Текст книги "Блондинки начинают и выигрывают"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Глава 12

Представьте себе, мой личный мозгоправ вздумал устроить за мной «наблюдение» по всей форме! По собственной инициативе и, что немаловажно, исключительно за свой собственный счет. Я не возражал. Его поведение полностью вписывалось в мои тайные планы, хотя и создавало массу дополнительных неудобств, в частности мешало нашим редким встречам с Кешей.

Я почувствовал слежку буквально на следующий день. Одно то, что слежка была обнаружена сразу, уже говорит о том, что ее вел непрофессионал.

Виктор следил за мной неумело, но отважно, самоотверженно выполняя свой врачебный долг. Обычно он поджидал меня в кафе напротив офиса, где располагается наша контора, или долговязо маячил за углом на пронизывающем ноябрьском ветру. Завидев мою фигуру на ступенях здания, он мчался наперерез через улицу, сталкиваясь со злобно шипевшими прохожими и не обращая внимания на визг машин. Метрах в пяти он испуганно тормозил, понимая, что приблизился слишком сильно и может быть замечен, и, нервно поблескивая стеклами толстых очков в позолоченной (самоварное золото) оправе, отскакивал в сторону, прятался за дерево или за фонарный столб, по-шпионски прикрывался газетой. Порой он терял меня из виду и растерянно кружился на месте, своим глупым видом поразительно напоминая котенка, гоняющегося за собственным хвостом.

Я подыгрывал ему изо всех сил, делая вид, что не вижу в упор. Мы гуляли по улицам (я – впереди, неторопливой походкой, чтобы, не дай бог, не потерять «хвост» в сгустившейся возле магазинов толпе, он – чуть не упираясь мне в спину стеклами забрызганных дождем очков). Когда, отстав слишком сильно, он растерянно застывал посреди посеребренного поземкой тротуара, вертя по сторонам своей тонкой шеей, я тоже останавливался, будто бы интересуясь содержимым витрины, весь шик которой составляли покрытые вековой пылью шляпы, вышедшие из моды еще в доперестроечную эпоху, пыльные ботинки и галстуки попугайских расцветок.

Виктор следил за мной и на собственном автомобиле, «поцелованной» «четверке», которая не слишком шустро маневрировала в плотном вечернем потоке. Зато мне не стоило особого труда, использовав малоизвестный проходной двор, оторваться от слежки именно тогда, когда это было необходимо, и отправиться на свидание с Кешей, о котором до сих пор (прошло уже более двух недель после нашего случайного знакомства) не знала ни одна живая душа.

Равно как ни одна живая душа не ведала и о моем замысле. Но – тс-с! Рано раскрывать свои карты, слишком рано. Молчание, молчание. Освобождение близко, рассвет не за горами… Надо только все продумать – чтоб не случилось сбоев, чтобы не было ошибки.

Вернувшись с работы, я застал жену уютно устроившейся в большом кресле и обложенной (о чудо!) не глянцевыми журналами, а толстыми справочниками с таким мелким шрифтом, который оказался бы по зубам лишь увлеченному криптографу, но никак не ненавидевшей любое напряжение (в том числе и зрительное) женщине.

– Добрый вечер, милый! – Толстый справочник мигом отправился в угол, на журнальный столик.

Босые пятки бодро зашлепали в моем направлении. Легкий клевок в щеку должен был означать нежный супружеский поцелуй (рекомендация одного из тех шарлатанов, которые прозябают в журналах, забивая головки читательниц инструкциями на все случаи жизни. Встречайте мужа с работы поцелуем – и вы сохраните семейный мир на долгие годы. Называйте супруга как-нибудь ласково, например «дорогой пупсик», ведь мужчины ждут от женщины, что она будет сюсюкать, ласкаться, кокетничать, а иначе разочарование неизбежно!). Однако на сей раз мне показалось, что ежевечерний клевок был чуть более продолжительным и искренним, чем обычно.

– Ты устал, сладкий?

– Как всегда, родная…

– Я приготовила тебе утку с черносливом по новому рецепту из «Космо».

«Должно быть, ужасная гадость», – подумал я. И напрасно! Утка оказалась очень даже ничего. Но впрочем, как выяснилось потом, это было не заслугой моей дражайшей половины, рецепт оказался потрясающе прост, и даже самая безрукая особа не сумела бы его испортить. Он гласил: «Купите готовый полуфабрикат в специальном магазине «Услада желудка», обложите его черносливом и полейте соусом «Слюнки обжоры», только что поступившим в продажу в том же магазине. Поставьте в духовку на сорок минут – и обожание, восторг и пожизненная преданность возлюбленного вам гарантированы».

Пока на кухне гремели кастрюли, а в детской победительно визжали чада, я быстро развернул к себе толстый потрепанный том. Так я и думал! «Справочник практикующего психотерапевта», закладка на странице «multiply personality»…

Итак, она все знает. Виктор наверняка уже проинструктировал ее должным образом, как себя вести: окружить любовью, даже баловать, не провоцировать конфликты, со всем соглашаться, наблюдать исподтишка и в случае нестандартного поведения немедленно звонить врачу, то есть ему, Виктору Ефимовичу, лично.

– Утка великолепна! – констатировал я вполне искренне.

Обычно я этого не делаю – добыть из меня доброе слово можно лишь под наркозом.

Наградой был долгий изучающий взгляд, который я торжественно не заметил. Интересно, как долго Иришка способна на акты всепрощения и самопожертвования?

Потом я отважился на то, чтобы выбросить в мусор новенький, только что купленный глянцевый журнал – священную корову нашего дома. Жена даже не пискнула.

Пожалуй, это становится забавным.

После варварского эксперимента с Алиной весть о моей странной хвори распространилась по конторе быстрее, чем эпидемия гриппа зимой.

В коридоре я столкнулся с Витушкиным, сотрудником бэк-офиса.

– Старик, ты должен мне пятьсот рублей! – напомнил он.

– Не помню такого, – ответил я, не останавливаясь.

Витушкин опасливо покосился на меня, но не произнес ни слова. Ха, нашли дурака! Насчет денег я помню все и всегда, даже под глубоким наркозом или в коме!

Через пятнадцать минут в курилке Витушкин уже делится своими впечатлениями с коллегами:

– Ну, точно Длинному (так меня зовут в конторе) память отшибло. Я ему говорю: ты мне пятьсот рублей должен, а он: не помню.

Ближе к обеду меня вызвал к себе Дерев.

Покрытые рыжеватыми волосами пальцы сцеплены под округлым животом, крошечные глазки внимательно взирают из-под кустистых бровей.

– Присаживайся, Александр, – приглашает он любезно. – Доложи обстановку по фирме «Форест трейд маркет». Что-то я запамятовал, в чем там суть…

Я начинаю бойко тарабанить без сучка без задоринки:

– Результаты сотрудничества с «Форест трейд маркет» за второй и третий кварталы текущего года свидетельствуют о снижении прибыли на двенадцать целых семьдесят три сотых процента, что составляет семьсот три тысячи двести пятьдесят четыре рубля, вместо ожидаемой прибыли в размере одного миллиона ста тридцати восьми тысяч рублей. Подобные результаты являются следствием экономической стагнации на рынке, вызванной возрастанием себестоимости продукции, обусловленным как общим повышением цен на энергоносители, так и увеличением вилки спроса и предложения. Таким образом, убытки компании составили триста шестьдесят три тысячи четыреста двенадцать рублей. Эти убытки можно компенсировать следующим образом: шестнадцать тысяч четыреста восемнадцать рублей отнести за счет…

– Ну, затарахтел, затарахтел, – снисходительно усмехнулся Дерев. – Ну и память! Так наизусть и шпарит!

– Да, на память не жалуюсь, – скромно киваю я.

– Вот как? А тут мне в бухгалтерии говорили, что ты забыл им отчет передать по «Трейдинг технолоджи».

– Это не я забыл, это они забыли оповестить меня, что им нужен отчет. Ну, Станислав Петрович, вы же знаете, кто сидит в этой бухгалтерии… Они там все считают себя пупом земли и уверены, что земной шар вертится специально для них. Тогда как должностной инструкцией 20-бис от 24 августа 1999 года вами был установлен порядок подачи такого рода сведений, который прямо указывает на то, что…

– Ну-ну, распетушился, – обрывает Дерев и поощрительно треплет меня по плечу. – Ну, а дома как? Как жена, дети?

– Спасибо, хорошо. Дети растут.

– А здоровье?

– Не жалуюсь.

Томительная пауза почти ощутимо виснет в воздухе, трепыхая крылышками.

– Ну, ладно, иди… – И досадливое бормотание вслед: – Болтают незнамо чего, сплетники…

Я возился со своим питомцем, как с капризным младенцем. Самым первым делом было отмыть его, откормить, нарастить немного мясца на его мосластых боках и переодеть в человеческую одежду.

Отстирав его, как в сказке, в трех водах и семи щелоках, под отвалившимся слоем грязевых напластований я неожиданно обнаружил розовощекое, не слишком упитанное, но вполне приятное существо – примерно так бы выглядел я сам, если бы сбросил пяток-другой лишних килограммов и мужественно отказался бы от пресловутого «менеджерского» животика.

Когда программа-минимум была осуществлена, я застыл посреди комнаты, оглядывая творение рук своих, словно Пигмалион перед только что изваянной Галатеей. Невольно пришлось задуматься.

«Галатея» стояла передо мной сгорбленная и пристыженная, благоухая шампунем и кремом для бритья. Рукава длинного свитера доходили до кончиков узловатых пальцев, еще не окончательно расставшихся с траурной подногтевой каемкой, а брюки мешочком висели на тощем заду, – моя одежда была ему пока не по размеру.

– Эта, – застенчиво произнесла «Галатея», со смущенным удовольствием оглядывая себя со всех сторон, – так намылся, аж шкуру дерет, как наждаком. Воняю, точно в магазине.

Прикорнувшая в углу с сухариком в кулаке Клавдия Митрофановна неожиданно встрепенулась и выдала дребезжащим голосом очередной комментарий:

– Кролик, обряженный в шкуру льва, пугает, аки лев. Но не лев он, и рык его не грозен, лик не страшен, и прыжок его не длинен.

– Н-да, не лев, – меланхолически подтвердил я. – Далеко не лев.

– Эта, – возразила раздосадованная «Галатея», сдувая со лба длинную чистую прядь. – Ну и что? Мне теперь только букет в руки – и можно жениться.

– Ладно, жених, поехали.

Машина послушно нырнула в водоворот вечернего города. Обряженный в новую легкую куртку, Кеша довольно развалился на сиденье и с достоинством бездомного пса, наконец-то обретшего хозяина, поглядывал на пролетающие мимо автомобили.

Одной дамочке за рулем он даже подмигнул, но тут же смутился и покраснел, виновато скосив на меня взгляд.

– Что, понравилась? – улыбнулся я ему.

– Не-а, – сконфузился Кеша.

– Ну-ну, хорошая девушка, – одобрил я (хотя не видел ее). – Не дрейфь, приятель. Если будешь меня слушаться, мириады девушек скоро будут виться вокруг тебя, как мухи вокруг банки с медом. Я сделаю из тебя человека, голову даю на отсечение!

– Голову? – задумчиво удивился мой воспитанник.

В другое время и с другим человеком меня насторожил бы вопрос, в котором прозвучала не тень даже – нет, далекий отблеск, призрак, фантом чего-то такого, что напоминало легчайшую ехидцу, так мало свойственную бывшему христараднику, что я предпочел ее не заметить.

Кроме того, мы уже приехали.

Это был салон красоты «Баттерфляй», самое популярное и модное место в городе (по крайней мере, считавшееся таковым в прошлом сезоне). В нем работали действительно лучшие специалисты: стилисты, визажисты, косметологи, виртуозы маникюра и педикюра. Их мастерским рукам можно было без опаски доверить такую драгоценность, как попрошайка Кеша.

В салоне принимали строго по записи, клиентов перед таинством косметологического очищения и священнодействием стрижки предварительно выдерживали в просторном холле, где даже самые именитые посетители покорно томились в собственном соку, прежде чем попасть в руки чародея. Перед экзекуцией мастер-искусник плотоядно оглядывал свою жертву, как мясник приглядывается к сизо-розовой мясной туше, от которой по его замыслу после нескольких удачных взмахов топора останется только горстка чисто обглоданных костей на продажу.

Я оставил Кешу в холле (он испуганно утонул в объятиях пружинистого кресла, откуда лишь отчаянным барахтаньем можно было вырваться на волю) и отправился для переговоров с мастером.

Мастера звали Рустик. Это был худощавый вихлястый тип с бесцветными перышками вместо волос, тонким профилем и жеманными манерами, которые вызывали вполне обоснованные подозрения относительно его сексуальной ориентации. Рустик отчаянно шепелявил, при этом умудряясь еще и картавить. Несмотря на речевые недостатки, клиенты, а особенно клиентки, его обожали, впрочем, в своем деле юноша считался артистом высшей пробы. В тот момент, когда я робко заглянул в зал, он, умильно сюсюкая, колдовал над волосами начинающей эстрадной дивы, порхая вокруг нее, как медоносная пчелка вокруг цветка. «Цветок», однако, выглядел аляповато-неряшливым, и даже виртуозное мастерство Рустика вряд ли смогло бы его облагородить.

– А, бозе мой, кого я визу! – обрадовался стилист, как будто я был его богатым родственником, волею случая не виданным несколько лет. – Как я г’ад!

Клиентка с недовольной миной (я нарушил их приятный тет-а-тет) отправилась под колпак подсыхать, а я интимно понизил голос, объясняя Рустику цель своего визита:

– Ко мне приехал брат из провинции… К тому же он хочет жениться и…

– Зениться? – изумился Рустик. – Зацем?

– Ну, может, не жениться, – отступил я, – но втемяшилось моему братцу, что ему нужно выглядеть как я, один в один… Можно сделать такое?

Рустик обиделся и капризно надул губы:

– Великие масте’га никогда не повторяются!

– Рустик, у вас необыкновенные руки, – попробовал я подольститься, – но, понимаете, у него бзик… Вынь да положь ему наше сходство. К тому же у брата сегодня день рождения, я обещал…

– Посмот’гим, что мозно сделать, – недовольно нахмурился гений ножниц и расчески.

Через пару минут смирившийся с худшим Кеша уже возлежал в узком кресле, откинув голову.

– Саса, неузели это вас б’гат? – удивился Рустик. – Он зе на вас совег’сенно не похоз. Хотя, если посмот’геть… Какая пьелесть!

Мастер нагнулся над оторопевшим Кешей, хищно всматриваясь в его лицо, как будто готовясь его сожрать, затем схватился рукой за подбородок и прошептал, ожесточенно вихляя всем телом:

– Какое чудо! Такой запусценной кози лица я не видел давно. А эти сальные п’гобки на к’гыльях носа! Ах, г’азд’газенная коза подбо’годка, а волосы… Узас!

Под огнем уничижительной критики Кеша испуганно зажмурился. Ему, наверное, было не по себе от сверкания инструментов, кафеля и слепящих светильников. На миг по хищному блеску в прорези прищуренного века мне казалось, что ему жутко хочется двинуть Рустику под дых и смыться куда подальше. Но что-то его останавливало…

Что именно? Нежелание вновь в одиночестве скитаться по холодному городу? Боязнь потерять теплое убежище и сытный кров? Опасение лишиться перспектив верного заработка?

Одним движением педали Рустик развернул кресло и утешительно залепетал, самозабвенно гремя склянками на столике перед зеркалом.

– Ницего, ницего, – говорил он, непонятно к кому обращаясь – ко мне или к своей жертве, сжавшейся в кресле в предчувствии экзекуции. – Козу поцистим, налозим масоцку, смягчим, об’габотаем…

Через полтора часа я удостоился чести лицезреть результаты вдохновения великого мастера. С кресла, с трудом разминая застывшие члены, поднялся Кеша – уже не бомж, еще не джентльмен. Стильная стрижка (точная копия моей) свободно падала широкой волной набок, очищенная кожа сияла розовой свежестью, а смягчающая маска сняла раздражение кожи от бритья.

– Рустик, вы – гений, – почти искренне произнес я с придыханием, обязательным в общении с великим виртуозом.

Потрясенный происшедшей переменой, Кеша приблизился к зеркалу и с недоверчивым ужасом стал изучать свое отражение.

Между тем Рустик вновь покачал головой:

– Очень, очень запусценная коза…

– Да-да, – машинально согласился я, отсчитывая немалую сумму.

– Такая отв’гатительная коза бывает у акте’гов. Явно вы’гаженные мимические мо’гщины… Вас бг’ат актег?

– В какой-то мере, – туманно ответил я.

А ведь действительно, Кеша в какой-то мере актер. Бывший, конечно. На перекрестке, на этих своеобразных театральных подмостках наших дней, он играл увечного паралитика – в жару и в холод, в ветер и в дождь. И хотя благодарная публика не рукоплескала ему, лучшей заменой аплодисментам служили рваные десятки и никелевые пятаки, стыдливо ссыпаемые в протянутую за подаянием ладонь.

Тогда я еще не знал, какой Кеша превосходный актер. А когда узнал, было слишком поздно что-либо менять…

Пять дней, как телка на веревочке, я водил Виктора за собой, прежде чем вновь подкинуть пищи в костер высокой психотерапевтической мысли.

Выйдя вечером из вертящихся дверей конторы, я прежде всего убедился, что мой страж по-прежнему торчит на своем месте. Стекла очков Ефимыча поблескивали совсем уныло, без былого энтузиазма, а красноватый нос, к гадалке не ходи, предрекал великомученику от науки неминуемый ринит и постельный режим минимум на неделю. Меня заботило здоровье пытливого исследователя – а ну как он сляжет, не доведя до конца своих научных изысканий? Нужно было торопиться.

Я отправился к машине, и Виктор, чихая и подкашливая, нехотя поплелся к автомобильной стоянке, у которой неумело лепился его автомобиль.

И сразу же стало ясно: запланированная на вечер операция под угрозой срыва – «четверку» Ефимыча безжалостно «заперли» со всех сторон, ему не выехать. Я озадаченно нахмурился. Бедняга находился в таком измученном состоянии, что, наверное, не додумался бы последовать за мной на такси. А вдруг он махнет на все рукой и отправится домой пить липовый чай или что там пьют простуженные мозговеды? Скорее всего, они ничего не пьют, а просто анализируют свое детство, находят причину ринита в каких-нибудь гомосексуальных играх в дошкольном возрасте и, обсудив саму собой возникшую проблему, легко и изящно вылечиваются от ОРЗ за один сеанс.

Чтобы не потерять «хвост», мне пришлось «заглохнуть» при выезде со стоянки. И, пока Виктор беспомощно сигналил, тщетно взывая к невидимому автовладельцу, я тупо пялился в хитросплетение металлических кишочков под капотом.

Наконец из вечернего сумрака вынырнул владелец раскоряченной поперек проезда «Газели» и лениво отогнал свою машину в сторону. «Четверка» была выпущена из плена и обрадованно рванулась вперед. Посвистывая, я захлопнул капот, будто закончив ремонт, вырулил на Садовое кольцо и медленно поплелся в правом ряду, то и дело бросая озабоченные взгляды в зеркальце заднего вида.

Виктор медленно, как бы нехотя тащился за мной, печально светясь габаритными огнями. Казалось, он раздумывает, не стоит ли прервать хоть на один вечер медицинские наблюдения.

Не давая ученому времени на раздумья, при подъезде к Курскому вокзалу я свернул на обочину и шмыгнул в только что освободившийся просвет между «тойотой» и старым «вольво». За спиной послышался истерический визг тормозов – в поисках свободного местечка «четверка» металась вдоль тротуара, нервно мигая фарами.

Удовлетворенно заметив, что Ефимычу удалось припарковаться неподалеку, я вышел из машины, чуть сгорбился, как бы взвалив на плечи груз забот, и выразительно захромал по тротуару.

Тревожное шмыганье носом за спиной свидетельствовало, что мозговед следует за мной в нужном направлении.

Земляной Вал, как всегда, бурлил автомобилями и праздным народом. Приветливо светились витрины магазинов, плотный поток людей размеренно двигался по тротуару. Я все более и более сживался со своей ролью, так сказать, входил в образ. Кто-то нечаянно толкнул меня, – в ответ я грязно выругался, бурно взмахнул руками и принялся яростно выкрикивать бессвязные угрозы из серии «пасть порву, моргала выколю». Краем глаза отметил, что Виктор внимает моим словоизвержениям издалека. Затем он достал блокнотик и, шмыгнув красным носом, черкнул в него пару фраз.

Торопливые прохожие замедляли шаг и удивленно оглядывались. Их любопытство можно было понять: вполне приличный человек, по виду преуспевающий торговец средней руки, без видимого повода вдруг начинает сыпать грязными ругательствами, толкаться и махать руками. Поневоле в голову придет мысль о внезапном сумасшествии, биче перенаселенных мегаполисов.

Чувствуя внимание благодарных зрителей, я разошелся не на шутку: толкнул в бок какого-то старикашку в волосатом пальто, походя пнул урну (она перевернулась и с металлическим лязгом покатилась по мостовой), огрел кулаком заехавший одним колесом на тротуар автомобиль и вновь разразился хулительной тирадой в адрес всего человечества. Не следовало, однако, перегибать палку: мне не улыбалось провести ночь в «обезьяннике».

Все еще бормоча невнятные угрозы, я направился к дому, где обитал Кеша. Там на чердаке покоился предусмотрительно заготовленный карнавальный наряд – костюм джентльмена, безнадежно опустившегося по социальной лестнице: ватник, штаны дворницкого фасона и видавшая виды кепка-бейсболка.

Пока Виктор самоотверженно боролся с кодовым замком в подъезде, я быстро переоделся и двинулся навстречу ему по парадной лестнице.

Он налетел на меня в полутьме (стекла очков затравленно блеснули).

– Смотри, куда прешь, сволочь! – Я злобно толкнул его в грудь, бедный доктор отлетел спиной к перилам. – Зенки открой, гнида очкастая!

«Очкастая гнида» испуганно обмякла и сползла по стенке, украшенной жизнерадостными надписями полового содержания.

– Вы? Это вы, Александр?.. Какая встреча, – пробормотал он в приступе необоримого изумления. – А я думал, дай зайду… Здесь я случайно, собственно говоря…

Не слушая, я принялся молча спускаться по лестнице.

Неуверенные шаги робко зашуршали за спиной, а легкое бронхитное покашливание означало, что я не оставлен вниманием отважного ученого. Мы молча вышли на улицу.

– Александр, вы меня узнаете? – Виктор не отставал от меня ни на шаг. Надо отдать ему должное, он честно выполнял свой долг естествоиспытателя.

– Отвали, мужик! – Я набрал в рот слюны и демонстративно харкнул ему под ноги.

– Нет, вы действительно меня не узнаете?

Мимоходом подобрав бутылку из-под пива, я деловито сунул ее за пазуху, с намерением сдать в ближайшем ларьке. Затем разглядел в сгустившихся сумерках переполненный мусорный бак во дворе и, хромая, направился к нему, не обращая внимания на интеллигентное покашливание своего спутника за спиной.

Ворошить мусор – не самое приятное на земле занятие, и потому можно понять мое раздражение, когда Виктор опять стал доставать меня своими вопросами. Честно говоря, на фоне помойного амбре, источаемого контейнером, его насморочный голос звучал особенно омерзительно.

– Давайте поговорим, обсудим… Что вы сейчас ощущаете?..

В почти реальном приступе ярости я резко обернулся к нему, вцепился руками в ворот пальто и рывком приподнял отважного лекаришку над землей:

– По сопатке хочешь схлопотать? Сказано – отвали! Думаешь, не помню, как ты хотел вчера у меня колбасу стырить, тля очкастая!

«Очкастая тля» беспомощно шевельнула в воздухе ступнями ног, тщетно стараясь нащупать опору.

– Вы не так меня поняли…

– Отвали, ясно? – просипел я и разжал руки.

Бедняга полетел прямо в масляно блестевшую осеннюю грязь, красиво декорированную мятыми стаканчиками из-под йогурта и грязными полиэтиленовыми пакетами.

Пока доктор поднимался и отряхивался, я отыскал в куче мусора еще несколько целых бутылок, распределил их за пазухой (при этом в кармане у меня покоилась приличная сумма, приблизительно равная месячному содержанию такого олуха, как Ефимыч) и прытко захромал к ларьку, оптимистично выделявшемуся светлой глыбой на фоне замызганного дворика.

Виктор преданно семенил за мной, отстав на полшага. Ведь энтузиазм ученого не знает преград и не боится трудностей. Он толкает отважных исследователей на опасные для жизни поступки.

– Слушай, приятель, – загнусавил доктор в спину, когда мы очутились на пороге магазина. Бутылки весело звякнули у меня за пазухой, в скором времени обещая превратиться в поток огнетворящей жидкости.

– Ну, чё надо?

– Вы… – Виктор смущенно замялся. – Короче… Может быть, вы хотите выпить?

– Эта… Ага… А у тебя есть?

– Ну, можно купить. – Виктор нерешительно шмыгнул носом.

– Значит, угощаешь? В общем, так: бери две чекушки и чего-нита на закусь. А я знаю одно место… Пошли!

Вскоре в пластмассовых стаканчиках мирно забулькала прозрачная жидкость, а запах хлеба и чесночной колбасы, сливаясь с ароматом кошачьей мочи, полновластно царствовавшим в подъезде, образовали совершенно непереносимое амбре.

– Ну, вздрогнули! – бывало скомандовал я.

И выпил. Ефимыч брезгливо приложился губами к стаканчику и сразу отставил его на расстеленную на лестничных ступенях газету.

– Кстати, мы с вами еще не представлены друг другу. Меня зовут Виктор Ефимович.

– Кеша, – назвался я и задвигал челюстями, изображая на лице восторг, вызванный соприкосновением чесночной колбасы с вкусовыми сосочками языка.

– Кеша? Значит, Иннокентий? Любопытно, любопытно… – Рука Виктора потянулась к боковому карману, где, кажется, покоилась его знаменитая клеенчатая тетрадь, полная выдуманных воспоминаний о снятых трусиках, о разбитых окошках в женской бане и прочих неудобопроизносимых вещах, любимой пище всякого психоаналитика. – А скажите, Кеша, и давно вы так вот… Существуете?

– Всю жизнь. – Снова торопливое бульканье в пластмассовых бокалах. – Вздрогнули!

– А как ваша фамилия, если не секрет?

– Фамилие мое… Стрельцов. – Я легкомысленно дернул плечом и воодушевленно призвал: – Ну, давай, Ефимыч, не пропускай, падлой будешь.

– А как вы сюда попали?..

– Приехал из Сыктывкара.

– Из Сыктывкара? Любопытно, весьма любопытно…

– Ага. Приехал, думал подработать маненько. Бичи на вокзале базарили, что в Москве подработать нефиг делать. Ну там поднести чего на стройке или стырить – не проблема.

– Ну и как вам здесь работалось?

– Да как… Хреново! Менты, суки, больно гоняют. Народищу тоже уйма. Бегают все, толкаются, все злющие. Меня это бесит просто!

– А почему вы не устроились на работу?

– Эта… – Я харкнул в сторону, плевок описал правильную баллистическую кривую и в ту же секунду сгинул во тьме. – Паспорт потерял. Потому работать не мог, милостыньку просил на перекрестке.

– Ну и как получилось?

– Нормалек! Только мафия уж больно прижимает. Гоняет чужих. Зато на помойках много чего найти можно. Богатые помойки у вас, Ефимыч, прямо завидки берут. Хоть всю жизнь не работай, все одно сыт будешь. Вчерась я цельный кусман «Докторской» оторвал, только слегка надкушенный. У нас в Сыктывкаре таким добром не бросаются.

– Вчера? – удивился мой интервьюер и задумчиво пробормотал: – Но ведь это было неделю назад…

– Ага, вчерась… Закуска была, я бутылей возле ларька насобирал, чуть не подрался с одним. Шкалик купил… Славно ночь прошла! Я тут чердачок один присмотрел – тепло, прямо прелесть! Слышь, Ефимыч, если тебе… Ну, покемарить негде… Эта… можешь у меня устроиться. Тряпья натаскаем, газетку постелим – во такая хата получится!

Уже не слыша меня, Ефимыч воодушевленно забормотал, первооткрывательски поблескивая очками:

– Любопытно… Инцидент недельной давности отпечатывается в сознании как происшедший накануне. Налицо замедленная перцепция времени… Весьма любопытно!

– Чё базаришь? – толкнул я его локтем в бок. – Лучше давай, еще налей! Мне седни надо еще одну ходку на помойку сделать. Седни ж пятница! А в конце недели народ расслабляется хорошо, ба-альшой урожай собирается, ежели клювом не щелкать…

Я аккуратно свернул газетку с колбасными шкурками и со словами «Сгодится еще» хозяйственно засунул за батарею.

Следующий час мы дружно бродили вокруг окрестных ларьков в поисках бесхозных бутылок, причем Ефимыч тоскливо волочился за мной следом. Он жалобно шмыгал насморочным носом, очевидно обуреваемый весьма противоположными желаниями – бросить меня и отправиться домой, в тепло, или продолжать выполнять свой долг ученого. И если я в своем видавшем виды ватнике органично вписывался в окружающий пейзаж, то кандидат наук в драповом пальто, собирающий бутылки, на фоне помойки выглядел режущим глаз диссонансом.

Честно говоря, мне уже наскучило изображать из себя бомжа. Интересно было только сначала, а теперь я только ждал повода, чтобы отвязаться от доверчивого лекаря. Мне тоже хотелось в тепло и вкусно поужинать. Я даже раздумывал, как бы половчей избавиться от него. Затеять ссору и избить? Столкнуть в Яузу, а пока он будет вылезать на берег, дать деру?

Спасение пришло само собой.

– Мне нужно… на минутку, – слабым голосом произнес Ефимыч, делая характерное переступательное движение ногами, однозначно определяющее его намерения. – Мне бы в кустики…

– Да ладно тебе, ссы тут, – великодушно разрешил я.

– Не могу! – Интеллигентная натура Ефимыча брала верх даже над неотложными физиологическими надобностями. – Я сейчас.

Пока он шуршал ветками кустов, я быстрым шагом скрылся из виду, тихо посмеиваясь при мысли о том, как ученый расстроится, обнаружив исчезновение своего любимого подопытного кролика.

На чердаке, переодеваясь в цивильные доспехи, я тихо хихикал над этой мыслью.

Я смеялся, возвращаясь на машине домой, минуту за минутой перебирая в памяти необыкновенно удавшийся вечер.

Я хохотал, открывая дверь квартиры своим ключом.

Я дико ржал, снимая пальто в прихожей и расшнуровывая ботинки.

Однако уже в следующее мгновение мой жизнерадостный смех захлебнулся на самой высокой мажорной ноте: на пороге комнаты, в ужасе сцепив руки у лица, возвышалась Иришка. В ее глазах переливались, набухали, непрерывно увеличиваясь, крупные слезы. Сорванным, дрожащим в преддверии неминуемого плача голосом она пролепетала (между прочим, как всегда, нелогично):

– Саша, я все знаю… Ты должен мне все рассказать!