погода была на улице – зной, жара, палящий холод, пронизывающий ветер или дождь, – каждый день начинался одинаково. Каждый день, кроме понедельника, когда рынок не работал.

А потом начиналась привычная процедура установки палатки на торговом месте, раскладывание товара. Окрики Амира, злые перепалки с ним, его угрозы вычесть из ежедневной зарплаты за малейшую провинность… На поверку Амир оказался вовсе не таким уж теплым и пушистым, каким виделся вначале. Он требовал, чтобы Катя начинала работу раньше всех, а заканчивала позже всех, да еще чтобы во время работы не сидела – мол, покупателю неприятно видеть, когда продавец развалился на стуле. При приближении покупателя продавщица обязана была вскакивать по стойке «смирно» только для того, чтобы продать копеечную губку для мытья посуды! Отлучаться с рабочего места она не имела права и при этом должна была следить, чтобы мелкие воришки, тырившие на рынке все, что плохо лежит, не нанесли материального ущерба хозяину. Любую недостачу Амир восполнял из ее, Катиного, кармана.

– Ты у меня как у Бога за пазухой! – при этом восклицал он. – Другие хозяева знаешь как со своими продавщицами поступают? И под бандитов их подкладывают, и под хозяина рынка. А я тебя берегу, откупаюсь деньгами. Работай только!

Действительно, женщинам на рынке, особенно молоденьким девушкам, приходилось туго. Хозяева эксплуатировали их нещадно и на торговом месте, и в постели. Катю от необходимости оказывать подобные услуги, очевидно, спасало только то, что она была соседкой Амира и хорошо знала его жену.

Зарплату Амир платил ей каждый день, без всяких налоговых вычетов и отчислений. На рынок постоянно наезжала то налоговая полиция, то сотрудники УЭПа, то санэпидемстанция, то еще какие-то проверяющие. И всем им тоже надо было платить.

Еще три года отупляющей жизни прошли как один, бесконечно тяжелый день в аду. Единственным плюсом такого существования было то, что у Кати водились деньги, она могла худо-бедно содержать дочь, и то, что при такой работе у нее не оставалось времени для дурных мыслей.

За три года отчаянной экономии Катя все же скопила немного денег, чтобы открыть свою точку на рынке и уйти от Амира.

Она решила торговать привычным для себя товаром. Отпросилась на несколько дней у хозяина, съездила в шоп-тур в Польшу, накупила там всяких хозяйственных мелочей, забив ими свою комнату до отказа, и объявила Амиру, что теперь он может искать себе другую продавщицу.

– Ой, пожалеешь, Катерина, ой, пожалеешь! – не то пригрозил, не то пообещал Амир. – Что ж ты, а? Я ж тебя берег, как свою жену, не давал лишний раз пальцем шевельнуть! – горестно покачал он головой и тут же деловито осведомился:

– И где ты собираешься торговать? Чем?

Катя объяснила, что решила заняться хозтоварами. За три года на рынке она отлично выучила, что покупатели берут хорошо, а что не очень охотно, и теперь надеялась быстро преуспеть. Однако Амиру не нужна была конкурентка.

– Э, не! – погрозил он волосатым пальцем. – Здесь ты торговать не будешь. Ищи себе другое место.

– Вот еще! – гордо усмехнулась Катя. – Мне и здесь неплохо!

Она не сомневалась, что покупатель, привыкший брать товар у знакомого продавца, автоматически пойдет к ней. И тогда Амир останется с носом, лишится всей своей клиентуры.

Однако Амир понимал это не хуже ее.

Как только Катя устроилась в своей новой палатке на рынке, разложила товар и принялась ждать покупателей, два белобрысых юнца в растянутых на коленях спортивных штанах вразвалку приблизились к ней.

– Вали, тетка, отсюда! – произнес один, сплевывая через щель выбитых зубов.

– Черта с два! – огрызнулась Катя. – Сам вали, молокосос! У меня и квитанция есть на это место!

– Ладно, тетка! Сегодня стой, но завтра чтоб духу твоего здесь не было!

Катя только рассмеялась в ответ на угрозы. Она нисколечко не боялась.

Но на следующий день вместо двух хлипких юнцов, которых соплей можно было перешибить, явились три накачанных мордоворота. Они приблизились к прилавку и молча стали сбрасывать в осеннюю чавкающую грязь ее чистый и красивый товар.

– Что вы делаете? – крикнула Катя, бросаясь вперед. Один из парней молча толкнул ее в грудь, она упала на землю.

Разгромив все, что можно было разгромить, мордовороты неторопливо удалились восвояси, плюясь шелухой от семечек.

Катя плакала, народ возмущался, торговцы-соседи сочувственно качали головами и советовали жаловаться в милицию.

Делать было нечего. Пришлось искать себе новое место под солнцем, еще никем не занятое.

Это место нашлось только в новом районе. Добираться туда было далеко и неудобно. Теперь Кате приходилось вставать ни свет ни заря, грузить полные баулы с товаром на тележку и тащить их на своих двоих – машины ведь у нее не было.

В новом районе торговля шла как-то вяло. Место было еще необжитое, далекое, народ капризный, небогатый. Кате с трудом удавалось сводить концы с концами. О том, чтобы нанять продавщицу, а самой заняться лишь закупкой и доставкой товара, она даже не мечтала.

Чтобы легче вытерпеть ужасно длинный и тоскливый день на зимнем промозглом холоде, она приспособилась брать с собой маленький шкалик коньяка.

Пила понемногу, по пятьдесят граммов, просто чтобы глаза веселей глядели да ноги не так стыли, а потом уже не могла отказать себе в этом маленьком удовольствии. Но вскоре коньяк покупать стало слишком дорого, и она стала пробавляться обыкновенной водкой. Большое облегчение приносили сигареты, от их дыма становилось как-то теплее и уютнее. Из экономии Катя курила самые дешевые.

Через полгода дела потихоньку пошли на лад. Поблизости построили еще несколько домов, открыли автобусную остановку, народу заметно прибавилось, торговля пошла побойчей. Наконец-то пред Катей забрезжила надежда на будущее.

И вот, когда она в уме уже подсчитывала грядущие барыши, в один далеко не прекрасный день перед ней неожиданно явился заместитель директора рынка по кличке Паленый.

– Место 47-а! – окликнул он Катю. – Зайди-ка на минутку в администрацию.

Сердце Кати забилось от неприятного предчувствия.

Всем торговцам было известно, что недавно на рынке поменялась «крыша».

Новые бандиты установили новые порядки. Раньше рынок контролировала группировка, которая практически ни во что не вмешивалась. Сидели себе веселые ребята в кабинете рядом с директорским, играли в карты и принимали деньги от торговцев – и все!

Но потом произошел, как пишут в криминалистических отчетах, «передел сфер влияния», и рынок перешел под крыло к новой банде. Новые хозяева сразу дали понять, что без перемен здесь не обойдется – поменяли охрану, поставили на воротах своих ребят в камуфляже. На рынке постоянно дежурила так называемая «оперативная бригада». Она сидела рядом с кабинетом директора, в просторной, уютной комнате, которую торговцы называли между собой «крышевой». Там стоял телевизор, кожаный диван, в воздухе витал сизый табачный дым, шлепали о стол карты. На кожаном мягком диване бандиты вечерами развлекались с молоденькими хорошенькими продавщицами, которых выбирали, просто указывая пальцем на приглянувшееся личико.

Каждый день ближе к вечеру вдоль рядов начинали прохаживаться характерные типы в кожаных куртках и кепках-"бандитках", заломленных на затылке. Они приглядывали себе женщин для развлечений, и продавщицы дрожали, ожидая своей очереди. Отказаться и не пойти означало одно – вылететь с рынка навсегда, лишиться товара, места и, следовательно, заработка.

Потому, когда Паленый вызвал ее в «крышевую», Катя решила, что настала ее очередь. Было неприятно. Но что делать? Деваться некуда. Она не может сказать «нет». Ей нужно торговать, ей нужно зарабатывать на жизнь.

Может, обойдется как-нибудь, может быть, ее пожалеют?

– Догадываешься, зачем тебя пригласили? – спросил один из бандитов по имени Аслан, лет двадцати пяти, с сизым от бритья лицом.