Текст книги "Темная любовь (антология)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Ричард Карл Лаймон,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Бэзил Коппер,Дэвид Джей Шоу,Карл Эдвард Вагнер,Нэнси Коллинз,Эд Горман,Джон Лутц,Кейт Коджа,Джон Ширли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

– Паршивый мудило, – сказал Ги, творя мистические пассы. Он походил на крестоносца, готовящегося к битве. То есть если вы способны вообразить крестоносца в облепленных рисом брюках фрачной пары. – Убью тебя, как убил твою паршивую лающую собаку.

– У меня нет собаки, – сказал я. – Я не могу ее завести. Запрещено договором об аренде.

По-моему, это единственные слова, которые я сказал ему на протяжении всего кошмара, и я не уверен, что произнес их вслух. Быть может, они только мелькнули у меня в голове. У него за спиной шеф-повар старался подняться на ноги. Одной рукой он цеплялся за ручку морозильной камеры, другая была прижата к окровавленному халату, в котором поперек пухлого брюха зияла огромная багровая усмешка. Он, как мог, старался удержать свой кишечник на месте, но это ему не удавалось. Одна глянцевитая петля, цвета синяка, уже свисала наискосок от левого бока, будто жуткая часовая цепочка.

Ги сделал выпад ножом, я парировал, ткнув в него ведром на швабре, и он попятился. Я подкатил ведро к себе и стоял, крепко сжимая деревянную ручку швабры, готовый направить на него ведро, если он опять шагнет вперед. Моя обожженная рука ныла, и я чувствовал, как по моим щекам ползут капли пота, словно растопившееся масло. За спиной Ги шеф-повар сумел-таки встать. Медленно, как больной, впервые поднявшийся с постели после тяжелой операции, он побрел по проходу к Дураку Гимпелю. Мысленно я пожелал ему удачи.

– Отодвинь засовы, – сказал я Диане.

– Что?

– Засовы на ДВЕРИ. Отодвинь их.

– Я не могу пошевелиться, – сказала она с рыданием, так что я лишь с трудом уловил слова. – Ты меня СОВСЕМ ЗАДАВИЛ!..

Я чуть-чуть шагнул вперед, освобождая для нее место. Ги оскалил на меня зубы, сделал обманный выпад ножом, потом отдернул руку и ощерился в своей нервной злобной усмешечке, когда я опять покатил на него ведро на поскрипывающих колесиках.

– Вшивая вонючка, – сказал он тоном человека, обсуждающего шансы любимой команды в предстоящем сезоне. – Посмотрим, как ты опять громко включишь радио, вонючка. Мудрак!

Он замахнулся, я покатил ведро. Но на этот раз он почти не отступил, и я понял, что он подбадривает себя и вот-вот перейдет в нападение. Я почувствовал, как моей спины коснулись груди Дианы, когда она попыталась вдохнуть поглубже. Я отодвинулся, но она не повернулась к двери, не отодвигала засовы, а стояла, как стояла.

– Открой дверь, – сказал я ей уголком рта, точно гангстер. – Отодвинь чертовы засовы, Диана!

– Не могу, – прорыдала она. – Не могу! Руки не шевелятся! Заставь его прекратить, Стивен. Перестань его УГОВАРИВАТЬ, заставь его ПРЕКРАТИТЬ!

Еще одно ее слово, и я свихнулся бы. Нет, правда.

– Повернись и отодвинь засовы, Диана, не то я просто посторонюсь, и пусть…

– ИИИИИИИИИ! – провизжал он и ринулся в атаку, рубя и коля ножом. Я изо всей мочи толкнул ведро вперед и сбил его с ног. Он взвыл и опустил нож по длинной отчаянной дуге. На волосок ближе, и лезвие отхватило бы мне кончик носа. Он неуклюже рухнул на широко раздвинутые колени, и его лицо оказалось прямо перед отжимом, подвешенным к ведерку. Идеально! Я опустил швабру ему на шею. Шнуры рассыпались по плечам его черного фрака, точно пряди колдовского парика. Его лицо впечаталось в отжим. Я нагнулся, свободной рукой ухватил рукоятку отжима и повернул ее. Ги завопил от боли, но швабра приглушала его голос.

– ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ! – завизжал я на Диану. – ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ, СТЕРВА БЕСПОЛЕЗНАЯ! ОТОДВИНЬ…

Бау! Что-то твердое и острое впилось мне в левую ягодицу. С воплем я невольно сделал шаг вперед – мне кажется, больше от удивления, чем от боли, хотя было очень больно. Я упал на колено и выпустил рукоятку отжима. Ги отполз, и из-под шнурков швабры появилась его голова. Дышал он так громко, что казалось, будто он лает. Впрочем, быстроты его это не лишило: едва распутавшись со шваброй, он замахнулся на меня ножом. Я уклонился, почувствовав, как всколыхнулся воздух, рассеченный лезвием у самой моей щеки.

Только когда я кое-как поднялся на ноги, мне стало ясно, что произошло – что она сделала. Я молниеносно посмотрел на нее через плечо. Она ответила мне вызывающим взглядом, прижимаясь к двери спиной. Мне в голову пришла сумасшедшая мысль: она ХОЧЕТ, чтобы меня убили. Может, она вообще все подстроила. Отыскала сумасшедшего метрдота и…

Ее глаза расширились.

– Берегись!

Я обернулся как раз вовремя, чтобы встретить его бросок. По сторонам его лицо было ярко-алым, если не считать белых кружков, оставленных дырками для пропуска воды в отжиме. Я встретил его шваброй наперевес, целя в горло, но угодив в грудь. Однако атаку я остановил и даже принудил его отступить на шаг. А дальше все решила счастливая случайность. Он поскользнулся в воде, вылившейся из перевернувшегося ведра, и упал, ударившись головой о плитки пола. Без единой мысли и лишь смутно воспринимая собственный визг, я схватил с плиты сковородку с грибами и изо всей мочи опустил ее на его повернутое вверх лицо. Глухой стук, за которым последовало жуткое (но, к счастью, краткое) шипение от соприкосновения кожи его лба и щек с раскаленным металлом.

Я повернулся, оттолкнул Диану и отодвинул засовы, запиравшие дверь. Я распахнул ее, и меня, как молотом, ударил солнечный свет. И запах воздуха. Не помню, чтобы когда-нибудь еще воздух пахнул чудеснее – даже в первые дни школьных каникул.

Я схватил Диану за локоть и вытащил ее в проулок, заставленный мусорными баками с запертыми крышками. В дальнем конце этой каменной расселины небесным видением манила Пятьдесят Третья улица, где сновали ничего не ведающие машины. Я поглядел через плечо в открытую дверь кухни. Ги лежал на спине, и обугленные грибы окружали его голову, как экзистенциалистская диадема. Сковорода соскользнула в сторону, открыв багровое лицо со вздувающимися волдырями. Один глаз был открыт, но взгляд, устремленный на флюоресцентный плафон, смотрел невидяще. Кухня позади была пустой. На полу багровела лужа крови, на белой эмали холодильной камеры багровели отпечатки ладони, но шеф-повар и Дурак Гимпель исчезли.

Я захлопнул дверь и показал на проулок.

– Иди!

Она не шевельнулась и только посмотрела на меня.

Я легонько толкнул ее в левое плечо.

– Иди.

Она подняла руку, словно регулировщик на перекрестке, мотнула головой и ткнула в меня пальцем.

– Не смей ко мне прикасаться!

– А что ты сделаешь? Натравишь на меня своего психотерапевта? Мне кажется, он протянул ноги, радость моя.

– Не смей так со мной разговаривать! Не смей! И не прикасайся ко мне, Стивен, предупреждаю тебя.

Дверь кухни распахнулась. Повернувшись – не думая, просто повернувшись, – я ее захлопнул и перед щелчком защелки услышал придушенный вскрик – злости или боли я не понял, да меня это и не интересовало. Я привалился к двери спиной и уперся ногами в асфальт.

– Хочешь постоять тут и обсудить все? – спросил я Диану. – Судя по звукам, он полон сил. – В дверь снова ударили. Я сдвинулся вместе с ней, но тут же опять ее захлопнул. Потом напрягся, готовясь к его новой попытке, но все было тихо.

Диана посмотрела на меня долгим, долгим взглядом, злобным и неуверенным, а потом пошла по проулку, опустив голову. Волосы у нее свисали по сторонам шеи. Я стоял, прислонясь к двери, пока Диана не прошла примерно три четверти пути до улицы, а тогда отступил и опасливо уставился на дверь. Она осталась закрытой, но я решил, что это ничего не гарантирует, и подтащил к ней мусорный бак и только тогда затрусил за Дианой.

Когда я добрался до выхода из проулка, ее там уже не было. Я посмотрел вправо в сторону Мэдисон, но ее не увидел. Поглядел влево – и вон она медленно переходит Пятьдесят Третью. Голова ее все еще опущена, и волосы все еще свисают по сторонам лица, как занавески. Никто не обращал на нее внимания. Люди перед "Кафе Готэм" пялились сквозь зеркальные стекла, как посетители бостонского океанариума перед аквариумом акул в час кормежки. Выли приближающиеся сирены – много их.

Я перешел улицу, протянул руку, чтобы потрогать ее за плечо, передумал и просто окликнул по имени.

Она обернулась. Ее глаза потускнели от ужаса и шока. Платье спереди выглядело, как детский нагрудничек, омерзительно лиловый. От нее разило кровью и истраченным адреналином.

– Уйди, – сказала она. – Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

– Ты меня там пнула в задницу, стерва, – сказал я. – И меня чуть не убили по твоей милости. Да и тебя тоже. Отказываюсь тебя понимать.

– Мне четырнадцать месяцев хотелось пнуть тебя в задницу, – сказала она. – А когда предоставляется случай осуществить мечту, тут уж не до раздумий, вер…

Я ударил ее по лицу. Я ни о чем не думал. Просто отвел руку и ударил. И за всю мою взрослую жизнь мало что доставляло мне подобное удовольствие. Мне стыдно это вспоминать, но я слишком далеко зашел в моем рассказе, чтобы лгать, пусть даже не договаривая.

Ее голова качнулась. Глаза расширились от шока и боли, утратили тупое ошеломленное выражение.

– Сволочь! – крикнула она, прижимая ладонь к щеке. Теперь ее глаза наполнились слезами. – Какая же ты СВОЛОЧЬ!

– Я спас тебе жизнь, – сказал я. – Ты что – не понимаешь? До тебя не доходит? Я СПАС ТЕБЕ ЖИЗНЬ.

– Ублюдок, – прошептала она. – Давящий, присвоивший право решать, мелочный, самодовольный, самовлюбленный ублюдок. Я тебя ненавижу.

– Подотрись своим дерьмом. Если бы не этот самодовольный мелочный ублюдок, ты бы сейчас валялась мертвая.

– Если бы не ты, меня тут вообще не было бы, – сказала она, а по Пятьдесят Третьей улице с визгом пронеслись три первые полицейские машины и остановились перед "Кафе Готэм". Из них посыпались полицейские, будто клоуны в цирковом номере. – Если ты еще когда-нибудь прикоснешься ко мне, я выцарапаю тебе глаза, Стив, – сказала она. – Держись от меня подальше.

Мне пришлось зажать руки под мышками. Они тянулись убить ее, сомкнуться у нее на шее и убить ее.

Она прошла шесть-семь шагов, потом снова обернулась ко мне. Она улыбалась. Жуткой улыбкой, куда более ужасной, чем все, что я видел на лице Ги, Ресторанного Демона.

– У меня были любовники, – сказала она, улыбаясь этой жуткой улыбкой. Она лгала. Ложь была написана у нее на лице, но боли это не смягчило. Она ведь ХОТЕЛА, чтобы это было правдой. Это тоже было написано у нее на лице. – Трое за последний год. Ты никуда не годен, и я находила себе настоящих мужчин.

Она повернулась и пошла по улице, как женщина шестидесяти пяти лет, а не двадцати семи. Я стоял и смотрел ей вслед. Перед тем как она завернула за угол, я снова выкрикнул это. То, с чем не мог смириться, то, что застряло у меня в горле, будто куриная косточка.

– Я спас твою жизнь! Твою проклятую жизнь!

Она остановилась на углу и посмотрела на меня. Жуткая улыбка так и не сошла с ее лица.

– Нет, – сказала она. – Не спас.

И она скрылась за углом. С тех пор я ее не видел, хотя, полагаю, увижу. Встретимся в суде, как говорится.

На следующем углу я зашел в супермаркет и купил пачку "Мальборо". Когда я вернулся на угол Мэдисон и Пятьдесят Третьей, Пятьдесят Третью перегораживали голубые барьерчики, которые используют полицейские, чтобы огораживать места преступлений и маршрут процессий. Однако ресторан был виден и оттуда. Отлично виден. Я сел на край тротуара, закурил сигарету и начал следить за происходящим. Подъехало пять-шесть машин "скорой помощи". Шеф-повара увезла первая – без сознания, но, видимо, еще живого. За его кратким появлением перед его поклонниками на Пятьдесят Третьей последовало появление носилок с трупом в чехле. Хамболд. Затем появился Ги, накрепко привязанный к носилкам, он дико оглядывался по сторонам, пока его не задвинули в машину. Мне почудилось, что на мгновение наши глаза встретились, но, вероятно, это просто мое воображение.

Когда машина с Ги тронулась и проехала через дыру в баррикаде из барьерчиков, отодвинутых двумя полицейскими в форме, я швырнул сигарету, которую курил, на канализационную решетку. Не для того я выжил этот день, чтобы вновь травить себя табаком, решил я.

Я глядел вслед удалявшейся машине "скорой помощи" и пытался представить себе, как жил человек в ней там, где живут метрдоты – в Квинсе, в Бруклине или даже, может быть, в Райе или Мамаронеке. Я пытался вообразить, как выглядит его столовая, какие картины могут висеть на стенах. Это у меня не получилось, но я обнаружил, что способен довольно легко вообразить его спальню, хотя и без всякой уверенности, разделял он ее с женщиной или нет. Я видел, как он лежит с открытыми глазами, но абсолютно неподвижно и смотрит в потолок в глухие ночные часы, когда луна висит на черной тверди, будто глаз трупа, полуприкрытый веком; я мог представить себе, как он лежит там и слушает лай соседской собаки, ровный, монотонный, нескончаемый, пока звук этот не превращается в серебряный гвоздь, забиваемый ему в мозг. Я воображал, что лежит он неподалеку от стенного шкафа, полного фрачных пар в пластиковых чехлах химчистки. Я видел, как они висят там в темноте, будто казненные преступники. Я раздумывал, была у него жена или нет. А если была, то убил ли он ее перед тем как отправиться в ресторан? Я вспомнил комочек на его рубашке и решил, что такой вариант вполне возможен. И задумался о судьбе соседской собаки, той, которая лаяла, не унимаясь. И о судьбе семьи ее хозяина.

Но главным образом я думал о Ги, лежавшем без сна все те ночи, в которые и я лежал без сна. Лежавшем и слушавшем лай собаки в соседнем доме или дальше по улице, как я слушал сирены и погромыхивание тяжелых грузовиков. Я думал о том, как он лежал там и смотрел на тени, которые луна разбрасывала по потолку. Думал о вопле – Иииии! – накапливавшемся у него в голове, точно газ в закрытой комнате.

– Иииии, – сказал я… Просто чтобы послушать, как это звучит. Я бросил пачку "Мальборо" на сточную решетку и начал топтать ее, не поднимаясь с тротуара. – Иииии. Иииии. Ииииии.

Полицейский у барьера оглянулся на меня.

– Эй, приятель, может, уймешься? Нам тут и так хватает.

"Конечно, – подумал я. – Как и нам всем".

Но я ничего не сказал. А вот топтать пачку перестал – она и так уже превратилась в лепешку – и перестал примеряться к этому звуку, хотя продолжал слышать его у себя в голове – а почему бы и нет? Смысла в нем столько же, как и во всем остальном.

Иииииии.

Иииииии.

Иииииии.

Майкл О'Донохью
Психо

Титры и выражения благодарности.

Белым по черному. Грубые граффити, нанесенные спрэем.

Павильонная съемка. Общий план. Утро. Спальня.

Медленный наезд камеры на Психо. Он, раскинувшись на кровати, уставился в пространство. Высокий, красивый мускулистый блондин в черных плавках. На руке – татуировка – ЛЮБОВЬ. СЛЫШНО негромкое тиканье будильника на тумбочке у кровати.

Будильник звонит. Психо поднимается, прихлопывает кнопку, и ВИДНА россыпь таблеток на тумбочке.

КОМНАТА. Грязная, облезлая. Электроплитка, мебель – как со свалки, драные, полусорванные занавески. Стены, расписанные цитатами на тему любви – от битловского ВСЕ, ЧТО ВАМ НУЖНО, – ЭТО ЛЮБОВЬ до шекспировского ЛЮБОВЬ – ЗВЕЗДА, КОТОРОЮ МОРЯК ОПРЕДЕЛЯЕТ ПУТЬ СВОЙ В ОКЕАНЕ. Восклицательные знаки. Цитаты – КОРОТКИМИ, ОБРЫВОЧНЫМИ КАДРАМИ. На стене – огромный самодельный календарь, некоторые цифры отмечены крестами (могильными). Середина февраля.

Психо одевается. Старая форма морского пехотинца. Идентификационная бирка. Психо плюет на ботинки, растирает слюну. Заметив пятнышко пыли на сияющем ботинке (КОРОТКИЙ КРУПНЫЙ ПЛАН), тщательно его вытирает.

Отрывает полосу от ветхой черной атласной простыни и повязывает ее вокруг головы.

Достает из-под кровати алюминиевый "дипломат". Открывает. Извлекает детали различного огнестрельного оружия высочайшего класса. Собирает. Клейкой лентой приматывает к лодыжке кобуру автоматического пистолета. Проверяет, не заметен ли обрез под мышкой. Набивает карманы патронами. Достает из стенного шкафа винтовку.

Психо готов к новому дню.

Павильонная съемка. Коридор. Утро.

Еще запирая дверь, Психо видит МОЛОЧНИКА, который спускается по лестнице с бутылками в руках. Выхватывает пистолет. Стреляет. КРУПНЫЙ ПЛАН разбивающихся бутылок. Молочник падает.

Психо перешагивает через тело и направляется к выходу.

Натурная съемка. Общий план. Утро.

Психо выходит из подъезда. Мимо на роликах проезжает хорошенькая черная СТАРШЕКЛАССНИЦА с болтающейся за спиной связкой учебников. Выстрел Психо сбивает ее вправо, на мусорные баки. КРУПНЫЙ ПЛАН – учебники, валяющиеся на мостовой, ролики, медленно перестающие вращаться.

Психо огибает тело, оглядывая здание офиса на другой стороне улицы. Переходит улицу. Входит.

Павильонная съемка. Общий план. Вестибюль. День.

Психо пересекает вестибюль. Заходит в пустой лифт. За ним – МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА. Девочка улыбается Психо. Он улыбается в ответ. Двери закрываются. Камера переходит на высвечивающиеся номера этажей. Все выше и выше.

Павильонная съемка. Последний этаж. День.

Звонок. Двери лифта открываются. Психо выходит, не оглядываясь. В открытых дверях ВИДНЫ тела детей, распростертые на полу.

Психо исчезает в двери, ведущей на лестницу. КОРОТКИЙ УДАР указателя на двери – "Крыша".

Натурная съемка. Общий план. Крыша. День.

Психо извлекает снайперский прибор оптического прицела и прикрепляет его к винтовке. Круговой план – окрестности здания. Психо замечает пожилую пару в парке.

В оптический прицел ВИДЕН СТАРИК в шляпе, бросающий крошки голубям. КРУПНЫЙ ПЛАН – голуби, вспугнутые выстрелом. Тело Старика оседает, медленно сползая со скамейки.

Оптический прицел находит СТАРУШКУ.

Натурная съемка. Улица. День.

Двое полицейских пьют кофе из пластиковых стаканчиков, сидя в патрульной машине. Звучит ВТОРОЙ ВЫСТРЕЛ.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ-МУЖЧИНА: Скорее!

Нажимает на газ. Одновременно напарница включает сирену.

Натурная съемка. Общий план. Здание офиса. День.

Полицейская машина резко тормозит, и Полицейские вбегают в здание. Периодически СЛЫШЕН отдаленный звук выстрелов из винтовки.

Павильонная съемка. Вестибюль офиса. День.

Полицейские бегут по вестибюлю. Навстречу – смертельно испуганный ОХРАННИК.

Охранник: Он там, на крыше!

Женщина-полицейский: Как туда можно добраться?

Охранник (указывает дрожащим пальцем): Задняя лестница…

Павильонная съемка. Лестница. День.

Полицейские с пистолетами наголо бегут вверх по ступенькам.

Звук беспорядочных выстрелов становится громче, ПРИБЛИЖАЯСЬ. Полицейские находят дверь на крышу. Прижимаются к стене. Полицейский-мужчина осторожно приоткрывает дверь.

Натурная съемка. Крыша. День.

КРУПНЫЙ ПЛАН – груда стреляных гильз. Психо снова и снова перезаряжает винтовку и посылает выстрел за выстрелом вниз, в беспомощные улицы. Он даже не слышит крадущихся сзади Полицейских.

Полицейский-мужчина: Стоять! Брось оружие!

Психо, не оборачиваясь, отбрасывает винтовку.

Полицейский подходит к Психо, собираясь надеть на него наручники. Психо успевает дотянуться до пистолета на щиколотке. Оборачивается. Стреляет навскидку. Точно в сердце. Женщина-полицейский стреляет, но промахивается. Психо стреляет в ответ. Раненная, она пытается добежать до лестницы, но он стреляет вновь, и она катится вниз по ступенькам.

Павильонная съемка. Вестибюль. День.

Психо выходит, не обращая ни малейшего внимания на кричащего от ужаса Охранника.

Натурная съемка. Здание офиса. День.

Психо проходит мимо пустой полицейской машины – двери настежь, мигалка крутится.

Натурная съемка. Улица. День.

По пути домой Психо наблюдает за парой кроликов, резвящихся в витрине зоомагазина. Достав пистолет, изрешечивает стекло пулями. КРУПНЫЙ ПЛАН разлетающихся осколков.

Натурная съемка. Многоквартирный дом. День.

Психо лениво подходит к подъезду. У него был долгий и трудный день.

Натурная съемка. Лестница. День.

Психо перешагивает через тело Молочника, стараясь не наступить в лужицы молока, разлившегося по полу.

Павильонная съемка. Спальня. День.

Открывается дверь, и Психо входит в комнату. Устало отбрасывает оружие. Берет в руки краску-спрэй и рисует могильный крест на календаре – против даты "Четырнадцатое февраля".

Измученный, мокрый от пота, он раскидывается на кровати – и, в МЕДЛЕННОМ НАЕЗДЕ КАМЕРЫ, уставляет взор в пространство.

ПОСТЕПЕННОЕ УКРУПНЕНИЕ КАДРА.

Психо закрывает глаза. Сначала тихо, а потом ГРОМЧЕ звучит музыка старая, совершенно заезженная запись песни "Забавный Валентин".

Павильонная съемка. Лестница. День.

РУЧНАЯ КАМЕРА мечтательно, мягко НАПЛЫВАЕТ на шевельнувшегося Молочника.

Павильонная съемка. Здание офиса. Ступеньки лестницы. День.

НАПЛЫВ на Женщину-полицейского. Она приподымается, пытаясь встать.

Натурная съемка. Парк. День.

НАПЛЫВ. Пожилая пара начинает двигаться.

Павильонная съемка. Спальня. День.

В РАПИДНОМ УКРУПНЕНИИ лицо Психо.

Павильонная съемка. Лестница. День.

Молочник встает. Нажимает кнопку звонка квартиры СОСЕДКИ. Дверь открывает сочная дамочка лет сорока. Открывает – и впивается в него страстным поцелуем.

Натурная съемка. Улица. День.

Симпатичный черный СТАРШЕКЛАССНИК в спортивной куртке поднимает учебники упавшей Старшеклассницы. Она, слегка смущенная, сидя на тротуаре, проверяет свои ролики.

Старшеклассник: С тобой все в порядке?

Старшеклассница: Все нормально.

Он помогает ей встать, все еще держа учебники.

Старшеклассник: Я это понесу.

Павильонная съемка. Вестибюль. День.

В открывающихся дверях лифта – Мальчик и Девочка. Они выходят, держась за руки.

Натурная съемка. Парк. День.

Старик обнимает свою спутницу. Она кладет голову ему на плечо.

Натурная съемка. Здание офиса. День.

Мужчина-полицейский достает из-под сиденья машины шелковую, в форме сердца, коробку шоколадных конфет и протягивает ее своей напарнице.

Павильонная съемка. Спальня. День.

В КАДРЕ – КРУПНЫМ ПЛАНОМ – лицо Психо. Он усмехается.

Натурная съемка. Зоомагаэин. День.

В КАДРЕ – вполне целая витрина, а в ней – пара кроликов, окруженная несметным количеством крольчат.

Павильонная съемка. Спальня. День.

КАМЕРА ПОСТЕПЕННО ОПУСКАЕТСЯ на идентификационную бирку на груди Психо. КРУПНЫМ ПЛАНОМ – выбитые личный номер и имя: КУПИДОН ЭРОС.

Финал. Музыкальная тема, постоянно присутствовавшая на заднем плане, теперь ЗВУЧИТ ГРОМКО: "Каждый день для нас – Валентинов день…"

ЗАТЕМНЕНИЕ.