Текст книги "Мы любим Ингве Фрея"

Автор книги: Стиг Клаэсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

X

В половине восьмого вечера в четверг сапожник постучал в дверь фургона, но никто ему не ответил. Дверь была заперта.

Через плечо сапожника были перекинуты две сети. Он удивился, что в фургоне никого не оказалось, отнес сети в лодку и сложил их там. Потом он сходил за веслами и стал ждать.

Вечернее солнце грело ему затылок, сапожник сидел, повернувшись лицом к фургону. Машина Петтерсона стояла на Выселках. Он с женой не мог уйти далеко.

В самом деле, не прошло много времени, как появился идущий медленными широкими шагами Петтерсон. Шляпа его была надвинута на лоб, и он тянул сигарету с таким видом, как будто только что решил труднейшую задачу.

– Добрый вечер! – сказал сапожник.

Петтерсон взглянул на него:

– Здорово, сапожник!

Сапожник, увидев Петтерсона, выбрался из лодки и пошел к нему навстречу.

– До того, как поставить сети, давай выпьем, – предложил он. – Я взял с собой на случай, если тебе нездоровится после вчерашнего. Нам на Выселках всем нездоровится. Мы сегодня только отдыхали.

Он отдал бутылку Петтерсону.

– Мы все сегодня болели, как на второй день рождества… Придется снять туфли и носки. Эта лохань протекает. Мы сами ее когда-то построили, уже очень давно. Нам нужно переправиться на другую сторону озера. На северный конец. Если есть в озере рыба, она гуляет там.

Сапожник сел, снял туфли и носки и закатал брюки выше колен. Потом он вошел в лодку.

– Оттолкнись! Я сяду на весла. Грести полезно, когда у тебя сидячая работа. Возьми с собой бутылку! На случай шторма на море.

Петтерсон толкнул лодку и впрыгнул в нее. Он перебрался на корму, закурил и угостил сигаретой сапожника.

– Где твоя жена? – неожиданно спросил сапожник.

– Ты разве не встретил ее? Она должна была пойти к вам за машиной. Но она, наверное, пошла по дороге, а не тропинкой.

– Неправильно, нужно было идти тропинкой. Так она, ты говоришь, пошла за машиной? Сейчас все водят машины. Все. Эльна ждала, что вы оба придете. Твоя жена сидит, наверное, с Эльной на кухне. Эльна обещала дать ей какие-то кухонные рецепты и хотела что-то подарить.

– Вы смогли бы жить здесь без нее? – спросил Петтерсон.

– Я не смог бы, – сказал сапожник. – Хотя и Эрик-сон и Эман умеют хорошо готовить. Сам я готовить не умею. Мне никогда не приходилось этим заниматься. В доме всегда были женщины… Хуже всего, что у Эль-ны слабое здоровье. Она подолгу болеет. Конечно, иногда приходят в голову разные мысли, что будет здесь без нее. Что-нибудь будет. Приспосабливаешься ко всему.

Сапожник сложил весла.

– Меня они никуда не упрячут! Никого из нас! Ни за какие деньги!.. Пока можем, мы будем заботиться друг о друге. Мы долго ухаживали за сестрой Эриксона. Хотя, в конце концов, мы сдались. Нам пришлось отвезти ее в больницу. Хильда стала совсем беспомощная, и больница была ей необходима.

– А за вами кто-нибудь присматривает? – спросил Петтерсон.

– Прежде к старикам на хутор приезжал пастор. Но теперь и он сам состарился. Сейчас он болен и уехал за границу подлечиться на курорте… В поселке живет медсестра. Она тоже в отпуску. Но обычно она всегда рядом. Когда у нас не было телефона, она раз-другой в месяц обязательно навещала нас. А теперь, в случае чего, мы сами можем позвонить ей в любую минуту. Хуже было в самое первое время, когда я еще не научился говорить по телефону. Эльна все равно ничего не слышит. Правда, звонят нам редко. У нас не было телефона много лет… Электричество у нас тоже не очень давно. Сейчас-то мы живем хорошо. Жаль только, что как раз теперь, когда мы зажили хорошо, у нас отобрали связь с городом. Вроде бы должен был ходить мимо автобус. Но пускать его невыгодно. До поселка и обратно мы добираемся на попутных самосвалах, возящих щебенку. Но в поселках нам делать нечего. Там почти не осталось стариков. А молодых мы никого не знаем… Нам бы хотелось иметь возможность ездить в город. Хочется иной раз походить по улицам, посмотреть, как живут теперь люди. Дом для престарелых тоже в городе, и мы знаем многих, кто в нем живет… Хотя сами мы туда не хотим. Нет, туда мы не хотим… Здесь, в лесу, – хорошо, хотя тебе это трудно понять. Но в лесу и вправду хорошо! Ни у кого из нас нет долгов. Единственно, чего нам здесь не хватает, так это связи с городом. Эману иногда приходит в голову мысль переехать туда жить, но он не смог бы. Он не городской… Эману кажется, что он бы нашел там себе занятие. Он хочет сгребать листья в парках или чистить снег зимой. Он-то хочет, но захотят ли другие, чтобы это делал Эман. Кому нужен согнутый старый мужик, который, конечно, работать умеет, но работает медленно, по-своему, как работает только он. В городе не хватает работы даже молодым. Молодые тоже стремятся в большие города, да только там нет квартир… В больших городах трудно с жильем… Нет, придется Эману остаться здесь и срывать свою злость на курах… Да и Эриксон не сможет жить без него один. Мне кажется, что не сможет.

Сапожник быстро в такт работал веслами, и скоро они оказались у цели, на северном конце озера. Сапожник подал сеть Петтерсону.

– Опускай грузилами вниз! Здесь, у камыша, стояли колья, к которым крепили сети. Видишь?

Сапожник указал на колья.

– Сможешь привязать?

– Да.

– Хорошо, – сказал сапожник. – Мы поставим одну сеть по направлению к центру озера, а другую – вдоль камыша… Ты знаешь, что такое фуганок?

– Нет.

Поставили сети. Одну в направлении к центру озера и другую вдоль камыша.

Дул теплый южный ветерок. Там, где стояла лодка, водную поверхность рябило, но остальное озеро лежало тихое и гладкое.

– Здесь однажды утонул мужик, – сказал сапожник. – Он пошел в большой лес ловить свою лошадь и переправился на другой берег в лодке. Когда он поймал ее, то вздумал переправиться обратно тоже в лодке, а лошадь заставил плыть за собой. Так вот, далеко он от нее не уплыл. Она все пыталась влезть в лодку и, в конце концов, перевернула ее. Это была другая лодка, не эта, в которой мы сидим. Мужик камнем пошел на дно.

– Я, пожалуй, хлебну из бутылки, – сказал Петтерсон.

– Потом передай мне! – сказал сапожник. Он сложил весла, предоставив лодке скользить по воде своим ходом. Он никуда не торопился.

Рассказ о мужике и о его лошади странно поразил Петтерсона. Чем, он не знал. Он никогда не представлял себе, что лошадь, оказавшаяся в воде, может, как человек, пытаться спастись в лодке, случись она поблизости.

– А что стало с лошадью? – спросил Петтерсон.

– Она повернула обратно, вышла на берег и понесла. Сначала мы нашли тело мужика, а потом все вместе, кто тут тогда жил, устроили облаву. Лошадь была молодая. Она сорвалась в овраг и сломала хребет. Я ее не видел, но Эриксон вместе со всеми ловил ее и потом рассказал нам.

– У Эриксона никогда не было своей лошади?

– Не было. На весеннюю пахоту и сев приходилось лошадей нанимать. А в другое время вместо лошади впрягали Эмана. Я тоже впрягался и помогал Эману быть лошадью, когда в том была особая нужда, ну, как, например, когда мы сажали картошку… Здесь, в наших местах, никогда не держали много лошадей. Пашни у нас слишком маленькие. Поэтому любая крестьянская работа стоит много труда.

Сапожник потихоньку стал грести по направлению к дому.

– Те, кто вовремя уехал отсюда, устроили свою жизнь, – сказал он! – А кто остался, не смог устроить… Народ начал разъезжаться в конце войны, когда многие побывали в армии и увидели, что и в других местах люди живут. Мы к тому времени были уже слишком старые, чтобы начинать все заново… Видно, кто остался здесь, родились, чтобы здесь остаться. Наши корни в этой земле, и никуда мы от нее не денемся. И мы ни в чем не изменились за все эти годы. Это все вокруг нас изменилось. И изменилось к лучшему. Только вот связь, связь с городом, у нас забрали, и мы от хорошей жизни ничего по сути не получили. Нас все равно как за-перли в лесу. Хотя раньше мы никогда не чувствовали, что отрезаны от жизни. Так что можно сказать: никогда мы не жили так хорошо и так плохо, как сейчас.

– Я не заметил у вас на шоссе большого движения, – сказал Петтерсон.

– Сейчас ездят одни отпускники, – сказал сапожник. – Что-то не очень они интересуются нашим памятником старины. Или, может, он годится только для развлечения в выходные дни? Следующее воскресенье тоже выдастся хлопотное, как думаешь?

– Я думаю, что нам нужно пойти и похоронить Ингве навечно. И нужно сделать это еще до воскресенья.

– Ты так думаешь?

– Да.

Сапожник сложил весла.

– Вы когда уезжаете?

– Скоро. До воскресенья уедем. Я весь день раздумывал над вашим памятником. Он, конечно, видный из себя и интересный, и когда о нем узнают в местной газете, то обязательно напишут. Потом, возможно, сюда приедут люди, с телевидения ’ Новый исторический памятник – всегда хороший материал. После этого вас уже не оставят в покое.

– Хочешь сказать – раскроют наш обман?

– Вряд ли, – сказал Петтерсон. – Кому нужно выяснять, настоящий это памятник или нет? В общем-то, он и вправду настоящий. Просто здесь появится много любопытных. Вы окажетесь на виду… И тогда… тогда явятся к вам и пастор и медсестра.

– Что я хочу тебе сказать, – с расстановкой проговорил Петтерсон, – вам после этого трудно будет защититься. Вы станете общей собственностью и потеряете свободу. Сейчас вы свободны. Вы, хоть и заперты в лесу, но свободны. У вас нет долгов… Ты привык общаться с людьми, ты с шумихой справишься. Но остальные трое не справятся. А когда власти заметят, что вы не справляетесь, вас увезут отсюда силой… Вот какие дела.

– Да, история… – сказал сапожник. Он немного помолчал, а потом неожиданно ухмыльнулся: – Не забудь, мы ведь поклялись охранять покой старого Ингве. Он по-кой заслужил.

Сапожник повел лодку через камыши к берегу, и Петтерсон увидел, что Анита уже пригнала машину с Выселок. Она стояла спиной к озеру и с кем-то разговаривала.

– Анита с кем-то познакомилась, – сказал Петтерсон.

Сапожник оглянулся на берег.

– Это молодой хозяин, – вполголоса сказал он. – Тот, кто покупает у Эриксона сено. Он, наверное, заинтересовался нашим указателем.

Сапожник подвел лодку, и молодой хозяин вытянул ее нос на сушу.

– Судно прибыло в порт, на борту все в порядке! – отрапортовал сапожник.

– Ты куда-то едешь? – спросил он у молодого хозяина. – Познакомься! Это Петтерсон. А эта фру – его жена… Хочешь выпить, Виклунд? У Петтерсона в лодке есть бутылка.

Виклунд был долговязым и сильным молодым человеком со льняными волосами и большими руками. Он был одет в рабочий комбинезон, а его машина стояла рядом с петтерсоновской.

– Принеси пива, Анита! – скомандовал Петтерсон. Он поздоровался с Виклундом.

– Я еду в поселок, – сказал Виклунд. – Но решил сначала поговорить с тобой, Густафсон. Я увидел тебя на озере из своей машины.

– Понятно, – сказал сапожник.

Пришла Анита с бутылками пива и с рюмками. Все уселись.

– Я выпью только пива, – сказал Виклунд. – Я хотел спросить тебя про указатель, который ты установил на столбе, – сказал он, отхлебнув из бутылки. – Что это ты придумал, сапожник? Откуда здесь памятник старины? Ты и я, мы же прекрасно знаем, что никакого памятника здесь нет. Я разговаривал с почтальоном, и он сказал мне о твоем указателе, вот я и понесся сюда. Мне, конечно, все равно, ты можешь ставить у себя на хуторе какой угодно памятник, но тогда, скажи мне, что я должен отвечать людям, когда они меня спросят. Хорошо еще, что никого сейчас нет, все в отпуску… Что мне говорить?

– Тебе это покажется странным, – сказал сапожник, – хотя ничего странного в этом нет. Ты знаешь, что Выселки по-настоящему не называются Выселками. Они называются Эстенторп. Мой и Эльнин дом отделен от Выселок. И участок, на котором стоит наш дом, тоже как-то должен называться. Мы отделились в этом году на случай, если Эриксон будет вынужден продать землю. Раньше, когда разговор об этом не заходил, отделяться нужды не было. Вот Эльна и решила, что надо дать нашему участку свое название – Памятник старины, а я, чтобы все об этом узнали, установил на шоссе указатель.

– Не хитри, Густафсон, – сказал Виклунд. – Я же сам оформлял ваше отделение. Я понимаю – ваш участок тоже должен как-то называться, но зачем же ты врешь, что назвал его Памятник старины? Мне кажется, мы вписали в документы на землю другое название, хотя какое, убей не помню.

– Я тоже не помню, – сказал сапожник. – Надо бы взять бумажки, взглянуть. Правильно, это ты помогал нам оформлять документы… Во всем виновата Эльна.

– Не думаю, – возразил Виклунд. – И еще, скажи мне на милость, для чего ты вписал туда расстояние – 450 метров?.. Ждешь гостей?.. Но я так понял, что ты закрыл свою мастерскую. И мастерская, пока ты в ней работал, тоже не имела названия.

– Ладно, сейчас я тебе все объясню. Дело в том, что я решил установить на шоссе новый почтовый ящик. Ящик все равно нужно переносить из-за перехода на новое движение. Заодно я решил прибить к столбу указатель, который бы показывал дорогу на Выселки. Но вот штука-то – Выселки Выселками не называются, а про Эстенторп здесь тоже никто не слышал. Вот я и написал на указателе "Памятник старины", когда растерялся и вспомнил заодно, что говорила Эльна. Когда я сообщил ей, что бросаю работу, она сказала, что наши Выселки скоро будут принимать за памятник старины.

– А Эльне хотелось бы, чтобы ты работал? – спросил Петтерсон.

– Работы больше нет, – сказал сапожник. – Я свое отработал. Ну а расстояние я вписал из-за того, что такой уж порядок. Если на указателе написано – Памятник старины, то должно быть обозначено и расстояние до него. Вот так.

– Чертовски глупая история, – сказал Виклунд. – Не нужны тебе больше, сапожник, ни указатель, ни почтовый ящик. Теперь почта будет доходить только до поселка. Сюда они больше ездить не будут.

– А как же с нами? Мы почту получать не будем?

– Почту буду доставлять вам я. Все равно я часто езжу в поселок. Хотя, похоже, и меня здесь тоже скоро прикончат… Теперь на старой станции в поселке не будет останавливаться даже товарняк. И весь новый инвентарь мне нужно будет привозить из города самому… Кстати, я завтра еду в город, так что, если чего нужно, скажи, Густафсон! Поеду в Сельскохозяйственный банк делать очередной заем. Я уже весь в долгу как в шелку и занимать мне не страшно. Надо взять у них такую ссуду, чтобы они сами побелели от страха и пожалели, что со мной связались!

Виклунд поднялся и попрощался со всеми.

– Может, заеду к вам на обратном пути, – сказал он. – Тогда и посидим. Здесь, в лесу, все-таки чертовски одиноко. Одни только памятники старины!

Виклунд засмеялся.

– Вы только представьте себе, – продолжал он, – моя собственная жена у меня же взяла отпуск! Поехала в Стокгольм, погостить у сестры. Так она мне и сказала: беру у тебя отпуск. Отпуск! В самый сенокос!

Виклунд сел в машину и уехал.

– Крестьяне в наше время – одни, – сказал сапожник.

– А он почему остался здесь? – спросил Петтерсон.

– По той же причине, что и Эриксон. Он здесь родился. Здесь его корни… У него не хватило духу уехать. Он не может бросить землю. Хотя считает себя, если здесь останется, конченым человеком… У него хозяйство недостаточно большое. Оно вообще-то большое – Виклунд иногда с ног сбивается, но недостаточно большое, чтобы с ним считались… Жена не раз говорила ему об этом.

XI

Виклунд уехал, и сапожник остался один с Петтерсоном и Анитой. Известие, что доставка его почты будет отныне зависеть от доброй воли какого-то третьего лица, сильно расстроило сапожника. В этом он усмотрел еще одно лишнее доказательство, что старики с Выселок больше никому не нужны и кое для кого они вроде бы уже не существуют.

– Конечно, нас – тех, кто не умеем водить машину, – меньшинство, – рассерженно твердил сапожник. – И, как меньшинство, мы, конечно, понимаем, что должны приспосабливаться к другим. Но мы все-таки – большое меньшинство. В этой стране осталось немало крестьян… Возьмем хотя бы озеро. Раньше в нем водились раки, а теперь их больше нет. В лесу водилась птица: глухари и тетерева, но теперь и их больше нет. В этом году мы видели всего одного зайца, да и того почти ручного, он приходил к нам на Выселки. Время от времени мы видим еще лосей и косуль, но и их только потому, что в округе есть большое охотничье хозяйство… Много чего здесь больше нет, но старые согнутые крестьяне еще остались… Они еще живы, хоть им и запрещено пользоваться автобусом и железной дорогой. А теперь вдобавок и почту им возить тоже не будут… Если доставлять нам почту будет Виклунд, это значит, он будет появляться у нас на Выселках, по крайней мере, через день. А если мне это нё нравится?

Анита попыталась успокоить сапожника и сказала, что такое положение сейчас почти везде. С каждым днем в лесах становится все тише.

– Ты, может быть, и права, – ответил ей сапожник, – да только для нас это утешение маленькое… Я ведь, в общем, не против тишины. Но только смотря какой. Раньше, когда становилось тихо, все равно что-нибудь, да было слышно. Иной раз дальний выстрел из дробовика, или, как кто-то рубит дрова в лесу, или, как мычит где-нибудь на хуторе бык или работают машины в поселке. А теперь даже бензопилы не услышишь… Тишина стала не той, что была раньше – пустой, что ли?.. Раньше можно было остановиться и слушать, что происходит вокруг… А теперь, слушай не слушай, все равно ничего, кроме шелеста листьев да писка комара, не услышишь… Времена меняются, это понятно, но я совсем не думал, что со временем изменится и тишина. А попробуй-ка кто из нас, скажи, что нынешняя тишина стала другой? Тут же признают тебя тугоухим и упекут в ближайший дом для престарелых как «источник повышенной опасности» на дорогах… Я не хочу в дом для престарелых… Я не глухой… Я еще хорошо вижу. После того, как в лес перестали выгонять скотину, он зарос травой и кустарником. Маленькие коровьи тропки пропали, и ходить теперь по лесу трудно. Лес стал диким. Но так не должно быть! Я думаю, все-таки все здесь еще переменится. В один прекрасный день лес займет в жизни человека место, какого у него нет сейчас и никогда не было. Люди научатся получать от него больше, чем просто древесину. Сейчас заниматься лесом невыгодно, а о том, что невыгодно, люди не думают. Но в будущем откроют, что лес может давать много больше, чем просто дрова и бумагу. Что именно это будет, я не знаю. Но верю, что так будет. Я слышал, человек скоро научится извлекать пищевые продукты из морской воды. Может, он научится извлекать их и из леса… По-другому быть просто не может… Пусть я этого и не дождусь… Хотя опять же, кто знает? Ингве дожил до ста двух лет. Но мне нечего делать здесь еще тридцать лет… Не знаю даже, к чему бы приложить руки завтра. Не могу же я в обычные рабочие дни собирать и разбирать игрушку, которую ты мне купил? Ее я оставлю на субботы и вечера. Хотя вечерами мы смотрим телевизор. Сейчас, хочешь не хочешь, нужно смотреть телевизор, всегда может кто-нибудь приехать, и нужно о чем-то разговаривать. Телевизор как тема для разговора очень удобен.

Сапожник говорил долго, а когда выговорился до конца, из поселка вернулся Виклунд. Он поставил свою машину рядом с фургоном Петтерсона.

– Теперь я могу с вами посидеть, – сказал он. – Я ездил в авторемонтную мастерскую в поселок, но там словно все вымерли. Наверное, уехали в Италию или еще куда… Правду говорят, что у черта на куличках отдыхать дешевле, чем дома, в Швеции?

– Говорят, – сказал Петтерсон. – Говорят, что намного дешевле. Может, приготовить кофе? Он хорошо идет с водкой. Мне понравилось.

Анита занялась приготовлением кофе.

– В поселке прошел слух, – сказал Виклунд. – Какой-то приезжий нашел вчера в нашей округе памятник старины. Где он его нашел, человек этот толком объяснить не сумел. Вы что-то ему показывали?

– Мы показали развалины дома Ингве, – сказал сапожник.

– Это того сумасшедшего солдата, о котором все рассказывал дед? Того, что палил из ружья в людей?

– Да, – сказал сапожник.

– Но ведь видно, что это просто развалины дома?

– Народ посходил с ума, – сказал сапожник. – Какие-то горожане чуть не насильно заставили Эриксона продать им лоскутные дорожки.

– Интересно. Ты, пожалуй, оставь на шоссе эту вывеску! Слушай… а ты не нарочно все это подстроил? Но тогда тебе нужно срочно перестраивать мастерскую под закусочную. Будешь торговать кофе с горячими сосисками. – Хотя я, черт возьми, никак не представляю тебя в фартуке за стойкой!

– Я сорву указатель, – сказал сапожник. – Может быть, не сегодня, но сорву обязательно!

– Что ты будешь делать теперь, после того, как закрыл мастерскую? – спросил Виклунд.

– Что-нибудь придумаю. Пришла Анита и принесла кофе.

– У вас, надо думать, отпуск? – спросил Виклунд.

– Нет, – ответил Петтерсон. – Мне не полагается отпуск. Я просто езжу фотографирую, но мы решили остановиться здесь и отдохнуть.

– Он фотографирует женщин, – сказал сапожник.

– Это окупает себя? – спросил Виклунд.

– Это единственное, что себя окупает. Девочки. Все остальное журналы не берут. Берут девочек… Я, кстати, собираюсь завтра сфотографировать Выселки. Скажи об этом Эльне и старикам!.. Потом я сфотографирую памятник старины.

Виклунд засмеялся.

– Я всерьез говорю, – сказал Петтерсон. – Мне нравится памятник сапожника.

– Ты малость свихнулся, – сказал Виклунд. – Хотя я тоже чокнутый. Сижу один на хуторе, который за десять лет вродё бы укоротился, стал меньше, усох. А ведь, когда был жив отец, хутор считался большим. Теперь же я должен расширяться. Так мне все говорят. Банк дает какую угодно ссуду. Мне придется купить землю у Эриксона. Мне на что-то в этом роде уже намекали… И вот в самый сенокос жена уехала в Стокгольм!.. В следующий раз она, наверное, уедет еще дальше. Куда-нибудь за границу. Но это, наверное, будет даже дешевле… Ей не нравится жить здесь, в лесу. И я ее понимаю, хотя для меня это ничего не меняет. Я-то останусь здесь… Похоже, хозяйство мое все-таки вылетит в трубу. Но я должен остаться здесь. Скоро, кроме нас, в лесу никого не будет… И даже если бы я захотел, я все равно не могу оставить хутор. Никто не захочет сидеть здесь один. А я могу сидеть. Мне это ничего. Все мои воспоминания связаны с хутором, без них и я бы здесь не остался… А сын не пойдет по моей дорожке. Нет, похоже, что не пойдет. Ему десять лет, а он уже тянется к людям в поселок… Он считает, что дома у нас скучно. Дома и вправду скучно… Но только я считаю, что это ничего, что у нас скучно. У человека допоен быть талант на веселье, а у меня такого таланта нет. Иногда я приезжаю сюда ловить рыбу на удочку, вот и все мое веселье.

– Мы поставили сети, – прервал его сапожник. – Раньше на Выселках мы часто рыбачили.

– Ну, это было давно, – продолжал Виклунд. – А я ничего не успеваю. В общем-то, у меня не так много работы. Но каждым вечером ложусь спать и думаю: все-таки что-то забыл. Что забыл, мне так и не удается вспомнить, но вот, что позабыл сделать что-то, помню. И полночи не могу заснуть. Это, наверное, что-то вроде самогипноза… Но гипноз это или нет, а полночи не спишь… Сейчас машины работают быстро. У меня должно бы оставаться много времени. Но использовать его на себя мне все равно не удается. Наверное, и этому надо учиться. "Иной раз думаешь: в старину крестьянам приходилось легче. Они жали себе рожь серпами от зари до зари и не успевали думать ни о чем, кроме работы. А сейчас думать успеваешь, а мысли невеселые… Как у тебя, Петтерсон, остается время от работы? Фотографировать девушек занятие приятное.

– Не такое приятное, как считают. Кому приятно, а кому и нет. Почти все время уходит на уговоры. Девиц, которые хотят сняться на обложку, немного.

– Ну, наверное, в Стокгольме их хоть пруд пруди?

– В Стокгольме их тоже немного. Их везде мало. Те, кого стоило бы снять, соглашаются редко. А если соглашаются, то не хотят, чтобы фотография публиковалась. Так что не работа, а одна горильня… Но, конечно, назвать это тяжелой работой нельзя. Тут ты прав. Но, не снимая девочек, в нашем деле, в фотографии, не продвинешься. Да и ничего не заработаешь тоже.

– Вот как? – сказал сапожник. – Самое время идти домой.

– Я отвезу тебя, – предложил Виклунд. – Мне все равно нужно к вам. Мне нужен Эман. Хочу попросить его, чтобы он помог. Он сможет?

– Отчего не сможет, – сказал сапожник. – Эриксон приглядит за его курами. Старики измаялись, сами не знают, какую бы работу себе придумать.

– Силенка-то у него осталась? – спросил Петтерсон.

– У Эмана осталась, – сказал Виклунд. – У него осталась.

– Так я приду рано утром, – сказал сапожник, обращаясь к Петтерсону. – Мы должны вытащить сети рано утром.

– Во сколько?

– Примерно в шесть. Мы всегда вытаскивали сети рано. Я возьму с собой кофе в термосе… Да, пока не разошлись. Может, пойдем сорвем указатель?

– Оставь ты его! – сказал Виклунд. – Что тебе. Пусть твой памятник постоит еще немного. Дед мне много рассказывал об этом Ингве. Он его боялся. У Фрея была, кажется, старуха?

– Да, я помню ее, – сказал сапожник. – Она дожила до глубокой старости.

– Времена меняются, и мы вместе с ними, – сказал Виклунд. ^:

– Нет, тут ты ошибся, – сказал сапожник. – Мы не меняемся со временем. Просто становимся старше.

– Отец тоже так говорил, – подтвердил Виклунд.

– Я тут рассказал Петтерсону, как твой отец утонул, переправляясь через озеро с лошадью.

Петтерсон чуть не поперхнулся кофе.

– Но ты этого не помнишь.

– Нет, Я тогда был маленький, – сказал Виклунд.

– Вы здесь, что, в вашей деревне, все чокнутые! – возмутился Петтерсон. – Пожалейте нервы хилого горожанина. Может, я боюсь темноты?

– Он сюда не придет, так что бояться нечего, – сказал Виклунд.

– Да, – сказал сапожник. – Он сюда больше не явится…

– Вот жена твоя ничего не боится, – добавил он. – Она из лесов, как мы. Хотя жила подальше, на Севере… Она даже знает, что такое фуганок. И что такое косовина… Петтерсон не знает, что такое косовина.

– Мы на Томтебугатан с косовиной дела не имели. Куда ни посмотри, нигде ни одной косовины… Перед тем, как разойтись, выпьете посошок?

– Выпьем! – согласился Виклунд. Петтерсон налил мужчинам, себе и Аните.

– Может, вы придете и потрамбуете у меня сено? – спросил девушку Виклунд. – Правда, развлечение это не-большое.

– Я знаю, – сказала Анита. – Я больше не трамбую сена. Я натрамбовалась его на всю жизнь… Потом сутки ходить не можешь.

– Это так, – сказал сапожник. – Что правда, то правда.

– А вы не скучаете по деревне? Хоть немного? – спросил Виклунд.

– Не знаю. Кажется, не скучаю.

– Понятно. Моей жене вовсе здесь не нравится. Нам с ней трудно жить. Она хочет, чтобы я продал землю и переехал в город. Но что я буду делать в городе? Я ничего не умею. Да и на хутор сейчас покупателя не найдешь… Мой сын сразу же, как только сможет, уедет отсюда… Я его держать не буду. Пусть делает, как хочет!.. Но сам я останусь здесь.

– Разве ваша жена родом не из деревни? – спросила Анита.

– Родом она из деревни, но что с того. Ее воспоминания никак не связаны с моим хутором, как, например, у меня. Моя земля для нее ничего не значит…

Из деревни-то она из деревни, – продолжал Виклунд. – И деревней сыта по горло. Теперь ей хочется слышать человеческие голоса, общаться с людьми…

Пускай ездит в город! Лучше Стокгольм, чем Филадельфия… Но уехать в сенокос! Ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное, сапожник?

– Такого раньше не потерпели бы. Ее бы выдрали!., Хотя я ее понимаю.

– Я тоже понимаю, – сказал Виклунд. – Некоторым образом. Хотя почему она выбрала сенокос?.. Нашла себе удовольствие ходить в жару по городским улицам.

Петтерсон вспомнил городские улицы в летнюю жару и подумал; что прогуливаться по ним – великое благо.

Он ничего не сказал.

Он затосковал.

Он задумался.

Если этот долговязый пенек так же сильно привязан к своей земле, как я к моей старой Бирке, то он никогда не уедет из этих лесов. Скорее он отпустит жену на все четыре стороны.

– Больше мне нельзя оставаться никак, – сказал сапожник.

– Садись в машину! – сказал Виклунд. – Спасибо за кофе и за общество!

– Так завтра утром, не забудь! – крикнул сапожник Петтерсону. – Рано утром!

Тот помахал ему рукой.

Когда машина уехала, Петтерсон сказал:

– Я понимаю, деревенским лаптям достаётся. Но могли бы помолчать о своих утопленниках. В сущности, это – страшно… А они шутят. Нашли забаву.

– Они не шутят, – сказала Анита. – Они иногда шутят, чтобы скрыть серьезность, с какой относятся к случаю. И вспоминают его постоянно, чтобы не забыть:.. По таким случаям в деревне ведут отсчет времени… Ты, например, помнишь только сам случай, а они все, что случилось до него, одновременно с ним и после… Ты теперь для них – тоже особый случай. Они будут вспоминать тебя каждое лето. Ты и памятник старины – теперь для них одно и то же. Они не забудут, ни как ты был одет, ни какая у тебя была походка, ни как ты говорил и что сказал тогда-то и тогда-то. В их памяти все отпечатывается накрепко – не так, как в нашей. Они ничего не забывают… И они никогда не заговорят теперь об Ингве Фрее, чтобы не вспомнить при этом и о тебе. Ну, и наоборот – тоже.

– Ты так считаешь?

– Я знаю..

– Тогда надо бы вести себя осторожнее. Я, кажется, тоже не забуду Выселок.

– Ты забудешь, – сказала Анита. – Забудешь. Ты быстрый, много ездишь, перемещаешься, меняешься… А они, раз и навсегда, – одни.

Петтерсон задумался.

– А плесни-ка мне еще немного в чашку, – вдруг весело сказал он. – И объясни покороче, что такое фуганок?