Текст книги "Ребята с Вербной реки"

Автор книги: Стеван Булайич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

III

В задумчивом молчании Боца кое-как доел обед и выбрался из столовой, где не умолкал весёлый стук ложек по жестяным тарелкам. Он прошёл мимо девчачьего отделения, поднялся по лестнице в спальню мальчишек и начал ходить взад-вперёд по комнате, вдоль длинных рядов по-солдатски застланных кроватей. Язык у него горел, тихий покой спальни мешал ему думать. Больше всего на свете Боца не любил тишину. Она рождала в нём скуку, а отсутствие движения и шума незаметно усыпляло его. Можете представить себе результаты этого неприятного состояния: где была тишина, там Боце не было места. Боца и тишина – это были два совершенно несовместимых понятия. А если эти два понятия иногда и совмещались, как, скажем, во время уроков, то Боца в таких случаях попросту спал. Он спал на математике и физике, на географии и на химии. Спал на родном языке, причём спал блаженно, ибо конец учебного года приближался, и читали такие тексты, которые навевали тихую и сладкую дремоту. Боца столь же невинно дремал и грезил на всех иностранных языках, а местом действия его снов была то Франция, то Россия, в зависимости от того, с помощью какого языка его в данный момент усыпляли.

Физкультуру он не выносил: на этом уроке не было никакой возможности хотя бы на секунду вздремнуть. Бесконечные прыжки через «коня», упражнения на турнике или шведская гимнастика казались ему бессмысленными хотя бы потому, что всё это делалось по команде: «Раз-два-три! Раз-два-три!», а он лично, если уж хотите знать, не отказался бы посмотреть на субъекта, которому доставляет удовольствие сгибаться в позвоночнике на «раз», разводить руки на «два» и приседать на «три».

Если уж зашла речь о физкультуре, то было куда увлекательнее карабкаться по крутой крыше свинарника или стоять на руках на садовой ограде. Никто тобой не командует, никто тебя не поправляет, а если треснешься спиной об землю, что ж, спина твоя собственная, остаётся только почесать её!

Свинарник! Великолепно! И как он только забыл о нём!

Боца скатился вниз по деревянным ступенькам, и они только застонали под его босыми ногами. Через минуту ноги внесли его на крышу деревянной пристройки. Внизу сонно похрюкивали упитанные свиньи и по-детски верещали чуть подросшие поросята. Боца затопал по железной крыше. Свиньи ответили ему дружным хрюканьем. Он подпрыгнул, отбил чечётку и забарабанил кулаками. Бодрящая нестройная музыка, в которой сливалось верещание и хрюканье, заполнила его уши. Боца устроился поудобнее, подпёр голову руками, и лампочки в его мозгу одна за другой начали вспыхивать, мигать, светиться, а моторная часть мозга включилась и стала набирать третью скорость…

В тот самый момент, когда военный план Боцы стал проясняться, его раздумья были прерваны слишком хорошо знакомым ему вопросом:

– А, Ма́гич! Что это ты тут делаешь?

Боца как ошпаренный вскочил, съехал вниз с противоположной стороны своего шумного престола и припустился к учебному корпусу.

– Магич! Вернись! – Теперь голос был гораздо строже.

Деваться было некуда. Он остановился, повернул назад и оказался лицом к лицу с заведующей Домом.

– Это ужасно, Магич! И уже тгетий газ на этой неделе, если не ошибаюсь? – сказала заведующая. Произнося звук «р», она мягко картавила.

Мальчик молчал. «Верно, – думал он, – третий раз на этой неделе я сбегаю с уроков». Заведующая всегда и во всём была абсолютно точной… Но обожжённый язык не хотел поворачиваться.

– Тгетий газ! – задумчиво повторила заведующая и встряхнула седыми волосами, обрамлявшими её красивое, но очень строгое лицо.

Даже варёная рыба не могла бы молчать столь упорно, как молчал пойманный ученик Боца Марич. Он искоса взглянул на заведующую: на её лице появлялись первые признаки нетерпения.

– Ну, Магич, заговогишь ты, в конце концов?

Вместо ответа ученик Марич повёл себя как глухонемой: он замахал руками, потом быстро сморщился так, что у него на глазах показались самые настоящие слёзы, и увенчал своё объяснение тем, что широко раскрыл рот и высунул красный язык!

– Магич! Что всё это значит? Ты что, издеваешься надо мной?

Неожиданно лицо заведующей потеряло всякую строгость. Вместо этого на нём появилось что-то грустное, а в глазах засветился укор. И тогда, набравшись решимости, ученик Марич невнятно пробормотал:

– Заведующая… плостите… у меня язык не в полядке!

Именно этого он так боялся!

Седая заведующая бросила растерянный и разочарованный взгляд на мальчишку, быстро повернулась и ушла.

Боца стоял и смотрел, как удаляется высокая, худая фигура заведующей. Нет! Это было ужасно! Заведующая подумала, что он издевается над ней. Ну конечно, он показал ей язык, а потом передразнил её – ведь как раз так всё это и выглядело.

И почему она именно так поняла его? Ведь в тихие ночные часы её лицо казалось ему лицом матери, хотя Боца совсем её не помнил. Да и как иначе могла понять его эта высокая добрая женщина, такая добрая и заботливая ко всем детям, живущим в Доме сирот войны.

Как объяснить ей это недоразумение? Проклятый язык!

И Боца изо всех сил прикусил свой обожжённый язык – источник всех бед на свете!

Заведующая ещё не успела сесть за свой стол в канцелярии, как дверь открылась и в комнате появился расстроенный ученик Марич. Он быстро подошёл к столу, положил на краешек скомканную бумажку, всхлипнул и выбежал из комнаты.

«Что это с ним сегодня? – подумала заведующая Борка. – Похоже, будто он не в своём уме».

Она вытащила из чёрной сумочки очки, аккуратно нацепила их на тонкий, прямой нос и поднесла записку к глазам.

Добрая, счастливая улыбка озарила её лицо. Две строчки каракуль ученика Марича сообщали:

Заведующая, прошу Вас, простите меня. Я сегодня за обедом обжёг язык горячим супом, поэтому и получилось то… А я Вас, товарищ Борка, люблю как свою маму…

«Не хватает только “если уж хотите знать…”», – весело подумала заведующая. И грустная, почти незаметная улыбка тронула уголки её губ.

– Как маму! – негромко повторила она. – Как маму, а он её даже и не помнит! И все они – все шестьдесят мальчишек и девчонок хотят видеть во мне свою маму! Смогу ли я хоть немного заменить им её?

IV

Как только звонок возвестил окончание урока, Боца подошёл к Миче и потянул его за рукав.

– Мича, зови Пирго! Поговорить надо! – пробормотал он заплетающимся языком.

– Поговорить? – удивлённо поднял одну бровь Мича. Его не удивляло изменившееся Боцино произношение, он знал о происшествии за обедом, но вести разговоры на маленькой перемене, пока ещё не кончились уроки, ему показалось странным. Однако в глазах у Боцы светилась такая мольба, что Мича всё-таки поманил к себе Пирго.

– Куда пойдём? – спросил Пирго, выбравшись из ребячьей сутолоки, которая обычно бывает на переменах.

– В туалет, – шепнул Боца, – там никого нет.

– Как же, дожидайся, никого нет! – махнул головой Пирго. – Эта малышня из первого и второго классов прямо-таки не вылезает оттуда. Конец года, отметки выставляют, вот у этих цыплят от страха животы и разболелись.

– Тогда пойдём в кладовку, – предложил Мича.

В тёмной комнатушке, где лежали старые веники, половые тряпки, проволочные щётки для паркета, пустые жестянки от мастики, щётки с ручками и без ручек, куски бумаги, початые коробки стирального порошка, где пахло сыростью и карболкой, а нос и глаза щипало от запаха хлорки, состоялось экстренное заседание военного совета.

Не успел Боца изложить свой гениально задуманный на крыше свинарника план, как Пирго с восторгом хлопнул ладонью по колену:

– Слушай, Охотник на Ягуаров, это самое лучшее, что ты выдумал в своей жизни, и если я вру, пусть меня больше не называют воином племени черноногих!

Прославленный Охотник на Ягуаров только заморгал от гордости. В глазах Вождя он читал ту же мысль, которую так энергично выразил темпераментный Пирго. Мича раздумывал несколько секунд, а затем неторопливо, как только он один умел, сказал:

– Хорошо, Боца, это действительно неглупо придумано! Скажи, какая тебе нужна помощь?

– Помощь? – повторил Боца. – Понимаешь, мне бы надо кило четыре пороха!

Пирго разинул рот от изумления:

– Четыре кило пороха? Ты что, собираешься всех гаг отправить в стратосферу?

– Нет, но без пороха не обойтись, – уверенно ответил Охотник за Ягуарами.

– Ладно, мы потом об этом подумаем, – вмешался Мича. Он отлично знал, что, оказавшись в центре внимания, Боца поддавался своей обычной слабости: он всё страшно преувеличивал и в своих фантастических планах готов был перевернуть всё вверх дном. Мича продолжал: – А что ещё тебе надо?

– Что ещё? Хм… ну, скажем, будет не слишком роскошно, если ты до пятницыдашь мне под начало двоих черноногих, лучше всего Циго и Срджу.

– Бери их. Скажи, что это мой приказ.

Сталкиваясь друг с другом в полутёмной комнате, трое черноногих поднялись, потому что звонок торопливо возвещал о следующем уроке.

– Это тайна только для посвящённых! – строго заметил Мича.

Вместо ответа Пирго и Боца сжали пальцы Вождя. Но Мича ещё не кончил:

– Всей этой операции, которой будет непосредственно руководить Охотник за Ягуарами, надо дать кодовое название. Что вы предлагаете?

Пирго не успел и рта открыть, как Боца произнёс, едва шевеля своим многострадальным языком:

– Лучше всего назвать её «Водородная».

– Идёт! – одновременно подхватили Мича и Пирго. – Если у Езы «атомное» оружие, у нас будет «водородное».

Военный план был готов. Осталось лишь претворить его в жизнь.

Знаете ли вы, чего иногда стоит претворить в жизнь задуманное?

Сколько огромных утёсов и подводных скал надо преодолеть, пока слово превратится в дело.

Знаете? Что-то вы уж слишком долго думаете!

Ну ладно! Поищем ответ в следующих главах этой книги, потому что сейчас уже нет времени: звонок звенит всё громче, заливается, вопит, призывая воинов племени черноногих на урок математики.

V

Город далеко – на другом краю долины. Над ним дым из фабричных труб и печей. Едва-едва доносится из города утренний гомон, глухое гудение трамваев и автомобилей. Приглушённое пение моторных пил на отдалённой лесопилке напоминает стрекотание сверчка. Город вступает в новый день.

А в Доме и около него всё ещё спокойно, всё объято сном.

Но и здесь постепенно пробуждается жизнь: в лесочке за Домом проснулся дятел и куёт, как говорится, железо, пока горячо. На Куньей Горке пронзительно заверещала сойка. Вниз по течению пронеслась над рекой стая диких уток и исчезла в лёгком тумане. Во дворе Дома всполошился бесхвостый петух. Он вытянул шею, оглядел небо и пугливым криком напомнил курам: «Берегитесь! Ястреб недалеко!»

И ещё кое-кто не спит в Доме. В крайнем окне девчачьей спальни что-то белеет. Белеет широкая ночная рубашка, и в ней – Лена. А может, и не Лена. Как тут разберёшься, рубашка такая широкая, что кажется, будто девочка спряталась в ней. Видны только прядь волос и рука с карандашом. Девочка прислонилась к косяку окна и пишет стихи. Пишет, пишет… Вот она подняла голову – это и в самом деле Лена! Задумчиво смотрит куда-то за реку, хмурит лоб, ищет рифму – и опять принимается писать.

Трудно узнать, о чём она пишет. Может быть, её лира воспевает этот душистый синеватый рассвет, или пробуждающийся город, или какое-то особое чувство? Об этом знает только она сама. Она и, смотрите, сохраните тайну, её лучшая подружка Мина. Спросим Мину? Вряд ли из неё удастся что-нибудь вытянуть, она-то ведь ещё спит.

Ну ладно, оставим Лену в покое. Она творит, ей нужна тишина.

Поднимемся этажом выше и попытаемся найти Охотника на Ягуаров и его соратников. Посмотрим, что они делают, когда спят.

Как же, спят они!

Три кровати пусты. А где мальчишки, знают только они сами. Как они выбрались из спальни, как обманули дежурного воспитателя и удрали туда, куда собирались, – это длинная история. Но, верно, они где-то недалеко. Да вот же они!

…Тссс!

Ти-хо! Ти-ше!

По жёлтой дороге, ведущей из города к Дому, едет верхом охотник на Ягуаров,едет на самой настоящей лошади…

За ним устало ковыляют Циго и Срджа. Тройка возвращается с особого тайного задания. По тому, как поникла голова Срджи с огромными оттопыренными ушами, нетрудно сделать вывод, что они не нашли того, что искали. Они встали до зари, до рассвета, чтобы поискать на городской свалке подходящую трубу для своего «водородного» оружия. Что касается трубы, мы должны сознаться, тройка возвращается с пустыми руками. Но… вы только взгляните на Боцу. Посмотрите на эту воинственную осанку, на гордо выпяченную грудь прирождённого кавалериста, на надменное выражение лица лихого джигита!

Боца на коне! Он едет верхом! Он пришпоривает конягу голыми пятками и кричит:

– Но-о-о!

Ему бы ужасно хотелось, чтобы его Мустанг перешёл в галоп, быстрыми копытами взбил облако пыли на дороге, перескочил придорожный куст шиповника и перелетел через все четыре ограды всех четырёх огородиков, в которых хозяйственная Тереза разводит морковь и лук.

И тогда он, Охотник на Ягуаров, влетит на всём скаку во двор Дома. Натянет удила, поднимет своего Мустанга на дыбы и, издав боевой клич черноногих, махнёт рукой испуганным девчонкам и изумлённым товарищам, которые сейчас, наверное, только ещё встают и собираются делать зарядку.

Он бы хотел, да вот конь не хочет!

Ибо, по совести говоря, его Мустанг – это всего-навсего хилая кляча чуть побольше осла, хромая на все четыре ноги и вдобавок кривая. Конь настолько худ, что Срджа, увидев его, воскликнул: «Гляньте-ка! Теперь я знаю, как выглядит лошадиная смерть!»

Они нашли эту клячу неподалёку от городской свалки. Видно, у какого-то цыгана не хватило духу прикончить старого одра, и он оставил его на краю свалки на милость судьбы.

И вот судьба своим таинственным перстом показала кляче дорогу прямо в руки к Боце. Или, если хотите, усадила Боцу на облезлую спину Мустанга. Во всяком случае, давнишняя мечта мальчишки – покататься верхом на самом настоящем коне – исполнилась.

– Но, но! Но! – Пятки барабанят по бокам Мустанга. Это последнее средство заставить скакуна перейти на рысь и изменить его жалкую скорость – полкилометра в час! – Но, но! Давай, родимый!

Напрасно. Уши «родимого» глухи к мольбам, как, впрочем, и к угрозам. Мустанг вышагивает, словно на ходулях.

– Но, но, лошадушка моя!

Добрая лошадушка поднимает ногу, проносит её по воздуху и старательно прижимает её к земле – увы! – сантиметрах в двадцати впереди.

– Вперёд! Но, дохлятина! – в бешенстве кричит с высоты Боца.

А дохлятина, словно понимая, что это изящное выражение оскорбляет её достоинство, останавливается, машет огрызком хвоста и обиженно кривит морду.

– Видишь, он тебе в лицо смеётся, – бросает Циго. – Всё подмигивает, словно хочет сказать: «Ори, ори, а я своё дело знаю!»

Конь остановился, расставил ноги, и, кажется, нет уже силы, способной сдвинуть его с места. Он вытягивает тощую шею, покачивает головой взад-вперёд, как бы говоря: «Эх, ребятки, ребятки, если б я каждого “но” слушался, давно бы вороны мои косточки разнесли! Дышите-ка глубже! Пора и отдохнуть!»

Морда Мустанга тянется к пучку сочной травы, пробивающейся у дороги. Выщербленные зубы перетирают траву, а в здоровом глазу отражается искреннее удовлетворение.

– Охотник на Ягуаров, слезай! – нетерпеливо советует Циго.

– Не слезу!

– Слезай! На такой скорости нам домой и к новому учебному году не поспеть!

– Вечно ты всех учишь! Ладно, будь по-твоему!

Боца спешивается. Спрыгнув на землю, он по старому кавалерийскому обычаю похлопывает лошадь по крупу, потом хватает Мустанга за ухо и тянет изо всех сил. Четвёрка со скоростью улитки продолжает путь.

Боца тащит Мустанга за ухо, и вдруг мысль, подобная чёрному грозовому облаку, нависает над его разгорячённой головой.

– Новый учебный год!.. – вдруг выпаливает Охотник на Ягуаров. – Братцы, ну и влип же я! Мороз по коже подирает, стоит только подумать: а вдруг объявят, что меня оставили на второй год?

– На второй?! – упавшим голосом повторяет Циго, и лицо у него тоже становится озабоченным. – Что ты! Может, нам ещё переэкзаменовку дадут.

– Если бы… – с тоской вздыхает Боца. – Я-то уж наверняка знаю, завалил математику и французский…

Молчание.

– А что-то ещё с физикой будет! Прошлый раз, когда меня вызывали, я прямо-таки всё помнил. Только вот на проклятом Архимеде срезался.

– Может, на законе Архимеда? – поправляет Срджа.

– Какая разница, Архимед или закон Архимеда, коли я ни в зуб ногой!

– Серость! – тихо замечает Срджа, лучший физик класса. – И как это тебя угораздило? Столько времени мы этот закон зубрили, что я так и жду, что его вот-вот Терезин петух пропоёт, а ты его до сих пор не знаешь! Да я сам тебе его раз десять объяснял!

– Я спутался, – грустно говорит Боца. – Затмение на меня нашло. Учитель спрашивает об Архимеде, а мне вдруг на ум пришёл дядя Сто́ле, наш пасечник. Я ведь часто к нему хожу, помогаю ему возиться с пчёлами. Приду, подмету вокруг ульев, сниму трутней с леток, прополю чуток сорняки, а дядя Столе рад, доволен. «Давай, давай, герой, – говорит. – На сегодня хватит, наработался. Иди-ка, я тебя медком угощу». Я, сам понимаешь, второго приглашения не дожидаюсь. А старик зачерпнёт здоровый половник мёду и потчует: «На, малый, отведай. Попробуй, каков дяди Столин мёд. Ведь не мёд, а архимёд!» И вот, если уж хотите знать, учитель меня про Архимеда спрашивает, а у меня все мысли только о дяди Столином архимёде!

– Да уж и то, правду сказать, дядюшкин архимёд послаще будет, чем физический! – подтверждает Срджа и облизывается.

– Если бы за этот архимёд оценки ставили, то наш Боца получил бы не одну, а две пятёрки! – усмехается Циго.

Но Боце не до шуток. Он опустил голову, нахмурил брови. Всё ожесточённее тянет он Мустанга за ухо.

«И всё заботы… заботы!.. – думает он. – Всё время какие-то заботы! То об Архимеде думай, то об объёме параллелепипеда, то о ковбоях, то о каких-то трубах! А теперь вот ещё и о Мустанге! Того и гляди, на руках его придётся тащить, вот до чего эта скотина разбаловалась и разленилась… А где ещё доставать четыре кило пороха? Четыре кило – и ни грамма меньше!»

Срджа, продолжая думать о словах Боцы, осторожно спрашивает:

– Слушай, Боца, знаешь, о чём я вспомнил? Дядя Столе будет завтра давать салют?

– Салют?

– А ты разве забыл? Каждый раз в конце учебного года он даёт салют: в честь отличников пять раз, в честь хороших – четыре, в честь троечников – три, а остальным и одного раза хватает.

– Ну, мне и одного не достанется, – грустно произносит Боца и вдруг застывает. Лицо его озаряется. Глаза сверкают.

«Что это с ним? – думает про себя Срджа. – С чего это он так возрадовался?»

– Ура!.. – орёт Боца. – Я знаю, где достать порох!

Ему ничего не приходится объяснять. Циго и Срджа сразу понимают его. Понимают тотчас же, едва он произносит эти слова, имеющие такое решающее значение для успеха всей операции под кодовым названием «Водородная».

VI

После утренней зарядки Боца подошёл к Миче с намерением доложить о ночной операции. Но тот рассеянно взглянул на него и, вместо того чтобы выслушать донесение, послал Охотника на Ягуаров развешивать лозунги. Вождь черноногих был в то утро страшно занят подготовкой к торжеству по случаю окончания учебного года. Он входил в комитет по оформлению зала; тут хватало всяких дел, дожидавшихся умелых рук технической группы.

Боца вошёл в зал, где Рако круглыми широкими буквами писал слова лозунга: «Пуля знания разит вернее, чем настоящая пуля».

– Эх, – вздохнул Боца, беря ведёрко с клеем. – Попади в меня хоть одна такая пуля, вот бы было счастье. Так нет же! На меня все боеприпасы незнание израсходовало!

Раке сделалось смешно, но он чувствовал, что даже улыбаться нельзя, и от этого сдерживать смех было ещё труднее. Выручило его появление Мичи. Вождь привёл с собой стайку малышей, распределил между ними работу и строго предупредил:

– Смотрите! Надо так вымыть скамейки, чтобы муха и та на них поскользнулась. Можете это сделать, а?

Малыши смущённо переглядываются, теребят в руках щётки, тряпки и наивно отвечают:

– Можем.

За ними входит школьный хор и группа декламаторов во главе с Леной. Они исчезают за занавесом, скрывающим небольшую школьную сцену. Скоро оттуда раздаётся песня во славу знаний и труда.

В середине дня заглядывает заведующая Борка. Она оглядывает украшенный зал, хвалит техническую группу и останавливается рядом с Боцей.

– О Магич! И ты тут? – говорит она с удивлением.

Боца поднимает голову, и его глаза встречают строгий, но постепенно смягчающийся взгляд заведующей. Ему чудится в её глазах сожаление, сердце его сжимается. «Конечно, – думает он, – оставили на второй год». И голос у него пропадает.

Заведующая сообщает, что после обеда уроков не будет. Последний день учебного года. Что успели выучить, то и успели. Хорошие ученики ничего не теряют, а двоечники и подавно. Говоря это, она ещё раз взглянула на Боцу, и бедняга задрожал былинкой на ветру.

После обеда придёт репортёр из городской газеты, чтобы собрать материал для рубрики: «Они ищут своих родных». В газете давно введена эта рубрика, и спасибо тому, кто догадался это сделать! Далеко расходятся газеты, их читает и стар и млад, крестьяне и горожане. Не раз родители плакали от радости, узнав по фотографии или по описанию в статье своего потерянного ребёнка.

– Вы, дети, подумайте о своей прошлой жизни. Постарайтесь вспомнить… и мы попросим дядю репортёра, чтобы он всё записал, – напомнила заведующая. – А теперь пообедайте и отдохните! Наденьте праздничные костюмы, примите гостя прилично.

Ребята разошлись.

В этот день обед прошёл необычайно спокойно. По обеим сторонам длинного стола склонились над своими тарелками взлохмаченные головы, с одной стороны девчоночьи, с другой – мальчишечьи. Разговаривали мало. Каждый углубился в свои мысли…

Война продолжалась долго, много народа погибло. Дети остались без отцов и матерей. Разрушены многие семьи. Но нет покоя родительским сердцам до тех пор, пока они не узнают, куда девался их ребёнок. Родители ждут. Стараются разузнать всё, что можно.

Иногда счастье улыбается: кто-то узнаёт из газет о своём сыне, пропавшем десять – двенадцать лет тому назад, в страшную глухую ночь фашистского наступления. И счастливый отец суёт газету в карман, собирает чемодан и бежит, мчится, едет в поезде, плывёт на корабле, летит самолётом, только бы поскорее обнять своего малыша, который уже превратился в здорового парня. Встретятся – и нет конца объятиям, поцелуям, вопросам! Тысячи вопросов, тысячи ответов. Ну, как ты?.. Что делаешь?.. Как учишься?.. Где мама? А наш старый дом всё ещё стоит? Не разрушили его?

О такой встрече здесь мечтает каждый. Надеются. Надежда никогда не умирает в молодом сердце.

Вот почему с таким нетерпением ожидают они репортёра.

Они надели праздничную форму: девочки в синих юбках и белых кофточках, мальчики в полосатых морских тельняшках и коротких тёмных штанах. Собрались у края поляны перед Домом и то и дело вытягивают шеи. Высматривают дяденьку из газеты с фотоаппаратом через плечо. Здесь же, на поляне, он будет их фотографировать.

Охотник на Ягуаров забрался на шелковицу, приставил ладонь козырьком к глазам и наблюдает. Эх, жаль, нет подзорной трубы!.. Можно было бы увидеть репортёра, едва он выйдет из редакции.

– Вот он, идёт… Ой, какой толстый!

И правда, на тропинке показался крупный, полный человек. Припекает июньское солнце, наш репортёр снял пальто, взял его на руку, сдвинул шляпу на затылок, виден его розовый, потный лоб. Шагает широко и отдувается, как паровик.

С шелковицы слышен SOS Боцы:

– Эй, люди, помогите дяде-репортёру!

С десяток мальчишек помчались вниз по дороге. Хлопают в ладоши, хватают репортёра под руки и с шумом и хохотом тащат его на луг.

Репортёр остановился, отдышался, вытер потный лоб и наконец, улыбаясь, проговорил:

– Уф, ребята, до чего же жарко!

– Как в Африке! – кричит с шелковицы Боца.

– Ну, не совсем как в Африке! – смеётся репортёр.

– Что? А вы разве там были?

– Было дело… – машет рукой толстяк. – Вы что, не видите, как я похудел от африканской жары? – И он показывает рукой на свой толстый живот.

– Ещё бы не видим! – в тон репортёру отвечает Боца.

И над поляной разносится смех.

– Ребята, давайте посерьёзнее, – слышен голос заведующей.

Она выходит вперёд, пожимает руку репортёру и благодарит его за посещение.

– Дядя журналист пришёл по важному делу. Вы знаете это?

– Знаем! – хором отвечают ребята.

– Ну, раз знаете, тогда не будем терять время, – по-дружески говорит репортёр. Он сел на траву, вытащил блокнот в кожаной обложке, сунул карандаш за ухо и представился ребятам: – Меня зовут Вла́я. А вас?

Все шестьдесят почти одновременно называют свои имена. Ребята столпились вокруг репортёра, каждому хочется быть первым, и, если бы не заведующая, кто знает, что получилось бы из этой толчеи. Но она наводит порядок, вызывает:

– Срджа Ба́рач!

– Я здесь.

Срджа заметно взволнован, но сдержан. Он подходит к репортёру и тихо, спокойно рассказывает о своей жизни.

Молчание.

Всё, что говорит Срджа, может сказать каждый ребёнок из Дома, никому не приходится напоминать о соблюдении тишины.

Биография Срджи коротка. Он знает, что однажды зимой во время войны ему пришлось бежать из своего села, название которого он забыл. Мать, кажется, была больна, в лихорадке. Отца он не помнит. Тот давно ушёл в партизаны. Срдже было всего четыре года, когда он оказался среди беженцев где-то в горах. Вспоминается: совсем недалеко стреляли, а под буками, где прятались беженцы, было так холодно, так сыро… слышен был плач маленьких детей, и он тоже плакал. Он лежал рядом со своим старшим братом – имени его Срджа не помнит – на циновке, в снегу, покрывшись одеялом. А когда наутро он, полузамёрзший, проснулся, не было ни брата, ни матери, ни циновки под ним…

Бой затих. Чёрным волком молчали вокруг него горы…

А он был один, затерянный среди льда и снега. Тут и нашли его бойцы проходившей мимо бригады и взяли с собой. Большой, весёлый боец завернул его в свою шинель и двое суток нёс на руках. Срджа вспоминает – боец щекотал его усами, хотел развеселить. Только Срджа не смеялся, он даже улыбнуться не мог. Словно разучился…

Конец войны он встретил в партизанском госпитале, куда принёс его усатый партизан. Он долго целовал мальчика перед разлукой, а потом побежал догонять бригаду.

В конце войны Срдже не было ещё и шести лет. Его привезли в Дом сирот войны. Вот и всё…

Обычная короткая история жизни мальчишки, над родиной которого пронеслись страшные вихри войны.

Обычная короткая биография, так похожая на биографии тысяч его сверстников.

Это всё.

Но это много. Очень много!

…Солнце уже клонится к западу, а репортёр всё сидит и пишет. Рука онемела от усталости, но он продолжает работу. Разве он может прервать её, ведь и он потерял в этой войне младшего брата.

– Боца Марич!

Боца давно слез с дерева и присоединился к группке мальчишек, ожидающих своей очереди. Впервые в жизни Боца серьёзен. Впервые живое воображение не заставит его витать в облаках. Нет, он точно, совершенно точно расскажет всё, что он запомнил из своего детства…

– Давайте поторопимся, – говорит репортёр. – Снимки надо сделать, пока ещё светло.

– Вот… только ещё это запишите, – тихо просит Охотник на Ягуаров.

– Да уж давай запишу! – улыбается репортёр.

Он снимал их по-одному и группами. Снял и всех вместе, серьёзных, неподвижных. А под конец, установив камеру на автоспуск, толстяк репортёр устроился среди ребят, обнял своими огромными ручищами тех, кто сидел поближе, и сделал снимок себе на память.

Незаметно подобрались сумерки. Они наполнили темнотой перелески и погасили блеск ленты реки. Кусты ольхи и вербы накинули тёмные рубашки на понурые спины. Луг опустел. Тишина.

По каменистой дороге шагает репортёр Влая. Он накинул пальто – свежи июньские ночи. Тело ломит от долгого сидения, но он спешит в редакцию. Он знает: много-много надежд заключено на листках его блокнота в кожаной обложке. Много призывов…

А под шелковицей, сквозь тонкую завесу первых сумерек, виднеются две тонкие фигуры. Слышен шёпот.

– Вечно вы, женщины, так! – доносится голос Мичи. – Чуть что – и в слёзы! Нежности, сентиментальности. Все вы такие.

– А что я могу поделать? Мне так тоскливо, Мича!

– Знаю. А разве другим легче?

– Что я могу поделать?..

– Можешь не плакать, – тепло говорит Мича и покровительственно сжимает мокрую от слёз Ленину ладонь. – Пошли домой, поздно уже. – И зачем тебе плакать? Если бы мы все плакали… Видишь, ты должна знать… – Мича неожиданно замолкает.

– Что я должна знать?

– Так… ничего…

– Скажи, дорогой Мича! – неожиданно для неё самой вырывается у Лены.

Мича окончательно смущён. Темно, поэтому Лена не видит, как он краснеет.

«Дорогой Мича!» – звенит в ушах у мальчика, а в груди – радость. Душа готова запеть.

«Какая она хорошая, искренняя!» – думает он. Наконец решается, наклоняет голову и тихо, едва слышно, шепчет:

– Ты должна знать… это… знать, что и ты мне… это… очень, очень… нравишься!

Он не успел поднять глаза, как Лена исчезла. Убежала.

В темноте неясно мелькнула её праздничная белая блузка.