Текст книги "Мы любим Ингве Фрея"

Автор книги: Стиг Клаэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

XII

Точно в шесть утра в среду сапожник разбудил Петтерсона. Он принес с собой термос с кофе и булочки, и они позавтракали в лодке.

Ночью моросил дождь, и день занимался пасмурный. Облака плыли низко над самыми верхушками деревьев. Ветер дул с севера. Из лесу поднимался туман.

В воздухе чувствовалась сырость. Всюду пахло торфом, тиной, мокрой древесиной и корой.

Изменились и краски местности. Озеро стало белым, а лес почти черным. Прежде сухое бесцветное шоссе стало отливать тонами темной охры, а в придорожных кюветах засветились лютики.

Но, несмотря ни на что, погода была приятная.

На ногах у сапожника были резиновые сапоги, а поверх своего рабочего комбинезона он надел старый пиджак. Он был небрит и весел.

Сапожник говорил тихо, словно боялся кого спугнуть или опасался, что их подслушают.

– Теперь отпускам конец, – говорил он. – К вечеру соберется дождь, от северного ветра добра не жди. Тем, кто еще не убрал сено, надо поторапливаться. Еще бы солнца с недельку. Рыба наверняка проснулась ночью. Эриксон вставал и слышал, как шел дождь. Это Эриксон приготовил нам кофе. Эльна еще не поднялась.

– Почему Эриксон встает так рано? – спросил Петтерсон.

– Он привык, – сказал сапожник. – Раньше крестьяне поднимались спозаранку. А теперь не выходят ил дому, пока не сойдет роса. Они теперь засиживаются по вечерам, с тех пор, как появилось телевидение. Эриксон и Эман тоже встают теперь не так рано, как прежде.

– Эман работает сегодня у Виклунда. Работать он сможет?

– Сможет. Его только не нужно подгонять, и не нужно вмешиваться в его работу. Но, понятно, тягаться с молодым он не может. Хорошо, что у Виклунда нет молодого работника. Он сам всё делает. А его мальчишка – не в счет, он – прилежный, но ему всего десять лет, так что Эман с ним справится… Вообще-то сила у него была, у нашего Эмана. Он до сих пор крепкий… А теперь, поплыли! Я сяду на весла. А ты оттолкнись… Да, силенка в свое время у Эмана была. Из-за этого он такой разбитый. У Эриксона такой силы не было, и ему с Эманом повезло.

Сапожник не спеша выводил лодку из камышей.

– Сегодня мы не поплывем прямиком через озеро, – сказал он. – Пойдем вдоль берега. Болтаться посередке при северном ветре – удовольствие маленькое… У Эриксона есть сын в Стокгольме. Кроме как на рождество, он отцу не пишет. И сюда тоже ни разу не заглядывал. У него жена из Лидинге. Наверное, он стесняется показать ей Выселки. Но у него есть машина, и мог бы он заехать поговорить с папашей часок-другой. Он – какая-то большая шишка в Стокгольме, не помню, как называется его должность… Твоя тоже постеснялась сказать, откуда она родом.

– Ты говоришь об Аните? – спросил Петтерсон. – Не думаю, что она постеснялась. Просто она, по-моему, не хочет много вспоминать. Отец отравился во время войны выхлопными газами в машине, а мать тоже умерла… Я ее не спрашивал, но она, кажется, не тоскует по дому… И потом, Анита мне не жена.

– Понятно. Вы, значит, не расписаны. Лучше не говорить об этом Эльне.

– Почему?

– Я думаю, Эльна этого не поймет. Вы, значит, не расписаны…

– Да. И до Аниты я тоже не был женат. Сейчас, как я понимаю, жениться рискованно. Вот тебе пример – Виклунд. Жена уехала от него в самый сенокос.

– Мы не скажем Эльне, что вы не расписаны?

– Лучше не говорить.

– Раньше бы вам это так просто не сошло. Хотя и в мое время всякое случалось. И тогда делали девкам детей… Раньше какой только народ здесь не шастал. Мужики, которые работали на лесопилке, и рабочие, что строили шоссе. Лихие люди! И потом еще бродяги, цыгане, говорят, что и шпионы были. У них на баб был наметанный глаз. Но всех их больше нет… Отец воспитывал нас в строгости. Эльна вряд ли поймет вас с Анитой… Бродяг в наших местах не осталось. Им пришлось прописаться во время войны, чтобы получать свои продовольственные карточки. Ну а потом навалилась на них наша бюрократия и съела.

– Никогда об этом не думал, – сказал Петтерсон. – Но, наверное, все так и было, как ты говоришь.

– Так и было, – подтвердил сапожник. – Продовольственные карточки помогли задержать весь шалый народ, и после этого общество их из своих лап не выпускало. Многие не хотели знать над собой никакой власти, но им пришлось прописаться. Это безработица в тридцатые годы выгнала народ из дому. Хотя многие бродяжили просто потому, что хотели быть вольными птицами… Я тоже хотел открыть передвижную мастерскую, но дела дома не отпустили. И на военную службу меня тоже не взяли. Тогда бы я, может, повидал свет. Один Эман у нас кое-что видел. Он служил в Лапландии во время первой мировой. Он не любит об этом вспоминать. Видно, набрался там страху. Он боялся других призывников… А я бы с удовольствием посмотрел Лапландию.

– Еще не поздно съездить.

– Может быть, не поздно, – сказал сапожник. – А может быть, и поздно.

– Ты приезжай посмотреть Стокгольм! Приедешь, остановишься у меня. Я покажу тебе город.

– Я, конечно, не поеду, – сказал сапожник, – но всё равно, спасибо за приглашение! Я знаю, что был бы в тягость. Ты бы все время спрашивал самого себя, кто это к тебе приехал? Ты бы не узнал меня в городе, да и я бы тебя там не узнал… Но все равно, за приглашение спасибо!

Сапожник подвел лодку к кольям, и они молча вытащили сети.

Рыбалку можно было считать удачной. Они поймала шесть больших окуней, с десяток плотвичек, маленькую щучку и еще одну щуку граммов на восемьсот-девятьсот.

Сапожник обрадовался. Он наслаждался рыбалкой. У него был настоящий отпуск.

– Если пройдет хороший дождь, я нарою червей, – сказал он. – У меня есть перемет крючков на сто, мы могли бы закинуть его. В озере водятся угри, и, разразись гроза, они будут клевать. Но ты, наверное, уедешь?

Петтерсон не ответил.

– Куда ты денешь плотву? – спросил он. – На еду она вряд ли годится.

– Да, она костистая. Но Эман варит ее с укропом и с солью и ест остуженную. Говорит, что вкусно… Остальное отдам кошкам.

– Разве у вас есть кошки? Я не видел.

– У нас живут две. Они не любят, когда на хуторе посторонние, и приходят только, когда мы одни. Кошки провожали меня сюда до полдороги и уже, наверное, дожидаются там. Они всегда так делают. И им всегда что-нибудь перепадает… Пошли потихоньку домой?

– Тебе надо бы назвать лодку «Ингве Фрей». Был один такой знаменитый корабль. Ты никогда про него не слышал?

– Нет, – сказал сапожник. – Не слыхал. Но, наверное, нашего Фрея назвали в честь того корабля. У Ингве Фрея скорее всего были другие имя и фамилия, но солдатам специально давали короткие клички, чтобы ими удобнее было командовать. Возьмем, к примеру, нашего Хуртига – того самого, что чесался кошкой. Настоящее его имя было Андерсон. Он хватал кошку за хвост и протаскивал ее по спине. «А не потянуть ли мне кота за хвост?» – так он говаривал… Мы в самый раз с тобой наловили рыбы. Сегодня среда, и как раз по средам два раза в месяц к нам приезжает рыбная автолавка. Они должны приехать и сегодня… Придется купить у них селедку. Нужно хотя бы для виду делать у них покупки, а то они совсем перестанут приезжать… Забери ты, Петтерсон, весь улов!

– Я возьму только щуку, что поменьше, – сказал Петтерсон. – Мы с Анитой с удовольствием попробуем рыбу из вашего озера. Озеро красивое. Оно чертовски красивое.

Сапожник медленно вел лодку вдоль берега к шоссе. Он осторожно окунал лопасти весел в воду и при каждом гребке поворачивал голову через плечо, словно к чему-то прислушивался.

– Ты что-то услышал? – спросил Петтерсон.

– Ничего, – ответил сапожник, – я ничего не услышал… В такую пасмурную погоду ты, наверное, не сможешь фотографировать?

– Освещение хорошее. Оно лучше, чем прямой солнечный свет. Ты хочешь, чтобы я сфотографировал только дома? Вы сами не хотите сняться на их фоне?

– Это было бы несправедливо по отношению к Эма-ну, – сказал сапожник. – Он же сегодня работает у Виклунда. Мы не можем фотографироваться без Эмана. Нас теперь в лесу осталось слишком мало, и мы не можем позволить себе ничего такого, что могло бы нас поссорить… А Эман – человек чувствительный. Хотя мы здесь все такие. Раньше, случалось, мы схватывались, да еще как, но теперь мы себе этого не позволяем. Нехорошо, если от тебя придет на Выселки фотография, а на ней не будет Эмана… Ты лучше сфотографируй как следует наши дома… И потом, Эриксона сейчас тоже нет дома. Он в лесу. Он хотел пройти вдоль телефонной линии, посмотреть, не зацепились ли где ветки за провода. Они с Эманом уже проделали такой обход на прошлой неделе, но Эриксон, видно, забыл об этом. А может быть, ему просто хочется сходить в лес. Теперь он ходит в лес без дробовика, а раньше всегда брал его с собой. Но, после того, как он продал скотину, Эриксон и охотиться не желает. Хотя, по правде говоря, здесь и охотиться не на что.

– Разве охота в этот сезон разрешена? – спросил Петтерсон.

– Сейчас не разрешена. Но мы никогда не обращали внимания на все эти запреты. Мы же местные, и всегда охотились совсем немного… Рыбалка да охота – дело случая… Но сегодня нам с тобой повезло. Все, как я говорил. Если и осталась рыба в озере, то только на этом северном конце. В других местах я больше одной-двух плотвичек не вылавливал… В озере осталось мало рыбы. Здесь слишком много рыбачат. Поселковые ребятишки, если они не на каникулах, как сейчас, целыми днями стоят на берегу со спиннингами. Поэтому мы и прячем весла. Они иной раз возьмут лодку, а вытянуть ее как следует на берег забудут, а потом ищи ее свищи, куда прибьет ветром. Хорошо еще, если она не застрянет в камышах. Тогда, чтобы ее вынесло на берег, нужна настоящая буря.

– И часто такое случается? – спросил Петтерсон.

– Пару раз случалось. Была у меня на озере верша, но пропала весной в прошлом году. Наверное, кто-нибудь зацепил ее спиннингом и стащил на глубину. Озеро местами очень глубокое – шесть-семь метров, да еще такой же слой ила… Тому, кто здесь утонет, не позавидуешь.

Сапожник направил лодку в заслонявшие берег камыши.

– Давай говорить потише, чтобы не разбудить твою жену! Ей, наверное, непривычно вставать в восемь утра, – вполголоса сказал сапожник. – А мы с тобой на берегу еще попьем кофе.

Лодка ткнулась в берег, и сапожник вытащил ее на сушу.

– Судно прибыло в порт. На борту все в порядке. Они допили кофе из термоса. Булочки оставили Аните.

Сапожник вынул из кармана полиэтиленовый мешок и стал укладывать в него рыбу.

– Вот так, – сказал он, – сегодня мы порыбачили в море Тиберия. Мы поймали сто пятьдесят три рыбы… И хоть много было рыбы в сетях, но не порвались сети… Вроде бы собирается дождь. Конец отпускам!.. Ты с женой тоже уедешь?

– Скорее всего, – сказал Петтерсон. – Мы все-таки устроили себе отпуск на четыре дня. И провели его хорошо.

– Ты придешь фотографировать дома?

– Приду. Мы с Анитой придем после обеда.

– Сети можно, ставить и в одиночку, если работать осторожно, – сказал сапожник. – Старики не хотят рыбачить. А Эльна запрещает мне ходить на рыбалку одному… Мне нужно чем-то занимать себя, двигаться, делать что-то, а то я сам не знаю, что с собой сделаю Без дела ты – человек конченый… Мы становимся совсем старые. Я не знаю, что с нами будет… Наверное, в один прекрасный день нас просто уволокут отсюда.

– Ну нет, сапожник, – сказал Петтерсон, – тебе еще жить да жить, пока ты не станешь таким же древним, как Ингве Фрей.

– Я над этим думал. Не считай, что я над этим не думал. Многое может случиться за тридцать лет… Мы, конечно, будем цепляться за свои дома, пока хватит сил.

Сапожник собрался домой. Он положил термос и кофейные чашки в пакет с рыбой и связал сети.

– Спасибо за помощь! – сказал он Петтерсону.

– Тебе спасибо! Ты, сапожник, не беспокойся попусту. Никто за вами сюда не явится.

– А я так думаю, что явится… Слушай, Петтерсон! Ты сегодня рыбачил со мной в море Тиберия, к истинно, истинно говорю тебе: когда ты молод, то сам опоясываешь чресла свои и идешь, куда хочешь, но, когда ты станешь старым, возденешь руки небу и другой опояшет твои чресла поясом и поведет тебя, куда ты не хочешь… Вот так. Так все и есть.

XIII

Петтерсон разбудил Аниту только в десять утра. После того как сапожник ушел к себе на Выселки, он почти два часа провел у своего фургона, вышагивая по шоссе взад и вперед. Петтерсону казалось, что он напряженно вынашивает какую-то идею, в то время как на самом деле он впал в обычную для обитателей этих лесов задумчивость.

Аните захотелось после сна искупаться, и Петтерсону пришлось вывезти ее на лодке подальше от берега. Чяесь, ничего не опасаясь, он позволил ей нырнуть в воду. Сам он не купался. Он сторожил Аниту. Каким бы красивым ни казалось Петтерсону озеро, безопасным местом он его не считал.

На обратном пути к берегу он рассказал Аните о своей утренней рыбалке с ее новозаветной моралью. Он сказал ей, что они с сапожником поднялись ни свет ни заря и поймали на завтрак щуку.

– Поедим и сфотографируем дома на Выселках, – сказал он. – А потом двинем отсюда!

– Куда?

– В Стокгольм. Сядем в машину и рванем, не оглядываясь, к улицам моего детства. В мою дорогую древнюю Бирку, где, как мы здесь выяснили, не происходит ничего… Здесь же, в деревне, происходит слишком много чего. И хоть сапожник жалуется, что на Выселках стало тихо, здешняя тишина оглушила меня… После такого удара легко разувериться в жизни. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы не оставаться больше одному… Я стал плохо спать. Наверное, и мне тоже придется теперь бодрствовать по ночам и слушать, как шелестят камыши над морем Тиберия… Больше на беззаботность рассчитывать нечего… Ты ни на минуту не должна оставлять меня одного, Анита! Обещай!

– Это я тебе обещаю, – засмеялась Анита. – Никогда бы не подумала, что тебя можно так расшевелить. Тебе нужна нежность, мальчик.

– Мне не нужна нежность. Было бы сочувствие.

– Да, но как только ты ступишь на мостовые, по которым гулял с маменькой, сочувствия у тебя будет хоть отбавляй. А я тебе стану не нужна.

– Ты была здесь со мной все время. Ты можешь меня понять.

– Да что с тобой стряслось? Ты подружился с деревенскими стариками и сапожником, который придумал памятник старины. Вот, кажется, и все? Правда?

– Да ничего особенного не случилось, но и того, что случилось, – достаточно.

Петтерсон пристал к берегу и как следует вытащил лодку на сушу.

– Пойду уберу весла, где они стояли. Больше по этому морю я не ездок… Это – море Тиберия… Так сказал сапожник. Ты что-нибудь слышала об этом море?

– Да.

– Мне, конечно, на все начхать… И не говори мне, что все это означает. Меня, видно, всю жизнь держали в темноте и в невежестве… Но я уже знаю, что такое косовина, и хватит того… А сейчас давай завтракать!

Петтерсон и Анита испекли маленькую щуку. Ели на открытом воздухе молча. Погода по-прежнему была пасмурная, но дождь не шел и, судя по всему, не ожидался.

– Хорошо, что нет дождя, – сказал Петтерсон. – Одной капли довольно, чтобы Виклунд заторопился. А тогда Эману будет нелегко.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я все знаю, что тут творится. Я знаю здешний народ. Погода все-таки скверная. Эман не сможет отдохнуть после обеда… А отдых ему нужен… Давай соберем вещи заранее, оставим только большую камеру и штатив. Надо подать машину назад и прицепить фургон. Когда вернемся с Выселок, нам останется только сесть и поехать… Мы поедем домой. Я продам фургон. Он свою службу сослужил. Впредь мы будем останавливаться только в гостиницах и занимать номера исключительно над ресторанными залами, где играет громкая музыка… Мы не скажем старикам, что уезжаем. Они разволнуются и начнут раздаривать нам свое добро. Прощаться всегда трудно.

Петтерсон и Анита собрали вещи и прицепили к автомашине фургон. Забрав фотокамеру и штатив, Петтерсон отправился по лесной тропинке на Выселки. Анита молча пошла за ним.

На ступеньке лестницы, ведущей на застекленную веранду, сидел, поджидая их, сапожник.

Он сказал молодым людям, что Эльна уже накрыла кофе в своей горнице и что там все готово, – осталось сесть за стол. Он проводил Петтерсона и Аниту к Эльне, а сам исчез.

– Наверняка пошел за угощением, – сказал Петтерсон. – Я не смогу отказаться, Анита. Ты поведешь машину?

– Не теряйся, мальчик! Если нужно, я поведу ее всю дорогу, от начала до конца.

– Если он уж очень будет нажимать, тебе придете? еще щелкнуть их дома, – сказал Петтерсон. – Наша остановка здесь превратилась в один праздник… Что ж, пусть будет праздник!

Вернулся сапожник с угощением, которое поставил на стол. Он принес еще пачку сигарет и пепельницу.

После этого он осторожно заглянул на кухню и махнул Эльне рукой.

– Кофе с водкой хорошо идут в осеннюю, как сейчас, погоду, – сказал он.

Эльна внесла в комнату кофейник. Она была в платье и в фартуке, но босая. Эльна поклонилась, улыбнулась всем и разлила кофе по чашкам. После этого она вновь пропала на кухне.

– Эльна не сядет с нами? – спросила Анита.

– Она занимается кофе, – сказал сапожник. – Она придет и посидит с нами после третьей заварки… Я, пожалуй, пойду принесу рюмки. Мы выпьем пару рюмок кофе с водкой. Хотя вы, фру, наверное, откажетесь сейчас, посередине дня?

– Да, пожалуй, откажусь – сказала Анита. Сапожник и Петтерсон налили себе кофе с водкой.

– От Эриксона вам привет, – сказал сапожник. – Он хочет, чтобы ты сфотографировал его дом со стороны фасада. Иначе будет заметно, что он не успел подобрать разбросанное там сено. Траву косил Виклунд, и, как кажется, чуть не половину оставил на месте. Стыд один! Хорошая работа в наше время обходится слишком дорого.

– Хорошо, я сниму его дом так, что будет видно один фасад, – сказал Петтерсон.

– Выпейте кофе, фру, – предложил сапожник, – а мы нальем еще по рюмке.

Вошла Эльна, разлила кофе по чашкам и снова пропала.

– А как ты хочешь, чтобы я снял твой дом? – спросил Петтерсон.

– Тебе виднее. Снимай, как надо, только захвату мастерскую! Все-таки это в ней я зарабатывал себе на хлеб.

– Ты сам посмотришь через объектив и решишь, как снимать – сказал Петтерсон. – Я сфотографирую твой дом сколько хочешь раз. И пришлю сколько угодно снимков.

– Я за все заплачу. Ты не беспокойся! – заверил саложник.

– С деньгами уладим, – сказала Анита. – Как у вас здесь прохладно и красиво!

– У Эльны красиво, – согласился сапожник. – Эльна поддерживает здесь свой порядок. Даже я не знаю, что находится на всех этих закрытых полочках. Знаю только, что лежит сверху в сундуке. Я держу в нем кое-какие свои вещи.

Снова вошла с кофейником Эльна и налила всем кофе. На этот раз она пришла со своей чашкой и с подносом, на который поставила кофейник.

Сапожник передал бутылку Петтерсону, и тот налил себе еще рюмку водки с кофе. То же проделал сапожник.

– Может быть, у Эльны есть какие-нибудь пожелания? Я говорю о фотографиях, – сказала Анита.

– Фру спрашивает, какие ты хочешь фотокарточки? – выкрикнул сапожник.

– Я не знаю, – сказала Эльна. – Хочу только, чтобы меня на них не было. Я не хочу фотографироваться одна.

– Не бойся! – выкрикнул сапожник. – Сама загляни в фотоаппарат, если ему не веришь!

Эльна покраснела.

Она налила всем еще кофе.

– Очень жаль, – сказала Анита, – что вы не собрались все вместе и общего снимка не будет. Но, может быть, мы сфотографируем хозяев дома – Густафсона и Эльну?

– Не стоит, – сказал сапожник. – Не стоит этого делать.

Анита поняла его.

– Все, – сказал Петтерсон, – больше мне пить нельзя. По крайней мере, до того, как сфотографирую дома. Потом можно продолжить. Если, конечно, немного отдохнуть.

– Мы с Эльной так и собирались сделать, – сказал сапожник.

Петтерсон поднялся.

– Спасибо большое за угощение, – сказал он. – Пойду снимать. И начну, нравится это вам или нет, с развалин дома Ингвё.

Петтерсон ухватил штатив и фотокамеру и отправился в путь. Анита осталась поговорить с Эльной, а сапожник решил выйти, когда очередь дойдет до Выселок.

К памятнику старины он идти не хотел.

Петтерсон не торопился и работал тщательно. Сапожник помогал ему и заглядывал в объектив, когда снимали мастерскую и весь его дом с двух разных точек.

Ему очень понравились оба вида.

Он помогал Петтерсону и тогда, когда тот снимал дом Эриксона, хотя в объектив больше не заглядывал. Вместо этого Густафсон подробно словами описывал, какую часть дома надо захватить в кадр, а какую – нет.

Сапожник старался запоминать свои слова, ему предстояло дать обо всем отчет Эриксону.

– Эриксон больно беспокоился, что ты напечатаешь снимки его дома в газете, – сказал он.

Петтерсон заверил его, что не собирается этого делать.

Закончив работу, оба вернулись в горницу Эльны, но женщины к тому времени успели перейти на кухню. Туда же пошли и сапожник с Петтерсоном.

– Всё готово! – выкрикнул сапожник. – Он ловко работает, Петтерсон! Фотоаппарат у него отличный, Надо за это выпить!

– Эльна подарила нам красивое полотенце. Она сама сшила его, – сказала Анита Петтерсону. – Я не знаю, чем бы отдарить ее.

Сапожник и Петтерсон чокнулись.

Эльна улыбнулась и покраснела.

После этого гости распрощались с хозяевами. Петтерсону хотелось поблагодарить Эльну за полотенце, но он не знал, как это делается, и скомкал благодарственные слова: – Спасибо, большое вам спасибо! Еще увидимся!

– Честь вам и спасибо! – попрощался сапожник.

Петтерсон и Анита медленно брели с Выселок к опушке леса и вошли в лес. На пути они ни разу не оглянулись.

– Ты не сказал сапожнику, что мы не женаты? – спросила Анита.

– О чем ты? Я уже не помню, что ему говорил. Я столько выпил, что ничего не соображаю.

– Эльна сказала, что мы не должны говорить об этом сапожнику. Он бы нас не понял.

– А как узнала об этом Эльна?

– Мы не носим колец.

– Разве мы их не носим? Тогда я срочно займусь превращением фургона в пару колец.

– Ты хочешь на мне жениться?

– Ты рехнулась? Нам же понадобятся кольца.

Петтерсон остановился на дороге.

– Черт возьми, ну что прикажешь им делать! – сказал он. – У меня прямо перед глазами стоит эта картина, как они все четверо цепляются за угол дома, чтобы их не уволокли туда, куда они совсем не собираются.

– О чем ты говоришь?

– А ты считаешь, что они еще смогут здесь протянуть?

– Смогут. Смогут, пока у них есть Эльна.

– А потом?

– Потом я не знаю.

Анита пошла быстрее, за ней заторопился и Петтерсон. Он немного опьянел.

– Если бы я мог, я запретил бы эту тишину. Она, как… как бесконечная периодическая десятичная дробь, вот!.. Хотя с моим слухом запретить тишину непросто… Юсефа и ее двадцать детей будут сниться мне всю жизнь… Я не говорю уж о самом Ингве… Хотя я люблю его! Это я один люблю его!.. Разве ты не понимаешь, Анита, – я сообразил. Кто-то придет к ним, чтобы опоясать их чресла и увести туда, куда они не хотят.

– Ниссе, очнись! – сказала Анита. – Тебя дурачит лес. Держись за мою руку, городской мальчик, держись крепче, чтобы тебя не переехала машина! Мы уже у шоссе.

– Это шоссе, – бормотал Петтерсон, – это та самая узкая дорожка, о которой столько говорится в писании… Давай найдем дорогу пошире – ту, по которой идут нечестные, но страстные натуры!.. Закинь камеру на заднее сиденье, и поехали!

Петтерсон еще раз взглянул на озеро.

– Прощай, море Тиберия! Прощай, Око Ингве Фрея!

Анита завела машину и медленно подкатила ее к шоссе.

– Все-таки мы неплохо провели здесь время, – сказала она. – Мы хорошо погуляли. Я успела даже посадить земляничное пятно на платье… Поехали?

– Остановись! – вдруг закричал Петтерсон. – Остановись сейчас же!

Машина остановилась.

– Мы ничего не забыли? – спросил Петтерсон.

– Нет, кажется, ничего. Всё при нас.

– Скажи-ка мне быстро, Анита, когда любишь, какое еще возникает чувство?

– Не знаю. Наверное, чувство ревности. Да, сразу же возникает ревность.

– А против ревности есть только одно средство, – сказал Петтерсон. – Нужно спрятать от чужих глаз того, кого ты любишь… Мы все-таки кое-что забыли… Да выходи, выходи! Поможешь мне снять указатель, который поставил сапожник.

Петтерсон и Анита вышли из машины и общими усилиями сорвали крепко прибитую к столбу стрелку.

– Мы возьмем ее с собой. Повесим ее над кроватью, – сказал Петтерсон. – И никому не скажем, от-куда она у нас взялась.

С указателем под рукой Петтерсон перешел черен дорогу и взглянул на странное сооружение, которое сапожник считал своим почтовым ящиком.

Он взглянул на объявление сапожника: БОЛЬШЕ РАБОТУ НЕ ПРИНИМАЮ.

Он долго смотрел на надпись, словно не понимал, что эти слова означают.

Потом вернулся к машине, бросил указатель в багажник и сел рядом с Анитой.

– Поехали! – коротко сказал он. – Ну и лето выдалось!