Текст книги "Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник."

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Трумен Капоте,Джон Апдайк,Джойс Кэрол Оутс,Уильям Сароян,Роберт Стоун,Уильям Стайрон,Артур Ашер Миллер,Элис Уокер,Сол Беллоу,Энн Тайлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

ХАХАЛЬ

Я тогда был как все – плотником. Бросил школу и двинул в Техас – ходишь, а воздух такой густой, медленный, будто плаваешь. Этот проклятый зной за тобой по пятам гонится, все до капли высасывает, а она-то ведь тут всю жизнь. И такая в ней сила; я-то все свои задумки порастерял в этих комнатушках, душных, нами битком набитых: ее черный волос на простыне извилистой нитью, черные толстые линии ее рисунков, которые она прятала, ее перепачканные углем кончики пальцев. Она зарабатывала на панели, таскалась по гостиничным номерам – голубоватые потолки, единственная лампочка в бахромчатом абажуре. Я ей сказал, чтобы она с этим завязывала, а она говорит, ладно, буду танцовщицей, но подносить фермерам баланду в обжираловках она не намерена. А так она, худо-бедно, сама указывает, кому и что с ней делать.

В те дни я к полудню бывал уже еле жив: руки изранены, болят – все крыл битумом крыши продуктовых лавок, – а ее как впервые увидел, сам в такой раж вошел, да там еще эта жара проклятущая, в общем – пошло-поехало. Прихожу поздно вечером домой, она лежит чуть не голая на крыше. Кривые улочки, и тут же рельсы бегут, сверкают, пересекаются. Лениво подползают поезда на сортировку. Лежа рядом с ней на горячей крыше, я вдыхал запах ее соленой кожи, она смеялась, льнула шеей к моим губам. Мы перекатывались по крыше, горячие дранки царапали спину, а после – под холодный душ. Мы пили ледяное виски из мармеладных баночек, и она пританцовывала в коридоре, отжимая мокрые волосы. Места мало, духотища, окно в дальней стене закрашено доверху, из трещин в краске узоры света по полу, и ее спина, вся в каплях, раскачивается перед глазами. Вода, набрызганная у раковины, холодит мне ноги, а простыни мы нарочно намачивали, спали в сырой прохладе. Ее накрученные мне на пальцы волосы медленно высыхают; мимо дома, гулко гудя, тянутся составы.

Готовить в такую жару не станешь, и мы ели авокадо, папайю и овечий сыр. На улицах зажглись огни, холодно прорисовался розовый неон; она, склонившись к зеркалу, красилась перед выходом в бар. Все это уже как-то забылось, кроме ее лаковых глаз. А вот она ступает с тротуара в туфлях на каблуках-шпильках, и какие-то сопляки в проехавшем «шевроле» ухмыляются.

Иногда она возвращалась из бара уже на рассвете. Была, значит, с фраером: говорит, что идет на это только тогда, когда в руки такие деньги плывут, что грех отказаться. Вернется, бывало, домой с бутылкой бренди, сразу в постель, берем колоду карт и злобно режемся в покер, пока на пол не лягут квадраты солнца. В конце концов карты убраны в коробку, брошены в угол, задернуты шторы, и мы лежим, просто лежим, и все тут, пока снова не сможем разговаривать. Ее лицо на белизне постели, ее лицо у окна: она стоит, и в пробивающемся из-за занавеси свете ее черты смазаны, как на выцветшем фото. Ничего, перемелется, иди ко мне.

КОЗЛИК

Я уже говорил, у меня была другая танцовщица. Блондинка, с восточного побережья, по-моему, откуда-то с севера. На вид она была из тех, кто не переусердствует, зато внутри у нее будто уголек горел. В конце концов в Панаму отвалила с каким-то пролазой мексиканцем. А и так было ясно, что она перекати-поле, будет бегать, пока ноги не сотрет по колено, но уж, когда порох иссякнет, вмиг всеми корнями в землю ввинтится. Мужчинам нравились ее белые патлы, светлые глаза, а она еще такие туфельки надевала, вроде как хрустальные. Лицо растерянное – видно, дамочка изрядно помыкалась, а зачем – и сама не поймет. Я знал, что ей тридцать пять, но на работу все-таки принял. С блондинками здесь туговато.

В тот первый вечер я выставил их на сцену вместе, и они такую карусель завели – весь бар ходуном ходил, тем более что та, которая поменьше, со своими подростковыми грудками, так вертела бедрами – с ходу чувствовалось: они у нее в работе еще с тех пор, как она сучить ножками начала. Эти приграничные девки – им только начни с каким-нибудь паханом из переулка; по городу не пройдешь: кругом всяким женским бельишком так и намусорено. Двигалась она с решительным лицом, вся зажатая, и высокая блондинка рядом с ней смотрелась будто на журнальной обложке – никому из здешних не по зубам. Тут какая-то возня пошла, и словно паленой резиной запахло. Стаканы падают, а позади, где карточный стол, и вовсе передрались к чертовой матери. Я баб со сцены вон, включил свет и всем велел очистить помещение. Остались: я (хожу, стекла подбираю), девчонки (болтают, облокотившись о стойку) да те двое парней за угловым столиком – спокойненько так по стаканам разливают, как ни в чем не бывало. Девчонки уже одетые, блондинка прилаживает на себе ожерелье и говорит тихим голосом. Глазами в губы испанки так и впилась, а голос вкрадчивый: «Эх, милочка, ну неужто ты рассчитываешь долго протанцевать с этой твоей кривенькой спинкой и гуляй-ногой – черт, помоги-ка мне застегнуть эту штуку… нет, вот тут… Дай-ка надену, а ты, может, хоть зубами ее подзажмешь». Наклонилась к испанке пониже, губы чуть приоткрыты, будто что-то еще недосказано, стакан в руке наклонился, и пиво течет им обеим на чулки. А которая поменьше, с черными волосами до пояса, оцепенела вся, вскинутые руки на полдороге застыли, и только повторяет раз за разом: «Не могу… Никак не могу…»

После этого они у меня по очереди работали, через день, а спустя неделю блондинка от нас ушла. В те вечера, когда работала испанка, приходил и ее ковбой со своим приятелем – сядут в уголке, за карты примутся или какими-то бланками для скачек шебаршат. Было это, чтобы не соврать, лет десять назад. Пару раз неплохие чаевые мне от них перепали, а потом уж теперешняя моя жизнь пошла: оттуда-то я рванул ведь, в один вечер Все это дело похерил, и пусть только попробует мне кто-нибудь сказать, будто я ничего не достиг.

БЛОНДИНКА

Рита. За плечами у нее была панель, гостиницы, пропахшие мочой и вчерашней похотью коридоры. Мы с ней, бывало, кое в чем помогали друг дружке, фраерами обменивались: стоишь, скажем, у ее двери, свет такой синеватый, в руке коньяк, халат распахнут. Спросишь ее тихонько: «Как насчет выпить за веселых нищих?» Стакан к губам, и она мне уже отпирает…

Она делала вид, будто мы с ней вообще не знались, но нет, жаркими ночами она от меня рассказов понаслушалась. Ну, например, про времена, когда мне тоже было семнадцать, как ей. Меня тогда звали Джинет Хэтчер – в те серые годы в штате Мэн. Но эта Джинет Хэтчер как родилась в штате Мэн, так и умерла там – можно сказать, до сих пор там умирает. Имя я взяла себе то, которым наделил меня первый же шофер грузовика: он звал меня Куклой, так с тех пор эта кличка ко мне и прилипла. Я ушла от мужа, которого видела только в темноте – сперва когда траулеры придут, потом перед тем, как они уйдут в море, – был он вечно простужен, а руки всегда в рыбьей слизи. Бросила его, как только родился ребенок, решила: лучшее, что он о матери может услышать, – это что она ушла. Было ведь и там кое-что, кроме серой сырости, кроме тяжкого прибоя. Мои дядья и двоюродные братья всегда, сколько я помню, промышляли омаров. Папа тоже, но он умер, когда я была еще так мала, что для меня он только волосатая грудь да смоляной запах каната. Мама говорила, что он погиб из-за омаров, и она их уничтожала сотнями. Звякающий скрежет их клешней о стенки закипающей кастрюли был для меня женским звуком – металлический такой скрежет, круглый, как кольцо.

Ветер, камни и водоросли на берегу – серая вонь, бесцветный холод; я собирала рыбьи глаза в бутылки и все лето продавала их туристам – щеголям, и гомикам, и накрашенным старухам с пуделями. Одна богатая старуха как-то раз попросила меня зайти к ней в отель почитать ей Библию. Она раскрыла ее, и я начала читать. Немного погодя подняла взгляд, а она сидит, старую шляпу на коленях держит и в окно пялится как лунатик. Ах, говорит, как тебе, деточка, повезло, что ты расцвет своего девичества встретишь здесь, у моря, в такой дали от суеты и растленности. Я говорю: да, мадам. А она мне: огонь, говорит, приходит от ног, все из-за тех, кто в хождения пустился, чей волос черен. Только она меня и видела. Схватила я свой свитер – и бегом домой через гостиничный пляж, где слепо скособочились большие зонты. В кармане у себя нашла двадцать долларов и купила туфли из натуральной кожи, красные, на высоких каблуках. Спрятала их у себя в комнате, надевала только вечерами, когда пускалась в хождения и танцевания, и огонь от моих ног прожигал дыры в полу насквозь.

На больших грузовиках, бывает, горят покрышки. Запах даже в кабине чувствуется, и перегретым мотором пахнет; чемоданчик зажат у меня между колен, а шоферы лапают за платье. Где я только не жила, в Мексике побывала. В основном танцовщицей, но и официанткой была, одно время работала в библиотеке, но только и ждала, когда коснусь ногами сияющего пола. А тут, в Техасе, к кому на улице ни подойди, любой был только рад сводить меня поужинать. К тому времени, когда я появилась в баре у Козлика, я уже пила каждый вечер. Перед глазами плывет, маслянисто-смуглые лица под лампами, и лед в бокалах. Кружочек тающего холода, жгучее виски, жгучий Техас. Тут Рита появилась, такая ладная, такая жгучая; глаза как черное стекло, сидят глубоко, горят юностью. На сцене я боялась ее, у меня от нее в голове начинал бухать холодный океанский прибой… потом снова горит свет, крики из зала, и этот мелкий сводник, хромая, подталкивает нас к раздевалке. Там я прислоняюсь к стене, смотрю, как она отряхивается у раковины, холодная вода по запястьям, и мы глядим друг на дружку. Вот говорят, что мир погибнет от огня и льда, а по-моему, так он уже кончился. Раскаленные мостовые прожигают тебя до костей, оттого-то мне и не остановиться было – все время в движении, чтобы не вариться на медленном огне, царапая стенки клешнями. Эти улицы, хрипатая медь; огненными ногами я выжигаю весь мертвый лед.

Ушла, подалась к югу с богатым дурнем. Красные птицы и черноглазые мужчины. Да, кой-чего с тех пор повидала. У меня все о’кей, пробилась, и холод теперь донимает уже меньше.

РИТА

Те месяцы я прожила с Хахалем в двух комнатках: скрипучая кровать на кирпичах, за окнами крыши, источающие пар сквозь щели. Долгими закатными часами я сковыривала ногтями с битума податливые пузыри, мазок за мазком писала по картону теплым маслом, и тюбики нагревались до того, что надписи с них переходили мне на руки. Рисовала поезда: их красные морды и рельсы внизу черными шрамами. Когда он трогал меня своими перепачканными руками, казалось, что на ладонях у него липкий мех. Он крыл крыши, и все линии и перекрестия на его ладонях исчезали под слоем битума, а у меня на боках оставались витые следы его пальцев и их черный запах. Бывали дни, когда мы не вылезали из постели, вентиляторы крутились и жужжали, мы пили холодное вино и ели грубый черный хлеб. По вечерам в барах бывало полно пьяных, некоторых из них на жаре тошнило. Танцуя, я не смотрела на них, видела перед собой плоскую голую равнину за домом в Ла-Розе; из затемненных комнат она казалась желтовато-рыжей, но, если выйти, пройтись по ней, ноги чувствуют под собой жесткий жгучий песок, и цвет его переходит в чахло-коричневый.

Все думаю о том, как это было, и всегда это бывает одинаково. Возвращаюсь домой, они обкладывают сиденье повозки шкурами. Ребенок в доме, в постельке, личико вытянутое и синеватое. Дыхание слабыми, придушенными всхлипами, и мать ждет, сшивая кусочки шкур, чтобы запеленать его. Стемнело; она пощупала ему горло и говорит: нет, не дышит; мы садимся в повозку, отъезжаем. Он запеленат в шкуры, белеет лицо и его светлые, длинные, как у девочки, волосенки. Мул в упряжи мотает головой, раздувает ноздри на новый запах и, приседая, тащится к холмам. Старик бредет, согнувшись, в широкополой шляпе, шаркая ногами под тихий напев, она идет сзади, сыплет тонким порошком на землю. Повозка неторопливо покачивается, лицо ребенка у меня на коленях, осунувшееся, веки на закаченных глазах плотно сомкнуты. Всю ночь мы тащимся по холмистой равнине. Песок дыбится бесплодными наносами барханов, чернильное небо перерезано горами; в предгорьях останавливаемся, вынимаем из повозки охапки поленьев, увязываем их. Во тьме она затягивает ремни, слышатся сиплые возгласы старика. Рассвет; она укладывает хворост, на него вязанки поленьев; мы с натугой поднимаем ребенка, звякают браслеты на его запястьях. Она поджигает сухие шкуры, намотанные на палку, касается его, и он загорается. Начинают полыхать дрова, и мне сквозь пламя видится, будто его лицо в движении. Вот снова дернулось; я ее отталкиваю, раскапываю дрова, выхватываю из-под него горящие поленья. Они смотрят, как я пытаюсь добраться до него, уже охваченного пламенем. Сквозь смрад забегаю с другой стороны, падаю; их старческие лица надо мною; они говорят, что все это мне пригрезилось. Запах горящих шкур и его плоти – ладан и фимиам.

Потом мул ведет нас по оврагу вниз, туда, где свет пластается по земле, как гладкая пленка с яйца. Я спотыкаюсь, хватаюсь за круп мула, ладонью ощущаю ребра под жесткой, мышиного цвета шерстью. Старик идет впереди, его спина под одеждой как обитая кожей доска. Мать останется сидеть там, в дыму, до конца: спокойно ждет, когда можно будет забрать кости.

Идем час за часом, солнце уже высоко, вдруг впереди пустынная полоса дороги. Весь в слепящем мареве, старик поджидает меня, поворачивается и снова говорит, что мне это пригрезилось. Я вижу у него за поясом нож, под мышкой пончо: все ясно, к ней он не вернется. Я тоже к ней не вернусь. Во рту вкус дыма, птицами кружат перед глазами искры, запах паленого и это узкое белое личико в мятущемся пламени. Старик бредет со своим мулом по шоссе все дальше, дальше, и вот уже грузовики, гудки, голоса: «Девушка, подвезти?»

ХАХАЛЬ

Помню, пошли дожди, с залива задуло. Она как раз съездила в Лa-Розу. Она всегда оттуда возвращалась затравленная, как собака с распоротым брюхом, которая вот-вот готова вцепиться себе же в лапу. Я вошел, а она мечется кругами по комнате, дует на пальцы. Вижу, руки у нее в ссадинах, ногти содраны до мяса. Рулоны рисунков порваны, дотлевают на полу. Я стал затаптывать их, она застонала, я повернулся, смотрю, у нее в руках спички – чиркает и бросает их в воздух; на лету они сгорают и падают, дымясь. Я схватил ее за руки, все пошло рушиться, стулья на полу трещат, электрическая лампочка вдребезги. Потом смотрю, у меня под рукой ее горящие волосы, и я уже катаю ее по постели. Она все время тихо и протяжно стонала, а меня будто и нет вовсе, будто она вообще не понимает, что это ее придавило. Взгляд спокойный, а горелые волосы так под руками и сыплются. Я потянул ее на пол, а сам слышу: дыхание у меня какое-то мокрое, со всхлипами, будто у бабы, причем она как упала, так и лежит, а губы шевелятся. На них выступила пена, подцвеченная красным в тех местах, где она прокусила их себе до крови. Я стоял над ней, кричал, чтобы она меня увидела. Нет, глаза куда-то мимо смотрят; схватил ее обеими руками за рубашку, и она порвалась. Дал ей пощечину, еще, еще, и уже не ладонями бью, а кулаками. Поднял взгляд, а этот смотрит – соглядатай чертов, – а потом, помню, он что-то спокойно говорит и ее из-под меня вытаскивает.

СО СТОРОНЫ

Он молотил кулаками по полу рядом с ее головой, думая, что бьет ее, даже спросил у меня потом, не убил ли. Пол-то неструганый, все руки себе занозами разу-делал, а она только лежит, стеклянным взглядом в потолок уставясь. По комнате ее испанское бормотанье пополам с серным запахом чего-то горелого. Когда я из-под него ее вытащил, гляжу, у нее волосы местами сгорели, а рубашка сзади порвана. Рубашку я с нее сдернул и укутал ее одеялами: ее всю трясло. Кругом битое стекло, и пальцы у нее почему-то израненные. Она все говорила и говорила в пространство и мотала головой из стороны в сторону, а руками так крепко вцепилась мне в волосы, что ее-то я уложил, а вот отстраниться – никак. Пришлось вплотную припасть лицом к ее лицу, правда она меня все равно не видела; коснулся ее запекшихся, прокушенных губ, а у нее даже на зубах тускнела подсыхающая кровь. Лежит и часто-часто дышит прямо мне в лицо, я вновь и вновь зову ее по имени; наконец услышала. Взгляд стал почти нормальным, а руки от волос отцепились, по лицу мне провели и упали на груди, сжали их.

Наступает вечер, поздно, Хахаль сидит у окна. В окно наносит дождик, и он смотрит, как дымные поезда дергаются на сортировке; влага над теплой сажей висит в воздухе тонкой пылью. Зажмурился как от пощечины, слыша, как она, схватив себя за горло, переворачивается во сне. Я что-то говорю, а Хахаль только нюхает разбитые костяшки пальцев (ею пахнут), и полосатые занавески колышутся всю ночь.

Под утро он принялся шагать туда и обратно по комнате от двери к окну. Руки держал осторожно, на весу; посмотрел на меня. Глаза у него, кажется, были серые с длинными ресницами, правое веко, чуть припухшее, делало выражение лица с этой стороны более мягким. Наконец он повернулся и вышел; его остроносые башмаки слабым выщелком отсчитывали каждый шаг по ступеням вниз.

Проснувшись среди скомканных одеял, она поднесла пальцы к лицу. Мы медленно ели хлеб, ее рот еще чуть кровоточил. Как сейчас вижу ее: лето, она в их комнате у плиты, от пота волосы тусклые, а губы кривятся – дешевое вино, конечно; вот она расправляет на себе хлопчатобумажную юбку, отбрасывает волосы назад, чтобы наклониться с сигаретой к горелке, и хмурится: больно уж резко пыхнуло синее пламя. Утром она проходит по улице под моим окном, ее узкая черная юбка в конце разреза надорвана – там, где он натягивается бедром при ходьбе. Оглянувшись, она видит, что я смотрю, покупает у слепого на углу гвоздики, возвращается, подбрасывает их ко мне. Она смеется, а цветы, бледные, падают вокруг нее, их длинные стебли переплетаются. Улица затенена домами, и ее обращенное ко мне лицо в раме черных волос еле различимо. Она и так-то мала, да еще перечеркнута скрещениями теней.

Отчаявшись застегнуть распухшими пальцами пуговицы на рубашке, она попросила меня раздобыть какого-нибудь лекарства – подержать в нем руки. Я покупал в аптеке дезинфицирующую жидкость и бинт, представлял себе, как она нетвердо стоит у кушетки, трогает лиловыми пальцами губы. Назад чуть не бежал, но знал, что ее уже нет, ушла и почти ничего не взяла с собой. Обгорелые рисунки были выметены и выброшены – видимо, в окно. Вскоре она уехала навсегда, увозя припрятанные в грузовике тридцать фунтов мексиканской травки для какого-то покупателя в Детройте. Я отправился на север, как можно дальше, и в Оттаве на меня в ту зиму непрестанно сеялся снег, студил и счищал с меня тот грязный жар, который лип ко мне месяцами, а от нее у меня не осталось ничего, кроме наброска, который я когда-то извлек из тайника, где она их прятала: рельсы, пути, поезда на них темными рубцами, а за ними небо, зияющее как дыра.

Состав сборника

А. Зверев	Тридцать пять штрихов к портрету Америки	© 1989 Изд-во «Радуга»			3
У. Сароян	Разве сегодня не тот самый день? Сароян, или 1964	© 1974 by William Saroyan	Е. Гасско	Изд-во «Радуга»	20
У. Стайрон	Шадрач	© 1979 by William Styron	В. Бошняк	Изд-во «Радуга»	28
С. Беллоу	Серебряное блюдо	© 1978 by Saul Bellow	Л. Беспалова	Изд-во «Радуга»	57
А. Миллер	«Бьюик» 1928 года	© 1978 by “The Atlantic Monthly Company”	М. Зинде	Изд-во «Радуга»	90
Р. Стоун	Водолей на исходе	© 1975 by Bantam Books Inc.	А. Хорев	Изд-во «Радуга»	102
Т. Капоте	Здравствуй, незнакомец	© 1980 by Truman Capote	А. Михалев	Изд-во «Радуга»	116
А. Адамс	Моллин пес	© by Alice Adams	Р. Облонская	Изд-во «Радуга»	129
Г. Пейли	Загровский рассказывает	© 1985 by Grace Paley	М. Кан	Изд-во «Радуга»	143
К. Бойл	Сент-Стивенс-Грин	© 1980 by Key Boyle	М. Мушинская	Изд-во «Радуга»	160
Дж. Гарднер	Нимрам	© 1979 by John Gardner	И. Бернштейн	Изд-во «Радуга»	168
Дж. Апдайк	Такие респектабельные дома	© 1982 by John Updike	Е. Гасско	Изд-во «Радуга»	191
Э. Тайлер	Тебя все еще ждут	© 1977 by Ann Tyler	Ф. Лурье	Изд-во «Радуга»	214
У. Ле Гуин	Два дома профессора	© 1982 by Ursula K. Le Guin	В. Баканов	Изд-во «Радуга»	238
Р. Прайс	Ночь и утро в Панацее	© 1975 by Reynolds Price	Е. Гасско	Изд-во «Радуга»	244
Дж. Кэрол Оутс	Агония	© 1974 by Joyce Carol Oates	А. Шурупов	Изд-во «Радуга»	261
П. Эдвардс	Сестры	© 1980 by Page Edwards	Ю. Рейдель	Изд-во «Радуга»	279
А. Дабес	Раз-два, левой!	© 1975 by Houghton Mifflin Co	Г. Зеленин	Изд-во «Радуга»	286
Б. Энн Мейсон	Истории про Большую Берту	© 1985 by Bobbie Ann Mason	А. Шурупов	Изд-во «Радуга»	307
Т. О'Брайен	Вслед за Каччато	© 1976 by Tim O'Brien	А. Злобин	Изд-во «Радуга»	323
С. Воун	Крошка Макартур	© 1984 by Stephanie Vaughn	В. Баканов	Изд-во «Радуга»	344
Дж. Маккласки	Возвращение Джона Генри	© 1977 by J. McCluskey	Д. Ханов	Изд-во «Радуга»	365
Т. К. Бамбара	Реймонд на старте	© 1971 by Tony Cade Bambara	М. Жирмунская	Изд-во «Радуга»	378
Дж. Алан Макферсон	Место под солнцем	© 1977 by James Alan McPherson	О. Кириченко	Изд-во «Радуга»	387
Э. Уокер	Месть Ханны Кемхаф	© 1974 by Alice Walker	М. Пастер	Изд-во «Радуга»	413
Лесли М. Силко	Колыбельная	© 1975 by Leslie Marmon Silko	О. Климова	Изд-во «Радуга»	429
М. Моррис	Колючая стена	© 1979 by Mary Morris	Н. Бать	Изд-во «Радуга»	440
Д. Сантьяго	Личность	© 1970 by Danny Santiago	В. Рынкевич	Изд-во «Радуга»	454
Т. Галлахер	Дурная компания	© 1985 by Tess Gallagher	Ю. Здоровов	Изд-во «Радуга»	461
С. Зонтаг	Манекен	© 1978 by Suzan Sontag	Н. Галь	Изд-во «Радуга»	474
Д. Бартельм	Бишоп	© 1980 by “The New Yorker”	И. Сумарокова	Изд-во «Радуга»	483
С. Кинг	Грузовики	© 1978 by Stephen King	О. Васильев	*	489
Р. Карвер	Как же много воды вокруг	© 1976 by Raymond Carver	Ю. Здоровов	Изд-во «Радуга»	507
М. Гордон	Делия	© 1978 by “The Atlantic Monthly Compani”	О. Гулыга	Изд-во «Радуга»	514
Э. Битти	Дачники	© 1986 by Irony and Pity Inc.	Ю. Жукова	Изд-во «Радуга»	521
Дж. Энн Филлипс	Эль-Пасо	© 1979 by Jayne Anne Phillips	В. Бошняк	Изд-во «Радуга»	537