Текст книги "Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник."

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Трумен Капоте,Джон Апдайк,Джойс Кэрол Оутс,Уильям Сароян,Роберт Стоун,Уильям Стайрон,Артур Ашер Миллер,Элис Уокер,Сол Беллоу,Энн Тайлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

 – Давай немного отдохнем, – сказала она ему.

Они сошли с дороги и поднялись по склону к гигантским валунам – ливни и землетрясения веками обрушивали их с горы из красного песчаника. Там, где валуны преграждали путь ветру, они сели, прислонившись спиной к камню. Она оставила ему половину одеяла, и они укутались, прижавшись друг к другу.

Метель быстро кончилась. Облака мчались на восток. Тяжелые и плотные, они толпились на небе. Айя наблюдала за ними, и ей казалось, что это не облака, а лошади, стальные серо-голубые лошади, кто-то спугнул их, и вот они несутся по небу. Они улетают вдаль, отталкиваясь мощными задними ногами, а позади них вьются хвосты белого тумана. Небо расчистилось. Айя увидела: теперь между ней и звездами нет преграды. Прямо от звезд лился хрустальный свет. Он не мерцал и не преломлялся в земной дымке. Айя вдыхала в себя прозрачность ночного неба, чистый запах месяца и звезд. Чато лежал на боку, подтянув колени к животу, чтобы было теплее. Глаза его были закрыты, и в звездно-лунном свете он опять казался молодым.

Айе почудилось, что она видит, как из глубины ночного неба, от краев молодого месяца спускается Ледяное Спокойствие. Она поняла, что начинает замерзать. Мороз подбирался постепенно, осаждая снежинку за снежинкой, и наконец снег покрылся твердой, толстой коркой. Мороз все крепчал, все ярче горели звезды Ориона, и путь холода был бесконечен. Айя знала, что Чато от вина крепко спит. Он ничего не почувствует. Она получше укутала его одеялом, вспоминая, как укрывала Эллу, когда та была с ней, и вдруг ощутила, как сердце ее захлестнула волна нежности к малышам. И тогда она запела ту единственную песню для маленьких, которую знала. Она не могла вспомнить, пела ли она ее когда-нибудь своим детям, но она хорошо помнила, что и бабушка ее, и мать пели эту песню:

 
Держит тебя Мать-Земля,
Отец-Небо бережет.
Баю-бай,
Баю-бай.
Любит Радуга-Сестра,
Ветер-Брат тебе поет:
Баю-бай,
Баю-бай.
Все мы вместе навсегда.
Все мы вместе навсегда.
Прежде не было иначе
И не будет никогда.
 

Мэри Моррис
Колючая стена

Роза отдыхала на крыльце пекарни «Волшебные пряники», которая принадлежала ее матери, и все думала, отчего свинья, любимица дядюшки Тио, два дня тому назад от него сбежала. Светила полная луна, когда дядюшка Тио с красными, заплаканными глазами отворил дверь их домишка, заглянул и спросил, не видал ли кто его старую свинью, розовую с черными пежинами; он так и не решился ее зарезать и звал Петунией. Шкодливая свинья сжирала одежду, подрывала колья изгороди. Каждое лето она губила овощные грядки, но что у дядюшки Тио есть, кроме развалюхи лачуги, да кувалды, да захудалой этой свиньи? Роза перебирала в руках пачку лотерейных билетов, разглядывала номера; за весь день никто ни одного не купил. В тот вечер она сказала дядюшке Тио, что, если выиграет в лотерее, купит ему другую свинью, но он только головой покачал и исчез в сумраке проулка, по которому брел к своей лачуге. Не нужна ему другая свинья.

Вдруг на джипе подкатил Зверолов, и Роза увидела в машине еще двоих – наверно, туристы из восточных штатов, поохотиться приехали. Везет их в горы. Мать Розы, Долорес Гремучая, плюхнулась в обшарпанное кресло в задней комнате – седьмой год смотрит по телевизору слезливую многосерийку, все думает, вот-вот кончится. Заслышав машину, Долорес пошла в лавку, но Роза ей крикнула: да ведь это Зверолов с какими-то приезжими. Проходя мимо, он хватанул ее за плечо – раз-другой в неделю сюда заезжает и всегда вот так хватает ее за плечо. Он привозит в город туристов за припасами и видится с ней, не так, как в былые дни, но все же всякий раз норовит завернуть в пекарню.

Трое мужчин вошли в лавку Долорес Гремучей. Ее прозвали так за язык, ядовитый, как жало гремучей змеи, но здесь, в «Волшебных пряниках», она больше помалкивала. Зверолов чмокнул ее в щеку, назвал тиа [41]41
  Тетя ( исп.).


[Закрыть], хоть и понимал, что она на него злится. Своих туристов-охот-ников он всегда привозил к ней за хлебом, знал, что в деньгах тут нуждаются, да и место такое любопытное – единственная здешняя достопримечательность, если не считать атомного реактора или заброшенного серебряного рудника – тот и другой в часе езды от города, да еще в разных сторонах. Долорес перерабатывала фрукты на сахар и готовила из пеклеванной муки тесто для фигурных пряников. Зайдет человек купить шоколадных палочек или фисташкового печенья, а тут – глаз не оторвать – чудесные пряничные фигурки, и к тому же, считается, они судьбу предсказывают. Долорес присматривалась к приезжим, пока те разглядывали пряники: скачущие животные, диковинные деревья, хижинки, целые деревушки с пряничными жителями. Одному из туристов, высокому, она дала пряничного пожарного – вы, сказала, мужчина-огонь, и вас всегда будут любить. Другому, коренастому, дала оленя – вам предстоит дальнее путешествие, и оно принесет доход. А Зверолову, уже который раз за эти три месяца, дала дерево и сказала, что скоро под одним таким деревом его закопают.

Коренастый хлопнул приятеля по спине: подумать только, на прошлой неделе его перевели в Токийское отделение их банка! Высокий с легкой ухмылкой заметил, что и впрямь он мужчина-огонь, и перевел взгляд на Розу, сидевшую на ступеньках крыльца. Потом оба, помрачнев, спросили Зверолова, сбываются ли хоть когда-нибудь предсказания хозяйки. «Всегда!» Он дожевал пряник-дерево, и Долорес протянула ему еще один. Она то и дело поглядывала через плечо на экран телевизора – что там еще случилось. Вот уже полгода никто не знает, куда и с кем исчезла дочка доктора.

Зверолов жевал суслика и полицейского, когда в лавку вошла Роза:

 – Дядюшка Тио на гору лезет.

Зверолов вышел на крыльцо, глянул в ту сторону и пробормотал:

 – Чего это он туда забрался?

 – Петуния двое суток как сбежала, – ответила Роза.

А дядюшка Тио потихоньку взбирался выше и выше по холму.

Приезжим хотелось еще поесть волшебных пряников, но Зверолов сказал, что пора ехать. Он чмокнул Долорес в прохладную щеку, но она тут же отвернулась. Он пошел на крыльцо, Роза следом за ним, положил руку ей на плечо – она отстранилась. Последнее время все от него отстраняются, кого ни тронь. Что ж, он уже стал привыкать. Но Роза его знала, знала как свои пять пальцев, чуяла его, как звери чуют и боятся друг друга. Его прозвали Зверолов, так оно и есть, только и знает, что ловит в капкан беззащитных. А еще он Эль-Негро. – черный, черный телом и душой, и никто не знает этого лучше ее, потому, что они познакомились трехлетними малышами. Она помнит, как бывала с ним в лесу, во тьме, и теплый мех его добычи согревал ее столько ночей, да и теперь ночью она укрывается шкурками лисиц, бобра, енота – тем, что осталось от поры, когда она готова была отдать все, лишь бы он согревал ее. Теперь он томится по ней, она это знает. Знает, что, лишь отталкивая, может досадить ему пуще всего – и отталкивает. Знает – пока она так ведет себя с ним, он будет заезжать сюда. Это единственный способ его удерживать.

Коренастый налил себе из автомата кока-колы, а высокий взял апельсиновый напиток. И у того и у другого пот струйками сбегал по шее, пропитывал воротнички рубашек. Высокий пил и поминутно утирал шею платком.

 – Скажи дядюшке Тио, я поищу Петунию на дороге в горы, – буркнул Эль-Негро и вскочил в машину. Такой огромный, сильный, большеногий. Роза улыбнулась, представила, как свинья карабкается по горе.

 – Может, возьмем ее поварихой? – шутливо предложил высокий, поглядев на Розу; он был просто в восторге: Долорес сказала – он мужчина-огонь.

 – Заткнись… – шепотом, но так, чтобы слышала Роза, оборвал Эль-Негро: – Я ее любил.

Долорес всегда уходила из пекарни рано, так было заведено при жизни ее мужа, а еще потому, что привыкла вовремя обедать. В половине девятого «Волшебные пряники» закрывала Роза. Каждый вечер закрывала в это время. Она взяла из кассы несколько песо и купила два лотерейных билета – один себе, другой для Эль-Негрито. Иной раз, если торговля шла хорошо, покупала несколько. Случалось, покупала и мысленно дарила билетик Эль-Негро, только никому об этом не рассказывала.

Роза отправилась в обратный путь домой, когда сгустилась тьма и небо стало черное-черное, потому что луны уже не было. В Эсперанце говорят: если споткнешься и упадешь плашмя на землю, угодишь в ад. А если пес всю ночь лает на луну, так это он с дьяволом разговаривает. И хотя Роза была не суеверна, ей вспомнилось, что, с тех пор как сбежала Петуния, какой-то бродячий пес вот уже две ночи лает на луну, а еще накануне Роза по дороге домой споткнулась и упала. Правда, не плашмя, на руки упала. Что ж, выходит, только руки ее попадут в ад? А еще она вчера вечером видела на стене кошку с лицом младенца.

Домой вели две дороги. Роза жила в предместье Сан-Рафаэль, туда можно идти длинной дорогой – вверх по шоссе, где задавили Розиного брата, потом свернуть на Калье-Сапата и дальше переулками, мощенными булыжником, подняться по крутому склону до Калье-Идальго [42]42
  Калье-Сапата и Калье-Идальго – улицы, названные именами вождей мексиканской революции.


[Закрыть], которую загораживает стена. Путь этот длиною в три мили, и домой она попадала чуть ли не к десяти часам. Была и другая дорога, по которой утром она ходила на работу к Сеньоре, а по вечерам поздно возвращалась из города. Эта легкая дорога нравилась Розе не тем, что она ровная и гладкая, а тем, что вела мимо особняков, не темными переулками, и идти по ней куда спокойнее. По этой дороге Роза шла домой напрямик. Пройти Колонию Риодоро – и подойдешь прямо к стене. А в ней дыра, которую два года тому назад оставили после застройки Риодоро, и жители. Сан-Рафаэля, пролезая в дыру, сокращали себе путь домой.

Она шла гладкой дорогой через Риодоро и разглядывала дома. Ей нравились эти белые и розовые особняки – ночью они выглядели еще внушительней. В Сан-Рафаэле все домишки маленькие, дощатые хибарки лепятся одна к другой, и лишь немногие оштукатурены, и повсюду кудахчут куры, ревут ослы, а тут никакой этой живности нет, тишина, дорожки чистые. В Сан-Рафаэле огни увидишь только от костров, а в хибарках темно, холодно, посмотришь – проберет озноб, не то что тут, где кажется – тебе тепло. Но посмотреть все особняки Розе не удавалось: каждый прятался за белым забором, а то в придачу еще и за живой изгородью, и, если бы Роза не работала у. Сеньоры, не узнать бы ей, как там внутри. Розе очень нравилось, когда в домах горит свет. Она представляла себе, что там, в доме, большая собака, хозяин у камина или супруги в теплой постели. Ей нравилось идти так в темноте и смотреть в окна, смотреть, как там движутся беглые тени: случалось, на нее тоже смотрели из этих красивых окон, откуда, она знала, днем открывается вид на всю долину, до самой границы. Чтобы оглядеть округу так далеко, ей приходилось взбираться по крутому склону на вершину холма. И вот теперь она шла и видела, что на нее тоже смотрят из окон, прижавшись носом к стеклу.

Где-то неумолчно выла собака, и Розе стало не по себе. Она внимательно глядела под ноги – как бы не упасть. Уже поздно, и это значит – она опоздает и не увидит Эль-Негрито до следующего вечера, ведь по утрам, когда она уходит, ребенок еще спит. Вот и стена. По короткой дороге до стены доходишь всего за четверть часа, еще четверть часа идти до дома. Если прибавить шагу, может, посчастливится самой уложить малыша.

Роза подошла к стене и молча уставилась на нее. Смотрела долго. Дотронулась рукой. Перед ней светлело пятно каменной кладки, между камнями кое-где еще не высох цементный раствор. Лишь через несколько минут до нее дошло, что дыра исчезла, прохода больше нет. Кто-то замуровал его, чтобы жители Сан-Рафаэля, сокращая дорогу домой, не проходили через Риодоро. Роза оглянулась – из окон особняков лился свет, какие-то люди смотрели на улицу. Видно ли ее оттуда? Кому-то, может, и видно, но не всем. Стена не такая уж высокая, футов пять, не больше, а внизу возле того места, где была дыра, лежит груда камней. Если воротиться и пойти кружным путем, до дому доберешься только через час. Она влезла на большой камень, забралась на стену и, точно большая птица, тяжело спрыгнула на булыжную мостовую, стараясь во что бы то ни стало удержаться на ногах. Спрыгнув, она даже ахнула, затаила дыхание: там, за стеной, был день, а тут – темная ночь. Предместье Сан-Рафаэль тонет почти в кромешной тьме – на улочках, мощенных булыжником, ни единого фонаря, лишь редкие огни в хибарках далеко от дороги. В Колонии Риодоро всегда гораздо светлее, чем в предместье Сан-Рафаэль, но впервые Розу это так поразило.

Она зашагала по Калье-Идальго. Ей подумалось: стоит только делам чуть наладиться, непременно что-то случится, и опять майся хуже прежнего. Вот уже два месяца она работает у Сеньоры, и не надо больше продавать туалетную бумагу у перекрестка двух шоссе, где брата задавил самосвал. С работой повезло после очень тяжелой поры: она узнала от матери, что Эль-Негро завел женщину на севере, и было это вскоре после рождения Эль-Негрито. Роза медленно поднималась в гору, гулко стуча подошвами о камни мостовой. Я не боюсь, говорила она себе. Это единственное место по дороге домой, где бывает страшно, уж очень тут темно, и с обеих сторон улочка стиснута глухими стенами, и некуда податься, если кто на тебя бросится, как тот психованный парень Наранхо, но ведь я была не одна, позади, всего в нескольких шагах, Эль-Негро зашел на минутку в кусты. В жизни не видела, чтобы кто-нибудь подскочил так высоко, как Наранхо, когда Эль-Негро пырнул его в спину карманным ножиком. Единственное нехорошее место по дороге домой – этот последний подъем, где с обеих сторон глухие стены, а так вся дорога легче легкого. Роза шла вперед не оглядываясь, лучше не смотреть, есть ли кто за спиной, или сбоку, или со стены высматривает.

Дядюшка Тио бухал кувалдой по новому столбу для изгороди, когда Роза проходила мимо. Каждый знает, что «дядя» – это «тио», а «тио» – это «дядя» и, значит, называть его так бессмыслица, но уж так оно повелось, может оттого, что, когда он родился и рос, дом их стоял на самой границе с Ногалес. Ничей он был тут не дядя, зато весь Сан-Рафаэль причислил его к своей родне, все звали его дядюшкой Тио, еще когда Розы и на свете не было. На миг он опустил кувалду, рассеянно глянул на Розу, снова замахнулся и бахнул кувалдой по верхушке столба. Так дядюшка Тио проводил вечера, подновляя загородку для кур. Всем своим питомцам он давал имена, но Роза никак не могла их упомнить. Если он позовет вас на обед, то непременно скажет: «Мы сегодня съедим Урагана». А то и Рыжика или Слабачка. Как-то чудно есть курицу и называть ее по имени, но дядюшка Тио, поедая Урагана или Рыжика, любил рассказывать о повадках своих питомцев до самого смертного их часа. Он снова грохнул кувалдой по столбу и повернулся к Розе.

 – Дядюшка Тио, проход замуровали! Как думаете, зачем?

Старик пожал плечами, спросил:

 – Ты мою свинью не видала?

Утром, еще затемно, Роза отправилась в Колонию Риодоро кружным путем, боялась, как бы у стены ее не поймали. В тот день Сеньора сказала, что поедет к зубному врачу в Эль-Пасо и, возможно, останется там и назавтра. Сеньора вышла замуж за мексиканца, который еще до женитьбы наградил ее двумя детьми, как, впрочем, до своей кончины успел наградить ими добрую половину города, ту половину, где в домах был водопровод. Роза получала тут без малого три доллара за работу по утрам, но только вот что неприятно – Сеньора никогда не оставляла ее в доме одну, без пригляда, и потому те дни, что Сеньора проводила в Эль-Пасо, Розе не оплачивались. На следующее утро Роза опять перелезла через стену, но Сеньора задержалась в Эль-Пасо, не приехала она и на следующий день, так что Роза работала только на выпечке, а управившись, продавала лотерейные билеты. Под вечер она сидела в лавке одна, прислушиваясь к вечерним звукам – гомону мальчишек, носившихся с баскетбольным мячом по всей улице, оханью дядюшки Тио, который все сокрушался о пропавшей свинье, шороху машин, мчавшихся по дороге в Техас.

На третье утро, когда Роза пошла к Сеньоре, она увидела у стены рабочих, и, что поделаешь, пришлось ей идти кружным путем. Мимо замурованного прохода она шла в шесть утра и видела, что парни готовятся начать какую-то работу. Навряд ли они снова пробьют дыру – у стены стоят ведра с раствором.

В то утро Долорес взяла Эль-Негрито с собой в лавку – у Хуаны, старшей ее дочери, которая его нянчила, когда Роза была на работе, разболелось горло, она и свою-то двойню не знала, как пристроить, покуда не вернется из лечебницы. Роза несла своего малыша на руках, а ее мать ковыляла рядом. У Долорес Гремучей, такой же бойкой, как ее язык, были слабые лодыжки, и она часто падала на булыжную мостовую, поэтому Роза не давала ей нести Эль-Негрито, если они брали его с собой. В Сан-Рафаэле всякий знал: случись Долорес упасть, в ад она все равно не попадет, потому как у Долорес особое могущество и покровители, пусть и неведомые, но уж наверняка они есть. Долорес глянула на то место, где была раньше дыра, и плюнула на землю под ноги парням, которые подвигали поближе раствор и рабочий инструмент. Это были сыновья ее знакомых, все из предместья Сан-Рафаэль, и Долорес смотрела на них в упор, когда плевала, но никто не сказал ей ни слова, знали, что она может навести порчу, на кого захочет.

Когда Роза подошла к дому Сеньоры, та ее дожидалась. Она отчитала Розу за то, что целых полчаса пришлось ее ждать.

 – Я не знала, дома вы или нет, – сказала Роза. – Я все эти дни приходила, а вас не было.

Сеньора сердилась.

 – Не хочешь работать – другие захотят, – сказала она, и Роза смолчала; ей очень нужны были эти три доллара в день.

 – Это все из-за стены, – сказала она. – Дыру замуровали, приходится делать крюк.

 – Что ты болтаешь? Какую дыру? – спросила Сеньора.

Роза сидела в задней комнате и вырезала зверюшек из теста, а рядом на кушетке спал Эль-Негрито, и тут она услышала: подъехал джип. Услышала стук шагов по ступенькам. Она знала – по тому, как джип выскочил из-за угла, по визгу шин, когда он тормознул, по хлопку дверцы, по стуку нетвердых шагов, – знала, это Эль-Негро, и он пьяный. Он топтался в лавке, но она продолжала вырезать пряничных зверюшек. Вот он щелкнул пальцами, позвал, обошел прилавок. Вот отдернул занавеску и вошел. Она не отвела глаз от телевизора, где показывали кун-фу [43]43
  Вид китайской борьбы типа каратэ.


[Закрыть].

Он вошел и бухнулся на кушетку рядом с Эль-Негрито. Потрепал малыша по головке, как собачонку, погладил по щеке. Роза молча следила за ним. Следила в страхе, как бы он не сделал сынишке больно. Эль-Негро медленно перевел на нее взгляд. Он был очень смуглый, чернокудрый, черноглазый. И тело у него крепкое, мускулистое, а у нее, как он часто говорил, нежное, пухленькое. Когда был мальчишкой, он все норовил показать себя, затевал борцовские поединки на глазах у Розы. А у самого вид был всегда будто немытый, даже если только что выкупался, и усталый – сколько бы ни проспал. В детстве у него было мало товарищей, он больше держался сам по себе, когда не играл с ней. Если они играли в доктора, его всегда мучила какая-то непонятная болезнь, которую ей никак не удавалось вылечить.

Он поднял на нее глаза и вздохнул.

 – Я на тебе женюсь, – буркнул он, – пришел сказать.

Она покачала головой. Он посмотрел на нее пристально, и она уже знала, о чем он думает: заупрямится Роза – ничем не проймешь. Временами он ее ненавидел. И тогда уходил в горы, пусть даже когда самый лов или надо пахать, – мол, пропади она пропадом. Он встал, вынул из духовки несколько румяных пышечек. Из холодильника взял молоко. Он-то знает, где что тут лежит. Потом подсел к столу наискосок от Розы.

 – Можем пожениться. Идет? Этого ты хочешь?

 – Оставь меня в покое, – сказала она тихо, но решительно.

Пышки он съедал целиком, совал в рот одну за другой.

 – Ты что – не понимаешь? Не могу я без тебя жить! Нет у меня женщины на севере, а если и была, так больше нет и не будет. Хочу быть с тобой. Жить с тобой вместе. Не могу я больше так!

Противиться ему было даже приятно, и это пугало Розу, Это теперь уже ее святой долг – отталкивать его. Это она волю свою испытывает, очень даже хитро, здорово, а сейчас вовсе и не испытывает волю, а ведет себя будто так и надо, будто иначе и быть не может. Пока она зарабатывает десять долларов в день, она в нем не нуждается. Она любит его и всегда будет любить, но он ей больше никогда не будет нужен, как прежде. Хуана говорит, что она дура. Кричит на нее по вечерам: выходи за него! Как ты собираешься устраивать свою жизнь?

 – Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она жестко. – Ты мне больше не нужен.

Он мял кусок теста на длинном деревянном столе, выделывал из него всякие финтифлюшки, хватал формочки, вырезал пряничные дома, собак, цветы, реки, деревья, машины – все, что любил, и то, чего терпеть не мог, все, что хотел бы иметь, и тех, кем мог бы стать. Вырезал бутылку кока-колы – ударом кулака расплющил в лепешку. Вырезал туристов и Большой Каньон. Вырезал женщину – расплющил в лепешку. Вырезал ребенка – опять в лепешку! Роза следила за ним, чудилось – перед ее глазами быстрой чередой мелькают дни его жизни. Он скатал из теста шарик и бросил на стол, как игрок бросает кость, и сразу же расплющил его в блин, до того тонкий, что Роза смутно различила буквы заголовков на лежащей под ним газете. Потом, упершись костяшками пальцев в стол, навис над ним, ни дать ни взять – огромная обезьяна, и уставился на нее глаза в глаза.

 – Что я должен сделать? – Но Роза не знала. Не знала даже – хочет она, чтобы он что-то сделал, или нет. – Что я должен сделать? – Он стукнул кулаком по блину и тут же, словно нищий за милостыней, протянул к ней раскрытую ладонь, и лицо его от ярости и унижения перекосилось, точно смятый комок теста.

Роза помолчала, подумала.

 – Взорви стену, – буркнула она.

 – Какую стену? – Он огляделся, решив, что это где-то тут, в пекарне. – Про что ты говоришь?

 – Стену, что стоит у меня на дороге, – сказала она. – И не дает идти прямиком. И я из-за нее на работу опаздываю. – Он попытался ее сграбастать. Ухватив за кофточку, потянул к себе. Роза его оттолкнула. – И не смей меня трогать! – крикнула она, указывая на него пальцем. – Не смей, пока не взорвешь стену!

 – Это все?

Роза кивнула.

 – И отвези меня домой.

Он поехал через город, потом свернул, миновал Колонию Риодоро, поднялся по Инсурхентес до Калье-Идальго. Машиной куда быстрее, подумала Роза. Может, надо выйти за него, пускай возит домой на машине. Еще месяц тому назад она бы за него вышла. Даже неделю назад. А теперь не пойдет за него ни за какие миллионы, покуда он не пробьет для нее дыру в стене. Дыру, которая ей больше никогда не понадобится, ведь он станет ей мужем и по вечерам будет привозить домой, а утром отвозить на работу. Даже не глядя на него в упор, она видела, что с ним творится. Она делила людей на два сорта. Одни темные, закрытые, к ним в душу не заглянешь. Но есть и другие, прозрачные, таких видишь насквозь. Эль-Негро из прозрачных. Ее мать – из темных, закрытых. Отчасти Роза гордилась тем, что теперь наконец может заставить Эль-Негро слушаться – ведь столько лет она ждала, чтобы он образумился. Только ни к чему ей это теперь.

Они ехали вдоль стены, и вдруг в лунном свете Роза увидела на ней яркие, искрящиеся осколки – белесо-зеленые, светло-кофейные, золотисто-желтые, белые и алые, почти как кровь. Блестящие, острые, они торчали под лучами луны, словно кактусы в прерии. Роза схватила Эль-Негро за руку, державшую рычаг переключения скоростей, и знаком велела ему остановиться.

 – Эта? – спросил он, видя, как изумленно она смотрит на стену, и выскочил из джипа. – Вот эта стена?

Роза подошла с ребенком на руках. Скользнула пальцами по острым осколкам стекла, торчавшим из еще не просохшей штукатурки по верху стены и по ее покатым бокам, – стекляшки от бутылок кока-кола, лимонада, ярко-синие от бутылок из-под минеральной воды, мутно-коричневые – от пивных, что валяются на полу в баре, осколки бутылок из-под фанты и пепси-колы, стекло тех самых бутылок, из которых она пьет ежедневно и которые выпускаются фирмами, не принадлежащими ее народу. Стена мерцала, искрилась под луной, и лунный свет в осколках стекла превращался в звезды. Стена сверкала, как те чудесные камни, которые Эль-Негро прежде не раз привозил ей с гор и разбивал пополам, и тогда внутри, радужно переливаясь, сверкали кристаллы самых разных цветов и форм, тайно выросшие там за столько веков. Стена щетинилась словно бы плавниками акулы, торчавшими из воды, мокрыми, блестящими. Стену утыкали битым стеклом, чтобы жители Сан-Рафаэля не могли через нее перелезть на пути в город и из города, где почти все они работали, и чтобы на улицах Риодоро была чистота. Роза легко тронула стеклянный осколок, ощутила, как остер его край. Потом она влезла в машину. Эль-Негро повез ее дальше.

 – Сразу, как охотники уедут, достану динамиту и пробью такую дырищу, что и слон пролезет.

Утром Роза шла в обход стены и лишилась работы. Встала она в половине шестого, но как на грех заболел Эль-Негрито, и она не хотела его оставлять, пока дядюшка Тио, когда-то работавший на «скорой помощи», не посмотрит ребенка. Она вышла из дому в семь часов и лишь после восьми дошла к Сеньоре. «Ты безалаберная, – сказала Сеньора. – Я не люблю таких ненадежных». – И еще сказала, что нашла и другие недостатки в Розиной работе, и захлопнула перед ее носом дверь. Роза уставилась на дверь, потом плюнула на нее, наслав проклятье, как учила мать, хоть и знала – это впустую, ведь нет у нее той силы, что у матери.

Поздно вечером, когда Роза готовила тесто, в лавке появился Эль-Негро. Роза вздрогнула в испуге, она ведь ни его джипа, ни его шагов не услышала. Он подошел бесшумно, как индеец. Роза вскочила. Прижала руку к груди, сердце ее гулко стучало. Обычно он приезжал с таким шумом, обычно его за милю слыхать.

Не сказав ни слова, он двинулся в заднюю комнату, и все кружил по ней, кружил. На ходу он грохал кулаком по дверцам шкафов, по прилавку, по столам. Роза попятилась.

 – Ты пьяный, – сказала она. Роза видела: он еще пьянее, чем вчера.

 – Я заберу Эль-Негрито, – сказал он, подступая к ней все ближе, а она пятилась от него. На прилавке лежал нож, и Роза шаг за шагом к нему приближалась. Закричал ребенок, личико его посинело. Эль-Негро бахнул кулаком в стенку, в шкаф. Двинулся к прилавку, где теперь стояла Роза. Не поворачиваясь, она нашарила за спиной нож. Выставив его вперед, Роза молча смотрела на Эль-Негро. И вдруг он упал головой на прилавок и разрыдался. Он всхлипывал громко, тяжело, содрогаясь всем телом, и, когда Розе показалось, что он утих, зарыдал еще отчаяннее. Роза взяла на руки ребенка и пошла к нему: теперь он плакал тихо, с открытым ртом, так что похоже было – он смеется и от этого странного беззвучного смеха по щекам у него катятся слезы. Роза подошла к нему, обхватила его голову, прижала к себе.

 – Я бы малыша не забрал, – бормотал он сквозь рыдания, – но ты меня с ума сводишь.

Она хотела сказать: ты же не приходил, когда я так желала тебя; сказать: тебя же не было, когда ты был мне так нужен. Но вот он плачет у нее на груди, и Роза отогнала эти мысли. Она вдруг поняла – он снова ей нужен, но не так, как прежде, когда она, желая его, не могла уснуть, а по-другому: хотелось сидеть с ним у большого костра, чувствовать, что он рядом.

 – Сразу, как уедут охотники, – сказал он, – я взорву стену.

Он здорово управлялся с динамитом.

Перед самым восходом солнца высокий мужчина-огонь, которого мучили беспокойные сны, заслышав шорох, спросонья пальнул в Зверолова, когда тот возвращался на стоянку, и ранил его в плечо. А коренастый, не желая неприятностей с властями, сунул парню денег в карман рубашки, взял его машину, и они укатили к границе. Весь долгий день раненый тащился с гор пешком к домишку Долорес Гремучей. Он вошел, шатаясь, и она вскрикнула так же отчаянно, как в тот миг, когда узнала о гибели старшего сына, и нипочем нельзя было ее убедить, что смерть Зверолову не грозит.

Когда Роза вернулась домой после девяти, она увидела, что доктор, у которого лечились все жители Сан-Рафаэля, промывает Эль-Негро рану, а у плиты стоит мать и варит целебные травы и по щекам ее текут слезы. А Эль-Негрито мирно спит в своей кроватке. Первое, о чем ей подумалось, – у дома не видно машины, и она сразу поняла, что джипа больше нет. Ходить теперь ей кружным путем весь век. Потом с недоумением подумала: ведь предсказанье матери почти сбылось. И еще она подумала, что сама не знает, чего хочет, и от этого пришла в ярость. Не знает она, нужен он ей или нет. Вчера был нужен, а нынче вдруг сама не знает. Но она не хочет, чтобы он умер, это она точно знает. Роза подошла к постели; раненый тяжело дышал. Она потрогала его и, убедившись, что он останется жив, ринулась к двери. На ходу она крикнула:

 – Что ж ты не взорвал ее, как обещался?

И Эль-Негро опять заплакал.

Роза шла по дороге, пока не дошла до лачуги дядюшки Тио. Старик сидел у входа, положив голову на стол, он был пьян, и она вытащила из-под стола кувалду и заспешила по дороге, проворно переступая по булыжинам, волоча за собой тяжелую кувалду.

Она остановилась у замурованного прохода. Новая кладка проступала в стене бледным неровным пятном. Сперва Розе почудилось: это дама, разодетая для поездки в церковь или на прогулку. Потом – это жокей гонит лошадь на финише. Она осторожно перебрала пальцами по стеклам, как по клавишам пианино, точно собиралась заиграть. Потом обеими руками взметнула над головой кувалду и грохнула об стену. Мелкие осколки стекла так и брызнули во все стороны, словно стая мальков в темной воде. Зажмурившись, Роза ударила еще раз. Она била по острым краям стекол, дробила их в мелкий песок. Она их крушила, как Эль-Негро крушил вчера тесто, и это давалось ей так же легко. Заслышав шум, обитатели Риодоро подходили к окнам, но никто не осмелился выйти посмотреть, что же там творится. Им видны были только взмахи кувалдой и блестки летящих осколков. А Роза не унималась. Покончив со стеклами, принялась за камни. Она видела, что из окон на нее смотрят чьи-то мрачные лица, но не узнавала их. Вышибла один камень, другой. И наконец пробила дыру, в которую мог бы пролезть ребенок. И успокоилась. Эль-Негро закончит. Она теперь знает, чего хочет, он теперь на месте, он это для нее сделает. Она с ним справилась, как справилась со стеной.

Роза устала, она медленно поднималась в гору, волоча кувалду, а та подскакивала на камнях мостовой. И вдруг она замерла, услышав какой-то посторонний шум. За ней гонятся, мелькнуло в голове, сейчас нападут, она всегда боялась, что ее подкараулят и нападут из-за угла. Наверно, кто-то пролез в дыру, которую она проломила в стене. Оглянулась – никого. Пошла дальше, и опять послышались те же звуки – ну да, ее преследуют! Роза обернулась, стиснула кувалду – сейчас она им задаст, кто бы там ни был, – и увидела, что следом за нею по темной дороге деловито семенит Петуния. Из своих красивых окон жители Риодоро глядели на свинью. Говорят, свиньи умны, а эта, как видно, узнала то ли кувалду, то ли Розу и догнала ее, и остаток пути в гору они прошли вместе.