Текст книги "Кто умирает?"

Автор книги: Стивен Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 17
САМОУБИЙСТВО

Гамлет спрашивает: «Быть или не быть?», но в действительности вопрос не в этом. Вопрос в том, как быть. В мире, в котором так много устремлений не приносят удовлетворения, где так часто приходится иметь дело в физическими и душевными страданиями, – как в нем выжить, не мертвея задолго до смерти?

Древнегреческий философ говорит: «Трагедия жизни не в том, что она рано или поздно кончается, а в том, что мы желаем смерти много раз задолго до ее конца». Я знаю очень немного людей, которые никогда не задумывались над тем, не выбрать ли им смерть. Фактически, получается, что, по достижении определенного возраста, добровольный уход из жизни становится для человека постоянно присутствующей возможностью.

Каждый год тысячи учеников начальной школы по собственной воле уходят из жизни.

У подростков самоубийство является одним их основных факторов смертности.

Нетрудно видеть, что когда в уме возникают страдание и замешательство, сразу же появляется желание прекратить страдание. Фактически, самоубийство может быть попыткой справиться с ситуацией, которая, на первый взгляд, вышла из-под контроля. Это единственная альтернатива полному поражению. Самоубийство часто объясняется не ненавистью к жизни, а страстной привязанностью к ней, желанием изменить ход вещей, стремлением сделать жизнь целостной, когда она на самом деле не является таковой. Возможно, что для многих самоубийство – это искаженное проявление «жажды жизни». У других оно свидетельствует о том, что страдание стало таким сильным, что жизнь не стоит того, чтобы продолжать ее.

Я был со многими людьми, умирающими от прогрессирующих болезней и настолько сильно страдающими от физической боли, что они желали только конца своих страданий и серьезно задумывались о самоубийстве. Для многих именно созерцание самоубийства было толчком к более глубокому исследованию жизни, к изучению своей системы ценностей. Фактически, многим размышления о самоубийстве позволили внутренне принять смерть, серьезно задуматься над возможностью не существовать так, как они привыкли к этому. Те, кто переживает сильную физическую боль, должны помнить, что их смерть, как и их физическое существование, принадлежит им безраздельно и не должна оцениваться с точки зрения других людей.

Кажется, бывают состояния, в которых человек входит в смерть добровольно. Так входит в смерть человек, чье сердце широко раскрыто, который не привязан к телу и вплывает в следующее мгновение с открытостью неизвестному, в состоянии «Я не знаю». Другие люди, ум которых устал, а сердце испугано, бросаются навстречу смерти, чтобы избежать ситуации, с которой они не могут справиться. Но есть также люди, которые отдают свою жизнь за других. Эти люди бескорыстны, неизменно великодушны и сострадательны, как Сократ, Иисус или человек, который погиб, спасая ребенка из горящего дома. Каждый из них любит всех и заботится обо всех. Каждый из них желает блага тем, кого встречает на своем пути.

Однажды отец мальчика, покончившего с собой во время непродолжительной депрессии, сказал мне: «У каждого в шкафу есть скелет. Но те, кто совершают самоубийство, оставляют свой скелет к шкафу другого человека». Горе и чувство вины, возникающее после самоубийства, часто преследуют людей годами. Каждый, кто любил ушедшего из жизни, мучается сомнениями и душевной болью, задаваясь вопросом: «Что я мог сделать, чтобы предотвратить это?»

Осознание того, что каждый человек – хозяин своей жизни, дает возможность проявлять сострадание и к живущим, и к тем, кто покончил с собой. Когда человек сталкивается с самоубийством друга или любимого, беспокойный ум сразу же выносит на поверхность все опасения и страхи, которые накопились у него в душе в течение жизни. На поверхность всплывают все мгновения, когда мы думали, что должны быть добрее, любить больше.

«Что я мог сделать? Мог ли я сделать жизнь полнее для своего любимого?» Каким бы необоснованным ни было чувство неудачи, оно возникает в уме. Фактически, многие из тех, кто переживает самоубийство других, сами нередко помышляют о добровольном уходе из жизни. Отчаяние вопросов «В чем смысл?» или «Что здесь делать?» передается тем, кто остается в живых, – ведь не исключено, что именно в поисках ответа на эти вопросы и был принят яд или нажат курок. Речь идет о чувстве беспомощности перед лицом неконтролируемых событий в жизни.

Мне кажется, после самоубийства близкого человека уместно практиковать медитацию на прощении. Нужно посылать сострадание любимым людям, оказавшимся по ту сторону смерти, чтобы они не горевали от страданий, которые нам причинили. Мы должны простить их, чтобы им не пришлось многократно умирать, спасаясь от чувства вины. Мы должны простить себе, своему незнанию; простить своему уму его постоянные осуждения и сомнения, которые делают каждого ответственным за действия другого.

С умом не нужно спорить. У нас должно быть только стремление отпустить себя, открыться душевной боли, чтобы не оживлять в себе снова и снова мгновение страдания, отразившееся в самоубийстве. Прощение себе и другим позволяет продолжаться жизни, позволяет сердцу выйти за пределы чувства вины и нестерпимых угрызений совести.

Фактически, когда мы работали с теми, кто сидел на телефоне доверия для самоубийц, мы напоминали им снова и снова, что если они не допускают, что другой человек может убить себя, значит, они занимают не свое место. Подлинный совет самоубийце может дать только тот, кто готов принять все то, что появляется в уме другого человека. В противном случае вы будете для него еще одним человеком, которому невозможно доверять, который пытается навязать другим свою волю. Чтобы позволить другим существам войти в ваше сердце, мы должны принимать их полностью.

Нам привили мнение, что самоубийство – это что-то отвратительное, даже греховное. Мы думаем, что мы знаем все лучше, чем тот, кто добровольно уходит из жизни. Однако мы никогда не прикасаемся к страданиям в их уме, поскольку мы больше всего боимся страданий в нашем собственном уме. Наше стремление не допустить самоубийство создает еще большую отделенность. Как мы можем полностью принять другого человека, если мы считаем, что он неправ? Но если мы принимаем душевные страдания, которые иногда выпадают на нашу долю, мы сможет принять и страдания других. Мы не откажемся от своей любви лишь на том основании, что другой человек задумал то, что не согласуется с нашими взглядами. Мы должны помнить, что многие хотят умереть только потому, что любовь, которую они чувствуют внутри себя, никогда не была завершенной. Они не получают того, что хотят. Это не безразличие. Они убивают себя от страдания и неудовлетворенных желаний.

Из сотен людей, которые ежегодно прыгают с моста Голден Гейт в Сан-Франциско, большинство прыгают со стороны, обращенной к городу, и только некоторые – в сторону простирающейся до горизонта безбрежности Тихого океана. Даже в самоубийстве они не желают порывать отношений с миром.

Мы должны прикоснуться к отчаянию в самих себе, если мы хотим помочь другим открыться жизни.

Можно сказать, что самоубийство не столько «неправильно», сколько неумело. Тот, кто кончает с собой, не заметил другой возможности отпустить душевное страдание, не воспользовался ею. В нем одержало верх обусловленное отвращение к неприятному. Примечательно, что многие из тех, кто решал покончить с собой в продолжительной депрессии, в которой они долго обдумывали и даже репетировали самоубийство, не могли осуществить свой замысел, когда выходили из депрессии. Энергия возвращается, и свет снова начинает пробиваться.

Многие убивают себя, когда они чувствуют, что «исчерпали надежду». Но надежда основывается на страхе, на желании. Только когда мы избавляемся от страха, мы оказываемся в состоянии жить без надежды. Те, кто проходили под аркой преисподней у Данте, читали: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Это было не проклятие, а благословение. Оно говорит, что любая привязанность к будущим возможностям создает болезненную невозможность войти в настоящее. Надежда заставляет нас убивать себя снова и снова. Это легко сказать, но очень трудно донести до тех, кто собрался покончить с собой. Но когда вы начинаете жить так полно, что можете отказаться от надежды, тогда вы можете передать эту бесстрашную пространственность другим, чтобы в их сердце тоже появилось место для страданий. Когда вы отказываетесь от привязанности к своим страхам, вы можете дать хороший совет тем, кто замышляет самоубийство. Вы становитесь пространством, в которое они могут войти и отпустить свои страдания. Ведь именно к этому они стремятся в своем порыве сделать маленький шаг и мягко войти в неизвестное.

Наше давнее общественное порицание самоубийства было поставлено под сомнение буддистским монахом, фотографию которого многие видели на передовицах газет в середине 60-х. Этот монах облил свое тело бензином и принес себя в жертву на улицах Сайгона. Во вьетнамском фольклоре, вне ортодоксальной буддистской мысли, есть неверие, что сознательная смерть чистого индивида может спасти жизни тысяч людей. Для многих признание страдания вьетнамцев началось именно с фотографии, на которой этот человек спокойно поджигает себя. Он не пытался бежать из жизни и не делал героический жест. Он пытался смягчить страдания других, принеся в жертву свое тело. Можно ли это назвать самоубийством?

Махараджи говорил: «Иисус отдал все, даже свое тело».

Существо, которое совершает самоубийство, уходя от превратностей жизни, олицетворяет страдание всех нас. Самоубийство – это не решение. Но решением не может быть и жизнь с надеждой на то, что все изменится и что выжить нужно любой ценой. Никогда не спрашивайте «Быть или не быть?» – спрашивайте «Что есть жизнь?». Исследуйте душевную боль и позволяйте ей перерасти в стремление служить другим, уменьшить их страдания.

Самоубийство – это убийство тела. Осознание – это перерождение ума. Любовь – это пробуждение неизреченного.

ГЛАВА 18
ПОХОРОНЫ

Изначально похороны представляли собой искусный способ проститься с ушедшим близким человеком. Они были средством признания смерти. Они предназначались для помощи тому, кто покинул тело, продолжить свою работу: с миром перейти в другое совершенное состояние.

Похороны дают возможность признать любовь, которую мы делили с ушедшими, и помогают им продолжить свое путешествие, не цепляясь за жизнь, которую они оставили. Это способ напомнить умершим о стремлении к слиянию с их подлинной природой, об отказе от частностей и приверженности всеобщему. Похороны устанавливают равновесие между обладанием и любовью, между стремлением не отпускать и пожеланием «В добрый путь!». Это ритуал, который помогает открыть сердце горю, а также довериться тому, что находится за пределами чувств. Это возможность проявить свои страдания, а также почтить ложное отождествление, которое заставляет нас считать нашего возлюбленного этим безжизненным телом.

Похороны – это инициация для тех, кто ушел, и для тех, кто остался. Перед всеми стоит одна и та же задача: отказаться от привязанности к идее об отделенности и слиться с первоосновой. Похороны – это напоминание о том, что нужно уходить внутрь, позволять уму погружаться в сердце.

Похороны – это еще одна возможность закончить дела, отпустить то, что нас разделяет, и признать основополагающее единство всех существ. Это шанс осознать, что, хотя тело лежит здесь, сознание пребывает в другом месте. Работа над собой остается прежней: растаять в сиянии нашей подлинной природы, позволить сердцу распахнуться в любви, не замкнуться перед страхом, еще раз пережить свою ранимость и мимолетность.

Когда кто-нибудь умирает в больнице или дома, вместо того чтобы сразу же увезти тело, наша группа советует близким прийти к усопшему и проститься с ним, прежде чем смерть будет завуалирована с помощью искусства косметологов из похоронного бюро. После смерти тело становится холодным, лицо покойника бледным, но его черты смягчаются. На его лице можно прочесть безмятежность. Скорбь и глубокое признание любви нужно продолжить возле недавно покинутого сосуда.

Часто, когда кто-то умирает дома или в больнице, в которой есть возможность проститься с телом, мы убираем в комнате, уносим из нее лекарства и медицинские принадлежности, одеваем покойника в его любимую одежду, расчесываем ему волосы, ставим его любимую музыку, приносим цветы, возжигаем благовония и позволяем его близким прийти и отдать ему последнюю дань, ясно осознавая, что любимого человека больше нет в живых. Увидеть, что тот, кого они любят, – это не тело. Фактически, стоя рядом с телом, одно из самых глубоких переживаний – это понимание, что В теле отсутствует именно то, что сейчас его наблюдает. Речь идет о понимании, что из тела ушло сознание, только и всего.

В похоронных домах встреча со смертью несколько сглажена. Покойников здесь готовят так, словно они идут на формальную встречу: их одевают в лучшие праздничные костюмы, их лица покрывают косметикой так, словно человек просто спит. Здесь не поощряют прикосновения к телу умершего, прощание с ним. Покойники лежат в металлических ящиках на высоте два или три фута над полом, так что, оказавшись рядом с ним, у вас нет чувства, что вы можете прикоснуться в нему, обнять его, поцеловать, заплакать, помолиться. Пропасть между вами кажется непреодолимой. Однако любовь и смерть встречаются, когда покойник лежит в своей кровати, когда близкие могут подойти к нему, а дети могут сесть рядом и положить свои головы ему на грудь. Уход любимого человека переживается очень реально. В этом уходе есть целостность.

Наше общество создало несколько ритуалов для прощания с умершими. Возможно, именно потому что привязанность так сильно поощряется в отрицании смерти, похороны в нашем обществе приобретают особую важность.

В течение нескольких месяцев мы общались с одной женщиной, которая посещала наши семинары со своим мужем, а иногда и в одиночестве. Когда она легла в больницу для окончательного обследования и лечения, вторичная опухоль в позвоночнике причиняла ей такую боль, что каждые два часа ей нужно было делать большие инъекции морфия. Проведя неделю в больнице, она попросила меня регулярно посещать ее, чтобы помочь ей встретить смерть с большим беспристрастием. Когда родные взяли ее домой накануне Дня Матери, она сказала, что наконец-то чувствует себя готовой ко всему. Когда на следующий день в разговоре я напомнил ей, что приближается День Матери, она сказала; «О, да это же мой день! Давайте отпразднуем его!» Но когда сэндвичи и пирожные были разложены на подстилках на лужайке перед домом, оказалось, что она чувствует себя так плохо, что не может присоединиться к нам. Поэтому мы все по очереди приходили к ней и желали ей счастливого Дня Матери. Ее близкие друзья, ее братья, муж и дочь – все пришли, чтобы разделись с ней свои чувства и поддержать ее в последние часы перед началом нового путешествия.

В течение первых тридцати шести часов, проведенных дома, она приняла меньше болеутоляющих средств, чем в любые два часа своего лечения в больнице. Когда она открылась смерти, уменьшилось сопротивление боли и привязанность к телу. Поскольку она начала открываться свету, в те дни, когда она готовилась покинуть тело, у нее почти не было боли и замешательства. Она умерла через три дня после возвращения домой, в шесть часов утра, когда рядом с ней сидел ее муж. Ко времени моего прибытия в дом, он уже позвонил ее родным, которые жили в нескольких милях. Подруги одели умершую в ее любимое длинное красное платье и включили музыку Джуди Коллинз. В доме витала атмосфера любви. Каждое слово говорилось в присутствии великого неизвестного.

Для тех, кто никогда не позволял себе и не имел возможности находиться рядом с телом покойницы, эта возможность была потеряна. Когда тонко проявляется жизненная сила, приходит чувство завершенности. Если внимательно наблюдать за телом в течение первых часов после смерти, то можно видеть, что выражение лица становится все более мягким. На нем появляется улыбка, которую невозможно спутать с затвердением мышц, и мягкость, которой не было в течение предыдущих дней и месяцев, особенно накануне болезненной смерти. У всех присутствующих возникло чувство, что все в порядке, что их любимая предприняла следующий идеальный шаг и теперь «в надежных руках».

Через полчаса приехал отец молодой женщины, пораженный смертью дочери. Сколько бы месяцев и даже лет он ни готовился к тому, что ее скоро не станет, когда она умерла, чувство утраты было очень тяжким. Безвозвратный уход сознания из тела оставляет человека с чувством глубинного одиночества и потери. Отец приехал с единственным желанием – чтобы смерть не была реальностью текущего мгновения. Он был на грани, еще немного – и он бы сломался и начал плакать, призывая свою дочь вернуться. Но комната, в которую он вошел, была чертогом любви. Через три часа после смерти его дочь выглядела очень красивой, с улыбкой на лице, с руками, сложенными на сердце. Он окунулся в атмосферу принятия, которую он никогда не ассоциировал со смертью.

Брат покойницы, плотник, заканчивал гроб, который он начал раньше, но отложил работу в надежде, что гроб не понадобится. Теперь он завершал свою работу. Пятилетняя дочь сидела рядом с усопшей матерью, разговаривала с ней и игралась со шкатулкой с драгоценностями, которую ей дали взрослые. Когда отец покойницы подошел к телу, ему предложили легко приложить пальцы к макушке головы дочери. Дело в том, что часто, хотя и не всегда, прикладывающий пальцы таким образом может почувствовать вибрацию жизни, которая постепенно покидает тело в течение нескольких часов после смерти. Хотя ему сказали, что он может почувствовать что-то, он сделал этот жест в замешательстве, практически не задумываясь. Он ничего не ждал. Легонько приложив пальцы к макушке головы дочери, он вдруг начал что-то бормотать и попятился – но скоро остановился. Глядя на свою руку, он сказал:

«Я почувствовал покалывание. Что это было?»

Подойдя в телу еще раз и снова приложив руку, он опять почувствовал выходящий поток жизненной силы. Он был поражен. Его отношение к смерти изменилось, когда он стоял и наблюдал, как энергия дочери покидала ее тело. Сущности отца и дочери встретились так, как он раньше не мог себе вообразить. Через час, когда братья привезли гроб, ее аккуратно положили в него. Гроб поставили в центре гостиной, и вокруг него собралась вся семья. Не желая, чтобы это мгновение было каким-то другим, мы собрались вместе в молитвенной медитации, чтобы сказать ей напутственное слово и напомнить, что ее миссия на земле закончена, что ей теперь остается только сливаться с чистым бытием, доверяться свету, двигаться ему навстречу. Вся семья чувствовала себя по-другому. Вместо того чтобы привязываться, оттягивать, цепляться, было только признание совершенства текущего мгновения, каким бы болезненным оно ни казалось для всех собравшихся.

Пребывание вблизи тела умершего в течение четырех, пяти или восьми часов после смерти дает ни с чем несравненное понимание процесса умирания, позволяет пережить легкость парения сущности вне тела, прикосновение к глубинам чувства отделенности, к страданию нашей привязанности и доброму напутствию для себя и для других – идите навстречу свету.

Для многих людей кремация становится приемлемым способом ликвидации тела. В Азии так чаще всего поступают с останками умерших. Некоторые азиатские учителя говорят, что кремация предпочтительнее, потому что она позволяет непосредственно убедиться, что тело почти никак не связано с нашей подлинной природой и ее настоящими требованиями.

Обычно после того, как близкие проводили покойного в любовной домашней обстановке, можно провести мемориальную служба. На некоторых таких службах прах сожженного тела развевают по ветру на любимом лугу или морском побережье. Это время, когда все те, кто желает принять участие в прощании, могут собраться вместе. На мемориальных службах мы часто слышим поэтическую мудрость Калиля Джебрана, сольные песни под гитару, чтение поэзии, совместные медитации, возможно, даже безмолвный танец, который символизирует продолжаемость вещей.

Мемориальная служба – это не просто время, чтобы вспомнить об ушедшем, но и возможность осознать нашу общую глубинную природу. Это осознание придает смерти контекст. Оно обращает смерть внутрь.

Еще одна практика, которая может оказаться полезной, состоит в том, чтобы поставить на стол фотографию любимого человека и, возможно, зажечь рядом с ней свечу или воскурить благовония. Так, чтобы в течение первой недели или двух после смерти человека вы могли посидеть с ним полчаса или около того, поговорить с ним о любви, которую вы питали друг к другу, и пожелать ему успеха в дальнейших путешествиях сознания. Приблизительно после десяти дней (когда подсказывает сердце) эту практику можно осуществлять один раз в неделю, а впоследствии – раз в году. Эта практика может быть полезной как для усопшего, так и для того, кто тоскует по нему, поскольку она позволяет им обоим отпустить привязанности и получить напутствие. Она дает возможность закончить дела, полностью признавая смерть и чувство утраты.

У нас есть знакомый в Монтане, который работает гробовщиком. Он также проводит очень простые похороны или захоронения. Часто в глухой сельской местности покойника кладут в нехитрый сосновый гроб или просто заворачивают в грубую ткань и опускают в вырытую в земле узкую яму, которую засыпают и сравнивают с землей. Вместо надгробья на могиле сажают фруктовой дерево. Его корни питаются останками тела, которое растворяется в земле. В последующие годы съесть фрукт с этого дерева – все равно что принять в себя любимого человека. Этот обычай напоминает нам о святом причастии.

Похороны – это искусное средство для того, чтобы напомнить усопшему, а также тем, кого он оставил, что никто их нас не является одним лишь телом; что жизнь – это нечто неизмеримо большее, чем то, что мы привыкли ею считать.

На мемориальных службах может быть уместным чтение следующего отрывка, вдохновленного «Сутрой Сердца Совершенной Мудрости».