Текст книги "Мы любим Ингве Фрея"

Автор книги: Стиг Клаэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

VI

Человек, который свое отработал, проснулся рано утром у себя в комнате на чердаке и немного полежал не вставая.

Был понедельник – первый день рабочей недели. Едва открыв глаза, он уже знал: сегодня – теплый и приятный день. Он слышал сквозь сон, как незадолго до него проснулись куры.

Человек заводит свои карманные часы, лежащие рядом на столе. Тут же, на столе, валяются последний номер местной газеты и альманах «Интересное чтение», подаренный ему кем-то шесть лет назад.

Комната на чердаке – небольшая, и сапожник живет в ней только летом. Зимой он живет внизу. Вполне возможно, что больше жить здесь летом он не будет. Лестница, ведущая наверх, – крутая и неудобная. Человеку старому или с больными ногами пользоваться ей трудно.

Эльне тоже трудно подниматься наверх, поэтому всю необходимую уборку сапожник делает сам.

Он медленно встает с постели и начинает свой день с того, что вешает выходную одежду на крюк и накрывает ее сверху большим листом оберточной бумаги. Резинки для носок он сует в ботинки, а сами ботинки заталкивает под кровать.

Он надевает обычную будничную одежду.

Уже почти семь утра. Слышно, как на кухне Эльна бренчит кофейными чашками.

Сапожник надевает синюю рубашку, брюки из чертовой кожи и фуражку. Ноги он всовывает в туфли, которые ему не принадлежат. Кто-то сдал их в починку, да так и забыл забрать. Сапожник их носит давно.

Человек, который свое отработал, одет. На нем обычная повседневная одежда.

Он спускается по крутой лестнице в маленькую прихожую, берет с полки ключ, выходит на веранду и вставляет ключ в замок на двери мастерской. Потом он сходит с веранды к яблоне, облегчается по-малому и приветствует утро.

Сапожник мог бы прямо пройти на кухню. На кухне есть туалетная комната со смывным бачком, но это туалет Эльны. Сапожник не пользуется им без крайней необходимости.

На траве лежит роса.

Сапожник огибает угол дома и входит в него через другую дверь со стороны кухни.

Эльна уже приготовила ему завтрак. На столе – чашка кофе с булочками. Сама Эльна пьет кофе, стоя у плиты.

Сапожник проводит расческой по голове и смотрится в зеркало. Потом садится за стол. Он пьет кофе мелкими глотками и закусывает его булочкой.

Эльна не говорит ему ничего. Она слышала, как он по привычке вставил ключ в замок на двери мастерской. Обычный звук, она слышала его уже тысячи раз. Но она ничего не говорит.

Выпив кофе, сапожник обычно шел в мастерскую. Он работал там весь день, выполняя то, что наметил для себя заранее.

Но на сегодняшний день у него не намечено ничего. Мастерская закрыта.

Сапожник рассеянно стучит пальцами по столу. Уже сейчас за утренним кофе он ощущает себя праздным бездельником. Раньше он посмеивался, встречая в газете фразу «проблема свободного времени». Больше над этим выражением он смеяться не будет.

Эльна смотрит на него. Как всегда, по утрам, она ходит босая в цветастом домашнем халате. Цветы на ткани халата – большие и яркие.

Что будет делать сапожник в этот день и во все оставшиеся «дни своей жизни?

Эльна смотрит на брата и ему не завидует.

Она заметила, как сильно изменился Эриксон за последнее время. Каким он стал рассеянным.

– Эриксон плохо выглядит, – говорит она.

– Он всегда такой! – кричит ей сапожник. – Это все от беспокойства! От его всегдашнего зряшного беспокойства!.. Он ведет себя так, словно весь в долгу! Но нет у него никаких долгов!

– Он плохо выглядит, – упрямо повторяет Эльна.

– Он такой же, как всегда! – кричит сапожник. – Это все от вчерашней суматохи! Он от нее устал!

– Все-таки с ним что-то не то.

– А как с ним быть тому? Беда с ним, с Эриксоном! Хоть и беды никакой нет! Они с Эманом собирались сегодня почистить дренажные канавы! Они мне сами сказали об этом вчера!

– Лучше бы прибрались на покосах, – говорит Эльна. – Там валяется с полвоза сена. Непорядок это.

– Кому мешает непорядок в наше, время! – кричит сапожник. – Я, пожалуй, сам пойду там приберусь. Мне все равно нечего делать.

– Оставь все, как есть.

– А почему бы мне не подышать свежим воздухом и не сделать что полезное? Думаешь, интересно сидеть в мастерской, уткнувшись носом в дырявый башмак? Особенно в такой, как сегодня, день?

– Оставь все, как есть, – повторяет Эльна. – Оставь работу Эриксону и Эману. Они и так не знают, куда себя деть. Ты им не поможешь, а только навредишь.

Сапожник знает, что Эльна права. Он берет еще булочку. Наливает себе еще чашку кофе.

Покончив с булкой и выпив кофе наполовину, сапожник поднимается и идет в горницу к Эльне. Он вынимает из комода бутылку и наливает несколько капель водки себе в кофе.

– Не знаю, за что бы мне взяться? – кричит он.

– Ты себе что-нибудь придумаешь, – говорит Эль-на. – Только бы был здоров.

– А чего мне болеть! Ты во всем видишь одну беду!

– Эриксон плохо выглядит, – опять повторяет Эльна.

– Он такой же, как всегда!

– Он беспокоится.

– Может, он беспокоится за Хильду? – спрашивает сапожник.

Хильда – сестра Эриксона. Она живет в доме для престарелых. У нее было кровоизлияние в мозг, и она парализована. Хильда – чуть младше Эриксона. Параличом ее разбило семь лет назад.

– Скорее он беспокоится, как бы самому не слечь, – говорит Эльна.

И сразу же умолкает. Все они на Выселках боятся одного и того же. Того, о чем не принято говорить.

– Он зря беспокоится! – кричит сапожник. – У него нет долгов! А картошки и дров ему хватит!.. Это у него голова кружится! От слишком высокого давления! Он износился, выдохся, наш Эриксон! И Эман тоже износился!.. Мы все здесь износились!..

– Или, может, не износились? – задает себе вопрос сапожник. И тут же отвечает: – Может, и не износились!.. Нам не дали износиться! Для нас это слишком большая роскошь!

– В роскоши мы не живем, – вторит ему Эльна. – Мы живем хорошо, но до роскоши не дожили.

– Многим приходится хуже!

– Бог свидетель, многим. По телевизору показывают, как люди плохо живут. Особенно в других странах.

– Новости посмотреть – все равно, что послушать отца, когда он рассказывал про голод! Хорошо еще, что все это от нас далеко!

– Мы живем хорошо.

– Ты не понимаешь, Эльна, – громче прежнего кричит сапожник, – не понимаешь, каково это мне, когда нечем заняться! Мастерская-то закрыта!

– Ты этого тоже не понимаешь, – спокойно говорит ему сестра. – Еще не понимаешь. И зря беспокоишься. У тебя тоже нет долгов.

Сапожник смотрит в окно: Эриксон и Эман уже вышли на покос и убирают граблями оставленное молодым хозяином сено.

– Не пригласить ли стариков позавтракать? – кричит он. – Я вижу, они там уже работают!

– Разве роса уже сошла?

– Еще нет. Но скоро сойдет. Они подбирают сено, что наши работнички порастеряли на дороге!

– Как не совестно оставлять после себя такую работу?

– Для них что сено, что солома! – кричит сапожник. – Они берут только то, что само идет в руки! К чему хорошая работа, если без нее можно обойтись! Хорошо работать – невыгодно! Он весь в долгу, молодой хозяин! И все из-за машин, которые должен держать!

– Но с хозяйством он справляется.

– Мы знаем, что справляется! А вот как они, в городе? Знают ли?

Сапожник снова смотрит в окно.

– Эриксон не выглядит плохо! – кричит он.

– Да, когда работает. Я тоже не говорю, что он болен. Просто выглядит он нездорово. Но, когда он работает, ничего такого не видно.

– Да и вообще ничего не видно! У него мельтешит в глазах, когда он смотрит телевизор и еще когда он нервничает. Но это у нас у всех одинаково. А больше он ни на что не жалуется, кроме как на вставные зубы. У него от них десны болят!

– Он к ним не привык, – говорит Эльна. – И, наверное, не привыкнет. Вчера он целый день их носил из-за того, что понаехало много народу… Чего их потянуло к дому старого Ингве?

– Черт знает, из-за чего! У них же у всех отпуска! Они думают, что здесь на Выселках есть памятник старины. Народ сейчас интересуется памятниками старины. Всем старым. Но только очень старым. Мы для них недостаточно старые.

– Недостаточные для чего?

– Недостаточно старые для того, чтобы вызывать у них интерес. А вот памятники старины у них интерес вызывают. Я потому и поставил на шоссе указатель.

– Что он показывает?

– Дорогу к нам! Чтобы люди знали, где мы живем! Сейчас все разъезжают! Но указатель еще не готов! В него надо вписать расстояние!

Эльна вопросительно смотрит на брата.

– Расстояние досюда! Иначе указатель не похож на настоящий! Так сказал Петтерсон, тот самый, что приехал на машине с прицепом!.. Он приехал с девушкой! Мне кажется, что они не расписаны!

– Как она с виду, не неряха? – спрашивает Эльна. – Сам-то парень вроде опрятный, хоть и не снимает шляпы.

– Я не знаю, неряха она или нет! Она была в халате, когда я ее видел! И еще, она знает, что такое косовина! Может, она даже знает, что такое фуганок! Она не теряется! Видно, что с Севера!

Сапожник плеснул себе кофе в чашку и еще капнул в него водки. Потом отнес бутылку обратно в горницу к Эльне и спрятал ее в комод.

Он снова сел за стол и отпил из чашки.

– Она наверняка знает, что такое фуганок! – вдруг крикнул сапожник, уже ни к кому не обращаясь. – А вот Петерсон не знает!.. Петтерсон наверняка не знает, что такое фуганок! А про косовину, наверное, и не слыхал!.. Не расписаны они!.. А те, другие, – расписаны!

– Какие другие?

– Те, кто нанимал у нас лодку! Они наняли нашу плоскодонку и заплатили за это десять крон! Люди с ума посходили! Потом, когда выгребли на середину, стали ругаться! Так сказал Петтерсон!.. Он точно с ней не расписан! Не знал, что она из деревни! А должен был бы знать! Но вид у нее не деревенский! Вид у нее, как у настоящей городской фру!.. А он фотограф!

– Кто он?

– Петтерсон! Тот, кто приехал на машине с прицепом! Он фотограф! Он фотографирует девушек! Вот ока для чего ему нужна! Он должен ее сфотографировать… Нет, они не расписаны, точно не расписаны!

– Тебе-то что?

– Мне ничего! Мне это ничего, но это неправильно! Он сказал, что я должен проставить в указателе расстояние!.. Я, пожалуй, возьму кисть и краску и пойду впишу его!

– Какое расстояние?

– До памятника старины! До могилы!

– Ты выпил лишнего.

– Это ты во всем виновата! Ты сказала, что нас здесь скоро будут принимать за памятник старины!.. Я не хочу быть памятником!.. Поэтому в указатель надо вписать точное расстояние до дома Ингве. Досюда от шоссе – четыреста метров! И отсюда до Ингве – примерно пятьдесят метров. Значит, всего будет четыреста пятьдесят. Их я и впишу.

– Зачем? – спрашивает Эльна.

– Иначе указатель не будет, как настоящий! Так сказал Петтерсон! А вообще ты во всем виновата!

Эльна не ответила. Она не понимала по-настоящему, о чем толкует сапожник.

– Как можно жить тем, что фотографируешь девушек? – кричал сапожник. – Нельзя этим жить! А вот деньги получать за это можно! Он даже банку червей, которых Эман накопал для него, продал за пять крон!.. Он продал червей той паре, что расписана!.. Тем, кто нанял лодку!

– И вы взяли деньги?

– Деньги взял Петтерсон. Он берет деньги за все! Еще он хотел взять две кроны за то, что они поставили там машину. Но мы тогда ушли! Мы не захотели в этом участвовать!.. Вот у Эриксона и закружилась голова! Он занервничал, и у него голова пошла кругом. Оттого он и выглядел нездорово! Он нервничал из-за денег!

– Выглядит он плохо.

– Он такой же, как всегда! Но вчера он нервничал! На могилу съехалось слишком много народу!

– На чью могилу?

– На могилу Ингве! Наш памятник старины – это могила Ингве!

Эльна замолчала. Она не могла понять, о чем говорит сапожник.

Выдумка стариков никак не доходила до ее сознания. Правда, Эльна поняла, что речь идет о чем-то серьезном. Раз уж Эриксон вдруг стал торговать лоскутными дорожками, то дело было серьезное. Ей хотелось хорошенько расспросить обо всем сапожника, но она не знала, как к этому подступиться.

– Сколько выручил Эриксон за дорожки? – спросила Эльна.

– По десять крон за метр! – выкрикнул сапожник. Эльна задумалась.

В кухне стало тихо. Что сейчас будет делать сапожник? Пойдет в мастерскую? Или придумает себе что-нибудь другое?

Сапожник поднялся.

– Вон он идет! – крикнул он. – Я ухожу!

Сапожник увидел в окно, как к дому шагал Петтерсон. Он был одет во все вчерашнее: белую рубашку, черные брюки на красных подтяжках и светло-коричневые туфли. На голове у него по-прежнему сидела шляпа.

Сапожник не успел скрыться в мастерской. Петтерсон застал его в прихожей. Волей-неволей пришлось ему вернуться с Петтерсоном на кухню.

– Добрый день! – сказал Петтерсон. – Я еду в город и хотел спросить, не надо ли вам чего-нибудь? Или, может, вы сами со мной поедете?.. Да, где у вас тут церковь?

– Церковь вам зачем? – спросил сапожник.

– Хочу отыскать могилу.

Сапожник повернулся к Эльне и прокричал ей:

– Тебе нужно что-нибудь в городе? Он вот сейчас туда едет!

VII

Было уже около девяти утра, когда Ниссе Петтерсон, насвистывая на ходу, вернулся с Выселок к своему фургону. Он осторожно постучал в дверь фургона и одновременно окинул озеро взглядом.

Озеро было почти круглое, метров пятьсот в диаметре, и не имело, как сказали Петтерсону старики, своего названия. На южной его стороне, где стоял фургон, берег был каменистый и заросший кустарником, камыши тут, на илистом мелководье, росли редко, и большую часть водной поверхности покрывали широкие листья кувшинок; белые их цветки плавали в воде, желтые чуть над ней поднимались. На северном конце камыши росли гуще, именно там должны были водиться щуки, если они еще в озере не перевелись. С севера к озеру примыкало торфяное болото, тянувшееся из чахлого редкого леса. Настоящий лес рос на западном берегу, он спускался с высокого холма прямо до воды, но оттуда же далеко в озеро вдавался длинный клин мелководья, на котором стояли сейчас, погрузивши ноги на полметра в воду, два лося. Лоси стояли и смотрели в сторону Петтерсона.

Из болота в озеро впадал один ручей, другой, всего в нескольких метрах от фургона, вытекал из него. Если уж приспичит охота покупаться, сказали Петтерсону старики, лучше места не сыскать. Чуть подальше в лесу лежало еще одно такое же озеро. Жители Выселок вызвались показать его Петтерсону. Они вообще охотно показывали ему все, что бы он ни захотел.

С восточной стороны мимо озера проходило шоссе; на берегу здесь ничего не росло, здесь был один камень.

Петтерсон смотрел на озеро. По поверхности его пробегала нервная рябь, лоси, стоя в воде, в упор смо-трели на него.

Что-то во всем этом было дикое и опасное.

После того как Петтерсон вошел в дом и спросил, не нужно ли кому что-нибудь в городе, они с сапожником отправились в мастерскую и немного посидели там. Сапожнику не захотелось оставаться на кухне. Мастерская была привычнее, здесь он подолгу разговаривал с заказчиками и с разным пришлым людом. Петтерсон по дороге к дому сапожника уже успел поздороваться с Эриксоном и Эманом и спросить у них, не нужно ли им чего в городе, но получил на свое предложение решительное «нет». Правда, через какое-то время старики передумали и пришли в мастерскую, чтобы сказать об этом.

Старики не раздумывая отказались от услуг Петтерсона по очень простой причине. К ним ни разу еще не приезжал человек, который бы без всякой подготовки, даже не переодевшись, способен был сесть в машину и умчаться в город. Поездка в город была, по их понятиям, делом сложным и обстоятельным. Свобода передвижения, которую предоставляет человеку автомобиль, была для них непривычной и пугала.

А Эльна сориентировалась сразу. Она попросила Петтерсона купить ей соли для ножных ванн и бутылку питательной смеси для домашних цветов – ну, ту самую, что надо разводить в воде для поливки.

Петтерсон отметил что-то в маленькой книжечке.

Потом у нее возникла еще одна просьба. Раз уж Петтерсон все равно собирается посетить церковь, не возьмется ли он отвезти и поставить цветы на могилах ее родственников. Пионы скоро отцветут.

– Хорошо, я отвезу цветы, – согласился Петтерсон.

– Он отвезет цветы! – прокричал сапожник Эльне.

– Эльна у нас плохо слышит, – добавил он, обращаясь к Петтерсону.

Петтерсон это уже сообразил.

– Скажи ей, чтобы она сейчас не срезала пионы. Я не знаю, готова ли Анита. Скорее всего она еще спит. Я подъеду на машине попозже и тогда заберу цветы.

Петтерсон передоверил сапожнику прокричать все это на ухо Эльне.

Покончив с делами, сапожник и Петтерсон пошли в мастерскую. Здесь они немного посудачили об озере.

– Однажды зимой, уже очень давно, – сказал сапожник, – мой дядя, живший тогда вместе с нами, прихватил топор, пошел и вырубил на середине озера прорубь. А потом нырнул в нее. Отец его выловил, но было уже слишком поздно…

– При случае, – сказал он, закончив свой рассказ, – купи мне бутылку водки и несколько пачек курева Я иногда курю. И еще купи карамели для Эльны. Я заплачу за карамель, но скажу, что конфеты от тебя.

Петтерсон, ничего не сказав, отметил что-то в книжечке.

– И еще купи мне игрушку – модель – из тех, что нужно собирать самому. Модель корабля или поезда… Дядя так и утонул… У меня есть две сети, которые можно поставить на озере. Мы могли бы их поставить с тобой. Лучше всего на северном конце. Эман и Эриксон вряд ли захотят рыбачить, но вдвоем мы с тобой управимся. У меня и перемет есть.

В мастерскую вошли Эриксон и Эман.

– Вам ничего не надо в городе? – спросил сапожник. – Он вот едет туда.

– Он может зайти в магазин?

– Да, – ответил сапожник.

– Тогда пускай купит нам по бутылке водки, – сказал Эман.

– И ничего другого? – спросил Петтерсон.

– Пусть еще передаст цветы Хильде в больницу. Он все равно будет проезжать мимо, – сказал Эриксон.

– Хильда – это сестра Эриксона – объяснил сапожник. – Она парализована.

– Наверное, вам будет некогда, – сказал Эриксон.

– Ничего, я в отпуску, – ответил ему Петтерсон. – Я заеду к вам позже, чтобы забрать цветы. Я уже договорился с Эльной.

– Купи еще бутылку сладкого вина для нее, – попросил Эман. – Деньги мы тебе отдадим.

– С деньгами уладим, – сказал Петтерсон.

Он запихнул свою книжечку в задний карман брюк и поднялся со стула.

– Поеду к церкви взглянуть на настоящую могилу Ингве Фрея. Найти ее трудно?

– Нетрудно, – успокоил сапожник. – Церковь огорожена каменной стеной, а могилы Ингве и Юсефы возле нее, неподалеку от дома пастора. Дом узнаешь сразу, он – большой и желтый.

– Пастор сейчас здесь?

– Нет, – сказал Эриксон. – Он на Канарских островах. У него ревматизм.

– Вы не ходите в церковь?

– Раньше ходили, – ответил за всех сапожник. – Теперь ездим редко. Больше смотрим телевизор… Я слышал, что два наших прихода будут сливать, и у нас не будет больше своего пастора. А пасторский дом отдадут в наем.

– Жаль, поп у нас стоящий, – сказал Эман.

– Кстати, – спросил Петтерсон, – как вы добираетесь до города? На автобусе?

– Нет, автобусы здесь больше не ходят, – сказал сапожник. – Раньше ходили два раза в неделю. Но, после того, как в поселке перестали останавливаться пассажирские поезда, автобус отменили, он себя больше не оправдывает… Мы теперь, когда нам надо в город, нанимаем машину. Никакой транспорт здесь больше не останавливается. Вот уже пять-шесть лет.

– Я скоро приеду обратно и заберу цветы, – сказал Петтерсон и ушел.

Петтерсон смотрел на лосей и шумевший позади них лес. Шелестели верхушки сосен и шуршали листья стоявшей рядом осины. Все вокруг шуршало и шелестело.

– Черт побери, – ругнулся Петтерсон. – Лоси и дерьмо!

Петтерсон открыл дверь ключом, вошел и разбудил Аниту.

Он поставил чайник на плиту, чтобы вскипятить воду для кофе, а Анита голая вышла на солнце.

– Прикройся! – крикнул Петтерсон. – Там, на озере, стоят двое и смотрят. Сейчас поедем в город!

– Что нам делать в городе?

– Нужно осмотреться, купить продукты. И еще водки для стариков… Представь себе, эти бедолаги ездят в город только на такси.

– Очень себе это представляю.

– Как же это? На кой ляд существует тогда Крестьянская партия, если некому присмотреть за порядком в деревне?

– Считается, что так и должно быть. Что все это издержки переходного периода.

– Переходного к чему?

– Наверное, к тишине.

– Лучше бы ты одела чего на себя.

– Смешно. С каких это пор ты стал таким стыдливым?

– Не стыдливым, – сказал Петтерсон, – а пуганым. Я стал пуганым… Я, пока стоял здесь и слушал все эти шорохи, шелест и шуршание, не на шутку испугался Сам себя напугал. Я где-то читал, что лошади обладают такой способностью – пугать самих себя. Мне теперь кажется, я их, этих лошадей, понимаю… Лоси все еще там?

– Там.

– Вот дьяволы! Заходи, скроемся от них здесь! Не хочу, чтобы они на нас глазели. Оденься!

Анита быстро оделась. Она начала красить ресницы, но Петтерсон помешал ей.

– Сегодня обойдешься без косметики. В здешних местах лучше быть незаметным, слиться, так сказать, с местностью… Какой все-таки взгляд у этой тупой скотины! У сапожника был дядя, который бы меня понял. Однажды, рассказал мне сапожник, в зимнюю ночь дяде вздумалось слиться с местностью. Он проделал во льду прорубь и сиганул в нее… Я бы ни за что не смог жить здесь зимой.

– Я тоже.

– Ты же родом из деревни?

– Как раз поэтому. Там, где я родилась, леса гораздо больше, чем здесь. По соседству у нас тоже было озеро. Холодное и черное, глубокое озеро. Когда я росла, мы держали четыре коровы. Хозяйство держалось на матери. Отец погиб в тот год, когда я родилась. Он водил автоцистерну с молоком и однажды в ледяную новогоднюю ночь отравился выхлопными газами. А я, как только закончила школу, сбежала в Стокгольм. Все, кто только мог, сбежали оттуда. Мать после этого ушла в море.

– Слушай, ты случайно не из Вермланда? Вы там, деревенские, все немного тронутые. Мать ушла в море… Что-то я о таком не слыхал. Это отцы, братья…

– А моя ушла.

– Ясно. Но меня интересовало не это.

– Ты сам спросил.

– Я спросил, почему ты не смогла бы жить здесь зимой. Я не спрашивал, почему ты не смогла жить в лесах, где родилась. А теперь, пора отсюда сматываться побыстрее! Нужно еще заехать к старикам за цветами… Мы поедем на деревенское кладбище. Мне хочется взглянуть на настоящую могилу Ингве Фрея… Все-таки не понимаю, как у стариков могла родиться эта странная идея насчет памятника старины?.. Глупо! Нет ничего скучнее памятников… Ты все же скажи, почему не смогла бы здесь жить?

– Я этих стариков знаю, – сказала Анита. – Я узнаю их глаза. Они – лишние, и чувствуют себя лишними, понимают, что все сделанное ими – ненужно и бесполезно. Я, в отличие от тебя, не боюсь леса, но не хочу видеть этих людей, положивших жизнь на клочок земли, который через пятнадцать лет зарастет лесом. Через пятнадцать лет на месте Выселок будет шуметь лес.

– И из-за этого твоя мать ушла в море?

– Нет, не из-за этого. Но стариков я знаю.

– Не такие уж они несчастные, – сказал Петтерсон. – Если человек способен на шутки вроде этого памятника старины, не такой он несчастный… Хотя кто знает… Сапожник ведь сказал, что ничего они не придумывали, а просто нашли у себя кое-что постарше их самих… Ясное дело, старость – не радость. А они – старики. Но они молодежь по сравнению с Ингве… А теперь, поехали!

– Можно я немного покрашусь?

– Нет, нельзя, – отрезал Петтерсон. – Побудем какое-то время ненормальными! Сольемся с этим ненормальным местом!.. Это ж ненормально, что сюда не ходит автобус! А чертов поп лежит себе вверх брюхом на Канарских островах.

– Нам бы лежать рядом.

– А шведское лето? Говорят, что нет ничего лучше нашего шведского лета. И что тебе нужно, если у нас здесь – и озеро с кувшинками, и лодка, и солнце.

– А сами мы едем в город.

– Конечно. Не можем же мы торчать здесь целый день! Сама должна понимать… И потом эти две скотины: они стоят и глазеют на нас. От одного их вида можно спятить… Поехали, дорогая фру, поехали!

Петтерсон пошел к машине.

– Где твоя камера? – спросила Анита.

– В машине.

– Сфотографируй лосей!

Петтерсон остановился. Улыбаясь, он повернулся к Аните.

– Ну нет, такую цену я за свой душевный покой платить не намерен. Эту рогатую скотину, солнце в воде и холм с лесом я и так запомнил. К чему же еще снимать?.. Ни к чему! Все равно такого снимка я не осмелюсь показать никому… Я должен сфотографировать тебя. Все остальное – просто фон. А у меня такое чувство, что скотинка на озере не захочет быть просто фоном. Глупейшее положение. У меня на руках два диких лося и девка, чья мать ушла в море… Еще немного, и я наймусь на работу в какой-нибудь «Евангелический листок»… Я ведь не имел раньше дела с двумя лосями и девкой, чья мать ушла в море… И не приходилось мне сидеть и болтать запросто утром – да еще в понедельник – с двумя старыми лапотниками. Единственное, что я здесь понимаю, – это памятник старины. Это, пожалуй, знакомо… Буду держаться этого памятника.

Впрочем, ты права, – неожиданно закончил свою тираду Петтерсон. – Лосей сфотографировать надо.

Петтерсон достал из машины фотокамеру и штатив.

Он взглянул в камеру и, ввинтив телеобъектив, отступил на шаг.

– Взгляни!

Сам Петтерсон опустился рядом на камень.

Анита посмотрела через объектив.

– Мрачновато, а? – сказал Петтерсон. – Теперь поправь резкость и нажимай на спуск. Сними их сама! Я боюсь, у меня просто руки трясутся от страха… Я тебе рассказывал о своем детстве? Оно тихо и мирно прошло в Стокгольме в доме на улице Томтебугатан. И за все время, что я прожил там, никто даже не намекнул мне, что когда-нибудь я столкнусь с двумя дикими лосями носом к носу. Никто не предупредил меня, что судьба может заготовить такое испытание. Я видел парочку-другую чудаков за вокзалом Карлберг, вот и все. Потом я научился щелкать камерой и делать нужную заказчикам дешевку. Сейчас я понимаю, нужно бы больше заботиться о качестве. Но кто заплатит мне за это качество? Вряд ли кто будет пускать слюни перед снимком настоящего дикого лося… История твоего детства, Анита, прямо-таки сразила меня в самое сердце… Только как, черт побери, положить ее на музыку для гармошки? В Швеции ведь обожают нашу деревенскую гармошку, хотя она не переставая врала и врет шведам… Пусть только кто-нибудь попробует переложить для нее мою «Жизнь на улице Томтебугатан». Я сразу уличу его во лжи… Но внешне ты, Анита, не похожа на деревенскую.

– Я не стыжусь, что из деревни.

– Разве я говорил, что ты должна стыдиться? Я спросил, почему ты не похожа на деревенскую.

– Наверное, по той же причине, что и все остальные. Большинство твоих девушек, Ниссе, знают о коровах, скотных дворах и лесах намного больше, чем ты думаешь.

– Шутишь? Что-то не верится.

– Готово! Я сняла их.

Петтерсон уложил фотокамеру и другие принадлежности в машину.

– Смываемся!

Машина тронулась с места.

– Так ты думаешь, что большинство наших красавиц и всемирно известных кинодив лишены невинности сопливыми подпасками?

– Ты очень хорошо выразился, Ниссе, – сказала Анита. – Так оно и было на самом деле.