Текст книги "Ребята с Вербной реки"

Автор книги: Стеван Булайич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

XIX

Дорога становилась всё труднее. Она вилась по склонам горы, делала повороты. Каждый подъём требовал новых усилий. Сначала онемели икры, затем перестали слушаться колени, потом заломило поясницу. Заскрежетала цепь передачи, и велосипед застонал как усталое животное.

Крджа набрал полные лёгкие воздуха, скрипнул зубами и, нажимая изо всех сил на педали, дотянул до следующего поворота.

«Немножко отдохнуть… Совсем немного!» – подумал вор и присел у обочины. Он закурил сигарету, сделал несколько затяжек и похлопал себя по груди. Зашуршали бумажки, зашитые в подкладку пиджака. Крджа усмехнулся. Усталость исчезла. Он с удовольствием вытянулся, положил ноги на камень и отдался мечтам о будущем…

Зуум-зуум-ууум… Брууум!..

Как ужаленный вскочил Крджа на ноги. Оглянулся… Прислушался.

В долине за его спиной гудел автомобильный мотор.

«Милиция!»

С быстротой молнии Крджа схватил велосипед и затолкал его в придорожные кусты, а сам скатился с дороги и стал продираться сквозь заросли можжевельника.

Он едва успел прижаться к земле, как на шоссе появился милицейский «джип» и, спрямив путь на повороте, пронёсся мимо перепуганного бандита. Крджа увидел головы трёх милиционеров в серых фуражках, и всё исчезло.

За поворотом теперь тянулась лишь полоса желтоватой пыли, напоминавшей, что здесь проехали преследователи.

Крджа переждал несколько минут. Гул мотора стих, и в горах снова воцарилась свежая, пронизанная солнцем тишина, нарушаемая только шорохом ветра в ветвях елей. Крджа осторожно выбрался из своего укрытия, оглянулся по сторонам и пустился бежать. От велосипеда он отказался – слишком опасно. Держась в стороне от дороги, он шёл сосновыми перелесками.

К полудню вор выбрался на вершину горы – дорога теперь спускалась в долину. Там живописно раскинулись сёла и деревеньки.

«Милиционеры небось уже в долине, расспрашивают обо мне, – рассудил Крджа. – Выяснят, что меня там не было, вернутся назад и обыщут все горы. Но… – Крджа взглянул на солнце, – до этого, наверное, и ночь спустится! А тогда – прощайте, братья милиционеры! – усмехнулся Крджа, и рука его скользнула под пиджак, нащупала рукоятку немецкого парабеллума. – Полна обойма – девять патронов! – вспомнил Крджа и, сняв руку с пистолета, погладил подкладку пиджака, в которой была зашита пачка денег. – Ни мало ни много – тридцать тысяч!» – подумал он и решительно двинулся в лес.

Через несколько минут вор снова неожиданно для себя оказался на шоссе и застыл от удивления: посреди дороги, дребезжа, позванивая и потрескивая колёсами, дугами и закопчёнными котлами, двигался цыганский табор.

Во главе этой неторопливой, живописной вереницы телег, тощих коней, кривоногих собак и людей шагал высокий худой цыган, всем своим видом показывая, что он старейшина табора. В голове Крджи мелькнула спасительная мысль. Он неслышно соскользнул на дорогу и, незаметно держа руку на парабеллуме, спокойно подошёл к старику.

Крджа был уверен, что поблизости нет никого, кроме него и цыгана. Напрасно!

Неплохо бы ему оглянуться, прежде чем выйти на дорогу. Беглецы обычно так и делают.

Оглянувшись, Крджа наверняка увидел бы внимательные глаза и лохматую голову деревенского чабана. А приди ему в голову спросить чабана об имени, он узнал бы, что зовут его Яков.

Примерно в то же самое время, когда Крджа подошёл к цыгану и повёл разговор издалека, черноногие переживали что-то похожее на землетрясение.

Склон горы со всеми поворотами дороги вращался вокруг них. Ожившая дорога вставала на дыбы, старые сосны помахивали поседевшими кронами. Казалось, они танцуют румбу. Ужасающий скрип, натужное и хриплое фырканье, лязг и гудки – всё создавало полную иллюзию конца света, во всяком случае, для черноногих, подпрыгивающих в кузове старого зелёного грузовика, – им казалось, что земля скоро прекратит своё существование.

Свесившись за борт ободранного кузова, Нешо, жёлтый как лимон, возвращал всё съеденное с Нового года до сегодняшнего дня. Мича и Пирго придерживали его за пояс. Всегда стойкий и молчаливый Дойчин корчился в глубине кузова, видно было, что и ему не легче. Казалось, он глотает живых лягушек, широко открывая при этот рот, как голодный птенец. Рако лежит ни жив ни мёртв на коленях у Циго, а сам Циго прижимается к бочке с бензином, икает и рыгает – ни дать ни взять великомученик. Кузов напоминает утлый баркас во время шторма, а мальчишки – закоренелых грешников, которых настигла божья кара.

Только Боце всё нипочём! Сидит у кабины и через окошечко перекликается с водителем.

– Эй, живы они там? – спрашивает весельчак шофёр.

Боца оглядывает страдальцев в кузове и отвечает:

– Живы-то живы, только четверо собираются богу душу отдать!

– Серьёзно? Может, остановить?

– Не надо! Дуй прямо на тот свет! – хохочет Боца.

– Сейчас, только прибавлю скорость, – подыгрывает ему шофёр.

– Берегись, чтоб небесные регулировщики не оштрафовали тебя за превышение скорости!

– Ещё чего! – кричит водитель. – Из этой клячи больше восемнадцати в час не выжмешь.

– Может, её травкой покормить, резвей будет?

Шофёр засмеялся, нажал на газ, дал первую скорость и крикнул Боце:

– Готовьтесь к высадке! Ещё немного, и мы на месте.

– Подожди, пожалуйста, пока эта братия воскреснет из мёртвых.

Грузовик грохочет ещё несколько сот метров и останавливается на ровной дороге, чуть подальше того места, где несколько часов назад Крджа мечтал о жизни на море.

Измученные черноногие вываливаются из кузова. Они покачиваются, словно пьяные, и только у Боцы хватает сил пробормотать нечто похожее на благодарность:

– Товарищ водитель, спасибо за приятную прогулку! Пусть совесть тебя не мучает – никто не скончался.

– Спасибо и вам за приятное общество, – смеётся шофёр. – Милости просим и в другой раз!

– С удовольствием. Только достань плюшевое сиденье для Неши! – соглашается Боца, глядя на белые, как мел, щёки товарища.

– Идёт!

– Тогда мы и расплатимся за оба конца!

– Договорились, – добродушно подхватывает водитель. – Ну, счастливо погулять!

Прошагав онемевшими ногами сотню-другую метров, черноногие постепенно начинают оживать. Боца болтает:

– Ну, уж это никуда не годится! Опять мне пришлось за всех вас врать. Человек решил, что мы едем на пикник, и по-товарищески взял нас к себе в машину.

– Лучше бы не брал… – бормочет Рако, размахивая руками, чтобы поскорее прийти в себя.

– Ну и ковылял бы ты сейчас где-нибудь километров за сорок отсюда, – вразумляет его Боца. – А так, благодаря технике, мы в мгновение ока километров семьдесят отмахали.

– Ну да – в мгновение ока! – бормочет Циго. – Меня чуть было наизнанку не вывернуло.

– Интересно, а как бы ты летел в реактивном самолёте?! – восклицает Боца. – Ведь когда пробивают звуковой барьер, от перегрузок человека выворачивает словно перчатку, и то живой остаётся!

– А ты что – на реактивном летал?

– Не летал, а полечу!

– Ты и сейчас хорош, а вот я бы полюбовался на тебя в реактивном.

– Уж, наверно, покрасивее тебя буду!

– Да хватит вам! – утихомиривает их Мича. – Вот поймаем Крджу, и хвалитесь досыта. Пирго, у тебя винтовка заряжена?

– Патрон в стволе!

– Есть ещё боеприпасы?

– Семь штук!

– Вперёд! Как знать, может, этот ворюга где-нибудь поблизости.

Миче словно кто-то шепнул, что нужно быть осторожным. Инстинкт, или… скорее всего, точный расчёт. По дороге Мича считал, рассчитывал и сделал довольно верный вывод: на своём велосипеде Крджа мог проехать не более семидесяти километров, дорога-то трудная – сплошные подъёмы. Здесь, в горах, он, наверное, пойдёт пешком. Значит, сейчас они передвигаются с одинаковой скоростью. Стало быть, километр, а может быть, всего несколько сот метров отделяют преследователей от Крджи! А вдруг за следующим поворотом они увидят, как он устало ковыляет на своих длинных ногах…

– Живее!.. – резко крикнул Мича.

Черноногие затопали по шоссе.

Но за поворотом они увидели то, что увидеть совсем не рассчитывали. Несколько мальчишек-чабанов собрались на поляне у дороги. Чабанята играли в какую-то игру и громко галдели.

XX

Один из них, плотный, коренастый паренёк чуть постарше Мичи, вёл игру. Он разделил чабанов на две группы, поставил между ними на землю деревянную баклажку для воды. Игра заключалась в том, чтобы поднять баклажку с земли и убежать с ней, но чтобы ни один из противников не осалил того, кто её взял. Здесь нужна была большая ловкость, потому что мальчишки стояли тесным кругом, один против другого. И если кому-нибудь удавалось осалить противника, то победители имели право кататься верхом на мальчишках из другой группы столько, сколько назначит судья.

Чабаны собрались в круг около баклажки и протянули руки. Кто-то крикнул:

– Яков, давай считай!

Широкоплечий чабан отошёл в сторону, расставил руки и начал считать:

 
Ала-ала-вла-гу!
Мы играем в баклагу!
Аш-каш-саракаш!
Ач-кач-булюкач!
Каракаш!
Турукаш!
Шило-мыло
Барабаш!
Кашка-чашка!
Чья будет баклажка!
 

Не успел Яков выпалить последние слова, как на поляне началась толчея: весь круг ребят пришёл в движение, во все стороны торчат руки, ноги и головы, слышны азартные крики:

– Держи, Ву́ле!

– Не давай, Шу́ле!

– Хватай, Ма́рко!

– Подай, Жа́рко!..

Свалка сделалась ещё гуще, всё перемешалось, перепуталось, и, наконец, из толчеи вырвался светловолосый поджарый мальчишка И бросился бежать через поляну, крепко сжимая баклажку.

Противники погнались за ним, но Яков остановил игру:

– Кончено! Марко, твои победили! Давай, Жарко, веди скакунов!

Мальчишки из группы Жарко неохотно подошли к победителям и подставили спины. Победители вскочили на «коней».

Черноногие, привлечённые игрой, подошли к самому краю поляны и чуть не попа́дали на траву от хохота. Победители скакали верхом на побеждённых, а те, бедняги, носились по поляне, словно настоящие рысаки. С нескрываемым удовольствием всадники покрикивали:

– Но, но… Серко!

– Давай, буланый!

– Хоп-ля, вороной!

А знакомый нам светловолосый паренёк оседлал Жарко и прямо-таки вынимал из своего «скакуна» душу.

– Но-о, балуй! Не моя вина, что ты так плохо подкован!

Кто знает, до каких пор они бы так гарцевали, если бы Яков не заметил черноногих. В первый момент он вытаращил глаза и подозрительно спросил:

– Кто вы?

Но, увидев Мичину дружескую улыбку, неторопливо подошёл к ним.

– Хотите, давайте поиграем! – предложил Яков и протянул свою широкую ладонь Миче.

– Мы бы рады, да времени нет, – отвечал Мича.

– А почему?

– Да вот… – Мича внимательно всмотрелся в лицо чабана. Оно было открытым и сердечным. – Мы приехали сюда по важному делу.

– Ну что же, раз так… – согласился Яков и повернулся к своим ребятам, они прервали игру и подошли к черноногим. Мальчишки обменивались то насмешливыми, то удивлёнными взглядами, что нередко бывает при встрече городских и деревенских ребят. – Ну что же, мы вам мешать не будем, идите по своим делам, – сказал Яков. – Если что понадобится, найдёте нас в селе. Наши дома за этим лесом… – Яков махнул рукой и обратился к товарищам: – Собирайте скотину, домой пора!

Мича взглянул на солнце. Оно уже клонилось к западу. Незаметно похолодало, от леса потянуло свежим ветерком. С горы, зелёной невесты, день потихоньку снимал голубую небесную вуаль и дарил ей алые ожерелья солнца на западе.

Вождь черноногих задумался. Ночь уже близко, а их поиски пока безуспешны. Куда же делся Крджа? Может быть, Мича ошибся в расчётах и Крджа ушёл гораздо дальше…

– Эй, погоди! – крикнул Мича вслед Якову, догонявшему товарищей. – Слушай, мы ищем одного человека, он ограбил кассу. Ты никого здесь не видел?

Яков изумлённо приоткрыл рот:

– Он такой высокий, худой?

– Ага.

– Черномазый такой, вроде этого? – Яков показал на Циго. – И нос у него, как шило!

– Точно! Так ты его видел?

Яков хлопнул себя ладонью по лбу:

– Эх, если б я только знал! Значит, на Козлиной Косе это он сидел. То-то он мне сразу показался подозрительным. Я уж знаю: если городской не по дороге идёт, а лесом пробирается, тут дело нечисто…

– А куда он пошёл? – нетерпеливо перебил его Мича.

– А вот смотри, пойдёте, значит, по этой дороге до вершины горы, а как начнёте спускаться, будет поворот. Тут я его в последний раз видел. Он шёл с цыганами.

– С цыганами?

– Да. А цыгане сегодня утром у нас в селе курицу украли. Вот и всё, что я знаю.

– Яков, – тут Мича дружески сжал плечо Якова, – пожалуйста, если увидишь милицию, скажи, что мы пошли за табором. Скажи, что Крджа с цыганами. Запомни – Крджа! Скажешь?

– Почему не сказать? – согласился Яков. – Только знаешь, я ведь не знаю, кто вы и откуда.

Времени на объяснения не было. Мича вдруг вспомнил, вытащил газету из кармана штанов и сунул её Якову:

– На, держи. Мы из Дома сирот войны. Тут про нас на третьей странице написано, прочти, и всё будешь знать. До свидания и спасибо!

Отряд двинулся дальше. Яков постоял минуту-другую, махнул газетой в знак приветствия и неторопливо зашагал к селу.

XXI

От зоркого взгляда Дойчина не ускользнуло маленькое пятнышко света, блеснувшее далеко в тёмной глубине долины. Ребята осторожно продвигались по дороге, окаймлённой с обеих сторон высокими соснами.

– Внимание! – прошептал Дойчин. – Вижу огонь!

Ребята всматривались в темноту.

– Вижу костёр и палатку. Это они, – теперь уже совершенно уверенно сообщил Дойчин.

Мича собрал черноногих на совет.

– Давайте осторожно подберёмся и окружим лагерь, – предложил он. – Мы с Дойчином подползём к палатке и разведаем, в самом ли деле Крджа с цыганами.

– И Мустанг, – послышался шёпот Боцы.

– И Мустанг, – нетерпеливо подтвердил Мича. – Если Крджа там, мы будем держать их в окружении до рассвета. А в это время Циго побежит за милиционерами. Они должны быть где-нибудь тут, недалеко от дороги, на «джипе». Пирго, держи ружьё наготове. Если надо будет – стреляй!

Пирго молча кивнул головой.

– Всем понятно? Пошли, только тише!

Черноногие стали подкрадываться к таинственному костру. Они ползли почти целый час. Лес был так густ, а мрак столь непроницаем, что они продвигались с черепашьей скоростью. Между стволами елей и буков, словно в самых настоящих джунглях, какие-то вьюны оплели папоротники, сцепились друг с другом колючие плети лесной малины и ежевики. Направление можно было определять лишь по трепещущему языку пламени, но и на него нельзя было долго смотреть: глаза привыкали к свету и потом становилось трудно разглядеть даже то, что было видно раньше. Неожиданно где-то внизу, в темноте, зашумел ручей. И лес стал реже, словно расступился. Стало лучше видно. Мальчишки услышали громкий голос цыгана и притаились.

– Эх, чёрт побери, совсем заморилась эта кляча. Погляди, на ногах не стоит.

– Лучше бы его прирезать, – ответил женский голос. – Кожу можно продать на опанки. [2]2
  Опа́нки– крестьянская обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть]

– А у тебя голова варит, – снова послышался голос мужчины, – я и сам так думаю.

Боца подполз к Миче и испуганно зашептал:

– Это они про Мустанга!

– Вроде бы.

– Давай нападём на них! Чего ты ждёшь?

– Не спеши. Посмотрим сначала, где Крджа.

Одним махом черноногие перескочили ручей. По-пластунски доползли до опушки, где раскинули лагерь цыгане. Смотрят, а их бедный, едва живой Мустанг лежит привязанный к дереву. Вытянул все четыре ноги и безнадёжно качает головой. У ребят так и защемило в груди.

Цыганские лошади выпряжены из телег, под телегами спали цыгане, собаки устроились рядом с ребятишками. Немного подальше виднеется разбитый на скорую руку шатёр. Перед входом седая цыганка раздувает огонь, над костром булькает котелок с похлёбкой. Старик сидит на пороге шатра, ноги поджал под себя, нервно посасывает трубку и, размахивая руками, препирается с худой женщиной, которая сидит спиной к ребятам.

– Нет тут Крджи, – шепчет Дойчин на ухо Миче. – А мы и по дороге могли подобраться к цыганам. Смотри-ка!

Мича смотрит, куда указывает Дойчин: за перелеском белеет дорога.

– Что делать, – вздохнул он, – по дороге ходить – это не по-индейски.

Что-то зашуршало рядом с ними. Смотрят, а это Боца встал на колени, за живот держится.

– Что с тобою, Охотник на Ягуаров?

– Ничего, – стонет Боца. – С голоду помираю. Чуете, как похлёбкой пахнет?

Ещё бы не чуять. С полудня они глотают голодную слюну, ведь со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было. Эх, им бы этот горшок похлёбки, вылизали бы всё до донышка. А теперь приходится жевать траву, от неё рот сводит оскомина. Пустые желудки заставляют забыть обо всём, кроме еды. Перед глазами Боцы так и стоят вкуснющие субботние пироги. А сегодня ведь суббота… Ух ты!.. Попадись пирог Боце в зубы, он бы и глазом не моргнул, только на пару глотков его бы и хватило! А потом он съел бы ещё штуки четыре… нет, не четыре, а восемь… и две порции гуляша впридачу!

Цыган потянулся, встал, вышел из шатра и начал вглядываться в темноту, а потом втянул в себя воздух, словно принюхиваясь.

– Маша! – загремел его голос. – Иди принеси воды из ручья!

Голодные мысли упорхнули, словно стайка пухленьких перепёлок.

В темноте загремела ручка ведра. Сонный, довольно сердитый голосок ответил:

– Иду… Чтоб тебе никогда не напиться!

Тоненькая тень мелькнула у шатра, девочка громко зевнула и побрела к ручью. Мича потянул Раку за рукав:

– За мной! Поймаем её и расспросим.

Маша пересекла полянку, пробралась через перелесок и подошла к ручью. Глубоко вздохнув, девочка наклонилась, зачерпнула воды и только собралась распрямиться, как две руки сомкнулись вокруг её талии.

– Ой!

– Тс-с-с! – зашипел Мича и закрыл ей рот ладонью. Он чувствовал, как она дрожит.

– Ой, умру со страха… – бормотала девочка.

– Крджа с вами? – неожиданно и резко спросил Мича.

Маша вздрогнула, и Мича понял, что его вопрос попал в цель. Но девочка словно воды в рот набрала.

– Говори! – повторил Мича. – Смотри, соврёшь – хуже будет. Милиция недалеко.

– Не смею я сказать, ей-богу, не смею, – со слезами в голосе зашептала Маша. – Если скажу, отчим меня в порошок сотрёт!

– Ничего, ничего… – успокаивал её Мича. – Скажи правду, мы за тебя заступимся!

Из темноты, держа в руках винтовку, показался Пирго. Подойдя поближе, он прямо-таки пронзил перепуганную девочку взглядом, которому позавидовал бы сам Старина Новак [3]3
  Старина Но́вак– один из героев сербского народного эпоса.


[Закрыть].

– Ну, ну, говори, – прогудел он, стараясь говорить глухим басом.

Маша пожала плечами и в отчаянии села на землю.

– Только я шёпотом, – сказала она. – Ой, если меня старик увидит…

Из сбивчивого рассказа Маши черноногие узнали, что Крджа идёт вместе с цыганами. Он появился около полудня и потребовал, чтобы старый цыган спрятал его в телеге и провёз через село, за это он даст большие деньги. Старшина цыган, отчим Маши, согласился и сейчас торгуется с Крджей, сколько тот заплатит, когда дело будет сделано.

– Да где же он? Мы его не видели! – заметил Мича.

Девочка тряхнула головой:

– Видели, видели, клянусь жизнью! Вон он в шатре сидит в платье нашей Ти́мки, а красный платок ему сам отчим дал.

– Переоделся… – шепнул Пирго.

В этот момент послышался раздражённый голос старого цыгана:

– Эй, Маша, берёзовой каши захотела. Давай сюда воду, лопни твои глаза!

Девочка помчалась со всех ног. Когда она вошла в шатёр, Мича отвёл черноногих подальше от опушки, сообщил им всё, что удалось узнать и приказал:

– Всем, кроме Циги, караулить лагерь! Ты, Циго, беги и ищи милицию!

Сказано – сделано. Черноногие залегли в засаде, притаились в траве и листьях, а Мича и Пирго подобрались к шатру метров на сто. Пирго поглаживает ствол своей верной винтовочки и про себя заклинает её не подвести, когда придёт час расплаты с разбойником Крджой. Рядом с ним Мича. Он весь дрожит от волнения – найдёт Циго милицейский патруль или не найдёт? Чуть подальше лежит на животе Боца. До чего же он голоден! Вдобавок и спать невыносимо хочется. Он глядит на цыганский котёл, где доваривается вкусная ароматная похлёбка. Огненный круг делается всё шире, растёт, пламенеет. Как светло кругом… Запах похлёбки перебивает все запахи, заполняет, заливает всё вокруг! Боца голодно щёлкает зубами и просыпается.

Он задремал.

Хорошо бы, Мича ничего не заметил… Правда, темно, может, он и не видел… Боца встряхивает головой, складывает руки на груди и твёрдо решает, что больше он не заснёт.

Он часовой! Бдительный воин и Охотник на Ягуаров. «Смотри в оба!» – приказывает сам себе Боца.

Он медленно поворачивает голову и ищет глазами Мустанга. Что-то тёмное неясно виднеется у шатра. Это Мустанг. Один глаз печально поблёскивает, отражая свет костра. Устал, изголодался, бедняга, не меньше, чем его хозяин. Однако ни темнота, ни жажда, ни голод не мешают Боце следовать за своим верным конём.

«Зарезать тебя собираются! – мысленно обращается Боца к своему Мустангу… – Хотят продать твою шкуру на опанки! Э, нет, не бывать этому, пока я жив!»

– Мустангушка ты мой, лошадушка моя верная, – тихо бормочет Боца, и ему кажется, что он обнимает тощую шею коня. – Дай я тебя поглажу… так… Дай я тебе шею почешу… вот так… Ты это любишь, я знаю… Дай-ка я тебя в лоб поцелую… успокойся, успокойся… не мотай головой…

Боцина голова склонилась на грудь, и Охотник на Ягуаров оказался в царстве снов, где исполняются любые желания. Ему снились горы пирожных и ручьи малинового сока, среди берегов из вкусной кукурузной каши, желтеющих как песчаные барханы в пустыне Каракум. Наелся Охотник на Ягуаров шоколадных пирожных – целую верхушку горы отъел, вскочил на Мустанга и пустился вскачь по барханам из кукурузной каши. После пирожных он просто презирает, даже во сне, это простое жёлтое кушанье!

Мчится Мустанг словно на крыльях. Молнией несётся верный конь! Оглянулся Боца и видит – исполнилась его давнишняя мечта: и вправду стал крылатым его конь, прямо как Ябучило, конь воеводы Момчила [4]4
  Воевода Мо́мчило– герой сербского народного эпоса.


[Закрыть], земли копытом не касается, облетает одним махом весь белый свет!

Прервав эту безумную гонку, откуда-то, словно с неба, раздался выстрел. Боца открыл глаза и понял, что он на земле.

– Крджа сбежал! Держи его! – завопил Пирго и звучно щёлкнул затвором винтовки.

Над горами занималась заря… По крутому склону, вдоль шумящего ручья, бежит цыганка, и её красный платок развевается на ветру. За ней несутся черноногие.

Боца вскочил, покачнулся спросонок и побежал за товарищами. Позади что-то гортанно кричал старый цыган и нестройно орали разбуженные ребятишки.