Текст книги "Убийство по лицензии"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Глава 19

В папку с личным делом (инвентарный номер 45 АЕ) лег листок бумаги со следующим содержанием:

«Фиксация клиентки Елизаветы Д. на негативном отношении к отцу носит характер стойкий, мало подверженный внешнему влиянию. Сублимированные формы отношения к отцу, как к сильной личности, играют роль фатальной привязанности для пациентки, которая переносит свое видение мужчины на половых партнеров. Характер сновидений пациентки указывает на твердую связь отца как объекта ненависти и как полового объекта. Символическое представление его в неявном виде (цветное пятно «с проседью» (первый сон), король (третий сон) или в явном виде (второй сон) свидетельствует об объективной фиксации клиентки на образе отца, сопровождающейся негативными проявлениями – ненавистью, страхом, кошмаром, желанием смерти.

Рекомендации: реализация желания смерти, вытеснение запретного желания из подсознания в сферу сознания с последующим его изживанием в процессе активно-ролевой игры.

Заключение подготовит Р. Резник».

Папка 45 АЕ захлопнута и небрежным жестом брошена на стол. Темная фигура задумчиво застыла в кресле, подперев небольшую темную голову сухоньким кулачком.

Легко сказать – рекомендуется активно-ролевая игра. А вот как ее организовать? Тем более, что игра должна совершенно правдоподобно имитировать действительность и при этом реализовывать подсознательное желание клиентки – тягу к отцеубийству.

Желтоватые пальцы принялись неторопливо набивать черешневую трубку рассыпчатым табаком.

Может быть, нанять актера, внешне похожего на Дубровинского? Было бы интересно перенести один из снов Лизы в действительность. Хотя бы тот, с узкой улицей и погоней с ножом? Или, может, лучше третий, с королем? Или придумать что-нибудь совсем необыкновенное? Поговорить с Дубровинским, спровоцировать его на выяснение отношений с дочерью, а потом, в последний момент, когда ярость ослепит девицу, подсунуть вместо него дублера? Но как инсценировать убийство? В состоянии аффекта Лиза способна пойти до конца. Нет, это очень опасно, она может убить дублера. Не то чтобы это было единственным камнем преткновения, но неудобно связывать высокое имя Дубровинского с криминальным делом. Что бы еще придумать?

Можно инсценировать с точностью всю сцену до убийства, а потом отключить ее сознание – существуют отличные химпрепараты для этого! Допустим, она запомнит собственную ярость, как она бросается с ножом на отца, а потом все – темнота, провал, обрыв. И вот она приходит в себя после приступа безумства (провалы в памяти и неверие в содеянное собственными руками характерно для преступлений, совершенных в состоянии аффекта) и обнаруживает себя сидящей возле еще теплого трупа с окровавленным ножом в руке…

Труп нужного телосложения и комплекции можно одолжить в морге (у фирмы есть нужные связи), переодеть, загримировать под Дубровинского. Ах да, он же будет холодный, только из холодильника! А что, если его слегка нагреть для правдоподобности? Нет, греть нельзя, сразу вонять будет… Правда, когда Лиза очнется (небольшая доза психотропного лекарства или легкого галлюциногена сделает нужное дело), ей будет не до сравнительного анализа температуры тела и окружающей среды, но если уж инсценировать, то все как в жизни… Надо потом еще обдумать этот момент…

Итак, она очнется, обнаружит себя сидящей возле тела отца с ножом в руке. Вокруг – плачущие мать, сестры, брат, упреки, крики «зачем ты это сделала!». Она напугана! Потом появится милиция. На тонких девичьих запястьях с отвратительным металлическим скрежетом защелкнутся наручники – холодные блестящие браслеты, ведь Лиза так любит браслеты… Потом допросы, бесконечные вопросы следователя: почему, да как, да за что…

Лизина растерянность, онемение, нежелание отвечать, одинокая слеза, скатившаяся по щеке. Запоздалое раскаяние и – неверие в то, что она это сделала. Потом битком набитая камера, полная проституток, пойманных с клофелином, наркоманок, засыпавшихся на лишних двух милиграммах для приятеля, бытовичках, удавивших мужа-алкоголика собственными колготками или порешивших его новой, подаренной на Восьмое марта сковородкой «Тефаль» (кстати, надо будет подсадить в следственный изолятор своих людей, не дай Бог девочке что-нибудь не то скажут или сделают, Дубровинский потом со света сживет). Наглый адвокат, грубость охранниц. Страх перед будущим, неизвестность, слезы в подушку. Передачи от матери, убитой горем.

Потом суд. Государственный обвинитель толкует что-то о развращенной молодежи, об обдуманном преступлении с целью завладения наследством (например). Требует пятнадцать лет. Линия адвоката – убийство в состоянии аффекта. Его описание клиентки как натуры творческой, импульсивной, очень ранимой. Его намеки на вечные разногласия с отцом. Его слова о снисхождении к подсудимой, такой молодой, красивой, еще недавно полной надежд.

Последнее слово подсудимой. Ее растерянное – «не знаю что сказать, я не хотела». Ее слезы, руки, протянутые в зал, битком набитый прессой и праздными зеваками. Вскрик и обморок матери. Мрачные лица сестер и брата. Суд удаляется на заседание.

Приговор – десять лет. В зал суда входит конвой, чтобы препроводить подсудимую к месту заключения. Успокаивающее бормотание адвоката о том, что за хорошее поведение ее выпустят через четыре года. Обещание похлопотать насчет перевода в «хорошую» колонию.

Ее прощальный взгляд, обращенный к родным лицам. Ее дрожащие губы, ее сбивчивый шепот, который никто, кроме конвойных, не слышит: «Я не хотела». Ее узкая спина в темном проеме «воронка». Лязг захлопываемой двери – будто закрывается дверь в прошлую беззаботную жизнь. Теперь она – зека Елизавета Дубровинская.

А что потом? Когда ее лучше освободить? Прямо из машины? Она выскочит на снег, распластав руки на холодном ветру, как птица, выпущенная из клетки… Стоп, еще нет снега. Или лучше в зале суда? Например: приговор – не виновна, освободить из-под стражи. Счастливые лица родственников. Ее неверие, растерянный взгляд, вопросы «почему?». Она будет твердить «почему, почему, почему» как заведенная. Ее радость оттого, что кошмар не состоится. Ее мелкая подлая радость оттого, что она опять, как в детстве, улизнула от наказания… Потом дома, неласковые взгляды родных, горячий душ, голубцы и великолепная шарлотка приходящей кухарки Маргариты Петровны. Телефон разрывается от звонков: ну, Лиза, ты даешь! Или нет, наоборот, телефон презрительно молчит, все от нее отвернулись. Фу, как некрасиво – убийство ножом! Вот если бы пистолет…

Нет, во сне фигурировал нож, значит, пусть будет нож. Иначе сон потеряет статус вещего. А вещие сны производят очень большое впечатление на чувствительные натуры.

Когда же на авансцене появится Дубровинский? Дома? Или, может, в зале суда?

Наконец он появляется. Ее бледность, ее неверие, ее слова о призраке. Счастливый смех родных: мы тебя разыграли. Ее обиженно дрожащий подбородок: ну и шуточки у вас. Объятия отца, его снисходительное похлопывание по спине: что, испугалась, Лизка? Его неуклюжие шуточки: ну смотри, дочка, как бы на самом деле такого не приключилось. Ее нежная розовая щека, с нежностью прижатая к его колючей, сизой от щетины щеке: папа, я так рада, что ничего этого не произошло. Его молчаливый взгляд, полный отцовской любви. Ее стыд за все свои мысли, преступные желания, поступки. Ее сбивчивый шепот, полный запоздалой дочерней нежности: папочка, прости…

Объяснение для знакомых – съемки фильма, политический спектакль или что-то вроде того. Всеобщий вздох облегчения. Поздравления – прекрасно сыграна роль!

Потом новая жизнь, полная нового смысла. Новые отношения с отцом – бережные, почти стыдливые. Его снисходительные советы, ее осторожная любовь. Они никогда не будут говорить об этом, но помнить об этом будут всегда.

Желание, получившее реализацию, перестает угнетать. Действительность, которой не было, но которая могла быть, развернувшись перед ней во всей своей отвратительной неприглядности, превращается из будущего в прошлое. Лиза находит молодого человека, мужчину, похожего на отца, выходит за него замуж. У них рождаются дети. Старшего называют по имени дедушки. Дубровинский, оставив в покое синдикаты, тресты, картели, фьючерсы, фондовые рынки и дебри ГКО-ОФЗ превращается в обыкновенного деда, по уши влюбленного в своего внука. Он водит его гулять в Нескучный сад и под раскидистым дубом читает ему «Приключения Буратино». Мальчик похож на деда – есть что-то неуловимо хищное, дубровинское в его невинном облике. Когда он слышит сказку про пять золотых, его глаза загораются алчным светом. Дубровинский-старший видит этот блеск, и он его радует – растет законный наследник дубровинских миллиардов.

А за этой идиллической картиной из окна старинного особняка наблюдает человек, организовавший все это опытной рукой безжалостного режиссера, прикованная к креслу фигурка Раисы Резник. Это она делает людей счастливыми, превращая их из скулящих от злобы сереньких существ в полноценных людей. Это ее работа.

Она никогда не отступает от своего правила – все во благо человека, ничего во вред. Если уж у нее самой не получилось быть счастливой, то надо хотя бы накормить счастьем до отвала этих набитых долларами самовлюбленных идиотов, мнящих себя пупом земли. Послушные ей актеры, они намного счастливее своего режиссера. И уж все они испытывают чувство превосходства – да кто она такая, некрасивая, горбатая, обреченная на неподвижность из-за сломанного позвоночника. Но они и не подозревают, кто управляет их судьбами. Не знают, что одним движением пальца его могут вознести до небес или бросить в вонючую лужу.

В конце концов, она их бог. Милует, наказывает, учит, выпускает в новую жизнь, избавляет от страха перед неудачами, от страха перед собой. Она не казнит, хотя и могла бы. Она добрый, бесконечно милостивый господин. Она не казнит – пока! Вроде бы никто и не заслуживает такой кары.

Она одинока, да. Но ведь одиночество – извечный удел богов. Свою миссию надо нести с гордо поднятой головой… Но когда-нибудь она воспользуется всей полнотой данной ей власти, чтобы расставить все точки над «i». И может быть, это будет совсем скоро…

А что же семейство Дубровинских? Ах да, всеобщее патриархальное благополучие, хэппи-энд. Все довольны, все счастливы. Господь Бог лучшим образом устроил их маленькие земные дела.

Противно.

Алексей Михайлович Парнов был раздражен до предела – кажется, эти сыщики и не думают торопиться. Содрали деньги и, как говорится, легли на дно. Неужели они думают, что он оставит их халатность без последствий? Есть у него несколько знакомых крутых парней… Они так пересчитают сыщикам ребра, что те сами выложат денежки, как миленькие выложат… А если понадобится нажать, так у него кое-кто найдется и среди высших чинов милиции! Отберут лицензию, на нары загонят…

Раздражение заказчика объяснялось очень просто – прошел почти месяц, а от детективов ни слуху ни духу. На звонки Парнова в детективное агентство «Острый глаз» вежливая секретарша, очевидно только недавно с отличием закончившая курсы дрессировки, мелодичным голосом отвечала:

– Не беспокойтесь, работа проводится. Агент, который курирует ваше дело, находится на задании.

Однако ни имени, ни фамилии своего агента Алексей Михайлович так и не узнал. Оставалось покорно ждать.

Когда месяц уже шел к концу, поздно вечером раздался телефонный звонок, и голос, который поначалу Парнов принял за женский, произнес:

– Есть новости. Нужно встретиться…

Какого рода новости, голос сообщить отказался, ссылаясь на возможную утечку информации – подключение к телефонному кабелю.

– Кто это? – с ревнивым любопытством спросила Кристина, на минутку выплывая из бездны самолюбования, в которой она постоянно пребывала. Взволнованное лицо супруга произвело на нее впечатление.

– Ничего, так, по работе… – отозвался Парнов и ушел в глухую «несознанку».

Сыщик из «Острого глаза» при встрече на Тверском бульваре, ни слова не говоря, вручил ему конверт с адресом и забрал взамен конверт с деньгами. В конверте, отданном клиенту, оказались имя, фамилия, домашний адрес, телефон.

– Кто он? – растроганно спросил Парнов, понимая, что держит в руках ответ на вопрос, который мучил его в течение долгого времени.

– Репортер, внештатный. Работает в журнале, – пренебрежительно, как показалось ему, отозвался сыщик. – Триста долларов в месяц. Женат полгода, жена Людмила, тоже журналистка.

– И как он? – взволнованно спросил Парнов, сам не понимая, что подразумевает под этим вопросом.

– Ничего, – пожав плечами, отозвался агент.

– А его мать, она что… Жива?

– Насчет матери мы не договаривались. Разговор был только о сыне, – отрубил агент.

– Ну, может быть, попутно…

– Нет. Кажется, нет…

– А почему фамилия другая? Она вышла замуж?

– Фамилия по ее матери, чтобы задавали меньше вопросов.

– Ясно, – протянул папаша, неожиданно обретший сына.

Он не знал, что бы ему еще спросить. Отпускать так просто человека, осведомленного о темных сторонах его прошлой жизни, не хотелось. Хотелось говорить о наболевшем.

– А он… Он знает обо мне?

– Заказа на это не было, – растолковывал сыщик непонятливому клиенту. – Был бы заказ – был бы ответ.

– Ясно… Ну а как вам кажется?

– Нет, наверное, – неопределенно ответил агент и, достав из кармана ручку и фирменный бланк, протянул все это Парнову.

– Вот, распишитесь. Мол, заказ выполнен и претензий не имею.

Парнов, плохо соображая, что делает, автоматически написал: «Претензий к выполнению не имею», поставил число и расписался.

Агент аккуратно свернул бланк и поднялся со скамейки.

– Честь имею, – козырнул он, как-то по-военному щелкнув каблуками, и Парнову показалось: что-то ехидное мелькнуло в его глазах. Что именно, он понять не успел, потому что агент, сделав шаг в сторону, как будто дематериализовался по мановению руки умелого фокусника.

Посидев еще несколько минут на скамейке, Парнов поднялся и пошел прочь, к концу бульвара, туда, где его ждала машина. Что ему делать с листочком, который все еще был зажат в его руке, он совершенно не представлял. Все это надо было серьезно обдумать.

Звонок вытащил Славу Воронцова из душа. Его юная жена в это время находилась в роддоме. Она должна была вот-вот подарить своему супругу дочку, поэтому Слава, как говорится, был на стреме. Звонок мог означать, что родители жены дозвонились до справочной роддома первыми и теперь спешили сообщить радостную новость любезному зятю.

Шлепая босиком по полу, нагретому косыми лучами падающего из окна солнца, и роняя после себя крупные капли воды, Слава поднял трубку. Голос в ней был незнакомый, мужской. Звонивший представился редактором неизвестной экономической газеты, сказал, что у него есть предложения для господина Воронцова и он хотел бы немедленно встретиться по этому поводу.

– Прямо сейчас, – сказал мужчина. – Я могу заехать за вами на машине.

– Сейчас не могу, – замялся Слава. – Понимаете, у меня жена в роддоме, я должен сидеть на телефоне…

– Жена? Да что вы! Ну и как она там?

– Ну, как вам сказать, – смущенно отозвался Слава. Он не привык делиться своими семейными проблемами с посторонними. – Ничего вроде бы…

– Что ж, я буду волноваться вместе с вами, – патетически закончил мужчина.

Слава молча пожал плечами. Этого от незнакомого абонента никто не требовал.

Они договорились встретиться завтра, в половине третьего в скверике возле Киевского вокзала, где в двух шагах ходьбы находилась редакция «Зари экономики».

Только после того как Воронцов положил трубку и прошлепал в душ домываться, он сообразил, кто это был.

– Вот балбес, – обругал он себя и тут же стал лихорадочно анализировать, что он мог сказать неправильно, не по сценарию. Вроде бы все выходило более-менее прилично. – Не надо было говорить, что Милка в роддоме, – поздновато сообразил он. – Расчувствуется старик… Будет в дедушки набиваться… Еще звонить станет, а Мила вернется, узнает обо всем, будут ненужные осложнения… Ладно, что-нибудь совру, – решил Слава, энергично намыливая под мышками и набирая в рот противной воды из душа.

Внутри копошился противный трусливый червяк, который твердил ему, канюча: «На черта ты в это ввязался, дурак, что у тебя, своих проблем мало…»

В тот же вечер у него родилась девочка, рост пятьдесят четыре сантиметра, весом три с половиной килограмма.

«Большая, вся в меня», – расчувствовавшись, прослезился Парнов, когда узнал об этом.

Он обзвонил все роддома в Краснопресненском районе, выяснил, где лежит Людмила Воронцова, и теперь взволнованно бродил по своему рабочему кабинету, размышляя о том, что сегодня он стал одновременно и отцом, и дедушкой, – надо же, бывают в жизни удивительные совпадения!

Домой идти ему совершенно не хотелось. Кристина поймет по его взволнованному лицу, что что-то случилось, и станет приставать с расспросами. Целый вечер Алексей Михайлович мерил шагами свой кабинет, то и дело смаргивая набежавшую на ресницы слезу. Ему казалось, что начиналась новая жизнь, полная смысла и значения. Однако некто более сильный уже решил, каким будет его конец.

Глава 20

Тихо скрипели колеса инвалидной коляски, блестели спицы, пуская по траве солнечных пугливых зайчиков, шелестел гравий дорожек под осторожными шагами гуляющих. Даже некрасивое лицо Раисы Александровны в этот превосходный летний денек выглядело почти симпатичным, глаза ее светились особым внутренним светом, и улыбка ее была не той приклеенной, которая появляется перед фотообъективом, когда фотограф просит сказать «чиз», а искренняя и радостная. Улыбка была вызвана последним отчетом об одном важном клиенте.

– Дела идут прекрасно, – начал Константин Вешнев, ближайший друг и помощник госпожи Резник, вышагивая рядом со своей директрисой вдоль тенистой аллеи канадских кленов. – Фирма процветает, клиенты валят валом, мы вынуждены все чаще отказывать, ссылаясь на нехватку сотрудников. Появились даже иностранцы. Контингент, конечно, сложный, что и говорить, привыкли к качественному сервису, приходится тщательно прорабатывать договора на обслуживание. Кто бы мог подумать еще четыре года назад, что мы так быстро и так широко развернемся…

– Рано еще почивать на лаврах, – заметил голос с хрипотцой, на свежем воздухе звучавший непривычно тихо. – Вот Губкина чуть не потеряли, со Стеценко неизвестно что происходит… Да и Батырин, боюсь, тоже найдет повод для недовольства. Знаю я этих политиков, народ капризный, избалованный, склочный, хлебом его не корми, дай повозмущаться. Он оплатил счет?

– Батырин?.. Да, оплатил. Точнее, не он, а его партия, ПНЕ. Оплатили безоговорочно. Что ни говори, подарок шефу на юбилей – это святое.

– Что сам юбиляр?

– Вполне доволен, за малым исключением…

– Что еще такое?

– Очень волновался насчет СПИДа. Африка, говорил, антисанитария, отсутствие средств гигиены…

– Однако никто же его не заставлял сразу с тремя африканскими женами жить, – заметила Раиса Александровна. – Надо было до того бояться, а не после.

– Ну, в общем, я переслал ему по факсу справки о прививках и результаты анализов на ВИЧ-инфекцию всего племени, и он остался удовлетворен. Спрашивал, нельзя ли ему полюбившуюся жену Ньяму выписать в Россию. Естественно, обещал оплатить все расходы плюс крупную сумму премиальных лично фирме. За внеплановую услугу.

– Ну и что ты ему ответил?

– Сказал, что Ньяму съели аборигены сразу после его отлета – чтобы не разрушать впечатления.

– А он? Поверил?

– Расстроился… Наверное, действительно очень понравилась девушка. Пожалел, что сразу ее с собой в вертолет не захватил.

Помолчали. В тишине стал слышнее оголтелый щебет птиц в густой кроне деревьев, далекий гул Ленинского проспекта сливался с шелестом ветра и хрустом гравия.

– Вот что, Костя, – первой нарушил молчание хрипловатый голос. – Я давно хотела с тобой поговорить…

Компаньон изобразил на своем лице максимум внимания.

– Знаешь, у меня достаточно денег. Много мне не надо… Мечтаю о тишине, спокойствии, о тихом домике с камином и с верандой, увитой диким виноградом и хмелем где-нибудь на берегу спокойной величавой реки. Мечтаю завести собаку или кошку – чтобы приходили ко мне в комнату, когда им вздумается, и уходили через окно прямо в сад… Мечтаю болтать с соседями по вечерам, обсуждая цены на муку и колбасу, виды на урожай капусты… Короче, я устала, я хочу отойти от дел…

Вешнев принялся было горячо возмущаться, уверять директрису, что невозможно вот так, с бухты-барахты бросить процветающую фирму, прекрасный коллектив, живущий только работой, но узкая рука предупредительно поднялась в воздух, и поток слов затих.

– Я все это знаю. Я не собираюсь закрывать фирму, лишь хочу передать ее в надежные руки…

Лицо Вешнева напряглось.

– …В твои руки, – прозвучало окончание фразы, и пытливые глаза пристально уставились в лицо Вешнева, наполовину закрытое темными очками.

– Какая честь… – пробормотал компаньон, не зная, как реагировать на слова директрисы. В голове его барахталась одна крамольная мысль: а что, если это проверка на вшивость?

– По человеку и честь, – спокойно произнес голос с хрипотцой, и коляска остановилась в тени раскидистого дерева, бросавшего резную тень на желтоватое костистое лицо. – Дай договорить… Ты не хуже меня знаешь дело. Многое понимаешь даже лучше меня. Буквально спас фирму в деле с Губкиным… Я этого не забуду. Однако без некоторых условий фирму, естественно, я тебе не отдам, не надейся. А условия очень и очень непростые…

– Какие условия?

– Во-первых, сохранить «Нескучный сад» в том виде и в том составе, в каком он существует сейчас, – я вовсе не хочу, чтобы самое большое и самое удачное дело моей жизни пошло прахом, как только я перестану переступать, точнее, переезжать, – иронически усмехнулись бесцветные губы, кивая на коляску и на ноги, даже в июльскую теплынь прикрытые толстым пледом, – порог этого особняка.

– Это понятно, – кивнул Вешнев.

– Во-вторых, ты должен навещать меня хотя бы раз в три месяца, поболтать о том о сем, чтобы я не совсем закисла в своей глуши… Видишь, я хочу сохранить твою дружбу, хотя впредь не смогу ее оплачивать…

– Обязательно, Раиса Александровна, да я… – начал было Вешнев.

– Не говори гоп… – немного устало прозвучал голос. – И третий пункт нашего неофициального договора, который волнует меня больше всего… Я хочу заполучить одного знакомого тебе клиента и с твоей помощью сделать ему такой сценарий, который бы он до конца жизни не забыл. Считай, что это мой бзик, начало шизофрении, острый приступ старческого маразма или необратимые последствия климакса – мне все равно. Короче, я так хочу!..

– Хорошо, – слегка дернул плечом Вешнев, что выражало у него крайнюю степень недоумения. – Что я должен делать?

– Ничего, пока ничего. Пока только думать, как нам его заполучить. Только думать.

Солнце внезапно зашло за тучку, и сразу повеяло свежестью, дождем, запахом реки.

– Могу я задать вопрос? – нарушил молчание Вешнев.

– Да, можешь. Но нужен ли этот вопрос, если ты и так знаешь на него ответ?

Тогда он полувопросительно-полуутвердительно произнес:

– Это муж клиентки 67 ФВ!

– Кажется, будет ливень, – озабоченно пробормотала женщина под пледом, поглядывая на жемчужное небо над головой. – И я забыла свою трубку в кабинете…

Коляска, нещадно скрипя колесами на крупных камнях, развернулась и, сверкая спицами, медленно покатилась к особняку, смутно белевшему среди изумрудной листвы. На разгоряченную солнцем землю упали первые крупные капли дождя.

Они встретились в сквере возле Киевского вокзала, как и договаривались. Оба пришли на встречу, как говорится, в растрепанных чувствах, хотя причины «растрепанности» были совершенно разные.

Слава Воронцов был смущен оттого, что ему приходилось обманывать этого немолодого, благообразного человека, очевидно испытывавшего к нему лучшие чувства, чувства, которых он ничем не заслужил. Немного ободряла мысль, что он совершает этот обман во благо самого же человека, а это, как ни крути, цель весьма благородная и достойная. Ложь во спасение – вот, кажется, как это называется.

Парнов также испытывал волнующие чувства, правда, по другой причине. Он был смущен тем, что не знал, какими словами и в какой форме сообщить симпатичному юноше, который стоит перед ним, что он является его отцом и готов сделать для него все на свете и даже намного больше. Он боялся закономерного вопроса своего обретенного отпрыска – «почему», но надеялся на пресловутый «голос крови», ведь на него авторитетно ссылаются все семейные романы.

Он смотрел на молодого человека с соломенного цвета шевелюрой, которую по-свойски ворошил ветер, на розоватое от смущения лицо, спортивную фигуру, широкие плечи, узкие бедра и был доволен – сынок не подкачал. Такой же красавец, каким был и он в молодости. И даже лучше, намного лучше…

– Я не насчет работы, я вас обманул, – с места в карьер ринулся Алексей Михайлович. – Может быть, нам лучше на «ты», все-таки как-то… Лучше на «ты», а?

Воронцов молча пожал плечами. Он то и дело выразительно посматривал на часы, давая понять, что время обеденного перерыва у него ограничено.

– Я знал твою маму в молодости и вот решил встретиться… Как, кстати, она?

– Ее нет, – лаконично ответил Слава, и непонятно было, что подразумевалось под этим «ее нет», – то ли, что ее здесь нет, то ли, что она умерла.

Парнов с искусственной печалью кивнул:

– А как жена, как дочка?

– Нормально.

– Поздравляю тебя с отцовством. Не рано ли только, а? Ведь я в твои годы…

– Нормально, – сухо ответил Воронцов.

– А, ну да… Ладно, лучше раньше, чем никогда, как говорится. – Короткий смешок прикрыл натянутость и катастрофическое смущение новоявленного папаши. – Когда из роддома будешь забирать?

– Когда разрешат.

– Ты знаешь, я могу помочь, машиной там, деньгами… Если что нужно купить… Не стесняйся, Вячеслав, говори, что нужно.

– Спасибо, у нас все есть, – отказался Слава.

Они замолчали. Воронцов напряженно подергивал носком ботинка, чтобы снять нервное напряжение, «отец» вертел в руках автоматическую ручку.

– Ты, наверное, думаешь, Вячеслав, – осторожно прервал молчание Парнов, – чего этот тип пристает…

– Что-то вроде того…

– Ты же ничего не знаешь… Я был близко знаком с твоей мамой в молодости… Кстати, как она? Ах да, ты говорил… Ну вот… Теперь у меня есть свое дело, я, можно сказать, уверенно стою на этой земле и мог бы помочь своему… Э-э-э… – Парнов замялся.

Они снова замолчали. Слава взглянул на часы. Эта мука продлится еще минимум десять минут, а потом он со спокойной совестью может слинять на работу – просьба Раисы Александровны будет выполнена. Скорей бы все это кончилось! Ну и работка у этих ребят из фирмы «Нескучный сад», не позавидуешь. Ерзай тут, как мышь под метлой, выкручивайся…

– Я мог бы устроить тебя на престижную работу, помочь материально.

– Зачем? – холодно прервал его Слава. – У меня есть работа, я неплохо зарабатываю. Вот, недавно телевизор купили… И кроме того, Людмилины родители помогают.

– Да разве ж это деньги! – взвился Парнов. – Да я мог бы тебя… Да я мог бы тебе!

– Не нужно.

Опять замолчали. Слава глянул на часы – три минуты. Да еще и бесконечные сорок пять секунд.

– Ну, короче, нет у меня больше сил скрывать, – как в омут головой ринулся Парнов. – Я твой отец. Я…

Слава взглянул на него с облегчением.

– Мой отец был летчик и погиб при испытаниях самолета, – выдал он заготовленную легенду.

– Нет, ты не знаешь… Тебе это сказала твоя мать, чтобы ты не чувствовал себя обделенным… Где она, кстати, сейчас? Ах да, я уже спрашивал… Она живет в Москве? На самом деле твой отец – я! И я, как видишь, жив… Просто, понимаешь, так сложилась жизнь и… Жизнь, сынок, это сложная штука, знаешь ли…

– Мне не нужен отец, – почти радостно произнес Слава, вставая и беря в руки свой потрепанный портфель с черновиками статей. – Я не нуждаюсь в новых родственниках.

– Но послушай, Слава…

– Извините, у меня заканчивается обед.

– Но ты не можешь вот так уйти! Ведь я твой отец!..

– Почему не могу? Вот я уже ухожу. – Воронцов сделал шаг в сторону от скамейки. – Вы же ушли когда-то от моей матери. Вот и я ухожу.

Слава понимал, что поступает с чужим человеком по-садистски жестоко, но именно такую жестокость прописала Парнову лечащий врач по фамилии Резник. Молодой человек размашисто зашагал, на ходу расслабляя узел галстука, – наконец-то это мучение закончилось. Вечером он позвонит Раисе Александровне и доложит, что ее задание выполнено.

Парнов остался сидеть на скамейке, будто у него отнялись ноги. Такого поворота разговора он не ожидал.

– Учтите, Слава, скорее всего, он так просто не сдастся, – предупредил голос с хрипотцой по телефону. – Будет за вами следить, звонить, преследовать. Этот человек не привык получать от ворот поворот. Запретный плод сладок. Будьте готовы!

И действительно, Парнов проявил настойчивость, редкую у папаш, внезапно ставших отцами. Он звонил Славе домой, предлагал встретиться, по-приятельски болтал с его женой Людмилой, докучая ей своим вниманием. Он подходил к ней во время прогулки во дворе, сюсюкал с ребенком, недоуменно таращившим на него свои мутно-синие младенческие глаза, короче, постепенно надоел всему молодому семейству хуже горькой редьки.

– Пойми, Славка, мучается же, – сердобольно говорила Мила. – Прямо места себе не находит…

– Раньше надо было мучиться, – раздраженно замечал Слава, утомленный ночным дежурством возле дочери и обилием пеленок с желто-зелеными пятнами в ванной. – Два десятка лет просвистел по свету, а теперь мучается…

– Смотри, отец все же твой…

– Да какой он отец! – взвился Слава как укушенный. – Да я его в первый раз вижу!

– И он тебя в первый… Но все-таки, если это твой отец и он тебя отыскал, что же в этом плохого, – удивлялась Мила. – Он мог бы помочь нам… Ты видел, какая у него машина? Наверное, он очень обеспечен… Он мог бы предложить тебе хорошую работу…

– А если бы он был гол, как церковная крыса? – запальчиво спрашивал Слава. – Если бы он был бомж и пришел бы к нам жить, а? Что бы ты тогда сказала?

– Это не аргумент, – парировала Людмила. – Он же не бомж. И не церковная крыса. Правда, мне он кажется слишком сладким, кажется, скоро совсем изойдет на патоку, но в общем-то вполне приличный человек.

– Да не отец он мне! – взмолился Слава. – Говорю тебе, не отец! Может быть, конечно, он отец, но не мой. Или мой, но не отец… Короче, отстань от меня со своим отцом, чего ты ко мне пристала!

– Это я-то к тебе пристала! – в свою очередь заводилась Мила. – Это твой отец ко мне пристал!

– А ты прекрати с ним болтать на улице!

– А зачем он подходит ко мне и спрашивает! Не могу же я молчать! Это невежливо!