Текст книги "Ребята с Вербной реки"

Автор книги: Стеван Булайич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

VII

Ссутулился Боца Марич, побледнел, позеленел, сделался меньше макового зерна, сам в себя спрятался – из-за парты не видать!

Тяжело добру молодцу приходится! Наступили тяжкие времена, сообщают об успехах в учёбе и поведении.

«У кого, может, и успехи, – тоскливо сжимается сердце Боцы, – а у меня одно горюшко!»

И ещё, как на грех, приснился Боце в ночь под воскресенье страшный сон.

Пришёл он будто бы в лес посмотреть, что там Мустанг делает, и вдруг, откуда ни возьмись, – чёрная змея и ну за ним гоняться. Продирается он через лесок и всё высматривает, нет ли где орешника, туда, говорят, змеи не заползают. А орешника, как назло, не видно. Оглянулся он – змея его догоняет, подняла голову, выбирает, куда бы ужалить.

«Ну, нет, не возьмёшь!» – увёртывается Боца. Схватил он камень… раз!.. промахнулся.

Змея свивается в кольцо и ещё злее бросается на него. Он хватает второй камень – опять промах. А чёрная злодейка неторопливо ползёт к нему, видит, что он ничего не может сделать. Поднялась на хвост, раскрыла пасть…

«Ужалит!» – думает Боца и коченеет от ужаса.

И вдруг змея говорит самым настоящим человеческим голосом, и перепуганный Охотник на Ягуаров узнаёт голос учителя физики:

«Эх, Марич, Марич, не буду я тебя жалить, ты и без того ужаленный!..»

И уползает в ближайшие кусты.

«Сон в руку, – думает Боца и ещё ниже пригибается к парте. – “Чёрная змея” – это пропавший год. Два промаха – две двойки по главным предметам: по французскому и по математике. А слова “ты и без того ужален” – это насчёт физики. Как раз хватит, чтобы загреметь на второй год!..»

Позади чёрной полированной кафедры выстроился педагогический совет. Точно в середине стоит заведующая Борка. Слева от неё – преподаватель физики, маленький, коренастый, со строгим взглядом. Его лысина блестит, как лампочка Эдисона. Справа – преподаватель математики Барбан, огромный человечище с громовым голосом, а по обе стороны от них другие учителя: седая и худенькая преподавательница французского языка мадмуазель Жа́нна, рядом с ней учитель пения, дядя Во́йо – химик, преподавательница истории Бе́ба, учитель черчения, физкультурник и все остальные. Эта серьёзная и спокойная шеренга вызывает в сознании Боцы картину «Страшного суда», в который, кстати сказать, он не особенно верит. Последним в ряду стоит школьный сторож Са́во. Худой, как щепка, морщинистый и устрашающе нахмуренный, он строгим взглядом окидывает зал, и этого вполне достаточно, чтобы воцарилась тишина. Такая тишина, в которой жужжание комара показалось бы рёвом реактивного самолёта.

Не слышно даже дыхания. Все обратились в зрение и слух. Не шаркают ногами по полу, никому не приходит в голову поудобнее привалиться к спинке парты. Шестьдесят пар глаз, не мигая, смотрят на чёрную кафедру и белую блузку заведующей.

Она кладёт руки на стол, долгим взглядом окидывает ряды голов, наклоняется и открывает классный журнал…

Боца судорожно переводит дыхание. Что-то живое поднялось из груди, подкатилось к горлу, щекочет, словно он проглотил воробья… Он уже ничего не слышит: ни речи заведующей, ни оживлённого гомона в зале, ни аплодисментов, которые показывают, что речь окончена. Он видит только чёрный затылок Циго, а над ним, на противоположной стене, слова лозунга: «Учитесь, дети, день и ночь!»

В комнате тихо. Вот вызывают Мичу, ну, Мича отличник; потом Раку – хорошо, Срджу – отлично, теперь уже Циго, ох, это ещё ничего, у него только переэкзаменовка по математике!

Лена! Ну, эта, известное дело, отлично. Низо – очень хорошо, Пирго – хорошо, вот ведь счастливчик! Осталось всего три фамилии… Ещё две… Ещё одна… Раз!

– Боца Марич!

Воробей в горле затих, словно его подшибли из рогатки.

Мгновение, другое… Глухая, гробовая тишина. Заведующая откашливается. Страшно сверкают глаза сторожа Савы.

«Кончено!» – проносится в измученном сознании Боцы.

– Боца Марич – переэкзаменовка по французскому!

О солнце! О небеса! Кого обнять? С кем разделить невиданное счастье?

– Добрый мой Барбан! Милый мой Эдисон! – бессвязно бормочет избежавший гибели Боца, самый счастливый человек на свете.

Он глубоко вздыхает – и улетает этот несносный, назойливый воробей!

Надежда! Нет, она не обманула его, запуганная бедняжка надежда! И теперь она словно солнцем залила весь зал, осветила стены и окна, пламенным языком лизнула раскрасневшиеся лица и застыла на блестящей лысине учителя физики.

И Охотник на Ягуаров уже не знает, что это сияет: солнце, надежда или, может быть, милая, великолепная лысина Эдисона…

Перекличка закончена. И весь зал вырвался из напряжённой тишины. Оживились серьёзные лица, шум и говор доносятся с мальчишьих скамеек, тоненько зудят девчачьи голоса. Понять ничего невозможно, иногда только вырываются короткие восклицания: «Ух!» или «Ого!», а то и чисто туземное «Тоже мне!». Оно может выражать и удивление, и пренебрежение, и раскаяние, когда как придётся. Безо всякого журнала, по лицам и по поведению можно легко узнать отличников и хороших учеников, они раскраснелись от гордости и счастья и просто не знают, куда себя девать. Троечники, как всегда, сдержанны, не слишком хвалятся, не слишком горюют. Кое-кто нервно грызёт ногти или делает вид, что рассматривает потолок, словно говоря: «Ну и ладно, наконец-то всё это кончилось!»

А двоечники, второгодники и прочая мелочь собрались на задних скамейках. Переругиваются, вздыхают, громко ворчат, только и слышно: «Эх, завалили меня по математике! Подумать только! Никакой справедливости!..» Без подобных заявлений не заканчивается ни один учебный год, они словно бальзам на тяжкую рану.

Поднимается занавес, и на сцене появляется Лена. Она кланяется, бормочет благодарность «всем учителям и нашей дорогой заведующей» и объявляет программу концерта.

Каких только номеров тут не было! Пение хором и дуэтом, декламация, соло на губной гармошке и на скрипке! Какой-то карапуз из второго класса сыграл на аккордеоне «Эй, бригады!» и «Полночь», а потом появилась девочка со скрипкой в руках и мальчик с альтом и сыграли что-то очень сложное – Боца никак не мог сообразить, что бы это могло быть.

Он повернулся было к Циго спросить, что это за музыка, и заодно сообщить своё особое мнение: «Вроде как мыши скребутся», а Циго нет. Не успел Боца раскрыть рот, чтобы расспросить соседа, куда это он подевался, как вдруг что-то мелькнуло на сцене. Поглядите! Циго подошёл к Лене и что-то говорит ей, горячо размахивая руками. Потом вдруг поворачивается к публике, кланяется заведующей и застывает, широко расставив ноги. Неторопливо запускает руку в карман, вынимает платок весьма сомнительной чистоты, развёртывает его и достаёт губную гармошку. Оглядывает ещё раз затихший зал, страдальчески облизывается, жмурится и выпаливает:

– Это… извините… я хотел бы сыграть от имени троечников и получивших переэкзаменовку.

– Хорошо, Циго, давай! – улыбается заведующая.

Циго не заставляет себя просить. Шмыгает носом, сплёвывает сквозь зубы и подносит гармошку к губам. По залу плывёт незабываемая мелодия из фильма «Один день жизни…».

– Эка замахнулся! – не выдерживает Боца. Он вспоминает, скольких мучений стоило Циго выучить новую мелодию.

Но Циго взялся за дело серьёзно и отступать не собирается. Исполняет первую фразу, останавливается, чтобы набрать в лёгкие воздуху, и смело пускается в дальнейший путь, приближаясь к тому опасному музыкальному повороту, где его не раз подстерегали неудачи…

«Пусть тебе мама Хуанита…» – выводит из последних сил Циго и так таращит свои блестящие чёрные глаза, словно его кто-то душит, щёки надуваются, лицо кривится, будто ему высыпали за ворот совок горячих углей.

Когда последний звук слетел с губ Циго, у Боцы и у всех черноногих будто камень с сердца свалился. В зале раздаются громкие аплодисменты. Хлопают ученики, учителя и даже Саво Злой Глаз. Тем не менее он сурово поглядывает на смущённого артиста, словно говоря: «Ладно, ладно, это дело тебе сошло с рук, но не рассчитывай, что тебе опять удастся поживиться зелёными черешнями!»

У него, видите ли, старые счёты с этим солистом. Он не раз, бывало, с метлой в руках заставал Циго на месте преступления и вытряхивал зелёную черешню из его карманов.

«Берегись, чтобы я тебя ещё раз не поймал! – говорит хмурый взгляд Савы. – И на твою внезапную славу и аплодисменты не погляжу! Не дам рвать зелёную черешню, и дело с концом!»

– Мича, а я хочу тебя обрадовать. Такая приятная неожиданность! – сказал Боца, когда они выходили из зала.

– Какая это?

– Да я ведь успешно закончил учебный год! – гордо выпятил грудь Боца. – Мне такое счастье и во сне не снилось! – Боца вспоминает свой зловещий сон и решительно взмахивает рукой: – При чём тут сны! Вот нистолечко в них не верю!..

– Ладно, а в чём дело? – нетерпеливо спрашивает Мича.

– Увидишь! Ты прямо глазам не поверишь! Если бы ты только знал, какие у него ноги! А шея! Как у настоящего скакуна!

– Скакун! Ноги! – недоуменно повторяет Мича. – Да о чём ты?

Но Боца безжалостно распаляет Мичино любопытство. Словно в недоумении, почёсывает затылок и ещё спокойнее продолжает:

– А уши! Как встанет на дыбы, как рванётся, так, знаешь, и стрижёт ушами!

Мичино терпение подходит к концу. Он видит, что Боца разболтался и расхвастался, теперь его так просто не остановишь. Поэтому Мича прибегает к крайнему средству. Он хмурится, бормочет «Гм!» и голосом, не допускающим возражений, приказывает:

– А ну выкладывай, что у тебя там!

– Пожалуйста, если уж ты так хочешь! – спокойно соглашается Боца и хватает Вождя за руку.

Он ведёт его перелеском до неглубокого овражка. И молча показывает ему полянку, где находится его слава и гордость.

А там, вытянув все четыре ноги, лежит на боку Мустанг и ленивыми губами ощипывает листья с дубовой ветки.

У Вождя замирает дух. Он не может вымолвить ни слова.

Боца чувствует, как изумлён его Вождь. И чтобы доказать, что он настоящий сын племени черноногих, что в его сердце нет ни капли себялюбия, он протягивает Миче руку, заглядывает ему в глаза и произносит:

– Бери его! Он твой! И пусть твой верный Мустанг мчит тебя от победы к победе, во славу стальных воинов племени черноногих!

VIII

«Чтобы победить противника, его нужно хорошо узнать» – так гласит одно из правил военного искусства.

Те несколько дней, что ещё оставались до решительной битвы черноногих и ковбоев, Мича использовал для неутомимой и, как говорят военные, систематической разведки.

Пирго и Низо получили задание незаметно проникнуть в лагерь ковбоев и узнать всё, что можно. Надо было установить, каковы силы противника и как он вооружён. Мичу особенно интересовало, будут ли «парни» Езы использовать уже известное оружие – луки и рогатки, или же введут новые виды, например пугачи или пистолеты с пистонами. Ранить, правда, они никого не могут, но от них столько шуму, что это может плохо повлиять на боевой дух войска.

Несмотря на всю свою храбрость, Мича всё же побаивался Езиной «флоберовки». Правда, он не думал, что Еза всерьёз применит это оружие, и утешал себя тем, что, по донесению Боцы, создание «водородной» продвигается, против ожидания, очень успешно.

«Когда “водородная” будет готова, – думал Мича, – мы пошлём Езе ультиматум: или пусть он исключит из своего вооружения “атомную” “флоберовку”, или мы тоже покажем, что у нас есть!»

Для выполнения этой дипломатической миссии, а она должна была решить вопрос об использовании «оружия массового уничтожения», Мича заранее наметил Срджу.

В данный момент Вождя волновало, какие меры предпринял в своём лагере Еза, чтобы осуществить угрозу захвата Ведьминого Острова и пляжа. Выяснить это должны были Пирго и Низо.

Мича не случайно послал Низу на это опасное дело вместе с неустрашимым Пирго. Пусть Низо получит боевое крещение, поближе познакомится с противником, закалится и победит свой страх. Это единственное, решил Мича, что поможет Низо сравняться в храбрости с остальными черноногими.

Пока Мича давал лазутчикам указания, лицо Низо семь раз меняло цвет, последний был сине-зелёный. Однако он стиснул зубы и сказал:

– Слушаюсь, Вождь! Задание будет выполнено.

При этих словах Пирго весело перемигнулся с Вождём и отбыл на выполнение задания в сопровождении Низо, глаза которого сверкали необыкновенной решимостью.

Рако с Дойчином, тихим худощавым мальчиком, отправились на разведку к реке. Им надо было осторожно осмотреть пляж и берег до самого Ведьминого Острова, а затем переплыть на Остров, чтобы проверить, есть ли там ковбои и что они задумывают.

После этого разведка должна была перебраться на противоположный берег. Здесь следовало установить, не готовят ли ковбои каких-нибудь сюрпризов непосредственно на будущем поле битвы.

Разведчики ушли, как всегда, тихие и молчаливые.

Все остальные черноногие, а их было двадцать человек, принялись за изготовление вооружения и боеприпасов. Только Боца, Цига и Срджа в величайшей тайне, без помех занимались осуществлением замысла под названием «Водородная операция».

А вот как они его осуществляли – это другой вопрос. Целыми днями валялись они в лесочке, где пасся Мустанг, и удивлялись, с какой скоростью он поправляется. Рёбер у него почти уже не видно. Он заметно потолстел, тёмная с проседью шерсть залоснилась. День-деньской перетирает он зубами охапки травы и молодых листьев, которые приносит ему Охотник на Ягуаров. Жевать он перестаёт, только когда ему вдруг приходит в голову раз-другой заржать, а потом снова принимается за еду.

– Сдаётся мне, что валяться здесь не по-товарищески с нашей стороны, – сказал однажды Срджа. – Мы тут разлёживаемся, а ребята работают не покладая рук.

Но Циго и Боца встали против него единым фронтом:

– Чего тебе надо? Мы своё задание выполнили! Одолжим у дяди Столе пушку так, чтобы он этого не заметил, вот и «водородная» готова! Ухитриться бы ещё и пороху стянуть, хоть он и под замком у дяди Столе, тогда уже и вовсе никаких забот.

– Я знаю, но… – замялся Срджа.

– Какое там «но»? Мы ведь придумали «водородную пушку», так зачем нам корпеть над глиняными гранатами? Как ахнем настоящим порохом! – возразил Боца. – Мы теперь, если хочешь знать, артиллеристы! Где это видано, чтобы артиллеристы занимались делами простой пехоты? А?

– Отдыхай, пока можно! – поддержал его Циго, успокаивая совесть Срджи.

Вечером «водородники» возвращаются домой и включаются в разговоры «простых пехотинцев». Пехотинцы все перемазаны глиной, на руках царапины от ореховых прутьев. Шутят. Делятся радостями и огорчениями прошедшего дня, хвалятся, что всыплют ковбоям по первое число! «Водородным артиллеристам» не по себе: они-то прохлаждались, пока другие работали. Но что поделаешь? Они артиллеристы, у них свои дела, у пехоты – свои.

Рако и Дойчин появились поздно вечером. Ничего нового. Всё спокойно на берегах зелёной Ве́рбницы… Городских мальчишек нигде не видно. Разведчики видели только двух диких уток, они вспорхнули из-под вербы и исчезли за зелёной стеной ясеней, опоясывающих Ведьмин Остров.

Упомянув о Ведьмином Острове, Рако повернулся к Миче:

– Смотри, что мы принесли!.. – И он осторожно развернул майку: в ней оказалось несколько яиц дикой утки. – Мы их в траве нашли. Утки начали откладывать яйца.

Мича нахмурился;

– Не надо было трогать. Нехорошо, из каждого яйца вылупилось бы по птенцу. А нам они на что?

– Зажарить и съесть, – с готовностью предложил Циго.

– Ни в коем случае! – ещё быстрее возразил Боца. – Ну-ка догадайтесь! Да ведь это самые лучшие ручные гранаты, которые можно себе представить.

Мича примирительно улыбнулся.

– Ух и превратим мы этих ковбоев в жёлтых цыплят! – восхитился Боца. – Я, например, лучшее яйцо «подарил» бы самому Езе.

– Ну, если бы языками воевали, ты бы…

Охотник на Ягуаров обиделся.

Ссору между Боцей и Циго мог предотвратить только приход Пирго, и он появился в самый подходящий момент…

Мокрого и грязного Пирго окружили ребята. Сразу было видно, что ему пришлось и плыть, и пробираться по болоту. Низо досталось не меньше, к тому же под глазом у него светился здоровый синяк.

«Ну, этим туго пришлось», – подумал Рако.

Мича наклонился к Пирго:

– Что нового, Лапа Гризли?

– Хватает! – устало выдохнул Пирго. – Погоди, дай дух перевести. Они гнались за нами от Петушиной Горы до самой Вербницы.

Низо стучал зубами от холода и с удовольствием надел сухую майку Циго. В наступившей тишине слышался только хриплый голос Пирго:

– Целыми днями тридцать Езиных пацанов мастерят оружие. Лагерь у них с той стороны Петушиной Горы. Еза уговорил мальчишек с Долгой улицы вступить с ними в союз, так что к пятнице их будет человек пятьдесят. До полудня они готовили боеприпасы для рогаток. А после обеда пошли в горы за прутьями для стрел. Мы воспользовались этим и пробрались в их лагерь. Поглядите, что мы нашли! – Пирго раскрыл ладонь и показал свинцовый шарик. – Кто-то из ковбоев потерял его в лагере.

– Ах… вот как! – изумился Мича.

– Мы побродили там немного по окраинам. Ни за что не догадаетесь, кого мы видели.

По самому тону, которым это было сказано, можно было понять, что слушателей ожидает большая неожиданность.

– Мы видели Крджу!

Очень неприятная неожиданность!

Крджа когда-то был у них в Доме кладовщиком и ограбил кассу Дома. Теперь он вернулся из тюрьмы. Все мальчишки побаивались его, видимо, потому что у Крджи была отвратительная привычка хватать их за уши и крутить до тех пор, пока несчастные не начнут вопить.

– И?

– Только он увидел Низо, как сразу же схватил его за ухо. «Ах, ты здесь, приютский цыплёнок! Погоди, мы ещё встретимся!» А я подобрался сзади и как дам головой в спину, – продолжал Пирго. – Крджа выпустил Низо и взялся за меня. Низо подставил ему ножку… – в этом месте донесения Низо даже встрепенулся, радуясь, что Пирго не забыл рассказать о его героическом подвиге… – Крджа как растянется во всю длину. «Держите их!» – орёт, а мы вниз по улице, и давай бог ноги! Три ковбоя преградили нам путь, но мы махнули через забор, а потом садами дунули к реке. Тут как раз остальные ковбои возвращаются с охапками прутьев, окружили нас со всех сторон. Гнались за нами до самой реки, но, к счастью, стемнело, и мы шмыгнули в кусты. Чуть было в плен нас не взяли!

– Неужели ты бы сдался! – послышался из темноты чей-то голос.

– Эх ты, умник! Это я просто так сказал! – огрызнулся Пирго.

Все замолчали.

Темнота становилась всё гуще и гуще. Зажглись первые звёзды. Из-за Петушиной Горы выкатилась луна, похожая на лепёшку.

– Н-да! Крджа и свинцовые шарики… Вот, значит, как, – пробормотал Мича и погрузился в глубокое молчание.

Он опомнился, когда со двора послышался громкий голос кухарки Терезы:

– Эй, ребята, вы что, об ужине забыли? Что-то на вас не похоже!

– Крджа… свинцовые шарики, н-да! – ещё раз повторил Мича. – Впрочем, что же тут такого страшного? Мы ведь черноногие!

– Правильно! – гаркнули двадцать семь глоток.

И, словно в атаку, бросились мальчишки на котёл тётки Терезы.

IX

– В артиллерии, братец ты мой, просто благодать, – с видом знатока объясняет Боца своему спутнику Циго. – Запряжёшь лошадей, втащишь пушку на гору, устроишься на огневой позиции и давай пали! «Накрой-ка мне вон тот блиндаж!» – приказывает командир. А ты покрутишь ручки прицела, определишь наклонение ствола, нажмёшь механический спуск… бух, бух! – и нет ни блиндажа, ни места, где он стоял. Прах и пепел! Поднимешь голову, взглянешь на небо, а оттуда через пять минут, из стратосферы, падают обломки бывшего блиндажа, куски бетона, балки, каски – это их снарядом в небо подняло!

– Ух ты! – ёжится Циго, изумлённый услышанным. – Вот страшно!

Цигина доверчивость ещё больше распаляет воображение Боцы. Он разошёлся и «заливает», как только он один и умеет. Циго всё больше удивляется, но не спорит. Возможность усовершенствоваться в военном деле и стать бомбардиром племени черноногих вооружает его необходимым терпением, и он покорно слушает объяснения Боцы.

Оживлённо болтая, мальчишки приближаются к хижине дядюшки Столе, вокруг неё длинными рядами стоят голубые и жёлтые ульи.

Пасека дядюшки Столе находится недалеко от Дома. У подножия зелёного холма, на солнечной стороне построил старый пасечник хижину из прутьев. В ней он проводит большую часть дня. Когда наступает весна, когда расцветают луга и леса и приходит время пчелиного взятка, дядюшка Столе почти не появляется в Доме. Целыми днями он сидит перед хижиной, попыхивает трубкой и наблюдает, как «работает» пчела. От жужжания пчёл-работниц гудит воздух, словно где-то вдалеке летит тяжёлый бомбардировщик. Только пчелиное пение не тревожит, а успокаивает.

Тысячи златокрылых эскадрилий вылетают из маленьких деревянных ангаров, делают несколько кругов над пасекой, чтобы сориентироваться, и улетают далеко в поля, за несколько километров. Нежные крылышки работают куда лучше самых точных машин. Пчёлы могут заблудиться, если только неожиданно хлынет торопливый весенний ливень. Тогда в полях под едва раскрывшимися чашечками нарциссов и цикламенов остаются застывшие тельца неутомимых работниц. Ветер и дождь не знают жалости. Но это случается редко, потому что пчёлы предчувствуют непогоду. Если собирается гроза и где-то на горизонте скапливаются грозовые облака, пчёлы не летают. По этой верной примете дядя Столе всегда заблаговременно узнаёт о ненастье, собирает свои пожитки и бежит в Дом.

Обычно он сидит и покуривает трубочку, а когда надоест, потягивается и начинает обходить пасеку. Он внимательно оглядывает летки перед ульями и маленькой метёлочкой сметает кучки мёртвых трутней: пчёлы убивают их и выбрасывают из улья. Пасечник радуется бесславной гибели трутней. Это означает, что вскоре пчёлы начнут роиться. Над пасекой поднимутся рои молодых пчёл с новой маткой, они будут искать новый дом, потому что в старом стало слишком тесно.

Но дядюшка Столе не допустит, чтобы молодая пчелиная семья улетела от него. Он берёт новый, заранее приготовленный улей, натёртый лимонной травой, и бежит за взбудораженным роем. Резкий приятный запах медовки манит пчелиную матку. Может быть, её привлекает и поэтический призыв дядюшки Столе. Он бежит, машет пучком травы и колдует:

 
Приди, приди, матка!
Вот тебе хатка,
Пахнет медком,
Пахнет домком!
Пчёлки, летите!
В хатку войдите!
В новый домок
Несите медок!
 

Привлечённая запахом, очарованная песенкой матка вьётся около головы дядюшки Столе, отлетает, словно стесняясь, и вдруг неожиданно устремляется прямо в новый улей. А за ней и весь рой.

Новая семья создана. У них жилищный вопрос решён.

Дом есть, теперь можно лететь в поля! Надо посмотреть, как цветут цветы. Появились ли жёлтые бутоны медвежьего ушка, осыпались ли золотистые лепестки кизила? Подсохла ли пыльца на тёрне, распускаются ли бледные цветы шиповника? Фиалки и примулы уже отцвели, но, может быть, появились в перелесках, под влажным слоем прошлогодних листьев голубые гроздья дубровки. Что-то долго дремлет акация, верно, ей не хватает солнца и тепла. Зато ясень разошёлся вовсю, распустил свои яркие пряди до зелёных колен. Будет мёд! До краёв наполнятся рамки тёмно-каштановой жидкостью, такой густой, такой ароматной!

Обо всём этом раздумывает дядя Столе, набивая трубку и собираясь отправиться в луга. Взял палку в руки, окинул взглядом пасеку, но не успел двинуться в путь, как его окликнул чей-то голос:

– Дядя Столе, далеко ли собрался?

Он оглянулся, а позади стоят Боца и Циго.

– А вам что за дело? – притворяется сердитым старик. – Уж, во всяком случае, не так далеко, чтобы вам удалось стянуть у меня мёду из ульев!

– Ну, какой ты! – обижается Боца. – Тебе бы только на нас наговаривать.

– Подумаешь, мёд! – вмешивается Циго. – Не в мёде дело, ты ведь, дядя Столе, об одном важном деле забыл.

– Хм! Гляньте-ка на него! О чём же это я позабыл? Ну-ка говори!

– А вот и забыл! Вчера, если уж хочешь знать, был конец учебного года, а ты забыл дать салют!

– И что это только делается! – хлопнул себя по лбу старик. – Нет, вы подумайте! Забыл! И взаправду ведь забыл! Хм… а вы что, пришли помочь пушку заряжать?

– Ага! – говорит Циго.

– Тогда давайте втащим её на холмик, – предложил старик и повёл мальчишек в хижину.

Там из-под груды старых досок и жести он вытащил длинную, насквозь проржавевшую трубу. С кряхтеньем выволок её наружу, зажмурился и поглядел через ствол.

– Засорилась! – заметил он и стал колотить её о дверной косяк.

Из страшного жерла посыпались комья земли, сухие листья и, наконец, выскочил полумёртвый от страха мышонок и шмыгнул в груду досок.

– Ну, этот рискует головой! – воскликнул дядя Столе.

А мальчишки засмеялись: хорошо оружие, если в нём живут мыши. Ребята подхватили ствол и железный треножник, дядюшка вынес коробку с порохом и запальник, и все вместе двинулись к холму.

Орудие установили на вершине холма, ствол укрепили на треножнике, крепко вкопанном в землю.

– Вы заряжайте, а я буду стрелять! – приказал старик.

Мальчишки только того и дожидались. Боца даже приготовил мешочек для пороха. Циго получил от дядюшки пороху на первый заряд, дал знак Боце, и тот подставил мешочек. Туда попала добрая половина, а остатком зарядили пушку.

– Теперь заткните ствол! – командует старик. – Набейте хорошенько, пусть для первого раза ахнет как следует, чтоб слыхать на все четыре стороны!

Помощники работают быстро. Смяли газетную бумагу, сделали пыж, деревянной палкой забили его в ствол. Дядюшка внимательно наблюдал за работой, а когда всё было готово, скомандовал:

– Прячься в укрытие!

Боца и Циго кинулись за ближайшее дерево. Дядюшка насыпал немного пороха в заднюю часть ствола, отошёл на несколько шагов, укрепил фитиль на длинной жерди и поднёс его к орудию.

– Ну, сейчас загремит, как колесница Ильи-пророка! – донёсся до ребят его голос.

Из трубы повалил дым, ствол дёрнулся назад, но вместо грохота послышался тяжкий вздох, и пыж на метр отлетел от орудия.

– Да что это с нею? – В голосе старика удивление и разочарование.

– Может, порох отсырел? – предположил Боца.

– Наверное! Ну ничего, сейчас берегитесь! Вот вам двойной заряд, да пыж в ствол забейте хорошенько. А я приготовлю фитиль.

Мальчишки возятся у орудия и возбуждённо перешёптываются.

– Давай сыпь ещё! – командует Боца.

– Не жадничай, а то он догадается, – шепчет Циго. – Неудобно же так нагло обирать отличников.

– Сыпь, не жалей! – сердито командует Боца и подставляет мешочек.

Циго пожимает плечами, но порох отсыпает.

– Готово?

– Сейчас!

Мальчишки бегут в укрытие. Процедура с зажиганием фитиля повторяется снова. Орудие дёргается, и выстрел, не сильнее, чем удар валька, беспомощно колеблет воздух.

– Да что это с ней такое? – качает головой старик. – Тут что-то неладно.

– Дядя Столе, да она бахнула, словно гром! – в восторге кричит Боца. – Как ахнет! До сих пор в ушах звенит!

– Ты это серьёзно?

– Конечно, серьёзно! – подтверждает Циго. – У меня чуть барабанные перепонки не лопнули!

– Да что ты говоришь?

– Барабанные перепонки, говорю! – Циго делает вид, что кричит во всё горло.

А старик и не подозревает, что стал жертвой нового, ещё более хитрого обмана. Мальчишки сговорились убедить дядюшку Столе, что пушка грохочет как гром, и, чтобы это доказать, притворяются, что орут изо всех сил, а на самом деле едва шепчут, так что и сами себя еле слышат.

И бедному дядюшке Столе остаётся только поверить, что он неожиданно оглох. Ведь вот мальчишки уверяют, что пушка грохочет не хуже настоящего орудия, а он слышит глухой хрип, словно вздыхает усталая корова.

Дядя Столе прочищает и потирает обросшие волосами уши и в третий раз подносит фитиль к пушке. Ничего! Немного дыма, и уже знакомый ему тихий вздох!

– Ух, вот это ахнула! – орёт Боца, но его «крик» доносится до ушей старика словно еле слышный шёпот.

– Земля затряслась! – подыгрывает ему Циго.

И бедному дяде Столе приходится не верить своим собственным ушам.

Пять раз он «стрелял» в честь отличников, четыре раза за очень хороших, три раза за хороших, а когда подошла очередь «всякой там мелочи», дядя Столе усомнился в своём слухе ещё раз. Пушка рявкнула, словно самая настоящая гаубица, причём не только загремела, словно гром небесный, но даже соскочила с «лафета» и три раза перевернулась в воздухе.

– Вот это да! – радостно закричал главный пушкарь. – Пальнула что надо!

– Как гаубица! – кричит уже обычным голосом Боца.

– Что там гаубица! – Поддала не хуже атомной! – подтверждает Циго.

Дядюшка в недоумении. Прочищает уши, вертит головой направо-налево и недоверчиво повторяет:

– А я-то, кажется, слышу по-прежнему хорошо.

– Может быть, – подхватывает Боца. – Знаешь, это, наверное, была временная глухота, бывает такая, мы на уроках по гигиене проходили.

– Если хорошо прислушаться, то даже слышно, как пчёлы гудят, – всё ещё не очень уверенно произносит «временно оглохший».

Через десять минут, уписав целую тарелку мёда – дядя Столе угостил их за ревностное исполнение обязанностей артиллеристов, – Боца и Циго возвращаются домой.

Ну, теперь у нас всё в порядке! – хвастает Боца, слизывая с губ капельки медового угощения. – Вот он, порох. – Боца взвешивает на ладони мешочек. – Четырёх кило, правда, не будет, но раза четыре пальнуть можно!

– А пушечку-то мы свистнем в ночь под пятницу, когда дядюшка ляжет спать, – говорит Циго.

– Угу! Навалим её на Срджу, пусть тянет. Мы с тобой сделали самое главное.

– Идёт! – соглашается Циго.

– Артиллерия, друг ты мой, это бог войны! – декламирует Охотник на Ягуаров.

– А ну-ка, парень, накрой ты мне этот танк бронебойным! – приказывает командир.

– Слушаюсь, товарищ командир! Опускаешь ствол, берёшь танк на прицел, производишь расчёт… нажимаешь на спуск и – бум!.. бах!.. – остаётся только прах и пепел, если уж хочешь знать!