Текст книги "Продавщица"

Автор книги: Стив Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

~~~

Рэй Портер ставит машину и входит в дом наиболее рациональным способом. Он еще в машине и собирает свои бумаги, а гаражная дверь по сигналу с дистанционки уже закрывается. Это устраняет заминку на входе – можно не нажимать встроенную кнопку в кухне. Такие маленькие аббревиатуры жизни – его вторая натура. Бумаги он бросает в кухне, хотя место им в кабинете. Он захватит их на обратном пути. Сейчас в кабинет идти ни к чему, ибо надо заглянуть в гостиную – забронировать столик на воскресенье.

Он усаживается на диван включает телевизор, принимается за газету и в то же время набирает номер ресторана. Бронирует столик в небольшом, но приятном заведении на Беверли-Хиллз. Телефон знает этот номер наизусть. «Ля Ронд», итальянский ресторан под французским именем (кулинарный привет французским шато на Родео-драйв с их итальянскими портиками) обеспечит покой и уединение немолодому мужчине и его двадцативосьмилетней спутнице, которой на вид двадцать четыре. Насидевшись у телевизора и налиставшись газет до абсолютной одури, он берется за то, что умеет лучше всего. Поднимает взгляд к окну, где пейзаж обратился уже в черный бархат, усеянный блестками огней, и принимается думать. В голове проносятся логические цепочки, компьютерный код, рассуждения «если – то», сложные математические конструкции, слова, алогизмы. Обычно все эти цепочки повисают в пространстве или приводят к пустопорожним выводам; изредка – складываются в то, что можно продать. Как раз способность к абсолютному сосредоточению принесла Рэю миллионы долларов, а как это вышло, нормальному человеку и не объяснишь. Ну разве что: источник Рэевых доходов таится глубоко в сердце той незаменимой компьютерной программы, на которой нынче зиждется мир. Богатства Рэя не запредельны, ведь его лептой была всего лишь короткая строчка первичного кода – он ее запатентовал, а им она пригодилась.

Сегодняшний мозговой промысел поживы не принес, и Рэй в итоге звонит в Сиэтл своей любовнице, то есть, на самом деле, он думает: приятельнице из Сиэтла, с которой у него бывает секс, но которая не питает иллюзий.

– Приветик.

– Приветик, – отзывается она. – Что поделываешь?

– Таращусь на свои коленки. А так – ничего. Ты как?

Она отвечает:

– Вполне. – Расстроена чем-то, он это чувствует. И пытается копнуть поглубже. В ответ на него изливаются песни, относительно работы главным образом, он весь внимание, ни дать, ни взять Джон Грей [8]8
  Джон Грей(р. 1951) – автор популярной книги по самопомощи «Мужчины с Марса, женщины с Венеры».


[Закрыть]у разбитого семейного очага. В конце концов разговор глохнет – кончилось топливо.

– Ну, вот и славно, славно пообщались. Увидимся, когда вернусь. Кстати, я тут подумал: надо тебе сказать – у меня свидание в воскресенье. Просто подумал: чтобы ты знала.

– Да-да-да, – срывается она. – Только не надо мне все рассказывать, не надо, держи при себе.

– А что, не стоило говорить? – удивляется он. – Не стоило, да?

Она пытается объяснить, но у нее не получается. Он пытается понять, но у него не получается. Логика здесь не применима, это ему ясно, и он просто мотает на ус.

Эти данные, эти упражнения в познании женской души на практике, по книгам и по советам знатоков, и чаще всего – под градом адресованных ему обид, никак не подверстываются к его жизненному опыту, и он завел для них отдельный банк памяти. В банке памяти царит неразбериха. Иногда его рациональное «я» берется за наведение порядка, как мальчишка за уборку своей комнаты. И вот все разложено по полочкам, но не проходит и двух дней, (метафора продолжается) как комната опять вверх дном.

На шестом десятке лет контакты с женщинами для Рэя Портера стали, пожалуй, основой нравственного развития. В общении с балеринами и библиотекаршами, суховатыми приличными особами и заполошными дурами он коллекционирует боли и радости. Он, как ребенок, учится узнавать кипяток на ощупь, надеясь вывести стройную жизненную философию – или хотя бы философию взаимоотношений, – которая затем преобразуется в инстинкт. Эти исследования, замаскированные под распутство, необходимы, поскольку в юности он не сумел как следует понаблюдать за женщинами. Не разбил их на подвиды, не систематизировал их неврозы, чтобы потом узнавать с полувздоха. Сейчас он проходит коррективный курс «Основы ебли», учится реагировать на гневные обличения, внезапные закидоны, оскорбления и недоразумения – на все то, что, как ему кажется, составляет неизбежный вывод из сексуального силлогизма. Однако ему невдомек, какую серьезную задачу он решает: он считает себя кайфующим холостяком.

Сегодня вечером он звонит в ресторан и заказывает на дом ужин, сообразный его пятидесяти с хвостиком. В Лос-Анджелесе с этим легче, чем в Сиэттле, ведь по всей стране обеды на дом доставляют с нагрузкой из жира и холестерина. Тогда как в Л. А. стоит только заказать вегебургер или суси – их мигом привезут к вашим дверям, каким бы запутанным ни был маршрут. В Лос-Анджелесе живите вы хоть в самой захудалой квартирке, в самом захолустном тупичке, в доме дробь четыре – спустя двадцать минут после вашего звонка в дверь постучит уроженец дальних стран и протянет вам жареный во фритюре ямс с морковной отбивной. И если бы одинокую трапезу Рэя транслировали через спутник, весь мир узнал бы, что миллионеры тоже кушают из бумажных пакетиков, стоя на кухне. Даже Мирабель себе такого не позволяет, ведь собственноручное приготовление ужина – великолепный способ убить время, и одинокому человеку лучше стряпать как можно неторопливее.

По прибытии еды – на автомобильчике, мельче которого Рэй сроду не видал – включается небольшой кухонный телевизор и начинается скачка по каналам. Это мгновение духовно роднит их с Джереми; их сердца бьются в унисон, когда они питаются из кульков, прочесывая весь диапазон вещания, с равной периодичностью шурша бумагой и меняя опорные ноги. Во время этого ритуала они почти неотличимы, разве что один стоит на кухне особняка стоимостью в два миллиона долларов, который царит над городом, а другой – в единственной надгаражной комнатушке, над которой царит весь город. Знай мистер Рэй Портер, куда наставить свой телескоп, он даже мог бы с расстояния в пятнадцать миль увидеть Джереми, и не пребывай Джереми в состоянии непрошибаемого ступора, он даже смог бы помахать Рэю из-за окна. Если же соединить воображаемыми линиями дома Джереми и Рэя и захудалую квартирку Мирабель, вершина треугольника указала бы на неожиданную связь между двумя вопиюще разными мужчинами.

М-р Рэй Портер забирается в постель и закрывает глаза. Он представляет себе, что Мирабель сидит у него на груди и одета в простую оранжевую хлопчатобумажную юбку, в которой он ее впервые увидал. Он воображает, что эта юбка складками ложится ему на голову, так что он может видеть ноги Мирабель, живот Мирабель и белые хлопчатобумажные трусики Мирабель. Свет лампы проникает сквозь юбку и заполняет оранжевым сиянием его маленькую воображаемую палатку. Вечерняя заря из плоти и ткани ввергает его в приступ онанизма. Потом он затихает удовлетворенный, и призрачный образ Мирабель все еще витает у него в голове. Но вскоре своевольный поток бессвязных мыслей, логических символов и знаков проносится по его мозгу, сметая все. Спустя несколько минут его мозг чист, и он засыпает.

Свидание

Первая дилемма Мирабель – как обойтись со служителем парковки. Ей не по карману отдать три пятьдесят плюс чаевые, чтобы кто-то отогнал ее машину. Но в противном случае придется оставить машину за несколько кварталов в зоне свободной парковки. Она решает, что это моветон – явиться на первое свидание всклокоченной от ветра и, проскользнув на машине к бордюру, принимает чек от служителя, молясь, чтобы Рэй Портер сжалился над девушкой, у которой при себе восемь долларов наличными. Машина исчезает, и Мирабель тянет на себя ресторанную дверь, та не подается, тогда она ее толкает, и лишь тут понимает, что ломится в заблокированную половину; тогда она толкает нужную створку, потом тянет ее на себя, и дверь в конце концов отворяется. Она входит в небольшой сумрачный грот – это явно не самая чумовая точка в городе, перед Мирабель – синклит пожилых гурманов, одетых в блейзеры с золотыми пуговицами и в сорочки с большими воротниками. Одно утешение. Молодой актер из хитового телесериала, Трей Брайен, сидит в уголке с какими-то вроде бы продюсерами, а если бы не это – полный Старпервиль. Мэтр, некогда знойный итальянец, является перед ней со своим «буона сера», и Мирабель не может взять в толк, что это он сказал.

– Я встречаюсь здесь с Рэем Портером.

– А. Рад вас видеть вновь. Прошу сюда.

Он провожает Мирабель мимо банкеток красной кожи, обводит вокруг решетки из реек. В кабинке, слишком большой для двоих, сидит Рэй Портер. Он смотрит в блокнот и сперва не замечает Мирабель, но поднимает взгляд почти мгновенно. Трепетный свет, процеженный сквозь красные абажуры, согревает, и Рэю кажется, что она выглядит лучше, чем у «Нимана». Он встает ее поприветствовать, проводит в кабинку и садится рядом справа.

– Вы помните мое имя? – спрашивает он.

– Да, и все незабываемые минуты, что мы провели вместе.

– Не желаете ли чего-нибудь выпить?

– Красное вино? – ставит вопрос она.

– Желаете итальянского?

– Я еще не разобралась в своих желаниях. Пока только набираюсь опыта, – говорит Мирабель.

У Рэя Портера отлегает от сердца – мало того, что он ее хочет, она ему еще и нравится. Официант подходит к ним, и Рэй заказывает два бокала «бароло» по винной карте, а Мирабель поигрывает ложкой.

– Так почему же вы согласились со мной встретиться? – Он каскадом распускает салфетку и укладывает ее себе на колени.

– По-моему, об этом невежливо спрашивать. – Мирабель подпускает в свой голос уместную толику лукавства.

– Справедливо, – говорит Рэй Портер.

– Так почему же вы меня пригласили? – спрашивает Мирабель.

Фундаментально простой ответ на этот вопрос вообще редко озвучивается на первом свидании. Истинный же ответ не приходит в голову ни Рэю, ни Мирабель, ни даже официанту. К счастью у Рэя Портера есть ответ логичный, и он не дает повиснуть неловкой для обоих паузе.

– Пусть наша вежливость будет взаимной.

– Справедливо, – говорит Мирабель.

– Справедливо, – говорит Рей Портер.

И они сидят, отыскивая, что сказать дальше. Наконец Мирабель справляется с задачей.

– Как вы раздобыли мой адрес? – говорит она.

– За это извините. Раздобыл, и все тут. Я что-то наплел у «Нимана» и вызнал вашу фамилию, а дальше обычно звонят в справочные.

– Вы уже проделывали такое раньше?

– Мне кажется, я успел раньше проделать уже все. Но – нет, не думаю, чтобы раньше я так поступал.

– Спасибо за перчатки.

– У вас есть, что к ним надеть?

– Да, шорты из шотландки и кеды.

Он таращится на нее, потом до него доходит, что она пошутила.

– Чем вы занимаетесь?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду – помимо работы у «Нимана».

– Я художник. Рисую.

– А я вот не умею и простую линию нарисовать. Лист бумаги после того, как я на нем что-нибудь нацарапаю, только теряет в цене. Что вы рисуете?

– Обычно что-нибудь мертвое.

Тот айсберг, который в этот миг мерещится Рэю Портеру под душевной ватерлинией Мирабель, не имеет ничего общего с подлинным.

Подано вино. Пока официант его разливает, они сидят в молчании. Когда он уходит, вновь принимаются говорить.

Она просит его рассказать о себе, что Рэй Портер и делает, все время соскальзывая взглядом по абрису ее шеи к накрахмаленной блузке, которая приоткрывается в такт дыханию. Эти полдюйма позволяют ему увидеть ее кожу как раз над грудями, которые гнездятся в белизне ее лифа. Он хочет протянуть руку и оставить там легкий бледный отпечаток пальца. Его поглядывание на Мирабель имеет место в промежутках между ее поглядыванием на него, вследствие чего их взгляды переплетаются, но не скрещиваются.

Вечер проходит за беседой, которой хватает ровно до появления чека, в этот момент все темы иссякают. Тут они разделываются с деловой частью вечера – той частью, когда происходит обмен телефонами и определяются наиболее благоприятные для звонков часы. Рэй Портер заодно дает и свой номер в Сиэтле, прямую линию, а не рабочий телефон. Когда они покидают ресторан, он кладет ей руку на основание шеи, как бы помогая пройти в дверь. Это их самый первый физический контакт, и он не проходит незамеченным для подсознания каждого.

Автомобиль Мирабель подают первым и она, промаршировав к дверце, принимается нашаривать в сумочке чаевые.

– Об этом уже позаботились, – говорит служитель. Она едет домой, не зная толком, что чувствует, но преисполненная вероятно первым дорогостоящим ужином в своей жизни. Дома на автоответчике ее ждет приглашение Рэя Портера поужинать в следующий четверг. Там же и послание от Джереми с просьбой перезвонить ему сегодня же вечером. Ген ответственности взыгрывает в ней, и она перезванивает, хотя до полуночи всего двадцать четыре минуты.

– Угу? – Джереми считает, что это остроумный способ отвечать на телефонные звонки.

– Ты просил позвонить, – говорит Мирабель.

– Да. Спасибо. А, привет. Что поделываешь?

– Ты имеешь в виду сейчас?

– Да. Не хочешь заглянуть?

Мирабель приходит на ум Лиза. Интересно, как это Джереми умудрился так быстро пристраститься. Не то чтобы у них что-то было. И не то чтобы она его обломила. Один-единственный бестолковый вечер хиленького секса, и – Джереми вновь выпрашивает раскисшую собачью печенюшку. У Лизы, небось, телефон трезвонит без умолку. У нее, поди, автоответчик забит воплями отринутых любовников с печальными глазами.

– Заходи, – тянет свое Джереми.

Эта просьба изменяет полярность каждого электрона в теле Мирабель, в результате чего ее магнитный вектор к Джереми, одно время северно-южный, делается стабильно северно-северным. Джереми выбрал абсолютно неподходящий момент, чтобы повторить ее недавний подвиг – попросить о коротком перепихоне, ведь она теперь до некоторой степени просватана. Первое свидание с человеком, который к ней хорошо отнесся, накладывает на нее обязательства верности, по крайней мере, до тех пор, пока отношения не прояснятся. Она не хочет изменять своему негласному обету перед Рэем Портером. Но вежливость Мирабель проявляется даже когда не нужно, и Джереми причитается, по крайней мере, разговор. В конце концов, ведь не слишком же он был ужасен.

– Уже очень поздно, – говорит она.

– Не поздно, – возражает он.

– Для меня очень поздно. Мне завтра вставать.

– Да брось.

– Хочешь, где-нибудь встретимся?

– Не могу.

– Можем встретиться где-нибудь.

– Я кладу трубку.

– Я могу подъехать быстро, а потом рано уйду, и ты выспишься.

Мирабель убеждает Джереми, что ни в коем случае – ни теперь, ни сегодня ночью, и вообще никогда – он не заберется к ней в постель, если это не ее идея, и, в конце концов, ей удается заставить его слезть с телефона. Этот инцидент омрачает вечер, и ей приходится сосредоточиться, чтоб вернуть прежний настрой.

Она бродит по кухне, вспоминая то и се об ужине с Рэем Портером, а заодно осознавая, что это был один из первых вечеров за долгое время, который ей ничего не стоил. Она довольна тем, что показала себя с лучшей стороны, вошла в новый мир и чувствовала там себя комфортно. Опадала что-то взамен человеку, который вывел ее в свет. Она шутила, она иронизировала, она была для него миловидна. Она его разговорила, она его слушала. А в ответ он положил свою руку ей на шею, и заплатил за парковку, и угостил ужином. Для Мирабель такой обмен представляется добросовестным и справедливым. И в следующий раз, если он об этом попросит, она его поцелует.

У Рэя Портера понятие добросовестности несколько иное. Он тоже хорошо провел время, то есть вечер был заряжен маленькими невидимыми ионами влечения, но это совсем не подразумевает какой-то преданности. Это означает всего-навсего, что у них будут свидания – несколько, а то и немало, – но вплоть до особых событий и обещаний, они свободны и независимы друг от друга. Впрочем, для Рэя Портера, это настолько рутинная мысль, что он даже не дает себе труда ее думать. Он позвонил ей из машины с приглашением на свидание в четверг не только потому, что она ему понравилась, но и потому, что его мучает загадка. Задним числом он пришел к выводу, что не может определить: тот участочек, что он углядел под ее блузкой, – был ли он ее кожей или телесного цвета бельем.

Взвесив «за» и «против» он решает, что это, должно быть, нейлоновая штучка, ибо для кожи то, что он видел, было чересчур матовым, чересчур идеальным, чересчур сбалансированным по цвету. С другой стороны, если это была ее кожа, то он обретет свое персональное дурманящее зелье, ходячую молочную ванну, куда сможет нырнуть, где сможет нежиться и утонуть. Он знает, что эту загадку, возможно, не удастся раскрыть в четверг, но без четверга не будет субботы, то есть еще одного логического шага к разгадке.

Он ложится в постель и вместо того, чтобы впустить потоки информации в свой мозг, позволяет символам секса образовать их собственную строгую логику. Белая блузка подразумевает кожу, кожа подразумевает бюстгальтер, который подразумевает ее груди, которые подразумевают шею, которая подразумевает ее волосы, отсюда вывод – ее живот, что неизбежно приводит к пупку и далее к бедрам, что ведет к ее белым хлопковым трусикам, что ведет к влажной линии на белом хлопке, на которую можно нажать и проникнуть на миллиметр в ее вагину. Этот доступ ведет дальше и подразумевает вкус и аромат и единство его самости, достигаемое лишь путем овладения чем-то совершенно ему противоположным. Выстроена эта логическая последовательность на серии взаимоувязанных дней, которые распространяются на несколько месяцев. Вся формула есть функция от того, является ли квадратный дюйм поверхности нейлоном или кожей, и если это нейлон, то какова же подлинная текстура квадратного дюйма им скрытого.

Перчатки

Мирабель уверенно проходит через хлопотливый первый этаж с его рабочими лошадками и направляется в свое прибежище на четвертом. Она взбирается по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и – небывалое дело: она в настроении поработать. Она даже обдумывает, как продать побольше перчаток, выложив несколько на концевые столы и демонстрационные витрины по всему магазину. Затем она добирается до своего отдела, занимает пост, переплетает ноги в лодыжках и стоит там. И стоит там. Никто из начальства за весь день не проходит мимо, чтобы она могла поделиться идеей. Однако ей есть чем занять взгляд, ведь близится День благодарения, и предпраздничная лихорадка означает, что больше людей проходит мимо ее прилавка по пути куда-нибудь еще. Приходит час перерыва, и она отчетливо ощущает, что ни разу не шевельнулась за три с половиной часа.

Она решает отвести на обед два часа. Это достигается ложью. Она объясняет своему непосредственному начальнику мистеру Агасе, что у нее назначено с доктором, по женской проблеме, и что она пыталась перенести встречу, но в другое время доктор ее принять не сможет.

М-р Агаса теряет дар речи, а она говорит, что в отделе затишье, но она попросила Лизу приглядывать за прилавком, и босс ограничивается сочувственным кивком.

– У вас все в порядке? – спрашивает он.

– По-моему, в порядке, но надо бы провериться.

И она покидает магазин. Достигнув равнин Беверли-Хиллз, она заскакивает в магазинчик йогуртов – из тех соображений, что там можно получить целый обед за три доллара, – с полным до краев стаканчиком выйдя наружу, она устраивает себе солнечные каникулы на Бедфорд-драйв. В прямом солнечном свете ее волосы отливают глубокой темной синевой. Она поворачивает свой металлический стульчик в сторону многоэтажного здания, где гнездятся все психоаналитики Беверли-Хиллз, в надежде высмотреть кого-нибудь из знаменитостей. В это здание она ходит возобновлять свои рецепты, так что видит кое-кого из знакомых секретарш и медсестер, снующих туда-сюда. Рядом с ней сидит женщина столь отталкивающего вида, что Мирабель приходится неудобно развернуть тело, чтобы вывести ее за пределы своего периферийного зрения. Женщина беседует по сотовому телефону, уплетая малокалорийный йогурт в несуразных количествах. Ее жир свисает со стула и скрывает все, кроме ног. У нее волосы медные от химикатов, которые разработаны, чтоб сделать их золотыми, и прокуренное землистое лицо. Однако она говорит по телефону какие-то по-настоящему нежные вещи. Беспокоится, что кто-то болен, и Мирабель слегка поеживается от того, что ей пришлось солгать м-ру Агасе. Женщина говорит, замолкает, затем, дослушав, видимо, долгую тираду на том конце линии, произносит:

– …просто помни, милочка, именно боль изменяет нашу жизнь.

Мирабель не может постигнуть смысла этой фразы, ибо прожила с болью всю жизнь, а та осталась неизменной.

Как раз тут она видит душечку-красавчика Трея Брайена – тот входит в логово психиатров. Трей Брайен пылок, как огнемет, и это свидетельствует, что ему срочно нужна психоаналитическая помощь. Однажды она видела, что он покупал у «Нимана» что-то вроде кружевных салфеточек, чтобы украсить ими плечи своей девушки. Мирабель становилась очевидицей покупок душечки-красавца много раз и знает, что это чрезвычайно отточенный ритуал. Для коего требуется подружка, которая если еще и не знаменита, то вовсе не против прославиться. Вид подружке надлежит иметь скучающий – в том-то и цель вылазки: душечка-красавец должен приплясывать вокруг нее, слагая к ее ногам дары и пытаясь поднять ей настроение. Мирабель никак не могла взять в толк, с чего это вдруг та, кого осыпают подарками, настолько скучает. Мирабель любит получать подарки.

Важная часть ритуала покупок звездной пары – демонстрация эксклюзивности: их мир столь необычаен, столь высокоэнергетичен, что когда они пронизывают собой обычный неэксклюзивный мир, выпадают бриллиантовые росы. Мирабель как-то выпало обслуживать такую пару – подменяла продавщицу в секции «Комм де Гарсон», – и она почувствовала себя прозрачной. Словно бы это была и не она вовсе, а ее меловой абрис, приводимый в движение низшими формами жизни.

Сегодня, имея в распоряжении лишние час и пятнадцать минут и потоки солнечных лучей, даром что ноябрь на дворе, она решает проведать конкурентов и пройтись по перчаточным отделам других магазинов. По крайней мере, посочувствует другим печальным, потерянным девушкам, одиноко томящимся за своими прилавками. Первая остановка – «Сакс Пятая Авеню» на Уилшир-бульваре: там она обнаруживает собственную копию, праздно парящую вдали от всех над никому не нужным товаром. Мирабель называет свое имя и место работы и звук человеческой речи приводит продавщицу в такое смятение, что Мирабель готова угостить ее «серзоном» лишь бы та успокоилась.

Следующая остановка – «Теодор» на Родео-драйв. Это хиповый вызывающе-сексуальный магазин, который предлагает перчатки, предельно молодежные и смелые – Мирабель души не пожалела бы, чтобы торговать такими. Она представляет себе, как крутейшие люди заглядывали бы к ней, как подсказывали бы модные фишки, примеряя товар. Принять совет от ее нынешней клиентуры в мире моды равносильно самоубийству, разве что ты добровольно хочешь сойти за пятидесятилетнюю.

Дрейфуя по Беверли-Хиллз, она оказывается в квартале от «Ля Ронд». Это не возбуждает конкретного эмоционального отклика, мол, «а вот здесь мы рандевушничали», но дает ей возможность почувствовать себя не совсем чужой в Беверли-Хиллз. Она взаправду ела в одном из этих взаправду ресторанов, а 90 % приезжих, которые тут околачиваются, этим похвастаться не могут. Она забредает в магазинчик «Экономь!» и покупает гигиенические прокладки, и потому что они ей, в общем, нужны, и потому что это подкрепит ее ложь м-ру Агасе, если он увидит ее с покупкой.

Она возвращается к «Ниману», где Лиза говорит, что ее кто-то искал.

– Кто? – спрашивает Мирабель.

– Ну не знаю. Мужчина.

Мирабель предполагает, что это Рэй Портер. Может, хотел сообщить об отмене встречи. В первом же перерыве она позвонит проверить автоответчик.

– Какой он был из себя? – спрашивает Мирабель Лизу.

– Мужчина такой, за пятьдесят. Обычный.

– Что еще?

– Немного полноват. И он спросил Мирабель Баттерсфилд. По фамилии.

Рэй Портер не полноват, и он бы не спросил Мирабель по фамилии, которую, Мирабель даже не уверена, знает ли.

– Он сказал, что вернется, – добавляет Лиза и скрывается в сторону лестничного колодца.

Мирабель проскальзывает в свой док за прилавком. Она стоит там минуту, и вдруг на нее накатывает волна всепоглощающей тоски. И потому она делает то, чего никогда раньше не делала у «Нимана» – вытягивает нижний ящик стола и присаживается на несколько минут, пока ей не делается полегче.