Текст книги "Крик (СИ)"
Автор книги: Света Сорока
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Армия меня научила многому: драться, стрелять, быть выносливым, расчётливым, ненавидеть…
Когда я вышел из учебки, увидел, как уничтожаю ни в чём неповинных людей, просто за намёк на несогласие. Участвовал в боевых действиях против повстанцев, которые освобождали тез людей, которых мы по приказу Общества запихивали в Лагеря. Чем они были плохи я начал очень быстро понимать – они были или против системы, или, от чего становилось муторно, просто другими. Некоторых увиденных мною товарищей действительно стоило упрятать в эти милые лечебные заведения, из-за гипертрофированной агрессии и жестокости, но именно таких людей принимали на службу и в армию в том числе, лишь бы позволяли физическая подготовка и навыки. Таких как я, экспериментальных, среди ровесников больше не встречал, но может оно и к лучшему, но уже через пять лет начали появляться другие выращенные, они отличались от меня, молодые люди были изначально заточены под службу и медикам не приходилось над ними трудится. А ещё, чем дольше я служил, тем больше во мне крепла ненависть к такому Обществу, которое я увидел, покинув дом.
Хватило меня на десять лет, к этому моменту я дослужился до капитана отряда и без раздумий выполняя приказы посылал на верную смерть подчиненных, откровенно говоря меня не сильно заботила их судьба, я хотел сбежать туда где меня никто не найдёт, где я могу жить, не убивая невинных людей. Это не давало мне спокойно спать и занимало почти все мои размышления, а ещё меня нестерпимо пугало то, что я превращался в бездомную машину для убийств и ничего не мог с собой поделать, если бы я переживал всё, что происходило то я точно бы рехнулся.
Дезертировать получилось неожиданно, моя команда проиграла сражение, вокруг ни оказалось ни одной живой души, и я рванул в леса. Только через неделю, грязный, ободранный, по сей момент перемазанный чужой кровью я вышел к небольшому поселению, мне нужны были медикаменты, пораненная во время сражения нога начала гноится, что бы я не делал, поднялась температура и дальнейшее развитие событий вставало перед моим мысленным взором весьма явственно. Куда я в итоге приковылял я не помнил, кажется рухнул на порог первого дома у которого оказался. Пришел в себя только на следующий день, лежа на чистенькой кровати, жар спал, а нога была заботливо обработана и перебинтована.
Комната была простенькой, даже спартанской, ничего лишнего старый шифоньер с покосившейся дверцей, письменный стол, стул да кровать, на которой я лежал со стареньким, но чистым и накрахмаленным бельём. У меня был вагон времени чтобы оглядеться и передумать кто бы мог быть хозяином данной комнатки. Я предполагал, что угодно но появившаяся через пару часов хозяйка всё равно меня удивила, это была молодая женщина, примерно моего возраста в длинной юбке с кипенно белым передником и такой же косынкой, туго повязывавшей голову. Лицо моей спасительницы было бледным, впалые щёки, потерявшие цвет губы, блёклые глаза, серые от седины волосы, чуть видневшиеся из-под платка, она была похожа на приведение, тень человека, нежели на молодую женщину.
– Вы пришли в себя, это хорошо. Хотите есть? – голос её на удивление звучал сочно и глубоко, создавая сильнейший диссонанс с внешностью.
– Спасибо, – просипел я. Просить её было почему-то боязно.
Женщина подошла ко мне и деловито осмотрела мою рану, разбинтовав ногу. Она посыпала порез каким-то белым порошком, который будто обжег всю ногу, и я заскрипел зубами. Моя спасительница лишь приподняла тонкую бровь.
– вам необходимо поесть, – не дожидаясь ответа она удалилась, а вернувшись пристроив на полу тарелку сначала напоила меня, затем накормила чем-то вроде супа. Я смотрел на неё во все глаза и не мог понять почему ощущение от неё никак не вязалось с той картинкой, что я видел, – кто вы и откуда? – покончив с моей трапезой осведомилась дама.
– меня зовут Ли, – говорить, что я сбежал с поле боя мне совершенно не хотелось. Я не знал, как она отреагирует. Хотя она спасла меня и в доме не толпились солдаты Общества, но она была похожа на ярую приверженку строя.
– что с вами случилось Ли? – поторопила она, – в вашем поселении случилось какое-то несчастье? Или вы пострадали на охоте? Почему вы были в таком виде, и кто на вас напал? – голос её звучал строго, а по глазам я, как не силился не мог понять её отношение к происходящему.
– я не помню, – выдавил из себя.
– врёте, – хлёстко и зло отрезала она, – и, если не скажите правды я сию секунду иду к главному егерю и сообщаю о том ко мне в дом завалился кто-то в форме, весь в крови и грязи, – вариантов у меня было не много, к егерю и охранникам этого поселения меня совершенно не влекло. Отлежаться бы и валить дальше на все четыре стороны.
– я участвовал в сражении и скрылся в лесах спасая свою жизнь. И нет, егеря не надо, потому что мне совершенно не хочется в Лагерь.
Она лишь сухо кивнула, окинув взглядом моё лицо встала и прошлась по комнате:
– Меня зовут Мара, – она помолчала, – а что с вами делать я решу чуть позже, пока советую поспать и набраться сил.
Несколько дней я только и делала что ел и спал. Моя спасительница была дома только утром в обед и вечером, в остальное же время похоже трудилась не покладая рук своих. Эта женщина была чудо как не многословна, за всё время пребывания в её обители наш первый разговор был самый богатый на слова. Когда я смог встать Мара сообщила мне, что когда я буду чувствовать в себе силы то могу уходить, я не поверил своим ушам, но переспрашивать не стал, дабы не гневить её.
Уходил я рано утром, когда рассвет только забрезжил над деревьями, хозяйка дома спала, как мне показалось вначале, но обернувшись у самой кромки леса я увидел на крыльце белое пятно длинной ночной сорочки – вышла проводить, накануне я сказал, что уйду утром.
В чаще, откровенно говоря, мне жилось не плохо, ещё перед тем как выйти к селению я схоронил оружие, которое забрал с поля боя, мучило только одиночество, тоскливое тягучее, оно заползало в душу стоило мне перестать заниматься делами и в конце второй недели своего затворничества я собрал шкурки пойманных до этого зверей, для пропитания, и немного свежего мяса и под покровом ночи пришел к дому моей спасительницы. Свет не горел, но я тенью прокрался к крыльцу и постучал. Дверь отворилась мгновенно, словно она все ночи проводила рядом с ней ожидая моего прихода:
– Ли? – он удивленно приподняла бровь, словно ждала кого-то другого, – ну проходи раз пришел.
Я отдал своё подношение, женщина лишь хмыкнула, но уголок её губ слегка приподнялся в намёке на улыбку. Мы всю ночь просидели за столом, попивая чай. Мара почти всё время молчала, слушая как я рассказывал о своём житье бытье.
Так начались наши немного странные отношения. Я приходил к ней раз в неделю и всегда она словно бы ждала меня. Со временем я узнал, что она вдова, мужа придавило деревом на лесозаготовках, узнал, что она фельдшер при этой маленькой деревушке, что она на пять лет старше меня. Нет эта загадочная дама не стала более болтливой, каждое слово разве что не клещами вытаскивать приходилось, но с ней мне было хорошо. Прошло около полу года, когда она в своей привычной, сухой манере сказала:
– приходи почаще, а хочешь, можешь не уходить.
Вот тогда я и узнал, что благодаря хирургам не только многое приобрёл, но и кое-что потерял. В период моего взросления меня не минуло половое созревание, с которым я справлялся, наверное, как и все, но после попадания в армию эти вопросы меня престали интересовать совершенно. Я никогда не размышлял почему, не мучает и ладно, и только с Марой пришло прозрение. Мне было хорошо с ней, я испытывал к женщине нежность и даже любовь, мне хотелось обнимать её, касаться, проявляя свои эмоции, но не более. Выяснив этот странный факт, мы разобрались, что всё необходимое в наличие, но похоже до мозга сигналы о подобных потребностях не доходили.
Тогда я на долго ушел в лес, переваривая свою ущербность и невозможность дать любимой женщине простое, но полноценное женское счастье. И опять Мара меня удивила, через некоторое время моего затворничества, она нашла моё логово и просто сказала:
– вернись, – впервые в её равнодушном голосе промелькнула эмоция, она просила. Как я мог отказать.
Лет пять мы прожили, не зная горя. Ко многому привыкаешь и приспосабливаешься, мы нашли выход и из моей сложной ситуации, и она научилась хоть немного общаться, подпуская меня к своим эмоциям. Тогда я с уверенностью мог сказать, что счастлив.
А потом пришло Общество, выяснилось, что деревня помогала повстанцам в силу своих сил и способностей. За это её просто стёрли с лица земли. Когда я вернулся из леса, после охоты на месте домов зияло пепелище, а армия уходила в другую сторону предварительно проследив, чтобы пожар никуда не перекинулся. Через несколько дней меня нашли повстанцы, я был очень решительно настроен уничтожить всё Общество, не вникая в детали.
Какая моя жизнь была у повстанцев? Пустая и однообразная пока не появилась Ася. Я понимал её горе, я скорбел с ней, пусть и о своём, именно это и объединило нас. Она была первым человеком с кем я захотел общаться. Она многое дала мне, стала близким человеком. Любил ли я её как женщину? Не знаю, но сейчас ближе неё у меня никого не была. Ради неё я был готов умереть. А вышло так что я умру просто так, даже не получилось оплатить своей смертью ни жизнь Аси, ни её Германа, без которого она не мыслила своего существования. Он меня раздражал, мы по многим вопросам с ним не сходились, но он был нужен единственному человеку, который что-то значил для меня…
А вышло всё проще: А6 – убит.
34-35
34
Герман
Я открыл глаза, изображение было мутным и плыло. Где я? Тело пронзала боль и скапливалась где-то между левой стороной груди и лопаткой. Господи, как больно! Что произошло? Я помнил лишь глаза Аси и её истошный, надломленный крик:
– Герман!
Помнил, как она смотрела на меня сначала с любовью, а потом вдруг с ужасом, помню раздирающую боль, пронзающую меня, заставляющую забыть обо всём и молить всех богов о её прекращении. Сейчас она немного стихла, но всё ещё терзала меня. Я попробовал шевельнуться ничего не произошло, но от попытки сознание подернулось рябь. И наступила темнота…
Я поднял отяжелевшие веки, в этот раз изображение не пугало совей муторностью, да и боль прошла, оставив за собой лёгкий пекущий зуд. Зато вернулось возможность хоть как-то соображать, я попытался оглядеться, но тело меня не слушалось. Ладно будем разбираться с тем, что есть. Где я? Если я себя плохо чувствую, может я в больнице. Надо мной белел потолок, покрашенный краской, и стены, обложенные белой плиткой, у повстанцев в мед. части такого не было…
Ох нет! Этого не может быть! Так не бывает! Рефлекторно попытался дернуть головой, но это были пустые потуги. Лагерь? Только не это! От осознания этого факта стало страшно. Я, наверное, почти ничего не боялся, только за близких и вот этого, очутиться снова в Лагере. Живот скрутила фантомная боль, мозг подсунул воспоминания, как я лежал в бараке подобного заведения, гния заживо. Я не хочу! Нет, нет, нет! Пожалуйста нет! Одинокая слеза ужаса скользнула по щеке оставляя мокрый след.
Снаряд не попадает дважды в одну воронку, в этот раз меня не спасут…
От этого стало очень горько. Вот такая глупая и бесполезная жизнь. Лучше бы сразу умереть, но провидение не было ко мне столь добро.
Дверь бесшумно отворилась, я видел только её верхний край, но мне этого вполне хватило, чтобы понять – я уже не один. Через секунду надо мной появилось лицо молодого мужчины и воротник его белого халата, где я, сомнений не осталось:
– Болит? – поинтересовался он, ощупывая мою грудь.
– Нет, – просипел я.
Он исчез из моего поля зрения отойдя к мерно попискивающим аппаратам, что-то записывая, я слышал его шаги и как стилус шуршит по экрану планшета.
– Где я? – мой вопрос предсказуемо остался без ответа, а медик, ни сказав больше не слова покинул палату.
Я не долго пролежал один, очень скоро дверь снова отворилась, но на этот раз посетитель не спешил ко мне подходить, легкие шаги остановились, чуть поодаль от моей кровати, послышался звук прокалываемого лекарственного пакета и обратные шаги. Уже через минуту новое лекарство начало действовать, не давая осознавать действительность.
***
Свет ярко светит прямо в глаза, я жмурюсь, не успев открыть их, а в уголке собирается слезинка. Что происходит?
– Имя, – слышу я знакомый голос медика, который приходил в мою палату, а вот и он сам, появляется перед моим взором, – имя? – повторяет он, не видя реакции.
– Герман, – голос дерёт сухое горло, и я закашливаюсь.
– род занятий?
– обслуживающий транспорт персонал, – а вдруг? Ну почему не попробовать?
– профессия по итогам тестирования?
– военный.
– Место проживания?
– не помню, – чёрт, кажется секунду назад я знал ответ, а сейчас на его месте зияла пустота, белый шум.
– Имя?
Я точно отвечал на этот вопрос, ощущение дежавю, не покидало, но вот сейчас я не мог его назвать от этого становилось не просто страшно, становилось жутко.
– Н-не помню, – чуть заикаясь прошептал я.
– Да, отлично, – отходя от меня произнёс врач, и всё вокруг начало постепенно меркнуть.
***
Кто я? Этот вопрос уже мучает меня много дней, бегущих по одному и тому же распорядку: подъем, после завтрака процедуры, обед, опять процедуры, ужин сон. Откуда я? Когда я пытался ответы на свои вопросы разыскать в своей черепушке я натыкался на пустоту. Я знал, как вести бой, знал, как стрелять, знал кучу бытовой ерунды, знал, как управлять сеятельной машины, но вот сколько мне лет или кто мои родители, не мог. Иногда мне казалось, что я клон, существо, появившееся ниоткуда, без прошлого и без будущего. Как-то я случайно услышал обрывок разговора, что лаборатория пытается создать суперсолдата, надеюсь это было не обо мне, потому что я не успею освободится от всех этих пут, как наложу на себя руки предварительно уничтожив всех своих мучителей.
За какие грехи я попал сюда и почему меня так мучают? Ответа не находилось, а окружающие меня люди словно не слышали, что я спрашиваю. Эти процедуры были больше похожи на опыты, словно я зверюшка или бесчувственный робот. Я был готов на всё, чтобы это прекратилось. Лишь изредка наступал покой – во сне. Иногда мне казалось, что я сплю по несколько дней, но и на такой простой вопрос я не мог заполучить ответ.
Этот сон был моей единственной отдушиной от болезненных и мучительных экспериментов, некоторые из которых сводили с ума. Сон. Во сне мне снилась девушка, красивая, побуждающая в моём сердце трепет, словно там поселилось несметное количество маленьких пташек, щекочущих его изнутри своими крохотными крылышками и заставляющих его то биться чаще, то замирать, наслаждаясь этим трепетом. Девушка… я не знал, как её зовут, кто она, но с ней мне было спокойно и тепло. Она приходила откуда-то, что-то рассказывала, я с трудом улавливал смысл сказанного. Я мог обнимать её, чувствовать жар её тела, вдыхать её запах, большего мне и не надо было. Разве что остаться в этом сне навечно и никогда не просыпаться. Любимая. Единственная соломинка, не позволяющая потонуть в пучине отчаянья. Существовала ли она на самом деле или была плодом моей воспалённой фантазии? Я старался об этом не думать, боясь уверится в её эфемерности. Я не теряю надежды, что она есть на свете и я когда-нибудь смогу не во сне заглянуть в эти изумрудные глаза, прикоснуться к льняным волосам услышать хрипловатый, слегка надтреснутый голос, что для меня лучше любой песни соловья…
24/01/2017
35
Ася
Раздавшийся грохот заставил меня дернутся, пытаясь краем глаза уловить откуда идёт шум, моя мучительница тоже обернулась, да к счастью не туда, в ту же секунду с потолка посыпались обломки бетонных плит, одна из которых припечатала эту стерву в самое темечко, заставляя оседать к моим ногам словно ватную куклу. Счастье буквально затопило меня. И только потом я перевела взгляд от лежащей с пробитой головой девицы на моих мальчишек, что сидели так же связанные, как и я, поодаль. Вот тут-то мне стало страшно вместо двух привязанных мужчин я видела лишь груду камней. Я осталась невредима лишь потому, что оказалась в самом эпицентре взрыва и обломки ударной силой разметало по сторонам образуя над моей головой дыру, в которую заглядывали люди в черной форме повстанцев. Но увидеть это я смогла только когда один из них спрыгнул вниз и принялся меня освобождать.
Попытка встать на свои ноги не увенчалась успехом, я просто обмякла на руках помогающего мне встать. Я порывалась сразу идти откапывать своих соратников, но стоило мне с помощью одного из наших солдат выбраться наверх, здание повторно вздрогнуло и два этажа справа возвышающихся над тем местом где прогремел взрыв мгновенно осели, погребая под собой не только мальчишек, но и того, кто мне помогал.
– нет! Нет-нет-нет, – заскулила я, сползая на пол. Только не это! Там же Ли… Там же Герман. Стало нехорошо, не только от удушающей пыли, но и от мысли что всё кончилось. Кончилось страшно, не поправимо… опять…Не верю!
Я подползла к краю собираясь идти туда, где осталась моя любовь, смысл моей, возрождающейся как птица Феникс из пепла, жизни, но чьи-то сильные руки схватили подмышки и оттащили от края. Видимо моё сознание решило, что ему достаточно и меня окутало забытьё.
В себя я пришла часа через два, лёжа на переносной каталке, с иглой капельницы в руке и Карой рядом. Она то и рассказал мне, что завал разбирают и будут разбирать пока не найдут всех, живыми или мёртвыми. Подруга поведала, что пока мы неделю находились в плену город полностью взяли под контроль повстанцев, а этот застенок нашли только сейчас потому, что он был за пределами городской стены. Она, как узнала о том, что пропали два наших отряда рванула с медиками сюда, бросив всё.
Через пару часов, когда голова перестала нещадно кружится я упросила мне разрешить находится на раскопках, да, не участвовать, но хотя бы быть там. Я не могла думать ни о чём, только о Германе. Да, наши отношения складывались очень сложно, после того как он вернулся. Да, мы частенько не ладили, но отказаться друг от друга не могли. Мы учились снова быть рядом, поломанные жизнью, но вдвоём, точнее втроём. Мы оба не мыслили другой жизни, и я это видела, как бы он не щетинился, как бы не пытался увести от военных действий. Головой я понимала, что он прав, на сто, даже на двести процентов, но мерзкое упорство требовало довести дело до конца, а не бросить как не единожды хотелось, этому меня научил год жизни без него, только вперёд. А ведь я бы могла, могла наконец-то наплевав на всё стать просто мамой, просто женой. Наверное, могла бы. Сидя на стуле, у пролома и глядя вниз я поняла, что, если вдруг эта история закончится положительно, во что хотелось верить, но что было маловероятно, я так и сделаю. К чёрту всё. Я сделала всё, что могла, я дала нашему новому государству всё, на что была способна. В конце концов теперь за мной больше не несутся призраки прошлого, нет этих призраков. Нет больше глаз, сводящих с ума и выворачивающих душу наизнанку, есть только любящий взгляд. Нет больше желания мстить за дочь, вот она, рядом. Да, конечно, я потеряла многих друзей, я помню каждого, но на мне столько крови солдат Общества, что они могут считаться отомщенными. Разве что мы доберёмся до самой верхушки, но тут я не сомневаюсь мне Герман сам карт-бланш даст. При всё дурости моих поступков он всегда старался понять меня. Только сейчас меня словно громом поразила мысль, что я бы не смогла так…
Даже если… к горлу подкатил ком… он умер… Я не пойду в бой! Я нужна дочери! Что же я за мать то такая, которая даже когда малышка была в утробе не защищала её? Именно из-за моего эгоизма и того как я упивалась своей потерей у меня тогда отняли малышку. Если бы я не искала галлюцинации в которой был супруг Хоуп не оказалась бы одна в доме!
Мне нужно было это время для размышлений, я несколько последних лет неслась очертя голову, не успевая задуматься о последствиях и о людях окружающих меня и если, когда разбили повстанцев это было нужно, то сейчас, это была лишь инерция. Как тогда, когда нас осталось двадцать человек я взвалила всю ответственность, а себя, так сейчас я приготовилась отдать её совету. Я надеюсь я не зря учила и подбирала этих людей. Я устала. Я хочу той жизни, о которой я мечтала.
Только через несколько часов раздался выкрик о том, что найден человек – это был тот парнишка, что спас меня, сам он к сожалению погиб. Ещё пара часов и мы уверились в том, что мои мучители мертвы. Это бальзамом легло на мою душу. Я знала скольких они мучали. Мне показывали многие пытки: как выбивали информацию из людей, как некоторые ломались, говоря мало значительную информацию, как другие держались до последнего. За каждого болела душа, ни к кому из мальчишек у меня не было не слова претензии, все они погибли как герои. Слёзы сами потекли по щекам.
Следующим нашли Ли. Как мне было страшно, когда врач пытался нащупать бьётся ли у него пульс. Одно слово «Жив!» заставило обмякнуть и просто съехать со стула, закрывая лицо руками, давясь слезами счастья. Жив. Жив! Друг потерял много крови, и никто бы не взялся обещать выживет ли он.
Я больше не смогла оставаться на верху. Чёрт с ним с угрозой оползня, чёрт с ним, что я еле могу стоять на ногах. Не слушая причитания Кары, я спустилась вниз. Перед глазами проносились воспоминания. Как я впервые увидела Германа в школе, когда мне было лет десять, как он что-то смеясь рассказывал друзьям, а я стояла и смотрела на него из-за угла, думая о том каким же замечательным и интересным надо быть, чтобы тебя вот так слушали с открытым ртом и взрывались от хохота, стоило тебе сказать что-то остроумное. Вспоминала как он уезжал на службу, со своей неизменной широкой улыбкой, обнимая всех, кто оказался на станции, тогда даже мне достались медвежьи объятия, сейчас я знаю, что не спроста. Вспоминала каким я видела его в доме тётушки Ирмы, когда как-то заходила к ней за травами, от болей в горле, для тётушки. Герман лежал в общей комнате и метался в беспамятстве, он что-то вскрикивал, извивался на кровати, словно уж на сковородке. Мне было очень страшно, я жалась к косяку и во все глаза смотрела на него, пока знахарка искала снадобье.
Помнилось каким он ходил по улицам, когда не стало его матери – черный, угрюмый и страшный. Как обмерла, увидев его в дверях, в день создания ячейки. Как он ел пирожки на свой день рождения, такой неожиданный и такой замечательный, сломавший лед в наших отношениях. Поёжилась от воспоминаний нашего первого разговора о детях и от боли в тот день когда он ушел. Несомненно, пришел на ум и тот вечер, когда мы встретились после моих странствий, как же я ждала и боялась этого, как я переживала, что не поймёт, воспримет обузой, а то и того хуже – прогонит. Всё это сгорело в жаре его объятий, в теплоте поцелуев. Как я могла забыть нашу первую ночь? Я частенько вспоминала её, сколько было нежности, страсти, счастья в нас обоих. Именно тогда во мне зародилась жизнь – малышка Хоуп.
Дальше думать не хотелось, но запущенный механизм уже не мог остановиться и вот перед моим внутренним взором глаза любимого, когда солдаты Общества трусливо напали исподтишка на нашу стоянку, когда жестокий выстрел украл у меня всё: счастье, радость и разум. Теперь я знаю он покинул мою голову именно в тот момент, когда я видела боль в очах Германа. Я до минуты помнила тот тяжелейший год, ставший для меня персональным адом, когда всё чаще меня преследовали глаза супруга, окончательно сводя с ума, выворачивающие сознание наизнанку, заставляя путать, что плохо, а что хорошо, что правильно, а что глупость несусветная. Как я была готова бежать за его образом в любой лес, разыскивая, то призрачное тепло, что дарили мне эти ведения, лишний раз говоря, что я не в себе, но я этого не понимала.
А потом была пустота, пустота в душе. В голове всё так же теснились воспоминания, о нападении на наше укрепление и предательстве Маркуса, о потери дочери. О восстановлении в силах повстанцев, о сотворении из них реального врага Обществу. Всё это было серо и бесцветно, как старые чёрно-белые фотографии, высыпавшиеся из альбома, пока там, в комнате допросов я не увидела его. Я думала, что моё сердце остановится, не только от шока, но и от того, что воздух застревал в горле, от радости.
Когда он вернулся я не знала, что делать, а когда поняла, что он ничего не помнит решилась оставить всё так как есть, желая, чтобы всё шло своим чередом, не раз срываясь и желая увидеть любовь в его глазах и ласковые слова из его уст. Как дорого мне было, что он не воспользовался ни одной из моих слабостей. А когда он начал вспоминать моему счастью не было предела. Как бы мы с ним не ругались, не припирались, я была счастлива… я была любима…
Кто первый заметил безвольную руку, привязанную к ручке стула, я или спасатель? Наверное, всё же я. Ничего не слыша и не замечая вокруг, я ринулась туда, на непослушных ногах. Трясущимися руками я разгребала мелкую каменную крошку, откидывая камни побольше не замечая слабости. И вот оно любимое лицо, как только дело было сделано силы покинули меня, и я осела, не отрывая взгляда от серого лица Германа. Неужели всё зря? Неужели опоздали? Пожалуйста пусть он будет жив!
Мужчины с осторожность отвязали супруга от стула, его пшеничные волосы стали слипшимися и коричневыми от крови. Неужели его постигла участь наших мучителей. Это не справедливо! Эти звери должны были умереть, их смерь и так была слишком легка. Но не он! В груди болело и саднило, заставляя при каждом вздохе морщится, слово мне переломали все рёбра слева, будто от них осталась только костяная крошка и она колола меня изнутри. Пожалуйста, пусть он будет жив! Я подползла к носилкам, на которые уложили Германа и коснулась рукой его ледяной щеки! Прошу тебя! Ты не можешь снова оставить меня!
Наедине с оставшимся желанием,
Ломая тишину непослушными пальцами…
Как на глубине задержу дыханье…
Нам все предстоит узнать самим…
Когда-нибудь…
И может, не под этим солнцем…
Но все вернется, знаем…
Все вернется…
Когда-нибудь… поймем, кровь в сердце не остыла…
Зачем все было с нами?
Зачем все было..?
В свете настольной лампы, перебирая в памяти,
Приму таким, как есть все, что хотел исправить…
Устав бежать, приобретать и тратить…
Что я возьму с собой за горизонт на закате?
Сколько рук пожато, рассветов встречено?
Все идет по кругу, циклично, но не вечно!
Однажды обязательно проснемся,
Чтобы ответить на все свои вопросы…
Когда-нибудь, поняв, что значит быть… и сколько весит наша жизнь,
А завтра сможет подождать меня, пока я вдохну запах этого дня…
И досмотреть бы до конца этот закат…
Похоже, пазл закончен и мне пора назад…
Но… сколько смог бы я взять? Так мало…?
И мы возьмем с собою так немного…
Ни золото, ни сумки с потертыми джинсами…
Лишь память о любви, и в долгую дорогу…
Нам все предстоит сложить самим…
Когда-нибудь…
И может, не под этим солнцем…
Но все вернется, знаем…
Все вернется…
