Текст книги "Копилка Сатаны (Ученик дьявола)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

8

Февраль 1975 г.

После обеда Дик Бауден достал коньяк, который Дуссандеру ужасно не понравился. Но, конечно, он широко улыбнулся и экстравагантно похвалил его. Мальчику мать подала жидкий шоколад. Мальчик вел себя необычайно тихо во время всего обеда. Напряжен? Да. По какой-то причине он казался очень напряженным.

Дуссандер очаровал Дика и Монику Бауден сразу же, как только они с Тоддом вошли в дом. Мальчик сказал родителям, что зрение у мистера Денкера намного хуже, чем оно было на самом деле (из-за чего бедняге Денкеру и понадобилась собака-поводырь, сухо подумал Дуссандер), потому что этим объяснялась необходимость в чтении вслух, чем предположительно он и занимался. Дуссандер тщательно следил за этим, и как ему казалось, проколов не было.

Он надел свой лучший костюм, и хотя вечером было сыро, его подагра была к нему милостива – ничего кроме редких, коротких приступов. Непонятно, почему мальчик просил его оставить дома зонт, но Дуссандер настоял на своем. В любом случае, это был приятный и довольно волнующий вечер. Ужасный коньяк или нет, но Дуссандер не обедал вне дома уже лет девять.

За обедом они обсуждали «Эссен мотор уоркс», проблемы восстановления послевоенной Германии – Бауден задал несколько интеллигентных вопросов об этом и был, похоже, доволен ответами, – и произведения немецких писателей. Моника Бауден спросила, как случилось, что он приехал в Америку так поздно, и Дуссандер, приняв соответствующее близорукости выражение скорби, рассказал о смерти своей вымышленной жены. Моника Бауден выразила искреннее сочувствие. И вот теперь за абсурдным коньяком Дик Бауден сказал:

– Если это слишком личный вопрос, мистер Денкер, то, пожалуйста, не отвечайте… но мне интересно, что вы делали во время войны.

Мальчик слегка насторожился.

Дуссандер улыбнулся и стал наощупь искать сигареты. Он их прекрасно видел, но нельзя было допустить ни малейшего прокола. Моника вложила сигареты ему в руку.

– Спасибо, дорогая леди. Обед был превосходным. Вы отлично готовите. Моей жене так не удавалось.

Моника поблагодарила, она была взволнована. Тодд посмотрел на нее раздраженно.

– Нет, совсем не личный, – ответил Дуссандер, зажигая сигарету и поворачиваясь к Баудену. – Я был в запасе с 1943, как все годные мужчины, но слишком старый для участия в военных действиях. К тому времени на стенах третьего рейха уже был написан приговор безумцам, создавшим его, вернее одному конкретному безумцу.

Он задул спичку и смотрел серьезно.

– Большое облегчение пришло, когда волна пошла против Гитлера. Огромное облегчение. Конечно, – и тут он обезоруживающе, как мужчина с мужчиной, переглянулся с Бауденом, – такие чувства нельзя было выражать открыто.

– Думаю, да, – с пониманием отозвался Бауден.

– Да, – печально произнес Дуссандер, – Только тайно. Я помню однажды мы четверо или пятеро, все друзья, зашли выпить в местный кабачок. Тогда уже не всегда был шнапс или пиво, но в ту ночь было и то, и другое. Мы все знали друг друга почти двадцать лет. Один из нас – Ганс Гасслер – упомянул мимоходом, что фюреру плохо посоветовали открыть фронт против русских. Я сказал ему: «Ганс, ради Бога, думай, что ты говоришь!». Бедный Ганс побледнел и тут же сменил тему. А через три дня он исчез. Больше я его не видел, и, насколько знаю, никто из сидевших с нами в тот вечер тоже.

– Какой ужас! – воскликнула Моника, – Еще коньяку, мистер Денкер?

– Нет, спасибо, – он улыбнулся ей, – Моя жена часто повторяла поговорку своей матери: «Нельзя злоупотреблять блаженством».

Тодд еще сильнее нахмурился.

– Вы думаете, его отправили в концлагерь? – спросил Дик. – Вашего друга Гесслера?

– Гасслера, – мягко поправил Дуссандер. Он посерьезнел. – Многих туда отправили. Концлагеря… они еще тысячу, лет будут позором для немцев. Вот уж, действительно, наследство Гитлера.

– Я думаю, это слишком сурово, – сказал Бауден, зажигая трубку и выпуская удушливое облачко «Черри Бленд». – Я читал, что большинство немцев даже не подозревали, что происходит. Жители Аушвица считали, что там колбасная фабрика.

– Фу, как ужасно, – сказала Моника и состроила мужу гримасу «ну-хватит-уже». Потом, улыбаясь, обратилась к Дуссандеру:

– Мне нравится запах курительной трубки, а как вам, мистер Денкер?

– Мне тоже, мадам, – ответил Дуссандер. Он только что еле-еле удержался, чтобы не чихнуть.

Бауден вдруг потянулся через стол и похлопал сына по плечу. Тодд вздрогнул.

– Что-то ты тихий сегодня. Что-нибудь случилось?

Тодд улыбнулся одновременно и отцу, и Дуссандеру:

– Все нормально. Просто почти все эти рассказы я уже слышал, понятно?

– Тодд, – сказала Моника, – это не совсем…

– Мальчик просто говорит честно, – возразил Дуссандер. – Привилегия мальчишек, от которой взрослые часто отказываются. Правда, мистер Бауден?

Дик засмеялся и кивнул.

– Пожалуй, Тодду пора проводить меня домой, – сказал Дуссандер. – Я думаю, у него еще уроки сегодня.

– Тодд – очень способный ученик, – сказала Моника, но произнесла это почти машинально, глядя на Тодда чуть удивленно. – Обычно одни четверки и пятерки. В прошлой четверти была одна тройка, но он обещал подтянуть свой французский к мартовскому табелю. Так, Тодд-малыш?

Тодд снова широко улыбнулся и кивнул.

– Вам не нужно идти пешком, – сказал Дик, – Я с радостью отвезу вас.

– Я предпочитаю пройтись, подышать воздухом и размяться, – сказал Дуссандер, – И я бы прошелся, если Тодд не против.

– Да конечно, я с удовольствием пройдусь, – сказал Тодд, и его родители просияли.

Они уже дошли почти до угла, когда Дуссандер нарушил молчание. Моросил дождь, и он держал зонт над ними обоими. И все равно его подагра вела себя тихо. Удивительно.

– Ты похож на мою подагру, – сказал он.

Тодд поднял голову:

– Чего?

– И ты, и она были не очень разговорчивы сегодня. Кто откусил тебе язык? Кот или баклан?

– Никто, – пробормотал Тодд. Они повернули на улицу, где жил Дуссандер.

– Я попробую угадать, – сказал Дуссандер не без издевки. – Когда ты пришел за мной, то боялся, что я ошибусь и, как ты выразился, выпущу кота из мешка. Это тебе нужен был этот обед потому что у тебя уже кончились все отговорки. А теперь ты не доволен, что все прошло гладко. Ведь так?

– Какая разница? – нехотя ответил Тодд, пожав плечами.

– А почему все не должно было пройти гладко? – настаивал Дуссандер. – Я умел притворяться еще тогда, когда тебя и на свете не было. Ты умеешь хранить тайну. Этого у тебя не отнять. Но ты видел меня сегодня? Я ведь очаровал их. Очаровал!

Тодд вдруг выпалил:

– Вам не надо было этого делать!

Дуссандер резко остановился и уставился на Тодда:

– Не надо? Как это не надо? Я полагал, что именно этого ты и хотел, пацан! Естественно, теперь они не будут возражать, если и дальше будешь приходить и «читать» для меня.

– А вы не слишком много на себя берете? – горячо возразил Тодд. – А может, мне уже ничего от вас не нужно. Вы что, думаете, что кто-то заставляетменя приходить в ваш мерзкий дом и смотреть, как вы накачиваетесь виски, как старый алкаш из тех, кто слоняется по сортировочной станции? Вы так думаете? – Его голос взвился до тонкой, дрожащей, истеричной ноты. – Потому что никто меня не заставляет. Захочу – приду, не захочу – не приду.

– Говори потише, а то услышат.

– Плевать! – крикнул Тодд и двинулся вперед. Теперь он специально шел под дождем.

– Конечно, тебя никто не заставляет приходить, – сказал Дуссандер, а потом сделал рассчитанный выстрел в темноту. – Наоборот, лучше бы тебе держаться подальше. Поверь мне, мальчик, я не испытываю угрызений совести оттого, что пью в одиночку. Вовсе нет.

Тодд посмотрел на него презрительно:

– Но вам это нравится, да?

Дуссандер только неопределенно улыбнулся:

– Ладно, не обращай внимания. – Они дошли до бетонной дорожки, ведущей к крыльцу. Дуссандер поискал в кармане ключ. Подагра тут же дала о себе знать, но потом затихла, словно выжидая. Теперь Дуссандер понял: она ждала, когда он опять останется один. Вот тогда она себя покажет.

– Я хочу вам сказать кое-что, – начал Тодд. Его голос звучал так, словно ему не хватало дыхания. – Если бы они знали, кто вы такой, если бы я сказал им, они бы плюнули вам в лицо, а потом дали пинка под старый костлявый зад. Моя мама, наверное, схватилась бы за кухонный нож. Ведь ее мать была на четверть еврейкой, она мне сама как-то сказала.

Дуссандер пристально вгляделся в лицо Тодда в моросящей темноте. Лицо мальчика было обращено к нему, выражение лица – вызывающее, но кожа бледная, мешки под глазами – темные и припухшие; такое лицо бывает у тех, кто сильно недосыпает.

– Я уверен, что, кроме отвращения, они вряд ли бы что-нибудь почувствовали, – сказал Дуссандер, хотя ему казалось, что старший Бауден преодолел бы отвращение, чтобы задать многие из тех вопросов, которые задавал его сын. – Отвращение, вот и все. А вот что они подумали о тебе, если бы я рассказал, что ты уже восемь месяцев обо мне знаешь все и ничего не говоришь им?

Тодд глядел на него молча.

– Приходи ко мне, если хочешь, – сказал Дуссандер безразличным тоном. – А если не хочешь, сиди дома. Спокойной ночи, пацан.

Он пошел по дорожке к двери, а Тодд остался стоять под дождем, глядя ему вслед с открытым ртом.

На следующее утро Моника сказала за завтраком:

– Твоему отцу, Тодд, мистер Денкер очень понравился… Он находит, что твой приятель похож на твоего деда.

Тодд пробурчал что-то неразборчивое, прожевывая гренок. Моника посмотрела на сына и подумала, что он, наверное, плохо спал. Был бледен, да и отметки так необъяснимо снизились. Тодд никогдане получал троек.

– Тодд, ты хорошо себя чувствуешь?

Сын взглянул на нее сначала безучастно, но потом лучезарная улыбка озарила его лицо, чаруя ее… и успокаивая. На подбородке было пятнышко клубничного крема.

– Конечно, всё класс.

– Тодд-малыш, – сказала она.

– Моника-малышка, – отозвался он, и они рассмеялись.

9

Март 1975 г.

– Кис-кис-кис, – звал Дуссандер. – Иди сюда, киска, кис-кис-кис. Он сидел на заднем крыльце, у ног стояла розовая пластиковая миска с молоком. Сейчас половина второго дня, пасмурного и жаркого. Костры где-то в западной части города наполняли воздух ароматом осени, таким странным в это время года. Если мальчик придет, то будет здесь через час. Но теперь он приходит не каждый день. Вместо семи раз в неделю, иногда появляется только четыре или пять. Мало-помалу у него появилось ощущение, что у самого мальчишки не все в порядке.

– Кис-кис-кис, – вкрадчиво уговаривал он.

В дальнем углу двора в чахлых зарослях у забора сидел бродячий кот. Такой же облезлый, как и заросли, где он сидел. Каждый раз его уши поворачивались на звук голоса Дуссандера. Глаза неотрывно смотрели на миску с молоком.

«Может быть, – думал Дуссандер, – мальчик запустил уроки. Или видит кошмары во сне. Или и то, и другое?»

Последняя мысль вызвала улыбку.

– Кис-кис, – нежно позвал старик. Уши кота опять повернулись. Он не шевельнулся, но продолжал гипнотизировать миску с молоком.

Дуссандер был в отчаянии от своих неприятностей. Уже недели три он надевал на ночь эсэсовскую форму, как нелепую пижаму, и эта форма избавляла его от бессонницы и ночных кошмаров. Сначала сон был крепким, как у лесорубов. А потом кошмары вернулись, и не постепенно, а все сразу, и еще ужаснее, чем раньше. Во сне он бежал через непроходимые густые джунгли, тяжелые листья и влажные ветки били его по лицу, оставляя капли, похожие на сок или… кровь. Он бежал и бежал, а вокруг светились сотни глаз, глядевших бездушно, потом выбегал на поляну. В темноте он скорее ощущал, чем видел, крутой подъем, начинающийся в дальнем конце поляны. Там, наверху, был Патин – с его низкими корпусами и дворами, окруженными колючей проволокой, и проводами под током, с караульными вышками, стоявшими как дредноуты Марциана, выплывшие из «Войны миров». Посередине – огромные трубы, выпускающие в небо дым, а под этими кирпичными колоннами – печи, наполненные, готовые к работе, мерцающие в ночи, как глаза хищных демонов. Нацисты говорили местным жителям, что узники шили одежду и делали свечи, и, конечно же, жители Патина верили этому не больше, чем жители Аушвица, что лагерь был колбасной фабрикой.

Оглядываясь через плечо во сне, он, наконец, увидел, как онивыходят из убежищ, эти беспокойные мертвецы, юден-евреи, толпившиеся вокруг него с синими номерами, светящимися на живой плоти их протянутых рук, пальцы скрючены, лица уже не безжизненны, а пылают гневом, жаждой мести, жаждой убийства. Маленькие дети ковыляли рядом с матерями, а стариков поддерживали их дети. И на всех лицах было отчаяние.

Отчаяние? Да. Потому что в своих снах он знал (и они знали), что если взберется на холм, то окажется в безопасности. Там, внизу, в болотистых и влажных низинах, в этих джунглях, где в стеблях растений, зацветающих по ночам, течет не сок, а кровь, он был загнанным зверем – добычей. Но наверху он был главным. И если здесь джунгли, то лагерь наверху был зоопарком, где все дикие животные надежно заперты в клетках, а он – главный, тот, кто решает, кого кормить, кого оставить жить, кого отдать на вивисекцию и, погрузив в фургон, отправить на живодерню.

Изо всех сил он бежал вверх, бежал со всей медлительностью кошмара. И уже чувствовал первые прикосновения костлявых рук на затылке, ощущал их холодное и смрадное дыхание, запах разложения, слышал крики, похожие на птичьи, крики триумфа, когда они сталкивали его вниз, а ведь спасение было так близко…

Кот, наконец, пришел, пересек половину двора и снова сел, но не основательно, хвост беспокойно бился из стороны в сторону. Он не доверял ему. Но Дуссандер знал, что кот чует запах молока, и хладнокровно ждал. Рано или поздно кот придет.

В Патине никогда не было проблем с контрабандой. Некоторые из узников приносили с собой ценности, запихивая их глубоко в прямую кишку в небольших замшевых мешочках (как часто потом оказывалось, эти ценности ничего не стоят – фотографии, локоны, бижутерия), заталкивали с помощью палочек так глубоко, чтобы их не могли достать длинные пальцы надзирателей, которых так и называли «Вонючие пальцы». Он вспомнил, что у одной женщины был бриллиант с трещиной, потом оказалось, что он ничего не стоит, – но шесть поколений семья передавала его от матери к старшей дочери (во всяком случае, так она говорила, но она была еврейкой, а они все врут). Она проглотила его, перед тем как войти в Патин. Когда он вышел наружу с экскрементами, опять проглотила. Так делала несколько раз, хотя бриллиант постепенно ранил внутренности, и она умерла от кровотечения.

Были и другие уловки, хотя, в основном, они касались таких сокровищ, как заначка табаку или ленты для волос. Это значения не имело… В комнате, в которой Дуссандер проводил допросы, была плитка и стол, покрытый красной клетчатой клеенкой, почти такой же, как теперь у нею на кухне. На плите всегда стояла кастрюля с дымящейся тушеной бараниной. Если подозревали контрабанду (да если и нет…), члена подозреваемой группы приводили в эту комнату. Дуссандер ставил его у плиты, где от тушеного мяса поднимался густой ароматный пар. Спрашивал мягко: «Кто?Кто прячет украшения? У кого есть табак? Кто дал этой женщине таблетку для ребенка? Кто?» Жаркого никогда никому не обещали, но аромат его постепенно развязывал языки. Конечно, дубинкой можно было добиться того же, или ударить в промежность, но с бараниной было… элегантней. Да.

– Кис-кис, – звал Дуссандер.

Уши кота повернулись на голос. Он приподнялся, потом, словно вспомнив о давнем пинке или о спичке, опалившей его усы, снова сел на задние лапы. Но скоро подойдет.

Дуссандер нашел способ борьбы с кошмарами. Способ, который, в принципе, не сильно отличался от надевания на ночь эсэсовской формы… но давал больше власти. Дуссандер был доволен собой, жаль, что не додумался до этого раньше. Он подумал, что должен благодарить мальчика за этот новый метод успокоения, за то, что тот показал ему, что ключ к ужасам прошлого был не в отрицании, а в размышлениях, и даже иногда в чем-то типа дружеского объятия.

Это правда, что до неожиданного появления мальчика прошлым летом, кошмарные сны долго не тревожили его, но он считал сейчас, что тогда это был трусливый компромисс с прошлым. Пришлось отказаться от части себя самого. И вот теперь он снова стал самим собой.

– Кис-кис, – звал Дуссандер.

И улыбка появилась на ею лице, добрая улыбка, ободряющая, улыбка всех стариков, кто однажды не только преодолел все сложности жизни и оказался в безопасном месте практически невредимым, но даже приобрел некую мудрость.

Кот поднялся с задних лап, секунду помедлил и потрусил через оставшуюся часть двора с грациозностью рыси. Он поднялся по ступенькам, последний раз бросил на Дуссандера недоверчивый взгляд, прижал изодранные облезлые уши и начал лакать молоко.

–  Вкусноемолочко, – говорил Дуссандер, натягивая резиновые перчатки, которые все это время лежали у него на коленях. – Хорошеемолочко для хорошегокотика.

Он купил эти перчатки в супермаркете. Стоял в очереди в кассу, и пожилые женщины смотрели на него одобрительно, даже задумчиво. Эти перчатки рекламировали по телевидению. У них были манжеты, а сами такие эластичные, что в них легко можно поднять монетку.

Дуссандер погладил кота по спине зеленым пальцем, говоря что-то успокаивающее. Спина стала изгибаться в ритме поглаживания.

Миска уже почти опустела, когда он схватил кота. Зверек отчаянно боролся за жизнь, выкручивался, брыкался, кусал резину. Его тело извивалось, как гибкий хлыст, из стороны в сторону, и Дуссандер не сомневался, что если бы коту удалось добраться до него зубами или когтями, он бы победил. Это был старый волк. «Рыбак рыбака видит издалека», – подумал Дуссандер с улыбкой.

Держа кота на почтительном расстоянии от себя, с гримасой боли на лице, Дуссандер открыл ногой дверь и вошел в кухню. Кот орал, извивался и рвал резиновые перчатки. Звериная треугольная голова рванулась и зубы вцепились в зеленый палец.

– Противный котик, – сказал Дуссандер с упреком.

Дверца духовки была открыта. Дуссандер швырнул туда кота. Раздался звук рвущейся ткани, когда когти кота отцепились от перчатки. Дуссандер захлопнул дверцу коленом, вызвав болезненный приступ подагры. Но все равно он улыбался. Тяжело дыша, почти задыхаясь, прислонился на секунду к духовке, опустив голову. Духовка была газовой. Он редко ею пользовался, готовя лишь странные блюда из телевизионных передач, а вот теперь – убивая бездомных котов.

Очень тихо из газовых горелок доносилось царапание и мяукание рвущегося наружу кота.

Дуссандер повернул рукоятку на 500°. Послышался звонкий хлопок, когда зажглись два ряда газовых горелок. Кот перестал мяукать и заорал. Его крик напоминал… да, детский. Крик маленького мальчика от сильной боли. От этой мысли Дуссандер улыбнулся еще шире. Сердце колотилось в груди. Кот царапался и метался в духовке, все еще крича. Очень скоро из духовки пошел запах паленой шерсти, наполняя комнату.

Через полчаса он выскреб остатки кота из духовки с помощью большой вилки, приобретенной за два доллара девяносто восемь центов на распродаже в торговом центре, в миле от дома.

Обгорелый скелет кота Дуссандер всунул в мешок из-под муки. Мешок отнес в подвал. Пол в подвале был земляной. Вскоре Дуссандер вернулся и начал разбрызгивать освежитель воздуха «Глейд», пока воздух в кухне не наполнился искусственным ароматом хвои. Затем открыл все окна, вымыл вилку для гриля и повесил на крючок. Потом сел и стал ждать, не придет ли мальчик. Улыбка не сходила с его лица.

И Тодд пришел, пришел через пять минут после того, как Дуссандер перестал его ждать. На нем была теплая куртка со значками школы и бейсболка команды «Сан-Диего Падрес». Под мышкой – учебники.

– Ой-ой-ой! – сказал он, входя в кухню и морща нос. – Что это за вонь? Просто ужас!

– Я включал плиту, – ответил Дуссандер, закуривая, – и случайно спалил свой ужин. Пришлось выбросить.

Как-то в конце месяца мальчик пришел намного раньше обычного, задолго до конца уроков. Дуссандер сидел в кухне и пил виски «Эйншент Эйдж» из смятого стакана с полустертыми словами по ободку: «Это твой кофейный рай, поскорее наливай!» Он вынес кресло-качалку на кухню и теперь пил и качался, качался и пил, ударяя шлепанцами по выцветшему линолеуму. Ему было очень хорошо. До прошлой ночи кошмары не снились совсем. После смерти кота с облезлыми ушами. Но прошлой ночью кошмар был просто невыносимым. Без дураков. Они стащили его вниз, когда он уже поднялся на гору до половины, и стали творить с ним неописуемые вещи, пока не проснулся. И все равно после лихорадочного пробуждения и возвращения в мир реальности был доволен. Он может положить конец кошмарам в любой момент. Даже если кота на этот раз будет недостаточно. Вокруг ведь всегда полно собак. Да. Полно.

Тодд неожиданно появился в кухне, бледный и взволнованный. «А он заметно похудел», – подумал Дуссандер. У парня был странный обозленный взгляд, который Дуссандеру очень не нравился.

– Вы должны мне помочь, – сказал Тодд с вызовом.

– В самом деле? – безразлично спросил Дуссандер. Внезапно его охватил страх. Он не изменился в лице, когда Тодд с размаху швырнул книги на стол. Одна из них прокатилась по клеенке, свалилась и домиком встала на полу у ног Дуссандера.

– Да, именно так, черт бы вас подрал, – резко проговорил Тодд. – И уж поверьте, это все из-за вас! Из-за вас! – Его лицо пошло красными пятнами. – И теперь вы должны помочь мне выпутаться, потому что у меня есть на вас материал. Я могу сделать с вами все, что захочу.

– Я сделаю все, что в моих силах, – спокойно сказал Дуссандер. Он заметил, что сложил руки на груди, как раньше. Наклонился слегка вперед в кресле, пока подбородок не оказался точно над сложенными руками – так он делал когда-то. Лицо было спокойным, дружелюбным и заинтересованным, без малейшего проявления все возрастающего страха. – Расскажи-ка мне, в чем дело.

– Вот в этих чертовых бумажках, – злобно ответил Тодд и швырнул в Дуссандера папку.

Она отскочила от груди старика и упала на его колени, и Дуссандер с удивлением почувствовал прилив гнева. Захотелось встать и хорошенько отхлестать мальчишку. Но вместо этого сохранил на лице благодушное выражение. Он увидел, что на коленях у него обычный школьный табель мальчика, хотя школа изобрела очень смешной способ назвав его заумно: «Отчет об успехах и продвижении за четверть». Старик усмехнулся и развернул табель.

Из него выпала половинка странички, отпечатанная на машинке. Дуссандер отложил ее, чтобы рассмотреть позже, а сначала посмотрел на отметки.

– Да, дружище, похоже, ты на мели, – не без удовольствия произнес Дуссандер. Мальчик был аттестован только по английскому и истории Америки. По всем остальным предметам были двойки.

– Я не виноват, – прошипел Тодд со злостью. – Это из-за вас! Все эти рассказы. Мне снятся кошмары по ночам. Вы это знаете? Сажусь, открываю учебники и начинаю думать о том, что вы мне рассказали днем, а следующее, что слышу, это как мама говорит, что уже пора спать. Я не виноват. Не виноват! ВЫ слышите меня? Не виноват!

– Я слышу тебя отлично, – сказал Дуссандер и стал читать письмо, вложенное в табель Тодда.

«Уважаемые мистер и миссис Бауден!

Настоящим сообщаю вам, что нам необходимо собраться всем вместе, чтобы обсудить успеваемость Тодда во второй и третьей четвертях. В свете успехов Тодда в предыдущих четвертях его нынешние отметки позволяют предположить наличие определенной проблемы, пагубно влияющей на успеваемость. Такую проблему зачастую можно решить при помощи открытого честного обсуждения.

Должен заметить, что хотя Тодд и был аттестован за полугодие, отметки могут быть снижены, если в четвертой четверти он радикально не изменит свое отношение к учебе. Из-за низкой успеваемости придется посещать школу летом, чтобы избежать отставания и проблем из-за изменения расписания занятий на будущий год.

Я должен также отметить, что Тодд занимается на отделении подготовки в колледж, но успеваемость в этом году намного ниже приемлемой для поступления в колледж. Она также ниже уровня академических способностей, выявленных тестами SAT.

Сообщаю, что готов встретиться с вами в любое удобное для вас время. Но чем раньше, тем лучше.

С уважением, Эдвард Френч.»

– Кто этот Эдвард Френч? – спросил Дуссандер, вкладывая записку обратно в табель (в душе он слегка иронизировал над любовью американцев к канцеляризмам: столько слов, чтобы сообщить родителям, что их сына могут выгнать из школы), потом снова сложил руки на груди. Предчувствие катастрофы было сильнее обычного, но не хотел ему поддаваться. Год назад он бы не сдался, год назад был бы готов к катастрофе. А сейчас не был готов, но казалось, что виноват во всем проклятый пацан. – Он твой классный руководитель?

– Кто, Калоша Эд? Нет, что вы. Он – завуч.

– Завуч? А что это такое?

– Разве не понятно? – сказал Тодд. Он был на грани истерики. – Вы же прочли эту чертову записку! – Он стал быстро ходить по комнате, бросая на Дуссандера быстрые, сердитые взгляды. – Так вот, никто об этой фигне ничего не узнает. Я не хочу. Ни в какую школу летом ходить не буду. Мои предки этим летом едут на Гавайи, и я хочу поехать с ними, – Он указал на табель на столе. – Вы знаете, что отец со мной сделает, если увидит это?

Дуссандер покачал головой.

– Он вытянет из меня все. Все.Узнает, что это из-за вас. Потому что больше ничего не изменилось. Будет допытываться и не отстанет, пока все не вытянет. Апотом… потом будет… ужас.

Он обиженно посмотрел на Дуссандера.

– Они станут следить за мной. Могут отвести к врачу. Не знаю, откуда мнезнать. Но не хочу этого ужаса. И не пойду ни в какую чертову летнюю школу.

– Или в колонию, – сказал Дуссандер очень тихо.

Тодд застыл на месте. Лицо его окаменело. Щеки и лоб, и без того бледные, побелели еще больше. Он уставился на Дуссандера и лишь со второго раза ему удалось выговорить:

– Что? Что вы сказали?

– Мой милый мальчик, – проговорил Дуссандер, приняв выражение великого терпения. – Я уже целых пять минут слушаю твой скулеж, но к чему сводятся твои стенания? Тыпопал в беду. Именно ты.Обстоятельства против тебя. – Видя, что все внимание мальчика, наконец, обращено к нему, Дуссандер машинально отпил из стакана.

– Мой мальчик, – продолжал он, – эти обстоятельства для тебя очень опасны. И для меня тоже. Причем потенциальная опасность для меня гораздо больше. Ты переживаешь из-за табеля. Ха-ха! Всего лишь из-за бумажки.

Он щелчком желтоватого ногтя сбил табель со стола.

– А я боюсь за свою жизнь!

Тодд не ответил, он просто продолжал смотреть на Дуссандера неподвижными, побелевшими, чуть безумными глазами.

– Израильтяне не посмотрят на то, что мне семьдесят шесть лет. Смертная казнь у них все еще поощряется, особенно, если подсудимый является нацистским военным преступником и связан с концлагерями.

– Вы – гражданин США, – сказал Тодд. – Америка не позволит им взять вас. Я читал об этом. Я…

– Ты умеешь читать, но не умеешь слушать!Я не гражданин США! У меня документы от «Коза Ностры». Меня депортируют, и агенты Моссад уже будут ждать в аэропорту.

– Жаль, что они вас не повесили, – пробормотал Тодд, сжимая кулаки и глядя на них. – Какой же я идиот, что связался с вами.

– Конечно, – сказал Дуссандер и чуть улыбнулся. – И все же ты связался со мной. Мы должны жить в настоящем, мальчик, а не в прошлом из всяких «я-бы-никогда-бы-не». Теперь твоя судьба и моя связаны неразрывно. Ты так любишь хвастать, что у тебя есть компромат на меня. Думаешь, мне нечем похвастаться? В Патине погибло семьсот тысяч человек. Для всего мира я – преступник, чудовище, даже мясник, как будут называть меня бульварные газетенки. А ты, мой мальчик, все это знал, знал о незаконном эмигранте, и не сообщил в полицию. И если меня поймают, я расскажу о тебе всему миру. Когда репортеры сунут мне в лицо свои микрофоны, буду повторять твое имя: «Тодд Бауден, да, его так зовут… Как давно? Почти год. Он хотел знать. Все жуткие детали. Так он и говорил, да, все жуткие детали».

У Тодда перехватило дыхание. Кожа казалась прозрачной. Дуссандер улыбнулся ему. И отхлебнул виски.

– Думаю, тебя посадят в тюрьму. Это может быть колония или исправительное учреждение – мало ли каким красивым словом это назовут, типа «Отчет об успехах и продвижении за четверть», но в любом случае на окнах будут решетки.

Тодд облизнул губы.

– Я скажу, что вы врете. Скажу, что я только что узнал. Они поверят мне, а не вам. Запомните это.

Дуссандер по-прежнему слегка улыбался:

– Ты же сказал мне, что твой отец вытянет из тебя все.

Тодд произнес медленно, как человек, к которому мысли и слова приходят одновременно.

– Может, и не вытянет. Может, не в этот раз. Это ведь не окно камнем разбить.

Дуссандер внутренне содрогнулся. Он подозревал, что мальчик оценил все верно, и когда на карту поставлено столько, он сможет убедить отца. В конце концов, какой отец не захочет поверить перед лицом таких неприятных фактов?

– Может, и так. А может, и нет. Как ты, к примеру, объяснишь все книги, что читал мне, потому что бедный мистер Денкер почти слепой? Зрение у меня, конечно, уже не то, но мелкий шрифт я могу читать в очках. Могу это доказать.

– Я скажу, что вы обманули меня!

– Да? А зачем мне было тебя обманывать?

– Из-за… из-за дружбы. Вам было одиноко.

«И это тоже, – отметил Дуссандер, – недалеко от истины и поэтому правдоподобно». И тогда, в начале, мальчик смог бы привести этот аргумент. Но сейчас он был разозлен, сейчас разваливался на части, как расползается старое, изношенное платье. И если бы сейчас вдруг какой-нибудь ребенок выстрелил из игрушечного пистолетика где-нибудь через дорогу, Тодд подпрыгнул бы и завизжал, как девчонка.

– Твой табель тоже будет говорить в мою пользу, – сказал Дуссандер. – Это ведь не из-за «Робинзона Крузо» твои оценки так ухудшились, мой мальчик?

– Заткнитесь! Прекратите сейчас же!

– Нет, – сказал Дуссандер, – не заткнусь, – Он зажег сигарету, чиркнув спичкой о дверцу газовой плиты. – Пока ты не поймешь простой вещи. Мы в этом деле оба – в одной лодке. Или утонем, или выплывем, – Он посмотрел на Тодда сквозь клубы дыма без улыбки, его старое морщинистое лицо было, как у рептилии. – Я утяну тебя на дно, мальчик. Обещаю. Если что-нибудь выплывет наружу, то станет известно все.Я тебе это обещаю.

Тодд смотрел на него мрачно и не отвечал.

– А теперь, – живо сказал Дуссандер с видом человека, покончившего с необходимыми формальностями. – Вопрос в том, что нам предпринять в такой ситуации. У тебя есть соображения на этот счет?