Текст книги "Блондинки начинают и выигрывают"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

И опять же странно, чего это Кешу в Сыктывкар потянуло? И откуда у него там жена с детишками образовались, если в паспорте (и в том, и в другом) соответствующие страницы чистыми были, как только что вымытый пол. Иначе разве я бы с ним связалась? Только что разве по горячности своей к любви. Ох, отчаянная я ведь баба на это дело…

Чувствуешь, красавчик, а? То-то же… Меня ведь хлебом не корми, дай только возвышенных чувств и страстных томлений. А с моим Нисхатом Желгыбаевичем какая может быть любовь? Только картошка с селедкой, да и то не каждый день…

А ты что же, милый кавалер, Кешеньку моего найти хочешь?

А зачем он тебе?.. Да-а-а?..

Может, зайдешь в комнату чаю выпить или чего покрепче? Ах, да что же это мы все на пороге толчемся, как чужие люди?

Ой, а глазки-то у тебя какие зелененькие… Прямо как у моего Кешки. Очень я обожаю такие глазки у возвышенных мужчин…

Уже уходишь? Ну ты заходи, не забывай… Я гостям завсегда рада. Муж? Его все равно целыми днями дома нет. И ночами тоже. И вообще я женщина свободных взглядов на любовь.

Да бес с ним, с этим паршивцем Кешкой… Захочу, сто таких заведу, стоит только свистнуть. Захочу – тебя окручу, моргнуть не успеешь.

Ой, что ж ты так быстро уходишь? Испугался, что ли?

Ха-ха-ха-ха! Испугался… Вот дурашка!

Глава 17

Проторить дорожку на просторы цивилизованного Запада оказалось не слишком сложно. В Интернете я отыскал рекламу нескольких надежных банков, твердо охраняющих тайну незаконно нажитых денег. Это были крупные банковские центры, такие, как Швейцария, Люксембург, Лихтенштейн, Австрия, Андорра, Джерси, Гернси, Гибралтар и остров Мэн.

Кипр в качестве конечного пункта денежной цепочки мы с Галиной Валерьевной отвергли после некоторых раздумий. Умнейшие люди не советовали держать крупные суммы в банках Кипра. Слишком уж это было рискованно. Но в то же время этот теплый остров был неоценим в качестве перевалочной базы для больших и не очень чистых капиталов.

Далее я написал письма в несколько авторитетных, однако не слишком знаменитых банков с просьбой выслать условия открытия счета на секретарский анонимный адрес (пришлось заплатить триста долларов за сохранение тайны!). Больше жизни следовало позаботиться о конфиденциальности переписки – в последнее время ходили стойкие слухи, что по требованию налоговой полиции почтовая служба не брезгует вскрывать конверты, если на них стоит адрес известного офшорного центра.

Почему были выбраны не слишком известные банки? Часто бывает, что старый респектабельный банк выкупается мошенниками, и тогда сохранность ваших средств уже никто не сможет гарантировать. Порой правительство страны может прибрать к рукам лакомый банк – тогда плакали ваши денежки! О какой тайне может идти речь, когда имеешь дело с алчными политиканами?..

Все письма на Запад я подписал как Джон Донн. Они были отпечатаны на компьютере, поскольку клерки, как правило, игнорируют корреспонденцию, написанную от руки. И потом, почерк – это улика, это ниточка, ведущая ко мне. А я очень старательно обрывал любые идущие ко мне ниточки…

Вскоре по почте прислали бланки заявлений на открытие счета. Толстопузые банкиры мечтали видеть уважаемого господина Джона Донна в числе своих клиентов! Все клялись и божились, обещая сохранить тайну вклада. Но, правда, при этом некоторые отчего-то желали знать, женат ли я, сколько детей имею и какая кличка у моего домашнего животного. С такими любопытными я распрощался безоговорочно. Какая может быть секретность при таком неуемном любопытстве?

Наконец банк был избран, и я, обрадованно потирая руки, отослал заполненный бланк заявления на открытие вклада.

Однако радоваться было рано. Бдительные банкиры заподозрили во мне представителя ужасной русской мафии, которая только и мечтает дискредитировать их честное имя своими грязными махинациями, и потому потребовали весомых рекомендаций.

Я нашел самый маленький, самый дохленьких банчишко в Москве, который, того и гляди, грозил развалиться, поджимаемый акулистыми конкурентами, открыл там счет, куда положил тысячу долларов сроком на три месяца. Менеджер при этом расцвел, как майская роза, и безропотно выдал мне справку на английском языке следующего содержания: «Уважаемый господин Рыбасов является нашим клиентом в течение периода с 1980-го по 2002 год, и мы его вам рекомендуем». Подпись, красивая печать, дата.

Итак, счет за границей открыт. Это был первый шаг к будущей финансовой независимости и к будущему успеху.

Я искренне благодарен Галине Валерьевне за то, что она помогла мне совершить этот шаг. Святая женщина! Право слово, святая!

– Что это? – Иришка молниеносно выхватила из моего раскрытого портфеля кипу бланков, украшенных витиеватыми геральдическими знаками.

– Это важные бумаги, – строго заметил я, – положи, пожалуйста, на место.

– «Интернешнл коммерсиал банк», Лимассол, Файненшиал-стрит… А что такое «Twin account»?

– Ничего страшного, – только и нашелся ответить я.

Совершенно не собирался посвящать жену в свои планы, но она обостренным женским чутьем, как всегда, пронюхала о них раньше, чем я сумел упрятать концы в воду. Ну, ничего страшного, все равно не сообразит, что к чему. Это же не статья в журнале «Как привязать к себе возлюбленного на веки вечные», это сложнее.

– Так-с, «twin» – это «двойной», – начала рассуждать вслух Иришка, – a «twin account», стало быть, двойной… Что? Счет? Да?

– Нет, не счет. Так просто, бумаги по работе. – В глаза ей я старался не смотреть.

– Ваша контора работает с Кипром? С каких это пор?

– С недавних. Слушай, положи бумаги на место! – наконец рявкнул я. – И вообще, слышала про три «К» – «киндер, кюхе, кирхен»? Я ведь не спрашиваю, как ты варишь борщ…

– А я расскажу, если спросишь! – Нижняя губа жалобно задрожала, в глазах набухли выпуклые слезы, готовые вот-вот пролиться затяжным дождем.

– Нет, спасибо. Пусть это останется твоим профессиональным секретом.

Я уже стоял в дверях в обнимку с портфелем, когда услышал первый требовательный всхлип. Ну, началось…

Список претензий ко мне, накопленных за последнее время, был угрожающе длинен. В менее гуманных государствах за некоторые из них провинившегося ожидала бы смертная казнь.

– Ты такой грубый, такой невнимательный… Ты все время на работе, а я целыми днями дома одна, с детьми. Ты говоришь, что работаешь, а когда я звоню вечером – в кабинете тебя нет. И потом твоя секретарша, она так со мной разговаривает… Скажи честно, у тебя кто-то есть?

– Никого у меня нет! Вот глупости! – сердито фыркнул я. – Я же тебе объяснял, что у меня море дел. На меня взвалили контроль за счетами… – Я скосил глаза на бланк. – На Кипре. И потом этот Кеша, он отнимает уйму времени…

Иришка разрыдалась в полный голос, совершенно не боясь разбудить детей.

– Ну вот, еще какого-то Кешу себе придумал… – завывая, как ветер зимой, врывающийся в щели ставен, прорыдала она. – Может быть, это вовсе никакой не Кеша, а какая-нибудь Стеша…

– Послушай, – сдержанно-яростно предложил я, – давай перенесем выяснение отношений на более удобное время. Я опаздываю.

– А-а-а, опа-аздываешь… Значит, у тебя действительно кто-то есть! А что за женский голос, который вчера требовал тебя к телефону? Опять это твой придуманный Кеша? – неожиданно спокойно и рассудительно спросила Иришка. – Что-то я перестаю верить в его существование.

– Кеша – это Кеша, – разозлился я, глядя на часы. Все, окончательно опоздал. – Но если ты так горишь желанием познакомиться с ним, изволь, я устрою.

– Когда? – встрепенулась Иришка.

– Когда хочешь. Да хоть сегодня вечером.

Мир был восстановлен. Мысли жены завертелись в практической плоскости.

– Тогда приготовлю сегодня лобио. Ты не знаешь, ему понравится лобио?

– Не знаю, – прокричал я, уже убегая.

– Обязательно понравится, – задумчиво проговорила Иришка сама себе.

Странная уверенность!

В приемной детективного агентства «Острый глаз», темной неуютной комнатке, в которой незримо витал дух опасности и чудовищных тайн, было накурено хоть топор вешай. Моложавый юноша лет сорока, носивший на себе несмываемое клеймо милицейского прошлого, вопросительно уставился на меня из-под толстых роговых очков, одно стекло которых изящно треснуло. Цветастый галстук разгульного фасона, красовавшийся поверх рубашки с отчетливыми пятнами не то крови, не то кетчупа, неутомимо душил юношу своей шелковой петлей, отчего его владелец изредка хватался обеими руками за горло, как будто мечтал добровольно уйти из жизни.

– Чем могу помочь? – Американская улыбка в шестьдесят четыре зуба была побеждена удушающим действием галстука и постепенно сошла на нет.

– Я записан на прием. К какому-то Арсеньеву.

– Не к какому-то, а к самому Пал Григоричу… Это наш специалист по розыску, – кивнул мученик галстука. – Если бы вы знали, сколько людей удалось ему отыскать…

– Мне много не надо, – усмехнулся я, – мне и одного хватит.

– Одну минуту! – Страстотерпец от галстука вновь схватился за горло и выбежал из холла с такой решимостью, будто не желал возвращаться более обратно.

Вместо него вскоре появился угрюмый тип, голову которого венчала блюдцеобразная лысина, изящно декорированная по краям грязноватым венчиком пепельных волос.

– Очень приятно, рад, что вы обратились именно к нам, – буркнул он мрачно. Его тон составлял разительный контраст с радушным смыслом его слов. – Я Пал Григорич, – добавил он, ожидающе глядя на меня, точно предвкушал бурные аплодисменты, овации, крики «бис» и «браво». Но не дождавшись, плюхнулся в продавленное кресло, некогда сиявшее кожзаменительными боками, а теперь тусклое и потертое, и брюзгливо произнес: – Вот вы сказали по телефону, что вам нужно найти родственника в Сыктывкаре. Возможно, придется командировать сотрудника для проведения оперативных мероприятий на месте. Вы готовы оплатить дорогу и суточные?

– Если бы командировка была в Сочи или в Крым, я подумал бы. А в Сыктывкар, в разгаре зимы… С дорогой душой!

– Фотография у вас есть? Вашего родственника.

Из бумажника появился снимок Кеши, сделанный с близкого расстояния обыкновенной мыльницей.

Угрюмый тип скосил нелюбопытный взгляд.

– И что вы хотите узнать? Местонахождение?

– Местонахождение его в данный момент очень хорошо мне известно. Меня интересует другое… Понимаете, этот человек – мой брат. Сводный брат, – предусмотрительно добавил я. – Его зовут Иннокентий Иванович Стрельцов. Место рождения точно неизвестно, год рождения – тоже неизвестен. Возможно, обитал какое-то время в Сыктывкаре, возможно, был осужден и отбывал наказание…

– Вам неизвестен год рождения брата? – Вздернутая на полмиллиметра бровь свидетельствовала о крайнем удивлении.

– Ну, знаете, как это бывает… Семейные дрязги, ссора, развод, внезапный отъезд… Скомканная записка на столе: «Уехал навсегда, не ищи». Слезы матери, колючая щека отца и так далее… Меня интересует, что делал мой братец все эти годы. Был ли судим и за что. Есть ли семья, дети. Понимаете, я собираюсь ввести его в свой бизнес, поэтому важно знать, не заявятся ли в один прекрасный момент ко мне дружки, желающие посчитаться, или какая-нибудь дама в слезах с пищащим свертком на руках и с выводком сопливых ребятишек. Обычные меры предосторожности. Доверяй, как говорится, но проверяй.

Угрюмый кивнул и спрятал фотографию во внутренний карман пиджака.

– Все понял. Желаете и на наркотики проверить?

– Пожалуйста.

Несомненно, сыщик трогательной семейной истории ни на секунду не поверил. Но меня это не волновало. В конце концов, я деньги плачу, пусть ищет.

Мне совсем не улыбалось в тот момент, когда я в упоении своей новой жизнью буду щебетать и смеяться от счастья, вкушая блаженство долгожданной свободы, чтобы в дверь внезапно постучались угрюмые типы с предусмотрительно засунутыми в карман кулаками и сурово произнесли, глядя в какие-нибудь бумаги: «Стрельцов? Иннокентий Иванович? Пройдемте, вот ордер на ваш арест». А там что-нибудь серьезное – не то убийство буфетчицы на золотых приисках, не то ограбление инкассатора в каком-нибудь девяносто-лохматом году. Или, и того лучше, заявятся татуированные до синевы ребята с набыченными лбами и вороватыми быстрыми взглядами бывалых урок и поставят «на ножи» за какую-нибудь мелкую лагерную провинность. Даже потенциальная супружница, с воющими от голода детьми от разных отцов многодетная мать, не так пугала меня, как эти немногословные мужчины с плохими зубами и хорошими заточками в карманах…

Записав координаты для связи, угрюмый удалился, а на смену ему, держась руками за горло, вновь выбежал владелец галстука. Он быстро состряпал договор и проворно вписал в квитанцию причитающуюся с меня сумму. Услышав ее размер, я немного погрустнел, но расстался с деньгами без звука.

Ох, тщета всего земного, ох, суета сует… Скоро даже за право сделать шаг по земле с нас будут драть деньги. За какие-то сведения из жизни мелкого попрошайки приходится отдать почти пятьсот долларов! И это только задаток! Ну и дорого же обходится мне моя идея! Приходится только тем утешаться, что спокойствие и уверенность в завтрашнем дне куда дороже каких-то паршивых денег. В тот момент мне действительно казалось, что я покупаю себе вожделенное спокойствие.

На самом деле я давно отдал его за бесценок.

– Что ж ты, милый мой, не заглядывал ко мне столько времени? Я уж извелась здесь одна без культурного общества. Мне ж и поговорить не с кем о высоких материях. Только когда, бывает, ругательное письмо в газету напишу, так и полегчает немного. А то даже поделиться не с кем. И поскандалить тоже. Что, соседи? Соседи… Только «здрасте, Варвара Ферапонтовна» да «до свидания». И то не все. Только те, которые меня боятся. Прямо не люди, а говорящие манекены!

А ты что же? Как посмотрю я на тебя, аж жалость берет. Очень уж ты неказистый какой. Обтерханный. И бледность в тебе такая нездоровая, и пальтишко худое, и волосенки-то вон какие облезлые, будто лишай у собачки. Али не кормит тебя жена? Говоришь, жена к другому сбежала? Нехорошо это, неприятно…

Ой, бедненький мой, ну проходи, проходи, я тебя хоть чаем напою. Садись на тубареточку, отдохни. А я пока на пальтишке тебе пуговичку пришью. У меня есть как раз такая, желтая, с ободком.

Только ты уж нитку в иголку мне вдень. Очень слаба на глаза в последнее время стала. То по телевизору Пугачеву спутаю с Киркоровым, то нашего президента с чужим. Давеча грех такой был, с китайцем спутала его, родимого. Смотрю – рост один и внешность вроде тоже как похожа. И костюмчик такой серенький, рубашка… Смутило это меня крепко.

Только пригляделась – не, шалишь! Наш-то орел орлом, выправка гусарская, грудь колесом, спина тоже… Глаза как вулкан, так жаром и пышут, нос размером с телебашню. Куда против него китайцу! Не тот фасон. Не та форма. Опять же нет в нем душевности такой. Даже по-русски и то с трудом кумекает, не то что наш. Смотрю на него, на нашего красавца, и думаю: вот с кем бы по душам на старости лет побалакать. Я бы уж ему всю подноготную нашего дома обсказала! И кто окурки за батарею в подъезде бросает, и кто на нетрудовые доходы живет, и кто дурное против общества замышляет. Я ведь все про всех знаю!

А ты что же, голубчик мой, все по квартирам ходишь? Ну ходи, ходи. И много тебе за это платят? Пока ничего? Да, не уважают вашего брата в нашей стране, что и говорить. Если на месяц перевести, сколько ж это получится? Шиш с маслом!

Да помню я, помню, что ты в прошлый раз у меня спрашивал, не трандычи… Я ж три ночи не спала после твоего ухода, все думала, как тебе помочь. Все подозрительные случаи в нашем доме перебирала один к одному, как рисовую крупу, зернышко по зернышку. И что ты думаешь – нашла! Вспомнила! И то ведь в нашем подъезде говорят: у Варвары Ферапонтовны память такая, что на половину страны хватит. Помню даже, что еще при царе Горохе приключилось. Ну, на твоего подопечного у меня тоже кой-какой компромат имеется. Я ведь, друг мой, еще в достопамятные времена, когда пионервожатой в школе служила…

Не перебивай, а то собьюсь с наезженной колеи. Да так собьюсь, что второй раз на рассказ ты меня не выведешь. Потому как хоть и имеется у меня ясность мысли и последовательность в рассуждении, достойная государственного мужа, однако, милок, коли сойду с мысли, так второй раз ни за что на нее не попаду. Потому что психофизика у меня такая, даже врачи об том говорят.

Что я хотела тебе рассказать подозрительное… А, вспомнила. Во-первых, Рыбасов твой из дому иногда черным ходом уходит. В нашем доме-то два входа, коли не знаешь. Так вот, он норовил все через черный из дому удрать, как слесарь какой. Подозрительно? Очень! Вот и запиши себе этот факт на бумажку для памяти.

Второе: один раз напился до бесчувствия, так что еле на своем драндулете во двор заехал. Жена его потом волоком домой тащила. Это для твоей милиции тоже очень подходящий факт. По этому факту его можно запросто заарестовать за пьянство за рулем, когда потребуется. Записал?

Потом еще что… Еще одна странная у нас однажды с ним встреча вышла. Летом еще. Погода была, сказать тебе… Ничего погода была, приемлемая. С утра вроде как дождило, такая туманная серость в воздухе образовалась, а потом ветром обдуло и развиднелось…

Я, дружок, не люблю такую утомительную серость, честно признаюсь. У меня от нее ломота по всему телу идет, будто кто заместо белья меня выкручивает, а в коленках, вот там, ноет… А потом еще за грудиной что-то бухает гулко, будто сердцу тяжело ворочаться. И такое томление нападает, и слабость… Я, дружочек мой, в такую погоду на улицу не стремлюсь, хотя и скучно мне дома в одиночестве колготиться… Говорила я уже врачу участковому: пропиши мне, доченька, какие-нибудь капельки для поднятия жизненного тонуса. А она мне отвечает: никаких вам капелек, бабушка, не надо, вам только больше на воздухе быть надо и чтоб непременно в компании. Тогда, значит, томление духа само собой и рассосется. Да куда ей знать, желтоглазой. Молодая еще, после института всего лет двадцать участковой работает, ничего в нашей пенсионной жизни не понимает.

Ну вот, опять перебил! О чем бишь я… Ах да, вспомнила. Про погоду, да… Погода была такая не то чтоб очень уж замечательная. Скажем так, в высшей степени средняя погода была. Хоть и не жарко. Я даже плащик под пальто вздела. Теперь, друг мой, совсем не такие погоды, как прежде. Градусы у нее не те. Раньше когда скажут по радио «двадцать градусов», так и жарко, хоть кожу сымай. Я девчонкой была, помню, в одном платьишке до глубокой осени бегала. А теперь кутаешься, кутаешься – все одно до костей пробирает. Я так думаю, это потому, милок, что градусы теперь совсем другие пошли. Называются так же, но на поверку выходит совсем другое. Куда меньше, чем раньше было.

Так вот, посидела я на скамеечке, потом авоську в руки и собралась домой. С кем бы мне в подъезд войти, думаю, чтоб не скучно было в лифте стоять. А тут глядь – он идет. Собственной персоной! И так насвистывает легкомысленно, будто у него настроение хорошее, будто погода его полностью устраивает. Смотрю: ба-а, когда это только успел усы отрастить? Жидкая такая щеточка у него под носом виднеется, будто краской помазано. Не усы, а срамота одна. Попался, думаю, голубчик! Я буду не я, коль тебя не разговорю.

Бегит он мимо меня, аж копыта звенят, а я его – цоп за руку! Сынок, прошу-умоляю, помоги на этаж подняться. Что-то ноги не ходят, и в пояснице такая тяжесть, будто кто каменюк туда накидал. Извольте, отвечает со всей любезностью, позвольте вашу сумочку в целях помощи в руку принять.

Ну, уцепилась я за его локоть, идем, ковыляем потихоньку. Молчать неудобно, однако.

– Какая у вас жена, – говорю, – замечательная, такая миленькая дамочка, только больно уж неказистая на вид и красится совсем чересчур.

Он только кивает и волочит меня за собой, как говорил блаженной памяти портной Циперович, «як може швыдче».

– А какие у вас детки воспитанные, – восхищаюсь. – Даже редко когда в подъезде на пол плюнут, не то что там в углу напакостить или окно разбить – это ни-ни.

Входим в подъезд. Ба, удача-то какая: лифт встал. Меня это лично не особо удивило. В нашей стране, мил-друг, не то что лифты стоят, скоро вся жизнь встанет, а не то вообще вспять побежит, как упрямая коняка. Хотя за президента я ничего не говорю. Я против него лично ничего не имею. Он, кормилец, все за нас думает, размышляет, некогда ему при таком бурном раздумье за порядком уследить. Все он за нас, сердешный, радеет.

– Придется уж пешком, – говорю своему кавалеру.

Тот только молча вздыхает, и тоска у него такая на лице проступает, как будто ему промывание желудка напополам с клизмой сделали.

Подымаемся потихоньку. Я по пути заодно свитерок его ощупала. Ничего свитерок, подходящий. Чистая шерсть и смотрится так по-модному, вроде как свалявшаяся подстилка. Уже хотела спросить, почем брали, но передумала. Ботинки смотрю – тоже ничего. Видно, что дорогие. Рыжие такие, и вроде как седина поверх них пущена.

– А что же, – говорю, – вы с супругой к соседям не заходите? – интересуюсь. – Чайку бы попили, про погоду поговорили. И вам, молодым, польза, и мне, старухе отсталой, радость.

– Непременно как-нибудь зайдем. С супругой, – кивает он и волочит меня по ступеням все быстрее, так что я даже вполне натурально уже начинаю задыхаться.

– А что это вы, – спрашиваю дальше, – в рабочий день так рано домой идете? Работы, что ли, мало у вас?

– На обед, – оправдывается, – иду. Обеденное время сейчас.

А какой обед, спрашивается, когда на часах еще одиннадцати нет, а жена его раньше часа дня с постели вообще не поднимается. Это мне доподлинно все известно, потому что в это время я моцион, как обычно, совершаю и наблюдать могу, когда в их спальне шторы раздергиваются.

– А что ж вы, – интересуюсь, – нынче не на своем автомобиле, а пеши, как рядовой житель столичной области?

– Машина сломалась, – отвечает, глазом не моргнув. – В ремонте сейчас.

Поднялись мы, наконец, на этаж, всучил он мне обратно мою авоську и ка-ак сиганет через ступеньку наверх. Будто я ему хвост отдавила.

Но я тоже не дура! Пока он в дверь звонил, на цыпочках поднялась на пролет выше и смотрю.

Дверь отворилась, и она, жена его, как лебедь белая, кинулась ему на шею, точно они все последние десять лет ни разу не виделись.

«С ума сошел!» – только и воскликнула. С одной стороны, вроде как радостно это у нее прозвучало, а с другой – будто с тревожным испугом.

С какой стати, спрашивается, ей на него кидаться, как бешеной, если только вчера на памяти моей они скандалили на кухне, уж не знаю, по какому поводу. Очень уж в нашем доме перегородки толстые и слышимость никудышная. Ухом к стене даже не прикладывайся, одно только разберешь: он ей так басом: «бу-бу-бу», она ему в ответ так тоненько: «бе-бе-бе». Никакого интереса!

Посмотрела я на все это. Очень интересная история, думаю. Прям-таки мексиканские страсти в нашем доме происходят. Только этот сценарий мне доподлинно известен: сегодня на шею друг другу кидаются – значит, завтра станут друг дружке морды бить.

Я даже на лестнице столбом застыла. Очень любопытно, думаю: и время неурочное, и страсть, выходящая за рамки приличий. Где это видано, чтобы мужние жены так перед супругами своими трепетали. Коли бы любовник был, так уж понятно, дело известное. А то законный супруг… Просто дикость!

Поразмышляла я еще немного. Послушала, под дверью покрутилась – напрасно. Затаились, гады.

Ну, потом я обедала. Потом посмотрела четыреста пятьдесят вторую серию не помню чего. Помню только, что в ней Люсия сообщает Родриго, что ее ребенок не его, а дона Карлоса. А дон Карлос отвечает ей, что ребенок не ее, а Марии Эстерситы. А Мария Эстерсита говорит, что ребенок не ее, а дона Педро, а дон Педро утверждает, что детей у него вообще не может быть, потому что на самом деле он не дон Педро, а донья Педрита…

Ну вот, опять перебил! Да что у тебя за манера такая, непочтительность к старшим проявлять? А еще очки надел… Забери свою пальтишку, пришила уж пуговицу-то. Перебивать он будет…

Ладно, ладно, доскажу, чего там… Мне ж самой любопытно, что ты по этому поводу скажешь. Так вот, после обеда сижу я у окна, ветром дышу. После обеда тогда солнышко выглянуло, да только выходить я не стала, потому что ветер. А когда ветер, у меня так стреляет в пояснице, что сразу сердце начинает перебиваться и одышка принимается. И такая боль при этом в голове разыгрывается, что хоть волком вой.

Сижу я у окошка, изучаю сверху прохожих. Смотрю – машина у подъезда останавливается. Из нее личность выходит доподлинно мне знакомая. Та самая, оказывается, личность, которая меня утром до квартиры сопровождала. Только рубашка на ней другая вместо свитера, и усы, издаля, конечно, трудно разглядеть, но тоже вроде их нет. И ботинки уже без седины.

– Здрасте, Александр Юрьевич, – кланяюсь ему со своего этажа, – никак наладили машину-то?

Он так странно на меня посмотрел, буркнул что-то под нос себе и быстренько в подъезд удрал, чтобы, значит, на интересном месте разговор оборвать. Вот и все, что было!

Ну, и что ты по этому поводу мыслишь? А я весь день тогда не спала и всю ночь тоже. Что же это, думаю, али мне привиделось, что он усы сбрил? Но кто ж среди бела дня усы бреет? И потом, машина… А если уж вспомнить, как она ему на шею кинулась, так вообще не по себе делается.

Ну и что ты думаешь? Ничего? Вот тебе и здрасте… Я ему такие ценные сведения сообщила, а он ничего подумать по этому поводу не имеет.

А я, между прочим, вот что решила. Всю их тайную интригу как есть раскрыла. Ну, слушай.

Этот господин Рыбасов, очевидно, был взят родителями своими (вечная им память, пусть земля им будет пухом) из какого-нибудь окраинного детского дома. Добрые люди, наверное, детей своих не имели и потому отважились взять на воспитание этого отчаянного оболтуса. Только не знали они, бедные, что в другом детском доме содержится его единокровный брат-близнец, еще в младенчестве разлученный со своим родственником и вскормленный черным хлебом на казенных харчах.

Воспитали эти добрые люди своего сыночка, выучили его на свою голову, подняли на ноги, а потом умерли, так и не успев узнать ужасной правды. А тут близнец и объявился. Он, наверное, долго не давал покоя органам опеки и попечительства, наверное, все искал какую-нибудь родню, чтобы к ней прислониться своей истерзанной грудью. И нашел, к прискорбию своему глубочайшему. И немедленно стал этого Рыбасова шантажировать и требовать равную долю в родительском наследстве, которая составляла в то время уже очень много миллионов песо. Тот, конечно, пошел в отказ, стал твердить, мол, «я один был у мамы сыночек», а единоутробного брата вовсе признать отказался.

И тогда бедный, но благородный брат дон Педро решил соблазнить его супругу, которая страдала каким-то заболеванием, которое очень угнетало ее привередливого супруга и лишало спокойного течения супружеской жизни. Болезнь эта грозилась свести ее в могилу в самое ближайшее время. Чем и объяснялся ее бледный вид и смурные повадки. Это уж как водится.

Итак, супруга его, донья Айрисия, обладая характером нежным и уступчивым, с радостью приняла своего бедного родственника и даже стала настаивать на выделении ему доли из наследства и просила подарить ему один из особняков на побережье. Но, поскольку муж запретил ей встречаться со своим потерянным и недавно обретенным братом, она устраивала с ним тайные свидания, где они и обговаривали свой коварный план по укрощению ее несговорчивого супруга. Однако дон Алехандро прознал про их тайный сговор и развенчал его в пять тысяч-не-помню-какой-серии.

А потом они сообща похитили дона Алехандро, брата дона Педро, и заперли его на загородной вилле в подвале, а сами совлеклись и стали обдумывать, как его порешить получше, чтоб наследство осталось в одних руках. Но дон Алехандро вырвался из страшного узилища с пистолетом в руках и внезапно явился на пороге, как карающий меч. Преступники повалились ему в ноги, прося помиловать, и, заливаясь крокодильими слезами, объяснили, что токмо корысти ради отважились на умертвление ненавистного дона Алехандро.

Суровый, но тоже очень благородный дон Алехандро, конечно, простил бы их, но тут еще, как на грех, небось выяснилось, что дети дона Алехандро, несовершеннолетний Паулито и юная Леонсия, вовсе не его дети, а дети его найденного брата. Но родились на свет Божий они еще до того, как этот самый братец объявился, и потому носят фамилию своего ненастоящего отца и любят его как отца родного, не подозревая, чьи дети они на самом деле.

А потом еще, кстати, оказалось, что благородные родители молодых людей на самом деле не умерли, а только запили по-черному и, потеряв все свое состояние, стали вести жизнь нищенскую, погрузившись по самое горлышко в объятия зеленого змия. Говорю я это потому, как отец ихний, господин преестественной внешности и уже в солидных летах, дон Юрасио де Рыбалья, иногда заходит к своему сыночку, дону Алехандро, и стучит кулаком в дверь, когда ему не открывают вовремя или никого нет дома. Тогда он грозится всех вывести на чистую воду, если немедленно не выдадут ему полтинник на бутылку. А мать ихняя, донья Анхелина, женщина ангельского характера и аналогичной внешности, недавно сгинула в трущобах от суровой болезни, обычной в капиталистическом обществе.

Чем закончился весь этот ужас, я тебе, мил-друг, не могу сказать, потому что досмотреть не имею возможности, поскольку доступ для зрения сильно ограничен из-за бронебойных дверей и отвратительной слышимости в доме. Да еще, касатик, здоровье мое, пошатнувшееся от разрушительного действия нынешних времен, тоже не позволяет мне погрузиться с полной силой в расследование. Лишь на милицию нашу, заступницу и вседержительницу, надеюсь всегда и уповаю. И на президента нашего, да святится имя его, да приидет царствие его, тоже. Да не позволит он совершиться беззаконию на земле и посодействует восстановлению справедливости на небесах…

Ой, что это? Вода? Нет, касатик, накапай-ка мне лучше валокордина капель сорок на сахарок. А то что-то больно уж я разволновалась. Очень уж мучает меня эта до слез трогательная история. Прямо сердце щемит, и вроде как дурным духом меня омаривает. А на голову словно обруч терновый вздели и сжимают тисками…

Ох, отлегло немного, кажись… И то правда, пойду-ка полежу… Сейчас врача вызову, давление померить…

Уходишь, сынок? Ты уж заглядывай, не забывай старуху. Я тебе непременно еще чего-нибудь интересного соображу.