Текст книги "Копилка Сатаны (Ученик дьявола)"
Автор книги: Стивен Кинг
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Бот этим я исправлю табель, – сказал Тодд и достал новый флакон пятновыводителя из кармана куртки, – а что делать с чертовым письмом, я просто ума не приложу.
Дуссандер одобряюще посмотрел на пятновыводитель. В свое время он тоже подделал несколько отчетов. Когда квоты возросли до фантастического уровня… и намного выше. И еще, в ситуации, подобной нынешней, – там дело было со списками… военных трофеев. Каждую неделю он должен был проверять ящики с ценностями, отправляемые в Берлин в специальных вагонах, представляющих собой большие сейфы на колесах. У каждого ящика на боку был желтый конверт, внутри которого находился заверенный список содержимого. Столько-то колец, цепочек, колье, столько-то грамм золота. У Дуссандера была и своя коробочка драгоценностей – не очень ценных, но и не совсем уж безделушек. Нефриты, турмалины, опалы. Несколько поддельных жемчужин. Промышленные алмазы. И когда он видел в списке на отправку в Берлин вещь, которая казалась ему подходящей, он изымал ее, заменял на предмет из своей коробки и применял пятновыводитель, изменяя название в списке. Он стал тогда большим специалистом по подделке… этот талант пригодился ему не раз и после войны.
– Хорошо, – сказал он Тодду. – Что касается второго вопроса…
Дуссандер опять стал качаться, потягивая виски из стакана. Тодд придвинул к столу табурет и принялся подчищать табель, который он молча поднял с пола. Внешнее спокойствие Дуссандера возымело свое действие, и теперь Тодд молча работал, склонившись над табелем, как любой американский школьник, настроенный на то, чтобы сделать как можно лучше – все равно что: посадить кукурузу, подать неотбиваемый мяч в мировой серии «Литл лиг» или подделать собственный табель.
Дуссандер смотрел на его слегка загорелый затылок, проглядывающий между прядями волос и полукругом воротника футболки. Взгляд его перешел на верхний ящик стола, где хранились ножи для разделки мяса. Один быстрый удар – он знал, куда нужно бить, – и спинной мозг будет поврежден. И уста тогда сомкнутся навеки. Дуссандер улыбнулся с сожалением. Если мальчик исчезнет, будет много вопросов. Слишком много. Некоторые будут заданы ему. Даже если письма у приятеля нет, всю эту процедуру с вопросами он не может себе позволить. Это слишком.
– А этот Френч, – сказал он, постукивая пальцами по письму. – Он общается с твоими родителями?
– Он? – Тодд протянул слово с подозрением. – Отец с матерью не бывают нигде, куда бы он даже теоретически смог попасть.
– А он встречался с ними по делам школы? Вообще с ними беседовал когда-нибудь?
– Нет. Я всегда был одним из лучших в классе. До сегодняшнего дня.
– То есть, что ему о них известно? – сказал Дуссандер, мечтательно глядя в свой стакан, который был уже почти пуст. – Да, он знает о тебе.У него, конечно, есть записи в твоем личном деле. Начиная с драк в детском саду. Но что он знает о них?
Тодд убрал ручку и флакончик пятновыводителя.
– Да, он знает, как их зовут. Возраст. Он знает, что мы принадлежим к Методистской церкви. Мы не часто там бываем, но он об этом знает, это указано в анкетах. Он должен знать, кем работает отец, это тоже в анкетах. То есть, он знает то, что мы каждый год пишем в анкетах. И я уверен, что это все.
– А мог бы узнать о том, что у тебя дома не все в порядке?
– Что вы имеете в виду?
Дуссандер поболтал остатки виски в стакане.
– Скандалы. Драки. Отец спит на раскладушке. Мать слишком много пьет. – Его глаза заблестели. – Назревает развод.
Тодд возмутился:
– Ничего такого не было! Не было!
– Я и не говорил, что было. Но подумай, пацан. Предположим, что у тебя дома все, как говорится, летит ко всем чертям.
Тодд взглянул на него, нахмурившись.
– Ты будешь переживать из-за этого, – продолжал Дуссандер. – Сильно переживать. Потеряешь аппетит, будешь плохо спать. И самое печальное, что пострадает твоя учеба. Правда? Это очень плохо для детей, когда дома проблемы.
В глазах мальчика мелькнуло понимание и еще что-то, похожее на тупую благодарность. Дуссандер был вознагражден.
– Да, это печально, когда семья на грани развала, – величественно сказал Дуссандер, наливая еще виски. Он уже был крепко пьян, – Дневные телесериалы это подтверждают. Колкости, ругань и ложь. Но хуже всего боль. Боль, мой мальчик. Ты не представляешь, через какой ужас проходят твои родители. Они так поглощены своими проблемами, что на сына у них времени не остается. Что его проблемы по сравнению с их неприятностями, так? Когда-нибудь, когда шрамы уже затянутся, они снова окунутся в дела своего сына. Но сейчас, единственная уступка, которую они могут сделать – попросить доброго дедушку мальчика сходить в школу к мистеру Френчу.
Глаза Тодда разгорались все ярче и ярче, пока не стали почти пылающими.
– Может сработать, – бормотал Тодд. – Может, да, может сработать, может, – оборвал он на полуслове. Вдруг глаза снова потухли. – Нет, не выйдет. Вы на меня совсем не похожи, нисколько. Калоша Эд не поверит.
– Чепуха! Чушь собачья! – закричал, вскакивая Дуссандер. Он, слегка пошатываясь, подошел к буфету и достал бутылку виски. Отвинтил пробку и щедро налил в стакан. – Такой разумный мальчик и такой дурак. Ну где это видано, чтобы дедушка походил на своих внуков? А? Я лысый. А ты разве лысый?
Он вернулся к столу, с удивительной проворностью схватил целый пучок белокурых волос Тодда и резко потянул.
– Перестаньте, – отрезал Тодд, но уже слегка улыбаясь.
– Кроме того, – сказал Дуссандер, снова усаживаясь в кресло, – у тебя белокурые волосы и голубые глаза. У меня тоже голубые глаза, и до того, как мои волосы поседели и выпали, тоже были светлые. Ты мне расскажешь историю вашей семьи. Про тетушек и дядюшек. О людях, с которыми работает твой отец. О хобби твоей матери. Я все запомню. Я выучу и запомню. Через пару дней я опять все позабуду – сейчас моя память больше похожа на решето, – но какое-то время я все буду помнить. – Он грустно улыбнулся. – В свое время я обошел Уайзенталя и вешал лапшу на уши самому Гиммлеру. Если я не проведу одного-единственного учителя средней школы, значит, мне пора завернуться в саван и ползти на кладбище.
– Может быть, – медленно проговорил Тодд, и Дуссандеру стало ясно, что план принят.
– Есть еще одно сходство, – сказал Дуссандер.
– Еще одно?
– Ты говорил мне, что твоя мать на одну восьмую – еврейка. Моя мать была чистой еврейкой. Так что мы оба – жиды, мой мальчик. Как в старом анекдоте, два мойши, что сидят на кухне.
Он вдруг зажал свой нос между пальцами правой руки. То же самое он проделал с носом мальчика левой рукой.
– И это видно, – проревел он, – видно!
Он захохотал, раскачиваясь в кресле туда-сюда. Тодд посмотрел на него удивленно и испуганно, потом захохотал тоже. Они еще долго смеялись на кухне Дуссандера, старик – сидя у окна, обдуваемый теплым калифорнийским бризом, а Тодд, качаясь на задних ножках табурета и уперевшись спиной в дверцу духовки, белая эмаль которой была вся в крестиках царапин, сделанных спичками Дуссандера.
Калоша Эд Френч (прозвище, как рассказал Тодд, объяснялось привычкой Эда носить калоши поверх кроссовок в сырую погоду) был худощавым мужчиной, имевшим особую страсть приходить в школу всегда в кедах или кроссовках. Он считал, что в кедах будет ближе к своим ста шести ученикам в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет, заведовать учебой которых ему надлежало. У него было пять пар кед разных цветов – от синих «Фаст Трек» до кричаще-желтых «Зонкерс», и он не догадывался, что его называют не только Калоша Эд, но еще Кроссовка-Пит, Кедман и даже Комета Кедман. В колледже за ним закрепилось прозвище Проказник, и даже этот постыдный факт как-то вышел наружу, что было довольно унизительно.
Он редко надевал галстук, предпочитая свитера-водолазки. Носил с начала шестидесятых, когда Дэвид МакКаллум рекламировал их в фильме «Человек из Д.Я.Д.И.» В колледже однокурсники часто незаметно обгоняли его и шли впереди, отпуская реплики типа: «Вот идет Проказник в свитере от Дяди». Он втайне считал себя единственным хорошим завучем из всех, кого знал. У него был хороший контактс детьми. Он мог с ними потрепаться,мог заторчатьот их музыки и молча посочувствовать, когда они влипали в истории.Он понимал их приколы,потому что знал, какой обломбыть тринадцатилетним, когда все время кто-то наезжает, а ты не можешь отвертеться.
Но он никак не мог вспомнить, каким сам был в тринадцать лег. И полагал, что это та цена, которую приходится платить за взросление в пятидесятые годы. Это, а еще и вступление в новый мир шестидесятых с прозвищем Проказник.
И вот теперь, когда дедушка Тодда Баудена вошел в его офис, плотно прикрыв за собой стеклянную дверь, он почтительно встал, приветствуя его, но не решился выйти из-за стола навстречу старику. Вспомнил, что на ногах у него кроссовки, а пожилые люди иногда не понимают, что кроссовки – всего лишь средство психологической помощи детям, у которых проблемы с учителями. Поэтому некоторые пожилые люди могут неправильно понять завуча в кроссовках или кедах.
«Приятный дедуля», – подумал Калоша Эд. Седые волосы аккуратно зачесаны назад. Костюм-тройка безукоризненно чист. Серебристо-серый галстук искусно завязан. В левой руке он держал старенький черный зонт (дождь моросил уже несколько дней) как-то по-военному. Несколько лет назад Калоша Эд с женой были на пьянке у Дороти Сойерс, они зачитывались книгами, написанными этой уважаемой леди, читали все, что попадалось. И вдруг показалось, что это герой ее книг – лорд Питер Уимсли в жизни. Только лет в семьдесят пять, уже после кончины Бантера и Харриет Вейн. Он отметил мысленно, что об этом нужно рассказать Сандре, когда придет домой.
– Мистер Бауден, – сказал он почтительно и протянул руку.
– Очень приятно, – ответил Бауден и пожал ее.
Калоша Эд старался не сильно давить и не тряс, как обычно, здороваясь с отцами. По тому, как осторожно старик протянул руку, стало ясно, что у него – подагра.
– Очень приятно, мистер Френч, – повторил Бауден и сел, аккуратно подтянув брюки на коленях.
Зонт он поставил между коленей, оперся на него и стал похож на пожилого городского стервятника, присевшего отдохнуть в кабинете Калоши Эда Френча. Эд уловил чуть заметный акцент, но не ту изысканную интонацию, характерную для высшего британского общества, к которому принадлежал Уимсли, а скорее европейскую манеру. Во всяком случае, сходство с Тоддом было заметным. Особенно нос и глаза.
– Очень рад вас видеть, – сказал Калоша Эд, усаживаясь в свое кресло, – хотя в таких случаях обычно мать или отец ученика…
Он сказал так, конечно, нарочно. Опыт почти десяти лет работы завучем убедил его, что, если на собеседование приходят тетушки, дядюшки или дедушки и бабушки, это значит, что дома неприятности – неприятности, которые и оказываются потом причиной возникшей проблемы. Калоша Эд вздохнул с облегчением. Семейные дрязги – это плохо, но для такого способного мальчика, как Тодд, гораздо хуже было бы сесть на иглу.
– Да, конечно, – сказал Бауден, стараясь казаться одновременно печальным и рассерженным, – мой сын и его жена попросили меня прийти сюда и обсудить с вами это неприятное дело. Тодд – хороший мальчик, поверьте. И ухудшение его отметок в школе – временное.
– Мы все на это надеемся, мистер Бауден. Курите, пожалуйста. В стенах школы обычно не курят, но для вас мы сделаем исключение.
– Благодарю вас.
Мистер Бауден достал из внутреннего кармана смятую пачку «Кэмела», сунул одну из двух оставшихся кривых сигарет в рот, извлек спичку, зажег о каблук черной туфли и закурил. После первой затяжки он по-стариковски закашлялся, потушил спичку и бросил в предложенную Калошей Эдом пепельницу. Эд наблюдал за этой процедурой, торжественной, как и туфли старика, с откровенным восхищением.
– Не знаю, с чего и начать, – сказал Бауден, печально глядя на Калошу Эда сквозь завитки сигаретного дыма.
– То, что пришли вы, – мягко сказал Калоша Эд, – вместо родителей Тодда уже говорит о многом.
– Да, конечно, – старик скрестил руки на груди. Сигарету он держал между указательным и средним пальцами правой руки. Спина прямая, подбородок приподнят. Что-то немецкое было в его манере изъясняться, и это напоминало Эду увиденные в детстве фильмы про войну.
– У моего сына и невестки дома не все в порядке, – сказал Бауден, тщательно выговаривая каждое слово. – Я бы сказал, большие неприятности. – Его глаза, старые, но удивительно ясные, наблюдали, как Калоша Эд раскрыл лежащую перед ним папку. Внутри было несколько листков бумаги.
– И вы считаете, эти неприятности влияют на успеваемость Тодда?
Бауден сильно наклонился вперед, не сводя своих синих глаз с карих глаз Калоши Эда. Повисла тяжелая пауза, потом Бауден произнес:
– Его мать пьет.
Он снова выпрямился.
– Боже, – выдохнул Калоша Эд.
– Да, – отозвался Бауден и печально кивнул – Мальчик рассказывал мне, что пару раз, приходя из школы домой, заставал ее спящей на кухонном столе. Он знает, как мой сын относится к выпивкам, поэтому приходилось самому разогревать обед и поить ее крепким кофе, чтобы она хотя бы проснулась к приходу Ричарда.
– Это ужасно, – сказал Калоша Эд, хотя слышал вещи и похуже: матери с пристрастием к героину, отцы, которые вдруг начинали насиловать своих дочерей… или сыновей. А миссис Бауден не хочет обратиться к специалистам?
– Мальчик пытался убедить ее, что это – лучшее решение. Ей, наверное, очень стыдно. Если бы ей дать время… – Он сделал жест сигаретой, описав колечко в воздухе. – Ну, вы меня понимаете.
– Да, конечно, – кивнул Калоша Эд, опять восхищаясь жестом и нарисованным колечком. – Ваш сын… отец Тодда…
– В этом есть и его вина, – жестко сказал Бауден. – Сколько раз он задерживался на работе, опаздывал на ужин, внезапно уходил вечером… Я должен сказать вам, мистер Френч, он женат скорее на своей работе, чем на Монике. Меня воспитывали в духе того, что семья превыше всего. А вы разве не согласны с этим?
– Конечно, вы правы, – искренне ответил Калоша Эд.
Его отец был ночным сторожем в большом универмаге в Лос-Анджелесе, и он видел отца только по выходным и в отпуске.
– Это – другая сторона проблемы, – сказал Бауден.
Калоша Эд кивнул и задумался.
– А что ваш второй сын, мистер Бауден? М… – Он заглянул в папку, – Гарольд. Дядя Тодда.
– Гарри и Дебора сейчас живут в Миннесоте, – ответил Бауден правдиво. – Он работает на Медицинском факультете университета. Ему сложно оставить работу, да и неловко просить об этом. – Лицо приняло добродетельное выражение. – Гарри и его жена живут хорошо.
– Понимаю. – Калоша Эд снова заглянул в папочку, потом закрыл ее. – Мистер Бауден, я ценю вашу откровенность. И буду также откровенен с вами.
– Спасибо, – церемонно сказал Бауден.
– Мы не в состоянии, к сожалению, оказывать всем ученикам столько внимания, сколько нужно. Здесь шесть завучей, и на каждого приходится более сотни учеников. У моего самого молодого коллеги Хэпберна – сто пятнадцать. В нашем обществе почти всем детям в этом возрасте необходима помощь.
– Конечно, – Бауден раздавил окурок в пепельнице и снова сложил руки.
– Иногда возникают ужасные проблемы. Наиболее частые – обстановка в семье и наркотики. По крайней мере Тодд не связан ни с амфетамином, ни с мескалином или фенциклидином.
– Боже сохрани!
– Иногда, – продолжал Калоша Эд, – мы просто ничего не можем поделать. Это ужасно, но такова жизнь. Обычно из этого колеса выбиваются единицы – те, кто мешает всему классу, – угрюмые, необщительные дети, даже не пытающиеся что-то изменить. Это просто живые организмы, ожидающие, когда система пропустит их через все шестеренки или когда они станут старше и бросят школу без разрешения родителей, чтобы пойти в армию, мыть машины или выйти замуж за дружка. Понимаете? Я говорю прямо. Наша система, как говорится, далека от совершенства.
– Мне нравится ваша откровенность.
– Но очень больно смотреть, когда эта система начинает обламывать таких ребят, как Тодд. Он в прошлом году набрал 92 балла и достиг 95 процентов. А его средний балл по английскому еще выше. У него есть творческие способности, а это не так часто встречается у детей нынешнею поколения, культура которых начинается у телевизора, а заканчивается в ближайшем кинотеатре. Я разговаривал с учительницей, которая принимала у Тодда экзамен в прошлом году. Она сказала, что Тодд представил лучший реферат из всех, которые она читала за двадцать лет работы в школе. Он посвящен немецким лагерям смерти во время Второй мировой войны. И поставила ему единственному пятерку с плюсом.
– Я читал этот реферат, – сказал Бауден. – Отличная работа.
– Он также проявил способности выше среднего уровня к естествознанию и общественным наукам, и если не станет одним из величайших математиков столетия, то по крайней мере будет хорошо успевать в колледже… И все это было до нынешнего года. Вот, в общих чертах, все.
– Да.
– Мне ужасно обидно видеть, как Тодд катится вниз, мистер Бауден. А летняя школа… Скажу вам честно, летняя школа таким мальчикам, как Тодд, приносит часто больше вреда, чем пользы. Обычно летняя сессия младших учеников средней школы напоминает зоопарк. Сплошные обезьяны и хохочущие гиены, плюс еще парочка дронтов. Неподходящая компания для такого мальчика, как Тодд.
– Естественно.
– Так что давайте перейдем ближе к делу. Я предлагаю провести серию консультаций для мистера и миссис Бауден в Консультативном центре города. Все, естественно, конфиденциально. Там заведующий Гарри Акерман, мой хороший приятель. И я думаю, что не Тодд должен предложить это, а вы, – широко улыбнулся Калоша Эд. – Может, удастся нормализовать все к июню. Это вполне возможно.
Но Бауден был явно встревожен этим предложением.
– Боюсь, что они рассердятся на мальчика, если я предложу им это, – сказал он. – Дело очень деликатное. Может и так, и этак повернуться. Мальчик пообещал мне, что будет больше заниматься. Он очень переживает из-за плохих оценок. – Старик слегка улыбнулся, и Калоша Эд не смог понять, чему. – Гораздо больше переживает, чем вы думаете.
– Но…
– И они рассердятся на меня, —продолжал настаивать Бауден. – Конечно. Моника и так считает, что я вмешиваюсь. Я пытаюсь держаться в стороне, но вы же видите. Я считаю, лучше их оставить в покое. На время.
– У меня большой опыт в решении проблем такого рода, – сказал Калоша Эд. Он прикрыл ладонями папку Тодда и открыто посмотрел на старика. – Я действительно считаю, что консультации должны помочь. Вы понимаете, что мой интерес к семейной жизни вашего сына и невестки начинается и кончается там, где она влияет на успеваемость Тодда… и именно сейчас вы видите, как она влияет.
– Разрешите мне внести встречное предложение, – сказал Бауден. – У вас есть система аттестации за половину четверти?
– Да, – осторожно согласился Калоша Эд. – Карточки определения успехов. Дети, правда, называют их «хвостовки». Их получают только те, чей средний балл за половину четверти ниже 78. Иными словами, эти карточки получают двоечники.
– Очень хорошо, – сказал Бауден. – Тогда я предлагаю вот что: если мальчик получит хоть одну такую карточку, хотя бы одну, —Он поднял вверх узловатый палец. – Я предложу сыну и невестке ваши консультации. Более того, – он произносил «то-го», – если мальчик получит хоть одну карточку в апреле…
– Мы раздаем их в первую неделю мая.
– Да? Если он получит хоть одну, я гарантирую, что они примут предложение о консультациях. Их очень волнует учеба сына, мистер Френч. Но сейчас они так погрязли в своих собственных проблемах, что… – Он пожал плечами.
– Понимаю.
– Так что давайте выделим им время разобраться в собственных проблемах. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, ведь так говорит пословица, правда?
– Да, вы правы, – ответил Калоша Эд после секундного раздумья… и быстрого взгляда на часы, которые показывали, что через пять минут у него следующая встреча. – Я принимаю ваше предложение.
Он поднялся, и Бауден встал вместе с ним. Они снова пожали друг другу руки, Калоша Эд старательно щадил подагру старика.
– Но со всей откровенностью должен вам заметить, что очень немногие ученики могут за пять недель занятий наверстать упущенное за две четверти. Очень много материала надо усвоить, очень много. Я думаю, вам придется позаниматься с вашим внуком, мистер Бауден.
Бауден снова слабо и смущенно улыбнулся:
– Правда? – это все, что он ответил.
Что-то вызывало беспокойство Калоши Эда в течение всего разговора, и через час после ухода «лорда Питера», завтракая в кафетерии, он понял, что именно.
Они проговорили с дедом Тодда добрых четверть часа, даже почти двадцать минут, и все это время старик ни разу не назвал внука по имени.
Тодд промчался во весь дух по дорожке к дому Дуссандера и поставил велосипед на подставку. Занятия в школе закончились всего пятнадцать минут назад. Одним прыжком преодолел ступеньки, открыл дверь своим ключом и устремился по коридору в освещенную солнцем кухню. На лице словно нарисован пейзаж из обнадеживающего солнца и печальных туч. Он задержался на секунду в дверях, ощущая спазмы в желудке и в горле, и глядя на Дуссандера, качающегося в кресле со стаканом виски на коленях. Тот все еще был в своем лучшем костюме, правда, на пару сантиметров ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Он смотрел на Тодда, как на пустое место, и его глаза ящерицы были полуприкрыты.
– Ну, – выдавил, наконец, Тодд.
Дуссандер выдержал паузу, показавшуюся Тодду длиной лет в десять. Потом демонстративно поставил стакан на стол рядом с бутылкой виски и произнес:
– Этот дурак поверил всему.
Тодд облегченно выдохнул.
Но не успел опять вдохнуть, как Дуссандер добавил:
– Он хотел, чтобы твои несчастные, замотанные родители прошли куре консультаций у одного из его друзей в городе. Очень настаивал.
– Боже! И вы… что вы… как вам удалось убедить его?
– Пришлось соображать быстро, – ответил Дуссандер. – Как в рассказе Саки у маленькой девочки, так и у меня, способность быстро реагировать всегда была сильной стороной. Я пообещал ему, что твои родители придут на консультации, если ты получишь хоть одну хвостовку в мае.
Тодд стал белым, как полотно.
– Что вы пообещали? – почти закричал он. – С начала четверти я уже завалил две контрольные по алгебре и одну по истории! – Он прошел в комнату, бледное лицо покрылось капельками пота. – Сегодня была контрольная по французскому, и ее тоже завалил… Я думал только о проклятом Калоше Эде и о том, удастся ли все уладить. Ну, вы и уладили, – закончил язвительно. – Не получу хвостовки? Да я получу их штук пять или шесть.
– Это все, что я мог сделать, не вызывая подозрений, – сказал Дуссандер. – Этот Френч, хоть и дурак, но свое дело знает. Теперь дело за тобой.
– Что вы имеете в виду? – лицо Тодда было угрожающим и ужасным, а голос – резким.
– Ты будешь заниматься. В ближайшие четыре недели заниматься больше и старательнее, чем когда-либо в жизни. Более того, в понедельник подойдешь ко всем учителям и извинишься за плохую успеваемость в последнее время. Ты…
– Это невозможно, – сказал Тодд. – Вы не поняли. Это невозможно.Я отстал по крайней мере на пять недель по естествознанию и истории. А по алгебре – больше, чем на десять.
– Неважно, – сказал Дуссандер. И налил еще виски.
– Думаете, что вы очень умный, да? – закричал на него Тодд. – Я не подчиняюсь вашим приказам. Время, когда вы отдавали приказы, давно прошло. Понятно? – Он резко понизил голос. – Самое страшное оружие здесь в доме – липкая лента от мух. Вы – ничтожество, просто разорившийся старик, пукающий тухлыми яйцами после того, как поедите «тако». Уверен, что еще и мочитесь в постель.
– Послушай меня, сопляк, – тихо сказал Дуссандер.
Тодд дернул головой в ответ.
– До сегодняшнего дня, – осторожно начал Дуссандер, – было возможно, чисто теоретическивозможно, что ты можешь выдать меня, а сам остаться чистеньким. Я, правда, не верю, что с такими нервами ты это смог бы сделать, но это не важно. Это было технически возможно. Но сегодня все изменилось. Сегодня я изображал твоего деда, некоего Виктора Баудена. Никто не усомнится, что я сделал это с твоего… как это… молчаливого согласия. И теперь, мой мальчик, оказывается, что ты заляпан по уши. И оправдаться тебе нечем.
– Я хочу…
– Он хочет!Он хочет! – заревел Дуссандер. – Плевать мне на твои желания, меня от них тошнит,твои желания – кучка собачьего дерьма в канаве. Когда ты, наконец, поймешь, в каком мы сейчас положении?!
– Я понимаю, – пробормотал Тодд.
Он сжал кулаки, пока Дуссандер орал – он не привык, чтобы на него кричали. Теперь разжал их и тупо глядел на кровоточащие полумесяцы, оставшиеся на ладонях. Мог бы и сильнее пораниться, подумал он, но в последние месяца четыре стал грызть ногти.
– Хорошо. Тогда извинишься и будешь заниматься, будешь заниматься в свободное время в школе. Заниматься во время обеда. После школы будешь приходить сюда и тоже заниматься. И в выходные тоже: приходить сюда и заниматься здесь.
– Не здесь, – сказал быстро Тодд. – Не здесь, а дома.
– Нет. Дома ты всю дорогу бездельничаешь и грезишь наяву, А здесь я могу стоять над тобой и следить. И таким образом защищать свои интересы. Могу тебя спрашивать, Могу выслушивать твои уроки.
– Если не захочу приходить, вы меня не заставите.
Дуссандер выпил.
– Это правда. Тогда все пойдет, как было. Ты провалишься. Этот завуч Френч думает, что я сдержу свое обещание и буду следить за тобой. Если мне это не удастся, конечно позвонит твоим родителям. И они узнают, что по твоей просьбе добрый мистер Денкер изобразил твоего дедушку. Узнают и о подделанных оценках. Они…
– Заткнитесь. Я приду.
– Ты уже пришел. Начни с алгебры.
– Еще чего! Сегодня пятница!
– Теперь будешь заниматься каждыйдень, – мягко сказал Дуссандер, – Начни с алгебры.
Тодд пристально посмотрел на него и тут же опустил глаза, вытаскивая учебник алгебры из сумки, но Дуссандер увидел убийство в этих глазах. Не фигуральное, а буквальное убийство. Он уже много лет не встречал такого мрачного, испытующего, горящего взгляда, такой взгляд забыть невозможно. И подумал, что такой взгляд отразился бы в зеркале в тот день, когда он сам смотрел на белую и беззащитную шею мальчика.
«Я должен защитить себя, – подумал он с удивлением. – Нельзя недооценивать собственного риска».
Он пил виски, раскачиваясь в кресле, и смотрел, как мальчик занимается.
Когда Тодд приехал домой, было около пяти. Он чувствовал себя побитым, выжатым, бессильно злым, глаза устали от напряжения. Каждый раз, когда его взгляд соскальзывал со страницы, уходил из этого умопомрачительного, непонятного, чертовою мира множеств, подмножеств, упорядоченных пар и прямоугольных координат, раздавался хрипловатый старческий голос Дуссандера. Все остальное время старик сидел молча, слышался лишь отвратительный звук от ударов шлепанцев об пол и скрип кресла-качалки. Он сидел, как стервятник, и ждал, когда жертва сдастся. Зачем он в это ввязался? Как вообще угораздило в это вляпаться? Ужас, просто ужас. Сегодня днем он слегка разобрался в теории множеств, которую завалил перед самыми рождественскими каникулами, но подогнать материал настолько, чтобы написать контрольную по алгебре на той неделе хотя бы на тройку, казалось невозможным.
До «конца света» оставалось пять недель. На углу он увидел лежащую на тротуаре сойку, ее клюв открывался и закрывался. Она тщетно пыталась подняться на ноги и отползти. Перебито крыло, предположил Тодд, наверное, задела машина, и птица отлетела на тротуар, как игровая фишка. Она глядела на него одним блестящим глазом.
Тодд долго смотрел на нее, слегка придерживая изогнутые ручки велосипеда. Воздух уже остыл, было прохладно. Он представил, как провели день его друзья, болтаясь на площадке Бейб Рут на Уолнат-стрит, гоняя мяч, играя в выбивного или в сыщиков и воров.
В это время года обычно начинается сезон бейсбола. Поговаривали о том, что в этом году их местная команда будет играть в неформальной городской лиге. Некоторые папаши очень хотели бы поглядеть на игру своих чад. Тодд, конечно будет подавать. Он был звездой в «Литл лиге», пока в прошлом году не вошел в «Юниор Литл лиг». Подавал бы.
Ну и что? Ему нужно просто сказать «нет». Просто прийти и сказать: «Ребята, я связался с военным преступником. Взял его прямо за яйца, а потом – ха-ха – вы не поверите! – обнаружил, что он держит точно также за яйца меня. Мне стали сниться жуткие сны, просыпаюсь в холодном поту. Мои оценки полетели ко всем чертям, и я подделал свой табель, чтобы предки не догадались, а теперь впервые в жизни надо сидеть над книжками. Хотя и не боюсь сесть на мель, но боюсь попасть в колонию. И поэтому не смогу сыграть с вами ни одного матча в этом году. Вот так, ребята.»
Слабая улыбка, почти как у Дуссандера, совсем не похожая на его прежний широкий оскал, тронула его губы. В ней не было солнца, это была мрачная улыбка. Невеселая, нерадостная. И говорила одно: вот так, ребята.
Медленно-медленно переехал Тодд колесом через сойку, слыша, как шуршат ее перья и хрустят, ломаясь, тонкие косточки. Переехал еще раз в обратном направлении. Птица все еще дергалась. Вновь и вновь он прокатывался колесом с прилипшим, окровавленным перышком вперед-назад, вперед-назад. Сойка уже не шевелилась, уже сыграла в ящик, откинула копыта, улетела к великим стаям в небе, но Тодд все продолжал прокатывать колесо по расплющенному тельцу. И продолжал это еще минут пять, и слабая улыбка не сходила с его лица. Вот так, ребята.